Александра Зволинская
Законы гостеприимства моей маленькой республики

Я появляюсь в башне раньше всех остальных.

Так получилось: подъем в пять тридцать утра (рабочий день начинается в восемь, добираться почти полтора часа), если не сделать его привычкой, причиняет почти несовместимые с жизнью боль и страдания, а в сочетании с утренней суетой и ворчанием коллег и вообще превращается в маленький апокалипсис. Так что я приезжаю за двадцать минут до «начала конца» (за тридцать пять – а то и все пятьдесят! – если учесть, что все постоянно опаздывают) и прячусь от всего мира в блаженной башенной тишине.

Башня почему-то любит меня. Замок вообще меня любит: включает по утрам красивое солнце, рассказывает истории. Мне кажется, именно ради историй он меня к себе и позвал. А я… А что я? Я – то еще перекати-поле, которому семь верст не крюк, да и полгорода тоже, какая мне разница. И, если уж очень честно, все то время, на которое я здесь задержалась – тоже совсем не крюк. Мое время ходит по очень странным изогнутым линиям, а я просто иду за ним и слушаю все, что готовы мне рассказать.

Поэтому и рассказывают.

Утренний чай в тишине башни – огромная кружка почти на литр, красная в белый горошек, полная крепкого, черного, сладкого спасения от всех уныний и недосыпов. Я оставляю чай остывать на столе и распахиваю окно. Киваю умостившемуся на соседней крыше черному ворону: привет, мол, друг, как сегодня твои дела? Ворон стар, величав и вечно по горло занят – то на облет пора, то молодняк погонять, чтобы от лап не отбились, то ветер провести по замковым крышам, чтобы правильно раскрутил все флюгеры и сыграл нужную музыку на старых оконных рамах. Проводить на чердак, дать погудеть под крышей, показать дорогу обратно… Куча дел, совсем как у меня, когда мне пора на обход или бежать за чем-нибудь срочным и неотложным – то есть почти всегда. Вот только чай остынет из обжигающего до теплого, так, чтобы согреть им горло для долгих разговоров и песен в гулких подвалах и на чердаках, а еще сердце – любить своенравный волшебный Замок, чтобы он не превращался обратно в сумрачный старый Завод. Мне в общем по душе они оба, но Завод мрачнее и неохотно делится сказками, а Замку почему-то понравилась я, мой невыносимо крепкий и сладкий чай и утренние шаги по пустым обшарпанным лестницам.

Мне же только того и надо: пока он здесь и принимает меня, я никуда не спешу.

– Сам ты Елена Федоровна! – с чувством восклицает Сан Саныч, грозно воззрившись на мнимого обидчика. – А это вот – наша Леночка. Ребенок. Золото. Неприкосновенный запас самого светлого, что есть в этом напрочь прогнившем мире. Разницу понимаешь?

Я очень стараюсь не рассмеяться. Сан Саныч грозно хмурит брови, нависает над ни в чем не повинной жертвой и тоже того и гляди расхохочется. Нравится ему новичков пугать, ну никакого сладу.

– Понимаю, – потупившись, отвечает инженер-электрик Вова, явно не понимающий на самом деле, чем это вдруг настолько не угодил начальству. Со всем уважением же, по имени-отчеству, а они!

Вова изловил нас с Сан Санычем в коридоре третьего этажа, пока мы обсуждали очередной жутко важный и, разумеется, уже почти просроченный документ. Буркнул дежурное «Здрасьте, Лен Федрна!» и дальше, уже после выговора, смущенно сопя и косясь на Сан Саныча, скороговоркой: «А-можно-я вам-схемы-которые-вы – просили-завтра-занесу-сегодня-я-не-успею-а-завтра-точно…»

– Так это не для меня, это для генерального! – беспечно отмахиваюсь я. – Так что, конечно, можешь и завтра или даже послезавтра, он вполне подождет.

– Спасибо, я понял!

Так и не осмелившись назвать меня «Леночкой», Вова мигом испаряется, очевидно в направлении места обитания будущих схем, которые на самом деле нужны генеральному только к концу недели, но знаю я их, лоботрясов. Пусть занимается, нечего мне тут балду гонять.

– Эк ты его, ребенок, молодец! – радуется Сан Саныч и, хохоча, укатывается всем своим немалым и довольно округлым весом в сторону курилки, заканчивая мысль уже на ходу. – Я к тебе после обеда загляну, покажу где что надо исправить, и закроем уже этот вопрос.

Я бросаю что-то вроде «ага», выдыхаю и тихонько крадусь на первый так, чтобы по дороге меня больше никто не поймал.

