– К оружию! .. Неприятель! – как помнит читатель, так воскликнул Фрикэ, когда попался в руки грубых малайцев.

Этот крик и выстрел из револьвера подняли тревогу в лагере Андрэ.

Друзья долго не знали, жив парижанин или геройски умер, спасая от верной гибели весь отряд. Услыхав крик, они прежде всего испугались за его участь.

– Это Фрикэ! – воскликнул Андрэ, хватаясь за карабин.

– Фрикэ! – словно эхо, с отчаянием повторили доктор и Пьер.

Князек дико зарычал в темноте. В лагере поднялась суматоха, возня; все вооружались и становились в строй. Блеснула молния, ослепительной чертой скользнув по густой черной туче, и на мгновение осветила отряд даяков, вооруженных длинными копьями. В нескольких шагах от них толпилось отвратительное скопище голых малайцев, потрясавших своими пиками и готовых ринуться в бой.

Наступила минута томительного, грозного затишья, какое всегда бывает между блеском молнии и ударом грома. Враги стояли напротив друг друга с поднятым оружием. Раздался оглушительный треск, точно небесный свод обрушился на землю. Земля задрожала, застонали деревья, и все слилось в один смутный, протяжный гул. После этого снова настала тишина.

Раздавшиеся на лесной поляне яростные крики людей, убивающих друг друга, вскоре были покрыты новым раскатом грома. Молнии змеились по черному южному небу, громовые удары следовали один за другим так быстро, что сливались в сплошной оглушительный грохот. Но громы небесные не мешали земным. Под вой беснующихся стихий, в темноте непроглядной ночи яростно сражались люди.

По временам небесные громы умолкали, молнии гасли, и тогда сверкали в темноте и гремели выстрелы из французских карабинов. Когда умолкало электричество, говорил порох. Так продолжалось около часа. Потом удушливый туман порассеялся, и тучи пролились на землю тропическим ливнем. Человеческие крики замолкли понемногу, притихла на время людская ярость, укрощенная потопом, обрушившимся на живых и убитых, на побежденных и победителей.

Три француза и негр не обменялись во все время бури ни словом. Они были слишком поглощены делом, чтобы говорить. Наконец буря утихла, и одновременно с нею прекратился бой. С последним порывом дождя и ветра раздался последний крик. То был дикий победный крик даяков. Малайцы были отброшены с большими потерями. У европейцев вырвался из груди общий стон:

– А Фрикэ?! .

Они не обращали внимания на свои раны. Их мысли были о пропавшем друге.

Они звали его по имени, но парижанин не мог откликнуться на их зов, – читатель помнит почему. Солнце уже взошло и заиграло на листьях, обрызганных жемчужными каплями дождя. Птицы с громким пением порхали над залитой кровью поляной, насекомые зажужжали в траве, а друзья Фрикэ так и не могли найти следов своего любимца.

Туммонгонг-Унопати, легко раненный в бок ударом пики, с блестящими глазами и радостной улыбкой обходил поле битвы, осматривая трупы. Потери даяков были незначительны. Они сражались ночью очень осторожно, действуя сомкнутым строем, и яростная атака малайцев, которые были гораздо многочисленнее, разбилась о несокрушимую даякскую фалангу.

Очень помогло, разумеется, и великолепное оружие европейцев, но – надо сказать правду, – даяки могли бы отразить нападение и своими силами. Словом, бандиты индо-малайского архипелага потерпели жестокое поражение.

Разумеется, битва не обошлась без обычного эпилога – отрезания голов у павших неприятелей.

Несмотря на обильные трофеи, Туммонгонг был очень мрачен. Он приложил все старания, чтобы найти след Фрикэ, и тоже безуспешно. Исчезновение молодого человека приводило его в отчаяние.

– Видишь, – сказал он Андрэ, – я говорил правду, что собака умерла не к добру. Так и вышло, несмотря на пышный пантах, который я ей сделал. Может быть, этого показалось ей мало… Хорошо, я устрою ей пантах еще лучше прежнего. Я отдам ей все головы, которые придутся на мою долю. Душа собаки поможет нам найти белого вождя. Не горюй, мой бледнолицый брат!

– Будьте осторожнее, господин Андрэ, – говорил Пьер. – Не годится отходить далеко. Кто их знает, язычников: может, какой-нибудь негодяй притаился за деревом… Надо же было случиться такой беде, что дождик смыл все следы мальчика, а то мы бы его нашли.

– Правда, Пьер, осторожность необходима, а то может случиться беда. Тому пример – наш Фрикэ… А все-таки нужно попробовать его найти. Может быть, нам удастся напасть хоть на какой-нибудь след. Скорее на поиски, мой друг.

