Филипп де Таверне, шевалье де Мезон-Руж, был совершенно не похож на сестру; он был красив редкостной мужской красотой, она была прекрасна как женщина. Его глаза светились нежностью и гордостью; безупречно правильный овал лица, великолепные руки, точеные ноги, прекрасная фигура – все в нем было очаровательно.

Как во всех утонченных натурах, стесненных житейскими обстоятельствами, в Филиппе угадывалась печаль, которая, однако, была светлой. Очевидно, этой печалью он был обязан своей природной нежности. Не будь ее, он был бы властен, величествен, недоступен. Вынужденная жизнь среди бедных, но равных ему по достатку, так же как среди богатых, равных по происхождению, смягчала его нрав, задуманный Творцом жестоким, властным, самолюбивым: так в благодушии льва есть нечто пренебрежительное.

Едва Филипп успел обнять отца, как Андре, выйдя из оцепенения благодаря радостному потрясению, бросилась молодому человеку на шею.

Все это сопровождалось рыданиями, свидетельствовавшими о том, как рада была этой встрече скромная девушка.

Филипп взял за руки Андре и отца и увлек их в гостиную, они остались одни.

– Вы растеряны, отец, а ты, сестра, удивлена, – усадив их рядом с собой, произнес он. – Однако это правда: через несколько минут ее высочество прибудет в наш бедный дом.

– Необходимо этому помешать любой ценой, черт меня побери! – вскричал барон. – Если это произойдет, мы навсегда будем опозорены. Если именно здесь ее высочество надеется увидеть образец французской знати, мне ее жаль. Я хочу знать, почему она выбрала именно мой дом?

– О, это целая история, отец.

– История? – переспросила Андре. – Расскажи нам ее, брат!

– Да, настоящая история, которая способна заставить снова поверить в Бога тех, кто забыл имя нашего Спасителя и Отца.

Барон вытянул губы в трубочку, всем своим видом давая понять, что сомневается в милости Высшего Судии людей и их деяний, соблаговолившего, наконец, заметить его, барона де Таверне, и вмешаться в его дела.

Глядя на Филиппа, Андре повеселела и пожала ему руку, благодаря за новость и радуясь за него.

– Брат! Дорогой брат! – шептали ее губы.

– Брат! Дорогой брат! – передразнил барон. – Ей-богу, она довольна!

– Вы же видите, отец, что Филипп счастлив!

– Господин Филипп – восторженный юнец! А я, к счастью или к несчастью, привык все взвешивать, – проворчал Таверне, с тоской оглядывая убранство гостиной. – Я не вижу в этом ничего веселого!

– Надеюсь, вы измените свое мнение, отец, – сказал молодой человек, – когда узнаете о том, что со мной произошло.

– Ну так рассказывай! – проворчал старик.

– Да, да, расскажи, Филипп, – попросила Андре.

– Итак, я находился, как вы знаете, в Страсбургском гарнизоне. Как вам, должно быть, известно, ее высочество въехала через Страсбург.

– Разве можно знать что-нибудь, живя в этой дыре? – пробормотал Таверне.

– Так ты говоришь, дорогой брат, что именно через Страсбург ее высочество…

– Да! Мы с самого утра ожидали ее, стоя на плацу под проливным дождем, – мы промокли насквозь. У нас не было точных сведений о времени прибытия ее высочества. Майор отправил меня в разведку навстречу кортежу. Я проехал около мили, как вдруг на повороте нос к носу втолкнулся с передними всадниками эскорта. Мы обменялись несколькими словами, и они проехали вперед. Ее королевское высочество выглянула из кареты и спросила, как меня зовут.

Мне показалось, что меня окликнули, однако я очень торопился передать долгожданную весть тому, кто меня послал, и летел галопом. Усталости шестичасового ожидания как не бывало.

– А ее высочество? – спросила Андре. – Как она выглядит?

– Она так же молода, как и ты, и прекрасна, словно ангел, – отвечал шевалье.

– Скажи, Филипп… – замялся барон.

– Что отец?

– Ее высочество похожа на кого-нибудь из твоих знакомых?

– Моих знакомых?

– Да.

– Никто не может быть похож на ее высочество! – восторженно воскликнул молодой человек.

– Подумай хорошенько. Филипп задумался.

– Нет, – отвечал он.

– Ну.., на Николь, может быть?

– Как странно! – вскричал пораженный Филипп. – Да, у Николь в самом деле есть нечто общее с именитой путешественницей. Конечно, сходство весьма отдаленное, Николь до нее далеко! Откуда вам это известно, отец?

