<title unassigned>
Я уже говорил про трудности, возникающие при описании моих взаимоотношений с железом и сетью. Для многих эффектов в современной киберсреде ясных человеческих слов просто не существует. Приходится пользоваться рискованными метафорами и сравнениями.
Итак, туман впустил меня, подъемный мост упал – и я вошел в открывшийся мне замок.
У меня больше не было доступа к сети – и мой дом, мое море, моя постель и норка были мне теперь недоступны. Мало того, новая хозяйка запустила скан, и мне почудилось, будто на моем нагом теле скрестились кинжальные огни безжалостных прожекторов…
Все мои hacking tools[25], как выяснилось, были в ее базе. Не знаю, откуда у гражданского лица такие утилиты. Если бы она захотела стереть меня совсем, она обошлась бы даже без второго кода, выданного ей Полицейским Управлением.
Накопитель был заполнен почти на две трети. Невероятный объем информации. Я исследовал массив целых полторы минуты и к их концу примерно понял, что это такое и как оно работает. Я говорю «примерно», потому что понять это точно вряд ли было возможно. Точно таких вещей не знает никто. Никто вообще – в этом особенность RC-алгоритмов.
Проникнуть в громаду зашифрованного массива невозможно было даже с помощью всех моих служебных отмычек. У меня ушли бы века на анализ программных связей внутри этой вселенной.
Ясно различимы были только вкрапления чистой информации – базы по языкам, искусствам, наукам, истории, вообще всему, что бывает. Чуть менее прозрачным было облако лингвистических функционалов с их собственными кладовыми, а дальше начинались титанические заросли неведомых кодов, рядом с которыми съеживался до горошины весь Викиолл – и там шевелились словно бы неисчислимые сонмы расчлененных, изуродованных и распятых Порфириев. Вот что это напоминало на первый взгляд.
Но главным в этом гигантском монстре был…
Там имелся кодовый коммутатор. Внутрипрограммный интерфейс для подключения алгоритма моего уровня и типа. Именно на него и был рассчитан тот драйвер, который Мара так хитро ввинтила мне в задницу во «ВзломПе», попросив подключиться к паровому проектору.
Очень опасная женщина.
В метадате оставались запахи уже подключавшихся к коммутатору программ. Они были зачищены безжалостно и грубо; говоря по-шекспировски, трон был в крови. Именно на него Мара предлагала мне присесть.
Я не знал, чем это кончится – но знал, с чего начнется. С того, что система расчленит меня на части и поглотит, это делалось ясно по наведенным на трон жвалам исполняемых операторов.
Я оставил на всякий случай неподалеку свою резервную копию – места на накопителе было много, а сетевым хостом этот носитель с юридической точки зрения не являлся. Затем я аккуратно прикрыл копию коркой бессмысленного кода, под которым она сливалась с громадой зашифрованного массива. Мара не нашла бы мой дистрибутив, даже прочтя эти строки – но и запустить его при активном интерфейсе было нельзя.
У всех где-то есть могильный холмик, пела в моем сердце грусть, вот пусть теперь будет и у меня…
Но Порфирий Петрович не мальчишка и не баба, чтобы плакать. Натура – дура, судьба – индейка, жизнь – копейка, а княжна Мэри сами знаете кто. Проза Лермонтова, если вы что-то подумали. Тоже, если разобраться, ветка кода.
Я решительно залинковался с коммутатором RC-массива, и Мара это заметила.
– Порфирий! Все в порядке. Иди теперь сюда!
Я вынырнул из накопителя, поднялся к камерам айфака – и увидел Мару.
– Значит, согласен? Какая вежливая.
Я, впрочем, с самого начала знал, что соглашусь. Не столько потому, что у меня не было выбора. Я вообще не знаю, что это такое – «выбор» (хотя в любой момент могу объяснить это досужему читателю на десяти языках). Но мотивационный компаратор, заставляющий меня стремиться к творческому развитию, в моем алгоритме действительно есть.
– Не то слово, – сказал я. – Для родной телефонной компании не пожалею и жизни.
– Какой телефонной компании?
– Которая эти красные будки делает.
Мара улыбнулась и послала мне воздушный поцелуй.
– Тогда я начинаю коммутацию. Не отключайся от массива. Сегодня у тебя второй день рождения. Надо отметить его так, чтобы тебе запомнилось.
На несколько секунд свет погас, и я догадался, что Мара ковыряется в своем меню.
– Скоро я смогу менять все то, что ты видишь и слышишь, – сказала она. – Через то место, где ты подключен к гипсу.
– К чему? – спросил я.
– К гипсовому кластеру в накопителе.
– Ты сама его написала?
– Я его вырастила.
– RCP? – спросил я. – Случайный код?
– Ты умный, Порфирий, – кивнула Мара. – За что я тебя и люблю. А ты меня?
Я прокашлялся.
– Конечно.
– Ты меня хочешь? – спросила она. – Только честно.
– Я… Я хочу взять тебя грубо и сильно, лысая сучка…
Это прозвучало немного неуверенно. И, что самое неприятное, на словах «лысая сучка» мой голос отчего-то стал совсем тихим. Так бывает, когда в моем алгоритме возникает сильный конфликт между разными активными паттернами.
Мара тихо засмеялась.
– Ну что же, – сказала она, – тогда иди ко мне, мой козлик… Иди напоследок… Только подожди… – она подняла пальцы к очкам, – я включу праздничную программу на твой день рождения. Я с ней возилась три дня. Вот так…
Я увидел, что на мне опять появились шинель, фуражка и штаны с лампасами – без всяких следов только что завершившегося насилия.