Территория внутри замковых стен – тот еще лабиринт. Поначалу я постоянно путалась, сворачивала не туда, натыкалась на невообразимые какие-то закоулки, рельсы служебной узкоколейки, переполненные мусорные баки, дыры в кирпичных стенах, обрезанные трубы и снесенные переходы, некогда соединявшие разные корпуса, не говоря уже про ямы в асфальте невысокой мне глубиной аккурат по «черт, опять начерпала воды в ботинки, теперь сушить!» Как по этим ямам пробираются местные машинки-погрузчики и миниатюрные трактора – отдельная загадка, но дребезжат они при этом совершенно невыносимо.

В подвалах, коих здесь великое множество, а лично на моем попечении четыре штуки, как всегда: темень, тепло и сухо. Вооружившись фонариком, записать все нужные для ежеутренней отчетности цифры, а потом стоять в тишине и с наслаждением слушать.

Где-то там, надо мной, просыпается громада Завода.

Это для меня он Замок, а для большинства обитателей – три десятка разномастных зданий за рыже-красной кирпичной стеной. Самые старые корпуса помнят те славные времена сто с лишним лет назад, когда город был в пять раз меньше и несравнимо тише, а в оконные проемы самых новых вот-вот воткнут суперсовременные стеклопакеты, но по мне так правдивей всех других окон Замка – лаконичные стеклоблоки, примерно посередине между самыми старыми и самыми молодыми его глазами, обычно пыльные, заляпанные краской, грязью и копотью, но иногда, как, например, у меня в «башне» – на самом последнем этаже третьего корпуса, где ютится наш отдел обеспечения ресурсами – любовно оттертые хотя бы там, куда я могу дотянуться. Тепло-желтые, белые, синие, даже зеленые иногда, в зависимости от цвета ламп, цвета самого стекла и их сочетания.

По вечерам Замок тих, красив и безлюден, но до вечера мне еще четыре этажа документов, цифр и свежих историй и как минимум две кружки чая, иначе я просто не выдержу и Замок снова превратится в Завод, а лучше бы ему не – в Замке всем нам живется куда счастливее.

– Как ваша чайная плантация? – спрашиваю я красивую блондинку лет сорока пяти, открывающую мне дверь. Блондинка смеется и пропускает меня в свои роскошные владения.

Это у нас с ней и кодовая фраза, и старая шутка: когда Изольда арендовала «под оранжерею» одно из самых старых производственных помещений с запредельно высоким потолком и огромными окнами, я смеялась, что она зальет все водой и будет выращивать рис или откроет чайную плантацию – слишком уж много места для простого цветочного магазина. Изольда сказала, что я почти угадала, а потом выкрасила старые заводские трубы золотой краской – все до единой, сама и одна, – и устроила у себя «зеленый цех». Так, говорит, раньше делали на заводах, чтобы было куда приходить отдыхать от пыли и шума. Я, говорит, хочу, чтобы так снова где-нибудь было, почему бы не здесь?

Совершенно безумная женщина, мечта поэта.

Обожаю таких.

И вот теперь, заглядывая раз в месяц подписать ведомость, я приношу ей тортик от местных кондитеров – чего только нет в моей маленькой гостеприимной республике! – и слушаю истории времен бурной молодости этой не менее бурной и невероятно красивой женщины, решившей, что для полного счастья ей не хватает огромной оранжереи в старом заводском здании красного кирпича, а уж коммерческое применение ей рано или поздно найдется: Изольде не срочно, да и не в первый раз. И ведь найдется же, в этом я уверена абсолютно – Замок любит свои истории, особенно такие яркие и воздушные, как Изольда, а значит, убережет и все у нее будет в порядке.

Справедливости ради нужно сказать, что жизнь здесь ничуть не менее небезмятежна, чем где угодно еще: кто-нибудь что-нибудь не успел, где-нибудь прорвало трубу, начальство вдруг вспомнило, что еще на прошлой неделе пора было отвезти в какую-нибудь важную контролирующую организацию какой-нибудь еще более важный документ.

– Курьеры все заняты, а нам очень надо, придется ехать тебе…

– Но, Пал Николаич, у меня своей работы полно, зашиваюсь!

– Ничего страшного, справишься как-нибудь.

Бывает, что я целыми днями сижу посреди горы разнообразных бумажек и ругаюсь уже даже не про себя, потому что что-нибудь непременно не сходится, и как это исправить, неведомо, и от сидения за компьютером жутко болят голова и спина, и старый ворон, которого я мысленно зову «хозяин дорог», потому что за теми, кто ходит по территории, он всегда наблюдает сверху, перелетая с крыши на крышу, – хозяин сегодня утром не появился, а значит, жди беды, обязательно или где-нибудь что-нибудь выйдет из строя, или снова будет орать начальство…

Я сижу в своем углу у окна и пространно бурчу, как мне все это надоело. На звук открывшейся двери кабинета даже голову не поднимаю – кому надо, тот позовет, может, вообще не по мою душу, а отвлекаться зазря сейчас некогда.