– Я узнал об этом от колдуна, клянусь честью!

– От колдуна? – удивился Филипп.

– Да! Он, кстати, предсказал мне твой приезд.

– Незнакомец? – робко спросила Андре.

– Незнакомец… Не он ли стоял рядом с вами, когда я приехал, а потом незаметно удалился?

– Да, да, именно он. Но продолжай рассказывать, Филипп.

– Может, стоило бы подготовиться к визиту? – предложила Андре.

Барон удержал ее за руку.

– Чем больше мы будем готовиться, тем смешнее будем выглядеть, – сказал он. – Продолжай, Филипп, продолжай!

– С удовольствием, отец. Итак, я прискакал в Страсбург и передал сведения. Мы дали знать губернатору, господину де Стенвилю – он незамедлительно явился. Когда предупрежденный вестовым губернатор явился на плац, мы выступили походным порядком. Впереди показался кортеж и мы поспешили к Кельнским воротам. Я оказался рядом с губернатором.

– Господином де Стенвилем? – переспросил барон. – Подожди-ка, я знавал одного Стенвиля…

– Это зять министра, господина де Шуазеля.

– Так, так! Продолжай, – приказал барон.

– Ее высочество молода, ей, очевидно, нравятся молодые лица. Когда она с рассеянным видом выслушивала комплименты господина губернатора, ее взгляд остановился на мне; я почтительно отступил на шаг.

– Не этот ли господин был выслан мне навстречу? – указав на меня, спросила она.

– Вы совершенно правы, сударыня, – отвечал господин де Стенвиль.

– Подойдите, сударь, – приказала она. Я приблизился.

– Как вас зовут? – спросила ее высочество приятным голосом.

– Шевалье де Таверне Мезон-Руж, – едва мог вымолвить я.

– Запишите это имя, дорогая, – приказала ее высочество, обращаясь к старой даме, которую, как я позже узнал, зовут графиня де Лангерсхаузен, – это фрейлина ее высочества. Она в ту же минуту внесла мое имя в записную книжку.

Затем ее высочество вновь обратилась ко мне:

– Ах, что с вами сделала эта скверная погода! По правде говоря, я упрекаю себя, когда думаю, что вам пришлось столько вынести из-за меня.

– Как это любезно с ее стороны, какие добрые слова! – сложив на груди руки, воскликнула Андре.

– Я запомнил их точно, а также интонацию, выражение лица, с которыми они были произнесены, – все, все, все!

– Прекрасно! Просто превосходно! – пробормотал барон с какой-то особенной улыбкой, в которой сквозило отеческое самодовольство и вместе с тем угадывалось невысокое мнение о женщинах, в том числе и о королевах. – Продолжай, Филипп!

– Что ты ответил? – спросила Андре.

– Ничего. Я поклонился до самой земли, и ее высочество прошла мимо.

– Как? Ничего не ответил? – вскричал барон.

. – Я лишился голоса, отец. Душа моя ушла в пятки, я чувствовал, как сильно стучит сердце.

. – Какого черта! В твоем возрасте я был представлен принцессе Лещинской; думаешь, я не нашел, что сказать?

. – Вы очень остроумны, отец, – с поклоном отвечал Филипп.

Андре пожала ему руку.

– Я воспользовался отъездом ее высочества, – продолжал Филипп, – и вернулся к себе на квартиру, чтобы привести себя в порядок. Я насквозь промок и чертовски вымазался.

– Бедный! – прошептала Андре.

– Тем временем, – продолжал Филипп, – ее высочество прибыла в ратушу – здесь она принимала приветствия жителей. Когда церемония закончилась, было объявлено, что обед подан, и она села за стол.

Мой друг, майор нашего полка, тот самый, что послал меня навстречу ее высочеству, уверял меня, что принцесса несколько раз пробежала взглядом по рядам офицеров, присутствовавших на обеде.

– Почему я не вижу, – спросила ее высочество после безуспешных попыток заметить того, кого она искала взглядом, – молодого офицера, который выехал мне навстречу утром? Разве ему не передали, что я хочу его поблагодарить?

Майор выступил вперед.

– Ваше высочество! – заговорил он. – Господин лейтенант де Таверне зашел, должно быть, к себе, чтобы переодеться перед тем как представиться вашему королевскому высочеству.

Не прошло и нескольких минут, как я вошел в залу. Ее высочество заметила меня.

