убер 5. разведпрыжок
Такой я Мару еще не видел.
На ней были ее обычные кожаные доспехи – но вот голова… Верхнюю часть ее лица скрывала длинная сверкающая маска – словно бы плоский клюв с большими фасетчатыми глазами. Она походила одновременно на чумного доктора, египетского бога и кинопришельца.
– Что это на тебе такое? – спросил я.
– Это твой новый домик.
– Мой домик? Больше похоже на твой новый череп.
– Порфирий! Я смотреть не могу, как ты каждый раз, будто бедный родственник, ищешь камеру на потолке и динамик на стене. А в маске все это есть. Полезай сюда. Тут открыто.
Похожие маски были в моде у клубной молодежи – это окно в сеть и вдобавок идеальный 3D-стимулятор при приеме субстанций. В них обычно есть камеры, микрофоны, динамики, память – и хоть маска не годилась мне в качестве перманентного пристанища (полностью в ее параметры я не вписывался), она была удобной опорой для совместного выхода в свет. С этой маской я мог видеть все то же самое, что и Мара.
– Давай, – повторила она, – ныряй. Открыто.
Я нашел маску в сети – и подключился к ее сенсорам. Это действительно было куда комфортабельнее, чем все время прыгать с жерди на жердь.
Вот что значит вовремя ублажить милашку.
– Ты можешь даже говорить, – сказала Мара, когда мы сели в убер. – Попробуй.
– Попробую, – повторил я ее голосом, задействовав речевой синтезатор. – Я сегодня вся такая странная. Где тут зеркальце?
– Годится, – сказала Мара. – Скажи, а вот это – «странная, зеркальце» – где ты взял?
– «Тысяча шуток о блондинках», – ответил я, – компендиум двадцать пятого года. Незаменим при шовинистическом синтезе женской речи.
– Разве я блондинка?
– В этой маске непонятно.
Когда мы сели в убер, Мара отключила информационно-развлекательный блок. Думаю, ей даже приятно было оплатить социальный сбор – лишь бы лишить меня нескольких страниц живой жизни для романа. Нет, не зря в ее персональном дизайне преобладали навязчивые BDSM-мотивы.
Большую часть дороги мы молчали.
– Куда мы направляемся? – наконец спросил я ее голосом.
– Не хочу портить тебе удовольствие, – ответила она, – узнаешь, когда приедем.
– Странно выглядит со стороны, – опять произнес я ее голосом. – Сидит женщина в маске и говорит сама с собой.
– Да, – сказала Мара, – я сегодня вся такая странная… Где тут зеркальце?
Я захихикал – и прыгнул в сеть, чтобы выяснить маршрут убера.
Машина ехала в музей при галерее «HEA».
Что означало вовсе не просторечное русское отрицание, а «High Executive Art». Обычно бывает галерея при музее – а здесь почему-то оказалось наоборот. Наверно, из-за сравнительных годовых оборотов.
В галерее проходила закрытая выставка «Ультимативный ГИПС/The Ultimate PLASTER» (подобное использование заглавных букв наверняка имело какой-то смысл, но я не стал за ним нагибаться). Порывшись в системе, я обнаружил, что у Мары на сегодня заказана личная экскурсия – за которую заплачено, и очень нехило. Именно на нее мы и ехали. И уже опаздывали на пять минут.
Я вернулся в маску Мары – присел милой на голову, хотелось мне сострить – и задумался.
Вместо того чтобы послать на разведку меня одного, Мара везла Порфирия Петровича с собой, словно болонку. Как будто она узнала о моем желании тщательно обследовать следующий объект искусства на предмет разных информационных запахов и запашков… Вот только она не учла, как мало времени мне надо для этой операции.
– О чем думаешь, Порфирий? – спросила Мара.
– Я? Гм…
Через пять миллисекунд после этого «Гм» я покинул маску на голове Мары – и вошел в систему «High Executive Art».
Не стану утомлять читателя описанием примененных мною процедур. Они сложны и весьма специфичны.
Я мог бы, конечно, распечатать все машинные коды состоявшегося обмена. Но если простая публикация десятка-другого страниц из телефонного справочника, понятного разумению любого критика, вызывает у литературной общественности такие спазмы (я говорю про реальный случай из своей практики), здесь эти люди не поймут ничего вообще, ощутят свое полное ничтожество – и на меня вновь обрушатся волны их несвежей желчи.
Поэтому воспользуюсь грубой, но понятной аналогией. Представьте себе «Баржу Загадок» (удивительно, как несправедлива судьба к моей одноименной книге), стоящую у причала в спокойный и солнечный день. С земли на баржу перекинут трап. И вот некто приближается по причалу, переходит по трапу – и, оставляя на палубе невидимые, но вполне ощутимые для собачьего носа следы, начинает расхаживать по барже взадвперед…
Вот так я приближался к объектам искусства прежде.
А теперь представьте, что некто в акваланге, вооруженный множеством замысловатых сенсоров, осторожно поднимается с глубины – и, приближаясь к барже снизу, начинает исследовать химический состав воды на расстоянии, пуще всего стараясь не коснуться корпуса до того, как будет получен результат…
Если вам сложно так думать и вы предполагаете, что это скрытая реклама моей «Баржи Загадок», представьте себе археолога, который, надев резиновые перчатки, кропотливо отделяет позднейшие наслоения от отпечатков подлинной древности.
