Гарри сам рассказывал мне эту историю. Конечно же, потом я слышал ее и в суде, только она к этому времени стала непомерно раздутой и словно загноившейся, отравленной временем и обстоятельствами. Хотя на самом деле то, о чем поведал мне Гарри, было просто случайной последовательностью неких невинных событий – но только до тех пор, пока пресса еще не успела коснуться их своими грязными руками. И я ни на минуту не усомнился, что Гарри сказал мне чистую правду: кем бы его впоследствии ни называли, лжецом он никогда не был.

В тот день, накануне Нового года, он довольно поздно вернулся домой и сразу увидел, что к нему в дом кто-то нагло вломился: панель на задней двери была разнесена вдребезги. Однако ни малейших следов грабежа заметно не было. Войдя в гостиную, он увидел, что на диване кто-то крепко спит. Это был Чарли Наттер, свернувшийся клубком под своей паркой.

– Что же ты сразу его родителям не позвонил? – тут же спросил я.

– Во-первых, я знал, что дома у него неприятности, – сказал Гарри. – И потом, мне не хотелось его будить.

– Какие именно неприятности?

Гарри пожал плечами и вытащил из кармана свернутую вчетверо листовку, весьма убого напечатанную на листе бумаги А4.

– Вот, взгляни, – и он сунул листовку мне. Уже сам заголовок производил ужасное впечатление: ГОМОСЕКСУАЛИСТ ПРОКЛЯТЫЙ, ТВОЕ МЕСТО В АДУ.

Я до сих пор – даже двадцать четыре года спустя – отлично помню содержание этой мерзкой бумажонки, хотя обычно подобные гнусные опусы способны вызвать у меня только смех: стиль отвратительный, полно орфографических ошибок и прямо-таки пугающее количество прописных букв. Впрочем, эта была не такова: и стиль хорош, и грамматика безупречна, и аргументация ясна и, можно сказать, почти разумна.

Гомосексуальность есть некая патологическая приверженность, утверждала листовка, порожденная сомнением и недостаточной верой. В эту эмоциональную пустоту и проникают демоны, вонзая в жертву свои, невидимые простым смертным, когти и увлекая ее по нисходящей спирали в бездну разврата, насилия, скотоложества, инцеста – всех тех мерзостей, что перечислены в Библии. Единственное, что способно помочь несчастной жертве избежать вечного проклятия, это начать борьбу с демонами и изгнать их, а затем испросить у Господа прощения. Иначе надежды на спасение нет. И Библия на сей счет высказывается совершенно определенно. Отрекаясь от Божьей помощи, ты отрекаешься и от Бога, а за этим неминуемо следует проклятие.

– Эта гадость лежала у Чарли в кармане, – сказал Гарри. – Одна из последних в серии тех маленьких «прелестных» опусов, что предупреждают об опасностях мастурбации, содомии и «прочего разврата» – от «Донжонов и драконов» до рок-музыки. – Гарри говорил почти шутливым тоном, но было заметно, что он с трудом сдерживает гнев. – Чарли, конечно, кое-что мне рассказывал, но, как выяснилось, я не знал и половины того, что на самом деле они с ним делали. Они ведь пытались его излечить, словно есть средство, способное излечить человека от того, что он родился геем. И когда Чарли наконец пришел ко мне, он уже был почти убежден, что одержим демонами.

– Одержим демонами? – невольно вырвалось у меня. – Неужели люди действительно верят в подобную чушь? Я, конечно, имею в виду не мистера Спейта…

– О да, Рой. Они действительно верят в демонов. И Спейт, кстати, далеко не одинок. А уж если в роли проповедника в данном приходе выступает доктор Харрингтон, то люди начинают видеть демонов повсюду, включая душу истерзанного сомнениями мальчишки, пытающегося прийти в согласие с той данностью, что он гей.

Так вот что юный Харрингтон пытался мне рассказать, подумал я. Теперь все ясно. Мальчик просто хотел сохранить верность и тем, и другим; его беспокоило душевное состояние друга, но говорить об этом в церкви он боялся. Естественным выглядел и порыв Чарли Наттера – ему хотелось по душам поговорить с тем единственным взрослым, которому он действительно мог доверять.

Теперь потихоньку вся история начинала вырисовываться. Однако полное представление о событиях тех дней мне составить так и не удалось. Во-первых, Чарли Наттер так и не пожелал сказать, где он находился в течение двадцати четырех часов до того, как явился к Гарри домой. Он молчал, а значит, и Гарри был вынужден молчать. Мальчик, явившийся к нему за помощью, был явно нездоров, его знобило; видимо, он простудился после ночевки под открытым небом. Возможно, у него была температура – во всяком случае, далеко не все то, о чем он говорил, выглядело достаточно осмысленным. Впрочем, очевидно было одно: мальчик чего-то очень боялся. Он упомянул о своем желании совершить самоубийство и умолял Гарри никому не рассказывать, что он сейчас у него; а себя самого он явно считал существом мерзким, нечистым и, даже просто моя в ванной руки, так яростно старался отскрести с них несуществующую грязь, что они в итоге стали кровоточить. С другой стороны, рассказ мальчика был настолько непоследовательным и бессвязным, что Гарри почти ничего толком не понял – разве что уловил некие разрозненные сведения о церкви Омега Роуз, служившей, по словам Чарли, источником всех его несчастий.