– Я, господин Андрэ… Конечно, надо идти. Конечно, надо. Я готов. Но только вы меня, я вижу, не поняли. Говоря об осторожности, я хотел сказать, что вам не следует одному заходить далеко в лес, потому что малайцы – звери, господин Андрэ, настоящие звери. Хватит одного несчастья… Не дай Бог, с вами еще что случится… Простите, я от горя совсем поглупел и сам не знаю, что говорю.

– Спасибо, Пьер, – перебил Андрэ, крепко пожимая руку матроса. – Спасибо за добрый совет. Я расцениваю его как совет храброго и опытного воина, к которому стоит прислушаться.

– Хорошо! Хорошо! – заговорил подошедший доктор, грубостью желая замаскировать свое волнение. – Нас, южан, упрекают в болтливости, а сами что делают? Целых полчаса болтают без толку, а другие за них работай.

– Что с вами, доктор?

– То, что Фрикэ теперь не найдешь.

– Я боялся того же. Но почему вы в этом так уверены?

– Я ходил с Князьком и двадцатью даяками осматривать кусты. Мы ничего не нашли в радиусе двести метров, ни малейшего следа.

– Примемся за дело все, осмотрим еще раз каждый кустик, каждую травку. Я чувствую, что Фрикэ не убит, а взят живым. Не понимаю только, для чего. Я уверен, что ему не грозит близкая опасность.

– Дай Бог, чтоб вы были правы, господин Андрэ, – сказал матрос взволнованно и набожно перекрестился, сняв шапку.

Два дня продолжались терпеливые поиски, но безуспешно. Французы и их дикие союзники забыли о возможности новой засады и рассеялись по лесу, тщетно пытаясь разыскать пропавшего друга. Единственным результатом этих поисков была находка плетенки, разрезанной парижанином во время бегства, и сетки, которой он был опутан. Эту двойную находку сделал Туммонгонг-Унопати. Отсутствие следов крови на этих вещах сочли хорошим признаком, и каждый надеялся, что Фрикэ счастливо спасся.

Как нарочно, никто не набрел на тропинку, пересекающую тигровую яму, в которую свалился Фрикэ. Тем не менее участники похода немного успокоились.

– Видите, Андрэ, – сказал доктор, – наш милый шалун наверняка отбился от малайцев. Того и жди, что он явится сюда, отыскав наши следы, если только он не идет уже преспокойно в столицу, чтобы быть там раньше нас.

– Я не уйду отсюда, не оставив ему какого-нибудь знака, по которому он мог бы нас найти.

– Что же вы сделаете?

– А вот смотрите. Это очень просто.

Андрэ выбрал огромный кедр, стоявший поодаль от остальных деревьев, вынул ножик и отодрал от дерева большой кусок коры, обнажив древесину, которая резко выделилась белым пятном на сероватой коре. Потом он острием ножа вырезал на этом месте крупными буквами слово «яма» и выкопал у корня дерева довольно глубокую яму.

После того он вырвал из записной книжки листок, набросал на нем несколько строк карандашом и положил его в пороховницу, которую закупорил корой. Завернув в банановые листья несколько саговых хлебов, чтобы предохранить их от сырости, он положил все в ямку и засыпал землей. Не зная французского языка, никто не смог бы догадаться о существовании ямки, содержимое которой в минуту нужды могло принести неоценимую пользу.

Когда Андрэ привел место возле дерева в прежний вид, отряд снова тронулся в путь к столице магараджи.

Вторая половина похода прошла без приключений. После пропажи Фрикэ Туммонгонг-Унопати совершенно успокоился. Исчезновение парижанина дикарь счел очистительной жертвой, и перестал сомневаться в успехе.

Кроме того, положение отряда улучшилось. Даяков и европейцев всюду встречали как освободителей, с радостью доставляли им все необходимое, с охотою указывали удобные дороги, – одним словом, экспедиция видела всюду искреннее радушие и самое усердное содействие.

Всюду путь был свободен, во всех кампонгах воинов принимали с радостью. Дикие жители малайских лесов убирали искусственные преграды, которые нагромождаются обычно около их деревень. Даяки никогда не расчищают лесов около своих жилищ, чтобы сделать кампонги недоступными для врагов. Они оставляют лишь небольшие тропинки, которые легко перегородить. Нередко случается, что путник встречает на дороге высокую засеку из бревен, ветвей и прутьев и вынужден или поворачивать назад, или вступать в бесконечные переговоры о разрешении пройти. Если пропустить соглашаются, то спускают высокую лестницу, по которой путник перебирается через преграду.

Конечно, такие хитрые сооружения очень удобны для защиты, но являются большой помехой при путешествиях.

