Дорогой Мышонок!

Уже неделя прошла с тех пор, как Пудель признался мне насчет своего Особого Состояния. Выглядит он все хуже и хуже, даже народ замечать начал. Пудель – он такой, по нему вечно все сразу видно, а это нашим сплетникам только на руку. И потом, у него уже была какая-то история. А такие истории всегда повторяются.

Нет, на мою историю это совсем не похоже. У него что-то там было еще в начальной школе, и в это оказался замешан какой-то местный мальчишка из предместий. Ничего особенного, все чисто внешне, ну, там, симпатия и все такое. В общем, поговорили и разошлись. Но мамаша Пуделя тогда чуть не спятила. И даже не потому, что ее Пудель мог заниматься какими-то грязными делишками за стоянкой для велосипедов, а из-за того, другого, мальчишки; а точнее, из-за того, что он был «не из нашего круга». Она была уверена, что раз он не принадлежит к священной категории «один из нас», то никогда и не сумеет сохранить свою маленькую тайну. А теперь еще эта история со всеми этими журналами, рисунка ми и тайным убежищем Пуделя в старом глиняном карьере, где, как известно, собираются всякие извращенцы, пьяницы и прочий сброд. Туда же, кстати сказать, часто ходят и ученики технической школы с Эбби-роуд, а школа эта на вид просто ужасна: на всех окнах решетки, а мобильные классные комнаты со стенами из дешевой смеси бетона и гальки стоят вокруг мрачного центрального здания, как телята возле бетонной коровы.

Из-за той истории родители и отправили Пуделя в местную школу второй ступени, вместо того чтобы сразу отдать его в «Сент-Освальдз». Они думали, что целительное присутствие девочек поможет ему избавиться от того недуга (или Состояния, или как там еще это можно назвать?). И они, разумеется, молились – ну, вообще-то каждый молится, каждый о чем-нибудь Бога просит, – чтобы, когда шумиха по поводу той истории наконец уляжется (или сам Пудель научится держать себя в руках), он мог бы все начать сначала, поступив в седьмой класс и вновь превратившись в аккуратного, чистенького, невинного ребенка.

Во всяком случае, они на это надеялись. Но с началом Рождественского поста был открыт новый сезон охоты на демонов. У нас в церкви появилось сразу несколько новых прихожан, а также приглашенных проповедников. Одного из них зовут мистер Спейт. Он считается большим знатоком демонов. Он, например, выдал целую речь о «Донжонах и драконах», об этой американской ролевой игре и о том, как опасно она воздействует на тех, кто слаб духом, ибо побуждает их прибегать к магическим искусствам и призывать на помощь дьявола. Еще один проповедник рассказал, как ему удалось исцелиться от гомосексуальных помыслов благодаря постам и электричеству; после него какая-то женщина поведала, что ее разлучило с сыном некое сообщество геев; а в это воскресенье из Америки прибыл очередной проповедник – он принадлежит к родственной нам церкви – и притащил с собой целую тонну каких-то листовок, в которых объяснялось, как именно родители должны вести себя с сыновьями, которых, возможно, посещают гомосексуальные мысли, верным признаком которых является стремление парней носить желтые ковбойские сапоги и майки с надписью: «Вышиби грех пинком под зад, впусти Иисуса в свой сад!»

Этот американец, вообще-то, был очень даже ничего. А после его проповеди нас угостили шоколадным печеньем «Брауни». Вот только Пудель все посматривал на меня так, словно это я совершил что-то дурное. По-моему, это несправедливо, а ты как считаешь? Ведь не я же, в конце концов, виноват в том, что его «посещают гомосексуальные мысли». Так с какой стати мне-то чувствовать себя виноватым?

Но потом Пудель все-таки ко мне подошел. Мы вместе грызли печенье «Брауни» и запивали его сквошем. А Голди тем временем беседовал в нашей часовенке с мистером Спейтом.

– Это ты всем рассказал, да? – тихо спросил Пудель, стараясь, чтобы никто больше нас не услышал.

– Никому я ничего не рассказывал! – возмутился я (и это была чистая правда).

– Так почему же все только об этом и говорят? – Он гневно на меня глянул. – Скажешь, совпадение?

Я только головой покачал.

– Да у тебя просто приступ паранойи. Нечего психовать – никто о тебе даже не упомянул. Пока что.

Пудель помрачнел.