Она знаком приказала мне подойти, я приблизился.

– Сударь, – заговорила она, – не согласитесь ли вы сопровождать меня в Париж?

– О сударыня! – воскликнул я. – Вы оказываете мне великую честь! Однако я состою на службе в Страсбургском гарнизоне и…

– И..?

– Не принадлежу себе!

– Кому вы подчиняетесь?

– Военному губернатору.

– Хорошо, я с ним поговорю.

Она жестом отпустила меня, и я удалился.

Вечером она обратилась к губернатору:

– Не могли бы вы удовлетворить одну мою прихоть?

– Скажите мне, что это за прихоть. Это будет приказом для меня, ваше высочество.

– Я не так выразилась: это не прихоть, а скорее клятва, которую я себе дала перед отъездом.

– Для меня это еще более свято. Я слушаю вас, ваше высочество.

– Я дала себе слово взять в свиту первого француза, кем бы он ни оказался, которого я встречу, ступив на французскую землю. Я поклялась осчастливить его и его семью, если, конечно, во власти царствующих особ осчастливить кого бы то ни было.

– Царствующие особы выражают Божью волю на земле. Как имя того, кому выпало счастье первым встретить ваше высочество?

– Это господин де Таверне Мезон-Руж, молодой лейтенант, предупредивший вас о моем прибытии.

– Мы все будем завидовать господину де Таверне, ваше высочество, – сказал губернатор, – но не станем мешать счастью, которого он удостоен. Он связан присягой – мы освобождаем его от присяги. Он состоит на службе – мы освобождаем его от службы. Он отправится одновременно с вашим королевским высочеством.

– В самом деле, в тот день, когда карета ее высочества покинула Страсбург, я получил приказ верхом сопровождать ее. С этого времени я не удаляюсь от дверцы ее кареты.

– Хе, хе, – все еще посмеиваясь, заметил барон. – Как все необычно! Однако ничего невозможного в этом нет!

– Что вы имеете в виду? – наивно спросил молодой человек.

– О, я кое о чем догадываюсь, – продолжал барон, – начинаю догадываться, хе-хе!

– Дорогой брат! – заметила Андре. – Я не совсем понимаю, как вышло, что ее высочество пожелала посетить Таверне?

– Сейчас расскажу. Вчера вечером, около одиннадцати, мы прибыли в Нанси. Мы с факелами проехали через весь город. Ее высочество окликнула меня.

– Господин де Таверне, – обратилась она ко мне, – поторопите эскорт.

Я показал знаком, что ее высочество желает ехать скорее.

– Я хочу завтра утром выехать пораньше, – прибавила ее высочество.

– Ваше высочество желает завтра успеть побольше проехать? – спросил я.

– Нет, мне бы хотелось сделать в пути остановку. Словно какое-то предчувствие шевельнулось у меня в сердце.

– В пути? – переспросил я.

– Да, – отвечала она. Я молчал.

– Вы не догадываетесь, где я хочу остановиться? – с улыбкой продолжала она.

– Нет, ваше высочество.

– Я хотела бы остановиться в Таверне.

– Почему в Таверне? – воскликнул я.

– Чтобы познакомиться с вашим отцом и сестрой.

– С отцом! С сестрой!.. Как, ваше высочество, вы знаете?..

– Я узнала, – сказала она, – что они живут всего в двухстах шагах от дороги, по которой мы будем следовать. Прикажите остановиться в Таверне.

Меня прошиб пот, я поспешил заметить ее высочеству с понятным вам волнением:

– Ваше высочество! Дом моего отца не достоин чести принимать столь знатную принцессу.

– Почему же? – поинтересовалась ее высочество.

– Мы бедны.

– От этого прием только выиграет в сердечности и простоте, я в этом уверена! – заметила ее высочество. – Как бы ни был беден дом Таверне, у вас, верно, найдется чашка молока для Друга, который желает хоть на минуту забыть, что он, то есть я, – эрцгерцогиня Австрии и дофина Франции.

– О сударыня! – только и мог проговорить я, склонившись до земли.

– Вот и все. Из почтительности я не осмелился продолжать спор.

– Я надеялся, что ее высочество забудет о своих намерениях или что ее фантазия развеется поутру вместе со свежим ветром в дороге. Однако этого не произошло. На почтовой станции в Понт-а-Муссоне ее высочество спросила меня, далеко ли до Таверне. Мне ничего не оставалось, как признаться, что мы всего в трех милях отсюда.

– До чего ты неловок! – вырвалось у барона.