Подобных препятствий не встречали наши друзья, которые быстро совершили переход через Батанг-Лупарскую цепь и вступили во владения раджи. Все шло как нельзя лучше до тех пор, пока они после небольшой схватки с малайцами не подошли к довольно большому блокгаузу.

Построенный из нетесаных тековых бревен и окруженный со всех сторон глубоким рвом, этот блокгауз был настоящей крепостью. Он стоял не в лесу, как даякские котты, а на открытой, расчищенной поляне, чтобы защитникам была видна вся окрестность и нападающие не могли воспользоваться никаким прикрытием. Такая крепость была для Андрэ новостью, он не ожидал увидеть ничего подобного.

– Плохой сосед у нас объявился, – сказал он Пьеру де Галю. – Пробить брешь в этом блокгаузе будет нелегко…

– Ну, вот еще! – перебил доктор. – Есть над чем думать! Простая куриная клетка.

– Вы думаете штурмовать эту кучу бревен? – спросил матрос.

– И даже взять ее, дорогой мой боцман.

– Что ж, хорошо. Я готов попробовать, господин Андрэ.

– Даже не расспросив, что и как?

Пьер де Галь рассмеялся и ничего не ответил.

– Над чем вы смеетесь, Пьер?

– Да как же… Извините меня, господин Андрэ. Я без дурного умысла, но уж очень смешно вы спросили. Разве об этом спрашивают? Разве французскому матросу разрешено рассуждать, когда ему приказывают что-нибудь делать? Ему скажут: «Матрос, плыви на батарею или на эскадру! » – и он плывет. Или говорят: «Матрос, тащи сюда Великого Могола, достань луну с неба, поймай черта за рога! » – и он… раз, два, три… готово, пожалуйте… Вот почему я и рассмеялся, когда вы мне так сказали, уж не обессудьте, господин Андрэ. Я смотрю на вас как на своего капитана или адмирала и считаю своим долгом слепо вам повиноваться. Поэтому так и знайте: если нужно взять блокгауз, мы его возьмем.

Едва Пьер де Галь успел закончить эту добродушно-насмешливую тираду, как из крепости раздался громовой залп. Стены блокгауза окутались густым облаком белого дыма, и над ними взвилось мусульманское знамя – лошадиный хвост и полумесяц.

Даяки были поражены, а матрос еще громче расхохотался.

– Пушка! Воображаю, что у них за пушка! Вероятно, жестяная табакерка с нюхательным табаком вместо пороха. А знамя-то, знамя! Точно тряпка какая! Ох вы, франты!

Потом он погрустнел и прибавил:

– Ах, Фрикэ, Фрикэ! Где ты теперь, милый мальчик? Если бы ты был здесь, с нами, как бы ты порадовался! Господин Андрэ, успокойте этих даяков, скажите им, что бояться нечего и что завтра же блокгауз будет взят. Я бы и сам с ними поговорил, да не умею.

Выбора не оставалось. Блокгауз необходимо было взять. Это был один из укрепленных постов, которыми магараджа оснастил свои владения. Конечно, это было только подобие крепости. Она не продержалась бы и двух часов против европейского отряда, но для даяков, не знающих военной тактики и не имеющих даже простейших штурмовых машин, такая крепость была очень страшна и справедливо могла казаться неприступной.

Как бы то ни было, следовало взять блокгауз. Он мог служить убежищем большому отряду, который стал бы преследовать экспедицию и сделал ее положение очень опасным. Этого нельзя было допустить, иначе все погибнет.

Пьер де Галь разработал план и сообщил его подробности Андрэ, который, успокоив и обнадежив даяков, принял все необходимые меры, как опытный полководец.

План Пьера состоял в том, чтобы, пользуясь темнотой, незаметно подобраться к стенам блокгауза, проделать небольшое отверстие, положить в него петарду с порохом и приладить к ней зажженный фитиль.

Пьер ручался за успех. Андрэ согласился и только попросил действовать как можно осторожнее.

Все было исполнено вовремя. За час до восхода солнца Пьер с триумфом вернулся из экспедиции, весь перепачканный в грязи, которой был наполнен ров, но сияющий и довольный. Андрэ и доктор не спали всю ночь, поджидая его.

– Готово, господин Андрэ, – доложил старый боцман, улыбаясь широкой улыбкой. – Через несколько минут вы увидите чудесный фейерверк.

Опытный боцман так удачно распорядился, что взрыв произошел как раз в назначенное время. Минирование было, очевидно, ему так же хорошо знакомо, как и все другое.

Непривычные к грохоту и вспышке взрыва даяки дрожали, как маленькие дети. Понадобился весь авторитет Андрэ, чтобы успокоить их и уверить, что с рассветом блокгауз будет взят.