Я даже не вникал в то, чем был этот объект искусства с точки зрения человеческих смыслов. На время процедуры он оставался для меня замысловатым соединением нескольких разветвленных дата-комплексов. Меня интересовала исключительно его информационная борода, которую я осторожно прочесывал. Я считал только странное название – «Гармонический Гипс». Не гармоничный, а именно гармонический – видимо, в том смысле, в каком говорят «гармоническая гамма».
Мне надо было выяснить что-нибудь про предысторию этого объекта – и это было сложно. В своем обнаженном первоначальном естестве он казался почти стерильным – пока я не обнаружил…
Слабый запах айфака-10.
И не просто какого-то айфака-10.
Это был айфак Мары.
Тот, чьим запахом был помечен я сам. Сначала я даже не удивился. Но потом…
Ох.
Так вот почему она посылала меня тереться об эти гипсовые шедевры!
Потому, ослепительно полыхнула догадка в моем мозгу, что в их информационной ауре уже был след ее айфака! И она хотела скрыть его единственным возможным способом – дав ему разумное объяснение.
Элегантность ее замысла граничила, не побоюсь этого слова, с гениальностью.
Я уже рассказал, что такое метазапахи. Теперь надо сказать о том, как их обычно анализируют.
Глубоко внюхиваться в каждый – а их в сети триллионы – никто не будет. Таких мощностей ни у кого нет. Интересна бывает только статистика – когда из анализа множества случайных на первый взгляд связей вдруг выплывает неожиданный и необъяснимый трансакционный паттерн. И вот его уже начинают исследовать под микроскопом. Так действуют сетевые детективы.
Любое полицейское расследование, скорее всего, увидело бы связь айфака Мары с объектами гипсового искусства. Но теперь на гипсе были и мои следы тоже. И любой дознавательный алгоритм, обнаружив в информационном пространстве следы ее любовного снаряда рядом с моими, только похабно ухмыльнулся бы в усы. Все ясно: законтачены через Порфирия Петровича, героя-любовника и пр. Вопрос снят, переходим к другим итерациям.
Больше того, я сам – сам! – теперь принял бы отпечатки айфака моей ненаглядной за информационную пыль, занесенную мною при прошлом контакте.
Потому что сыскная система, частью которой я являюсь, уже знала про мою связь с ее айфаком, и любой вопрос о появлении его отпечатка в инфоауре получал объяснение, если рядом был и мой. А первое – самое первое! – что она сделала при нашем знакомстве, это заманила меня в свой айфак.
Но сегодняшнего объекта я не касался никогда вообще. Я даже не приближался к нему прежде. Кроме того, я специально отслеживал его возможные связи с Марой. Только поэтому я смог обнаружить эту еле заметную улику.
Расчет Мары был прост и точен. И показывал глубокое понимание полицейских техник и методов.
Нет, при очень большом желании можно было бы выяснить, когда остались эти отметки, по их положению в цифровой патине. Во всяком случае, в теории. Но для этого надо точно знать, что искать. Иначе все будет в точности как с собачьим нюхом. Запах или есть, или нет – больше у ищейки вопросов не возникает. Кто, когда и как топтал тропинку, она смотреть не станет.
Дознавательные процедуры просеивают огромное количество причинно-следственных цепочек, и те, что получают внятное объяснение, отбрасываются сразу. Заподозрить здесь неладное могли бы только люди, но в том-то все и дело, что после нашего бурного романа ни один алгоритм не заинтересовался бы этими микрокуками настолько, чтобы поднять информацию до уровня людей. И Мара это знала.
Теперь следы ее айфака были надежно скрыты под моими отпечатками – как запах башмаков контрабандиста под толстым слоем табака. Табака того же сорта, который курит сам контрабандист.
Так вот ты, значит, какая.
Не по зову сердца или хотя бы плоти. А чтобы использовать меня втемную. Значит, твоя любовь была подлой выдумкой с начала до конца.
…Ты полюбить заставила себя, чтобы плеснуть мне в душу черным ядом…
Я, понятно, не шибко переживал по этому поводу – но художественная логика романа требовала, чтобы моя имперсонируемая личность была глубоко оскорблена.
И с этой секунды я затаил желание отомстить – страшно, безжалостно, как может только усталое и разуверившееся сердце, обманутое в своей запоздалой осенней нежности…
– Так о чем ты думаешь? – повторила Мара.
Прошло три с половиной секунды. Долго.
– Я думаю, как себя вести.
– Где?
– Там, куда мы едем. Кто будет говорить – я или ты?
– Говорить буду я, – сказала Мара, пряча телефон. – А ты лучше полазай по экспозиции и сделай копии. Я знаю, что нельзя – но потом мы все сотрем.
– Понял, – ответил я. – Полазукать и потереться.
– Только деликатно, – сказала Мара. – Место серьезное. Не испорти мне репутацию… Приехали.