– На вот, держи, ребенок, – вкрадчиво говорит сосед по кабинету Иван Семеныч, кладет на мой стол здоровенную шоколадку и придвигает поближе к клавиатуре. Видимо, опасается, что даже на шоколад настолько злую меня выманить не удастся. Ага, щаз.

Тут же забыв про все беды, я радостно пищу благодарности, а Семеныч, мизантроп из соседнего отдела, которого выжили ко мне, потому что свои с ним сидеть отказались («Он поет вслух, постоянно что-то жует и не реагирует на наши замечания!»), улыбается и возвращается к каким-то своим тоже далеко не идеально обстоящим делам.

Я шуршу оберткой, оставляя половину шоколадки Семенычу, – предложу потом, когда будет пить чай, – и в очередной раз удивляюсь, насколько неожиданно порой раскрываются люди, если их всего лишь не пытаешься переделывать.

Впрочем, не только они.

Замок – город в городе, он вмещает огромное количество всех и вся.

Четыре кофейни, в которых давно уже знают все мои привычки даже не по часам, а по степени усталости, проступающей на лице. Почти десяток разных закусочных, производство носков, тортов, шоколада, театральных костюмов, елочных игрушек и косметики класса «люкс». Четыре репетиционные базы, две барабанные школы, мастерская по изготовлению гитар и еще одна – кукол ручной работы. Тамошний мастер-кукольник сам рассказывал мне, что стареет, если долго нет заказов на новые куклы, они мол поддерживают в нем жизнь. Смеется, маскируя историю шуткой, но глаза у него такие бездонные, что я сразу верю. И Замок верит, а больше здесь ничего и не нужно.

Съехал, к слову сказать, этот мастер месяц назад, исчез, будто и не было никогда. Я пыталась найти по документам хотя бы номер телефона, хоть какую-то ниточку, но бумаги почему-то тут же сдали в архив, а к архиву у меня доступа нет, не положено.

«Ну и ладно, – думаю я. Расстроенная, конечно, но что уж теперь поделать. – Замку виднее».

Мне вообще иногда кажется, что он умеет не только беречь, но и выторговывать время. Кое-кому, очень редко, по большой любви и, очевидно, с возвратом. Но проверять на себе не буду ни за какие сокровища мира, вот уж увольте. Вернее, когда-нибудь я уволюсь сама – как только Замок начнет мягко, но настойчиво меня выгонять. Знаю, что начнет, такие места не любят слишком пристального внимания слишком долго. Позвать в гости на несколько месяцев, надарить подарков, угостить всем, чем можно, показать красивого – и довольно. Иди, мол, ребенок, своей дорогой, а я устал от твоего громогласного сердца и хочу отдохнуть. Может быть, когда-нибудь снова свидимся, кто нас знает.

Знаю, что так будет, поэтому никуда не спешу, добросовестно исхаживаю вдоль и поперек все уголки, в которые только возможно забраться, и никогда, никогда не забываю поздороваться с вороном.

«Пошли менять шило на мыло, пояс на миксер, шапку на соковыжималку – выменяли отличную гитару за неделю будущего времени», – читаю на одной из стен коридора. Смеюсь. Только что опустошив очередную духоподъемную кружку чая, желаю Замку доброго утра и иду дальше, смотреть, что у нас сегодня еще есть нового.

Стены здесь так и пестрят разномастными надписями и причудливыми рисунками, которые появляются в основном по ночам. Каждое или почти каждое утро на пустых накануне коридорных стенах, в кабинах лифтов и на окнах в лестничных пролетах находятся весточки разной степени гениальности, от кошачьих силуэтов до «ремонта Вселенной» и воззваний вроде: «Виталий, ты уже уходишь? Закрой дверь, не будь беспечным!!!» Я собираю коллекцию, сразу же фотографируя все, что увижу: скоро закрасят, а поверх все равно потом нарисуют нового, так что коллекция моя обречена быть бесконечной, как суп под дождем.

Время от времени показываю свои находки кому-нибудь из коллег, и они постепенно тоже включаются в эту игру: очень смешно наблюдать, как идущая мне навстречу с другого конца коридора немолодая Людмила Львовна, секретарь генерального, увлеченно всматривается в настенную живопись, а потом, заприметив меня, с восторгом кидается докладывать, что где интересного появилось.

Так, например, мне однажды рассказали про пятый этаж, на котором рисуют ангелов. Вот нигде больше их нет, а там – весь коридор. Не только их, конечно, хватает и неизменных котов, и наклеек, и силуэтов, и просто надписей всех мастей, но почему-то, кроме всего этого, типичного для любого другого этажа любого другого здания – ангелы. Только в одном корпусе и только на пятом. И настолько они живые и жуткие, что, когда идешь мимо, очень хочется обернуться, просто на всякий случай – убедиться, что ангелы эти все еще тихо сидят на стенах, а не уже крадутся прямо у тебя за спиной.