Церковь Омега Роуз. До разговора с Гарри я никогда особенно о ней не задумывался, хотя, как я понял впоследствии, я много лет ходил мимо этого здания, даже не подозревая, что там находится какая-то церковь. Это был красивый особняк в эдвардианском стиле на той самой улице, которую все в Молбри называют Миллионерской. О том, что это церковь Омега Роуз, свидетельствовала лишь маленькая бронзовая пластинка на двери. По словам мистера Спейта, люди собирались там, чтобы вместе петь псалмы и слушать проповеди различных приглашенных проповедников; также в помещении церкви часто проводились «собрания друзей»; там же собирали средства на благотворительность; там же проходили занятия «группы поддержки семьи». Но, судя по рассказам Чарли Наттера, на самом деле это было место, полное тьмы и страха, где людей заставляли публично каяться, где еженедельно совершались «процедуры очищения», во время которых верующие, впав в религиозный экстаз, несли всякую тарабарщину и подолгу лежали на полу крестом, раскинув в стороны руки. Именно там Чарли, и без того пребывавшему в сомнениях относительно своей сексуальной ориентации, было грозно объявлено, какой страшной опасности подвергается его душа.

– Не может быть! Неужели ты это всерьез? – с удивлением воскликнул я. – Ведь служители церкви обязаны быть прежде всего воспитателями!

Гарри устало улыбнулся.

– Вот они и воспитывают. И очень многие, Рой, таким «воспитателям» верят. Церковь Омега Роуз исповедует очень буквальное толкование Евангелия. Если, например, в книге Левит, глава 18, стих 22, говорится: «Не ложись с мужчиною, как с женщиною; это мерзость», то это и есть истина. А этого бедного ребенка научили свято верить в библейские истины. Но гораздо хуже, что Чарли внушали, будто самые нормальные, совершенно человеческие его чувства вызваны проникшими к нему в душу демонами сексуальной нечистоты; а проникнуть туда эти демоны сумели исключительно из-за его сомнений в себе и в Боге. А ведь с другой стороны, – продолжал Гарри, – в Евангелиях можно найти немало острой критики в адрес тех «учителей», чья пасторская забота о подопечных только вредит последним, причем вредит настолько, что лучше было бы привязать им на шею жернова и бросить в бездну морскую. Хотя, как я догадываюсь, доктор Харрингтон, мистер Спейт, а также многие другие из этой секты не слишком заинтересованы в знании подобных библейских стихов.

– Я и не знал, что ты так хорошо ориентируешься в Библии, – удивился я.

– В детстве меня воспитывали в католической вере, – сказал Гарри. – И я, наверное, все еще до некоторой степени католик, хотя во многие вещи я, естественно, больше не верю. Я, например, не верю в дьявола. Существует великое множество людей, вполне способных справиться с его функциями. А тому Богу, в которого верю я, безразлично, кого именно ты любишь или как именно ты его любишь; для Него важно одно: чтобы ты действительно кого-то любил. Это я и объяснил Чарли Наттеру, когда он пришел ко мне за советом.

А ведь он ко мне должен был бы прийти! – сразу подумал я. И то, что он ко мне за советом не пришел, означает, что не очень-то из меня хороший классный наставник получился. Я, впрочем, и тогда винил себя в недостаточной внимательности, и сейчас виню себя в том, что уделял слишком много внимания вещам, в общем второстепенным; что из-за своего интуитивного недоверия к Харрингтону я не заметил смятенного, даже отчаянного состояния совсем другого мальчика. Вот о чем мне даже сейчас больнее всего вспоминать. Я ведь уже тогда, сразу после случившегося, понимал, что в первую очередь Чарли должен был бы прийти ко мне, а не к Гарри.

А Гарри между тем продолжил свой рассказ. К Новому году уже повсюду раззвонили об исчезновении Чарли Наттера; Молбри вот-вот должен был превратиться в некий государственный центр криминальных расследований; и тут, как назло, у Чарли появился очень нехороший кашель. Гарри понял, что без антибиотиков не обойтись. Да и оставаться у него Чарли, пожалуй, больше не мог. Необходимо было найти кого-то, способного исполнить роль третейского судьи и вернуть мальчика домой, ибо чем дольше он останется вдали от родителей, тем больший ущерб будет ему нанесен. Вот почему Гарри в итоге и решил обратиться к человеку, которому, как ему казалось, можно верить, который сумеет конфиденциально разобраться с этим непростым делом. Гарри считал, что этот человек обладает и стойкими моральными принципами, и доброжелательным отношением к детям. Именно таким человеком, с точки зрения Гарри, был, разумеется, доктор Бёрк, капеллан школы «Сент-Освальдз».