– Еще упомянут. Мать теперь постоянно в моих вещах роется. А отец всякие вопросы мне задает. Причем прямо в лоб, не утруждая себя деликатностью.

– Ну и что? А ты просто все отрицай, и точка. – Я совершенно не понимал, почему он вообще должен об этом рассказывать. Он ведь запросто и мне мог бы солгать. Но Пудель не такой. Вечно он во всем признается. Хотя пока он вроде бы больше никому о своем Состоянии не рассказывал. Впрочем, его затравленный вид и сальные волосы уже о многом свидетельствуют; и потом, он уже несколько дней во время перерыва на обед прячется в библиотеке и совсем ничего не ест…

Он говорит, у него что-то с желудком, но я-то знаю: ничего у него с желудком нет! Во всем виновато Его Состояние; это оно пожирает его изнутри. Из-за него он себя попросту ненавидит. И чем больше он об этом говорит, тем ясней понимаешь, сколь сильна его ненависть. Он считает, что Его Состояние – это нечто такое, от чего он мог бы запросто отвернуться, заставив себя не думать об этом и считать, что не имеет к этому никакого отношения. С другой стороны, он уверен, что заслуживает наказания, а потому сам себя щиплет, сам себе пощечины отвешивает. Я собственными глазами это видел – он-то, правда, уверен, что этого никто не замечает. А однажды на уроке физкультуры я обратил внимание на то, что Пудель себе всю руку пластырями заклеил. Ну, ты, Мышонок, и сам понимаешь, что это означает.

– Мне кажется, я мог бы тебе помочь, – сказал я ему.

Он посмотрел на меня собачьим взглядом, полным надежды.

– Но, конечно, если ты и впрямь хочешь исцелиться, – продолжал я. – Нет, правда. Это очень серьезно.

Пудель с готовностью закивал.

– И об этом, разумеется, говорить никому нельзя. Ни твоим родителям, ни Стрейтли…

– Ну что ты, Зиг! Разве я стал бы разговаривать об этом со Стрейтли?

– Ладно, – сказал я. – Тогда попробуем. Встречаемся сегодня после уроков возле глиняного карьера. В четыре часа. Скажи Голди – пусть тоже придет. Только предупреди, чтоб он ни в коем случае никому ничего не рассказывал.

К четырем часам уже почти стемнело. Я почти целый час дожидался, когда крысы начнут вылезать из нор, – на это всегда довольно много времени требуется. А крыс в бывшем карьере полно. Как и всяких отбросов, в которых эти крысы роются. Например, недоеденных сэндвичей. Или даже мертвых животных. Или разной другой дряни, которую туда люди притаскивают. Впрочем, и я принес для крыс кое-какую наживку. Хотя и не сыр. Сыр в качестве приманки только для мультипликационных мышей годится. А настоящие крысы любят мясо. Так что я им собачий корм принес. Собачий корм всегда очень даже хорошо срабатывал.

Ловушка у меня была самая простая. Я сам ее смастерил. Наматываешь на каркас проволоку для куриных загонов и приделываешь дверцу, которая легко открывается-закрывается. Кладешь внутрь приманку и прикрепляешь петлю из рыболовной лески к верхней планке дверцы. Если дернуть за леску, дверца должна упасть. Чтобы все вышло как надо, хорошо бы, конечно, немного потренироваться, аккуратненько приподнимая дверцу, чтобы она потом сама упала. Крысы – очень умные твари. Стоит один раз промахнуться, и они в твою ловушку больше ни за что не полезут. Потренировавшись, можно протянуть конец лески в какое-нибудь укромное место вроде заброшенной старой машины и, устроившись там поудобней, поджидать госпожу Крысу.

Сегодняшняя крыса была, похоже, здорово голодной. Во всяком случае, она мне уже минут через двадцать попалась. Правда, зимой крысы всегда голодные. А может, это я уже таким опытным ловцом стал. Так или иначе, а нужный мне Крыс – это был самец, крупный молодой пасюк с коричневой шерстью и длинными усами, – уже сидел в клетке и с энтузиазмом принюхивался к пище. Ему, ясное дело, очень хотелось до нее добраться. Однако его сильно тревожило то, что он вдруг оказался в клетке, а дверца захлопнулась. Я подошел поближе и посмотрел на него. Он тоже нервно на меня посмотрел, и мне показалось, что он от отчаяния буквально руки, то есть лапки, себе ломает. Да, подумал я, этот отлично подойдет.