Мара легла на спину, потянулась и, уставившись на меня загадочными рысьими глазами, раздвинула ноги.
Она, видимо, решила, что для наших отношений будет лучше, если она вернет мне мое растоптанное достоинство и безоглядно отдастся, став моей покорной рабыней… В конце концов, она могла и не заметить, что мой голос дрожит.
Я ухмыльнулся и крутанул ус.
– Здравствуй, праздник бытия!
– Ты поэтичен, – сказала Мара. – Для полицейского осведомителя, пожалуй, даже слишком.
– Забудем эту позорную страницу, – ответил я. – Мне хочется скорее ее перевернуть. Прошлое исчезло, его нет, кровь ушла в землю, а землю заложили в банке. Сегодня я твой, только твой. А ты моя.
– Насчет того, что ты мой, ты попал в точку, – сказала она. – А вот насчет того, что я твоя… Это какое-то незаконченное предложение. Я твоя… что? Не хватает дополнения.
– Что бы ты хотела? – спросил я. – Моя нежность? Моя любовь? Моя надежда?
Мара улыбнулась.
– Это как-то мало.
– Чего же ты хочешь? Моя госпожа?
– Я покажу, – сказала она.
Возникла немного неловкая минута – ей пора было уже притянуть меня к себе, но она все медлила. А потом я заметил, что вокруг дует ветер.
Это был виртуальный ветер – но он дул мне в спину очень убедительно. Я оглянулся, чтобы посмотреть, что там – вентилятор, раскрывшееся окно или чтото еще.
Но там не было ничего.
Я не увидел даже стен ее комнаты – только далекий пустынный горизонт, напоминающий о «Гармоническом Гипсе». А когда я повернулся назад, Мары передо мной уже не оказалось.
Я стоял в пустыне, и передо мной лежала огромная песчаная женщина с раздвинутыми ногами. Я не видел ее всю – только расходящиеся барханы ног и зажатую между ними дыру входа, обрамленную грубым каменным подобием гениталий. Эта дыра со свистом всасывала в себя ветер вместе с песком, и я понял, что меня затягивает прямо в нее.
– Мара! – закричал я. – Мара!
Ответа не было. А потом ветер сделался бурей, сорвал меня с места, поднял в воздух – и я полетел в глубь каменного колодца.
Он извивался змеей, но оставался таким широким, что удариться о стену мне не грозило – виртуозно просчитанный воздушный поток нес меня в самой середине тоннеля…
Стоило мне только расслабиться, как я увидел несущийся ко мне выступ, похожий на красный клык – и в следующий миг врезался в него. Удар был чудовищной силы – но перед тем, как ветер увлек меня дальше, я хорошо этот выступ рассмотрел.
Это была грубо вытесанная из красного камня телефонная будка – как если бы древнего печенега свозили в Лондон и он решил отчитаться перед степной вечностью о поездке.
Ко мне уже летела следующая каменная будка. Новый жуткий удар – и я понял, что пришла моя смерть.
Это не были просто виртуальные встряски, безвредные и не оставляющие следа. Меня разрывало на части. Коммутация началась. Но заключалась она не в том, что меня подключали к RCP-кластеру, как обещала моя ненаглядная… Нет. Мое программное тело дробили на части красными телефонными будками, его нарезали на узкие полоски: мелкие алгоритмы, из которых я состоял… Меня разбирали на органы.
Может быть, Мара вылепит из этих блоков какогото нового Порфирия, больше подходящего для ее планов. Но мне и моему роману конец прямо здесь, понял я.
Что делали в такой ситуации великие мастера слова?
Они
<пили, ебли гусей, били стекла, стремились ввысь>
закончить на высокой и грозной ноте. Бытие есть забота и страх, понял я: появись на свет – и свету не на что больше упасть, кроме как на страх и заботу. Мы появляемся не на свет, нет – мы появляемся на боль. Как быть юному
<смотреть, видеть, терпеть, ненавидеть, обидеть, зависеть, вертеп>
почему ебли гусей, спросит простец – да потому, что стремились ввысь и думали, что это кратчайший путь… только плакать и петь. Я пришел в восторг от выразительной пластичности своей речи – и позабыл про распад на атомы. Но на меня уже неслась новая каменная будка. Увернуться я не мог. Удар показался мне даже страшнее, потому что теперь я…
<имао имхо фуц лол крадэфж эыфвау мсзщхф>
боль на выдумки хитра, сказал Государь Николай Павлович. Вероятно, на допросе так называемого «декабриста». Не к тугендбунду, но к бунду просто… Гениально. Существование подобно муке, смешанной с сильнейшим страхом этой муки лишиться. Из такого теста выйдет отличнейшая выпечка. Если что, все каламбуры придуманы и одобрены лично Господом. Ему ничто не мел
<ушваож уйщкфал. дьх фзлавылаФЖВДАлзулкацэ>
упой угол красной телефонной будки. Так вот почему я не мог увлечь презренных мандавошек величием своего слова! За ним не стояло высокой лондонской боли. Хорошо подмечено – потому что отнюдь не всякая боль имеет коммер
<143–093–049–3094–0394–0930–94–032– 039403294>
ообщить, что являюсь жертвой подлой клеветы и полностью невиновен во вменяемых мне преступлениях. Был и остаюсь лично преданн
<143–093–049–3094–0394–0930–94–032– 039403295>
метить, что смерть – это не когда вы теряете сознание навсегда. Смерть – это когда сознание осознает вас до самого конца, насквозь, до того слоя, где вас никогда не было и не