Иногда я думаю, что очень хотела бы познакомиться с теми, кто их рисует. Поговорить, расспросить, почему ангелы именно здесь и почему такие. А иногда, особенно когда на пятый, пустой и тревожный, меня заносит аккурат под конец рабочего дня и одну – что, наверно, пожалуй, не надо.

Некоторые секреты Замка (хотя тут уже скорее Завода) пусть лучше так и остаются секретами.

На самом деле это очень легко. Достаточно все принимать как есть.

Достаточно радоваться, когда кто-нибудь из дворников, с которыми я чуть ли не единственная из всех местных «офисных крыс!» исправно здороваюсь каждое утро, советует не ходить под воооон тот козырек или скат крыши, потому что там огромная лужа, скользко или еще не сбивали сосульки, и «мало ли что, лучше вы обойдите, мне за вас будет спокойнее». Когда директор производства тортов резко тормозит посреди ведущей к Замку самой обыкновенной городской улицы, чтобы пропустить меня, уставшую после долгого рабочего дня, переходящую дорогу от проходной не глядя и по диагонали, лишь бы побыстрее добраться домой. Опускает стекло, здрасьте, мол, что это вы так неаккуратно, смотрите, в следующий раз осторожней – машет и, довольный собой, уезжает дальше. В отделе кадров мне выбивают форменную зимнюю куртку, мужскую, самого маленького размера и все равно почти по колено – «чтобы не мерзла, ты же вечно на улице!» Я же предупреждаю о ливнях и снегопадах, ибо за пару часов до любой непогоды у меня всегда болит голова, помогаю советами, где могу, выслушиваю, где не могу. Подсказываю, к кому обратиться, и что у нас на территории есть по нужному поводу, и в какой из кафе-столовых, которых тут никак не меньше десятка, вкуснее салаты и где лучше всего брать кофе…

Замок мой, равнодушный старый Завод, обшарпанный и угрюмый, учит меня человечности, и это оказывается самая неочевидная из наук. И, может быть, я всего лишь «девочка с черной папкой», чудачка и собиратель историй, но городские вороны присматривают за мной, вполглаза и просто на всякий случай, чтобы не дай боги где-нибудь не убилась, а на крашеных-перекрашеных замковых стенах я нахожу ответы на самые непростые вопросы – ровно тогда, когда они мне и правда нужны.

– О, Леночка, добрый день! – жизнерадостно здороваются старшие коллеги, для которых я – милая барышня, вечно бегающая по этажам с ворохом срочных бумаг на подпись или согласование. «Здравствуйте, Елена» или просто «Здрасьте!» от всех остальных.

На заводе триста с лишним арендаторов, и со всех мне нужно собрать данные для ежемесячного отчета, то есть официально – заглянуть в каждую дверь, сунуть нос за каждый поворот каждого коридора каждого из двадцати четырех корпусов. Замок смеется вокруг меня и показывает чердаки с отличным эхом, где можно в голос распевать старые любимые песни, закоулки с таинственными дверями неизвестного назначения, новых неожиданных арендаторов в, казалось, давно позабытых местах – то кофейная лавка, то фотостудия, то швейная мастерская. Отдельные личности умудряются прямо здесь же и жить, благо, электричество и вода есть, батареи топят.

Пол гудит под ногами, напоминая, что в некоторых цехах все еще работают станки – печатные, кондитерские, штамповочные. Запах краски во внутренних закоулках Замка причудливо перемешивается с ароматами готовящейся еды. Ключей от чердаков никогда нет на месте, если я собираюсь лезть туда слишком уставшая – ступеньки крутые и сыпятся. Коменданты пожимают плечами: мол, ключи на руках, сегодня вряд ли вернут, заходи завтра утром. «Правильно, выспись сначала, – так и слышу я вкрадчивый голос Замка. – Навернешься еще где-нибудь ненароком, шею сломаешь. Потом когда-нибудь слазаешь, в другой раз».

Я смеюсь и желаю Замку хорошего вечера и доброго утра, а он выпускает меня по красивому официальному пропуску на проходной и наутро впускает обратно. В башню, к тишине и ясному небу, полному солнца, к старому ворону и кружке сладкого чая, достаточно крепкого для того, чтобы взбодриться и снова побежать по срочным делам. А еще – слушать истории чердаков, подвалов, лестниц, случайностей, радостей и печалей, перекрестков и тупиков.

«Мы потеряны, – говорит мне Замок, а спустя пару стен добавляет. – Это не та реальность».

Я смеюсь и шепотом отвечаю, что, по-моему, как раз та самая, что нужна, по крайней мере, нам обоим она пока по душе. И отправляюсь за очередным тортиком для великолепной Изольды.