В четыре часа прибыл Голди; следом за ним тащился Пудель. Я поджидал их, сидя в логове Пуделя и поплотней завернувшись в свою теплую спортивную куртку. Я даже Библию с собой прихватил и цитату подходящую подобрал. А клетку с крысой пока пристроил на заднее сиденье. Пудель просто глаза выпучил, когда ее увидел.

– Это еще что?

– А ты как думаешь?

Крыса в клетке по-прежнему «ломала руки» и нервно принюхивалась к проволоке.

Голди тоже подошел поближе.

– А крысу-то ты зачем поймал? – спросил он.

– Я тебе потом объясню, – сказал я. – А для начала пусть Пудель кое-что нам расскажет.

Пудель нервно на меня глянул.

– Ты что… – начал было он, но я прервал его:

– Я же обещал, что никому ничего не скажу. Но ты – если, конечно, хочешь, чтобы мы тебе помогли, – должен пройти обряд очищения. А для этого тебе нужно то, о чем говорил мистер Кларк: немного мужества.

Пудель еще сильней вытаращил глаза и молча покачал головой.

– Да не бойся ты, – сказал я. – Ведь ты же хочешь исцелиться, верно?

– Зигги, ты что, спятил? – проскулил Пудель. – Разве какая-то крыса может меня исцелить?

Тогда я вытащил Библию, открыл ее в нужном месте и зачел оттуда: «И пришли на другой берег моря в страну Гадаринскую. И когда вышел Он из лодки, тотчас встретил его вышедший из гробов человек, одержимый нечистым духом».

– Ты, наверное, шутишь? – сказал Пудель.

Но я продолжал:

– «Всегда, ночью и днем, в горах и гробах, кричал он и бился о камни».

– У меня же все совсем не так, – запротестовал Пудель.

Я посмотрел на затопленные глиняные ямы, на развалины автомобилей, на мертвые телевизоры и горы мусора.

– Разве это не дикий край? – спросил я. – Разве это не горы и гробницы?

Пудель промолчал. И я велел ему:

– Ладно, закатывай рукава.

Он только головой помотал, и я, схватив его за руку, задрал рукав парки – ну и, естественно, там снова была целая лесенка розовых пластырей от запястья до локтя, как и в прошлый раз.

Я пожал плечами и посмотрел на Голди.

– Ну?

Но и он тоже выглядел нерешительно.

– Послушайте, ведь и в Библии написано, что возмездие за грех – это смерть, – сказал я. – Верно ведь? – Голди кивнул. Пудель тоже. – А еще там написано, – продолжал я, – что быть геем – это грех. Так или нет? – Пудель что-то задушенно пискнул, а я пояснил: – Вот нам и нужно принести жертву, чтобы смыть с себя этот грех, – сказал я. – Это все тоже есть в Библии. Про кровь агнца божьего. Про то, что Он отдал свою жизнь, чтобы мы могли жить.

В итоге большую часть работы мне пришлось проделать самому. Голди, впрочем, что-то сказал; я вовсе не собирался просто так его отпускать – должен же он был хотя бы словесную часть взять на себя. Пудель пустил слезу, когда я заставил его сунуть руку в клетку, но я объяснил, что ему необходимо сперва вступить в контакт с жертвой, то есть с крысой. Ну а Голди болтать языком всегда был горазд – в точности как и его отец-проповедник; в общем, как только я рассказал ему, что нам нужно, он сумел все же внести свою лепту в отправление ритуала.

– Этот человек был одержим демоном гомосексуальности, – торжественно провозгласил он. – Изыди же, гнусный демон! Войди в душу крысы и оставь в покое скромного слугу Господа нашего!

Теперь Пудель уже рыдал вовсю. Наверное, это демоны из него выходили. А может, просто от облегчения – ведь нашлись все-таки люди, разделившие с ним его горе и пожелавшие снять с него невыносимое бремя. Уж я-то знаю, Мышонок, какие чувства при этом испытываешь. Да и тебе, наверное, тоже эти чувства знакомы. А хорошо все-таки иметь возможность исповедаться хоть кому-то, даже если этот «кто-то» уже мертв! Особенно если он уже мертв – ведь мертвые сплетен не распространяют.

Ну а потом я утопил эту чертову крысу вместе с клеткой.

Ведь тому бесноватому из Гадары нечто подобное вроде бы помогло.