– Что поделаешь!.. Можно было подумать, что ее высочество догадалась о моем смущении: «Ни о чем не беспокойтесь, – сказала она, – я недолго у вас пробуду. Однако так как вы угрожаете мне тем, что прием может быть мне неприятен, мы будем квиты, потому что я тоже заставила вас страдать, когда въезжала в Страсбург». Как можно было устоять перед такой любезностью? Научите, отец!

– О, это было совершенно невозможно! – воскликнула Андре. – Да потом, ее высочество, кажется, очень снисходительна и довольствуется моими цветами и чашкой молока, как она выражается.

– Да, однако ее не могут удовлетворить ни мои кресла, которые обломают ей бока, ни обшивка стен, которая приведет ее в уныние. К черту капризы! Повезло же Франции: ею будет править женщина, которой приходят в голову такие фантазии! Черт побери! Занимается заря будущего необыкновенного правления!

– Отец! Как вы можете говорить подобные вещи о принцессе, которая осыпает нас милостями, оказывает нам такую честь?

– Да она скорее обесчестит меня! – вскричал старик. – Кто сейчас помнит о Таверне? Никто. Славное имя покоится под развалинами Мезон-Ружа. Я лелеял надежду, что оно выйдет на свет в подходящий момент. Так нет же, напрасно я надеялся: явилось юное создание, пожелавшее из прихоти воскресить наше имя, поблекшее, запылившееся, жалкое, ничтожное. А следом за ней прибудут газетчики, которые так и вынюхивают, где бы посмеяться, как бы выудить скандальчик, которыми они только и живут! Уж они распишут в своих грязных листках, как принимали принцессу в лачуге у Таверне! Черт побери, у меня мелькнула мысль!

Последние слова барона заставили молодых людей вздрогнуть.

– Что вы надумали, отец? – спросил Филипп.

– Я неплохо знаю историю, – процедил сквозь зубы барон, – если граф де Медина поджег свой дворец ради удовольствия обнять королеву, то я готов спалить свою хибару, лишь бы не принимать ее высочество. Пусть приезжает!

Молодые люди услышали последние его слова и беспокойно переглянулись.

– Пусть приезжает! – повторил Таверне.

– Она будет здесь с минуты на минуту, – сообщил Филипп. – Я проехал напрямик через Пьеррфитскнй лес, чтобы выиграть время и опередить кортеж хотя бы па несколько минут. Теперь он, должно быть, совсем близко.

– В таком случае не будем терять время даром! – воскликнул барон.

С проворством двадцатилетнего юноши барон выскочил из гостиной, вбежал на кухню, выхватил из очага пылавшую головню и бросился к ригам с соломой, сухой люцерной и конскими бобами. Он поднес было огонь к вязанке, как вдруг словно из-под земли вырос Бальзамо и схватил его за руку.

– Что это вы надумали? – воскликнул он, вырывая из его рук головню. – Эрцгерцогиня Австрии – не коннетабль де Бурбон! Она не может до такой степени опорочить дом, что его лучше спалить, чем пустить ее на порог!

Старик замер, бледный, трясущийся, улыбка исчезла с его лица. Ему понадобилось собрать все свои силы: в ущерб чести, которую он понимал весьма своеобразно, ему предстояло перейти от едва терпимой бедности к полной нищете – Идите в дом, сударь, идите! – продолжал Бальзамо – У вас мало времени, а вы должны еще успеть снять этот шлафрок и одеться более подобающим образом. Барон де Таверне, с которым я познакомился во время осады Филипсбурга, был удостоен Большого креста Святого Людовика. Я не знаю костюма, которого бы не украсила подобная награда.

– Сударь, – возразил Таверне, – несмотря ни на что, ее высочество увидит то, чего я не хотел бы показать даже вам: она поймет, что я несчастен.

– Будьте спокойны, господин барон, я так ее займу, что она даже не заметит, новый у вас дом или старый, бедный или богатый. Помните о гостеприимстве, сударь: это долг дворянина. Чего ждать ее высочеству от врагов – а их у нее предостаточно, – если друзья будут сжигать свои замки, лишь бы не принимать ее у себя? Не будем предвосхищать событий, предсказывая ее неудовольствие: всему свое время.

Господин де Таверне повиновался со смирением, которое он уже однажды проявил. Он пошел к детям, обеспокоенным его отсутствием и повсюду его искавшим.

А Бальзаме бесшумно удалился, словно для того, чтобы завершить начатое.