Желанный миг скоро наступил, и даяки, как только увидели широкий пролом, сейчас же бросились в него, давя малайцев, которые пытались его заделать.

Ни один человек не спасся. Уничтожение было полное. Андрэ с ужасом глядел на ярость даяков, но ничего не мог сделать. Остановить убийство было невозможно. Он собирался дать приказ разрушить и поджечь толстую стену блокгауза, как вдруг случилось нечто, заставившее его изменить намерение.

Невдалеке от блокгауза показалась бесчисленная толпа малайцев, вероятно, услыхавших выстрелы или получивших сведение от лазутчиков. Они шли прямо на крепость, оглашая утренний воздух диким воем. Осаждающие превратились в осажденных и едва успели кое-как заделать брешь и приготовиться к обороне.

Ряд метких залпов из магазинных ружей Гинара несколько охладил пыл малайцев, которые отступили и принялись рыть траншеи.

– Черт возьми! – проворчал доктор. – Да они, кажется, хотят уморить нас голодом?

Старый хирург был прав. Малайцы, как и даяки, не имея оружия для штурма, поняли, что силой блокгауз им не взять и решили принудить противников к сдаче с помощью голода.

На беду, припасов в отряде было очень мало. Андрэ с первого дня осады ограничил до минимума ежедневную порцию пищи, чему все покорились без малейшего ропота. Тщетно пытался он предпринять отчаянные вылазки, – ничего из его усилий не вышло. Численность врагов с каждым днем возрастала и скоро дошла до двух тысяч.

Бедные даяки от постоянного голода крайне исхудали и ослабели, но мужественно переносили страдания. Европейцы, изнуренные лихорадкой, без страха глядели в лицо смерти. С начала осады прошло двадцать два ужасных дня, и роковой исход был не за горами. Но на двадцать третий день из лагеря осаждающих, держа в руке пику с привязанным к ней белым флагом, вышел человек высокого роста, одетый полумалайцем, полуевропейцем и направился к блокгаузу.

Андрэ, еле держась на ногах от истощения, вышел ему навстречу. В стене блокгауза одно бревно было установлено так, что могло отодвигаться в случае необходимости, и через образовавшееся отверстие можно было вести переговоры сколько угодно, не опасаясь предательства.

Парламентер подошел к стене на расстояние слышимости и потребовал, чтобы маленький гарнизон блокгауза сдался. Андрэ рассердился и уже хотел дать посланному гневный ответ, но тот как будто одумался и поспешил прибавить:

– Мы вас знаем и знаем, чего вы хотите. Нам известно, с какой целью вы вторглись в землю магараджи.

– Нечего зубы-то заговаривать! – вполголоса сказал Пьер де Галь, ни к кому не обращаясь. – Ступай-ка, молодец, убирайся отсюда подобру-поздорову.

– То, что вы задумали, бессмысленно, – продолжал парламентер. – Будь с вами даяки со всего острова, и то вы не имели бы успеха. Магараджа силен, войска у него много, и оно уже двинулось на вас…

– К чему вы это говорите? – спросил Андрэ.

– К тому, что почетный плен лучше бесполезного убийства. Сдавайтесь.

– С условием, – гордо сказал Андрэ. – Позвольте даякам беспрепятственно удалиться, а нам пусть будет гарантирована жизнь.

– Вы в нашей власти, а сами диктуете условия.

– Разве мы в вашей власти? У нас есть порох, мы можем устроить взрыв и, кроме того…

– Нет, зачем же, – живо перебил его парламентер. – Мне приказано доставить вас живыми на суд магараджи, который вместе с английским резидентом решит вашу участь.

– Что за историю он нам рассказывает? – спросил удивленный доктор.

– Сам не понимаю, – отвечал ему тихо Андрэ. – Здесь какое-то недоразумение, должно быть. Впрочем, вмешательство английского резидента будет для нас надлежащей гарантией.

– Вы согласны? – спросил парламентер.

– Даяки будут свободны?

– Будут.

– А нам будет оставлено оружие?

– Будет.

– Чем вы можете поручиться?

– Клятвою на священном коране пророка.

– Хорошо. Еще один вопрос. Зачем нам нужно явиться к английскому резиденту?

– Для объяснения по трем обвинениям: в морском разбое, в захвате корабля «Конкордия» и в убийстве баронета сэра Гарри Паркера, брата лабонанского губернатора.

Через неделю Андрэ Делькур, доктор Ламперриер, Пьер де Галь и Князек под многочисленным караулом прибыли в столицу магараджи. Их привели, не лишая оружия, в роскошный дворец в центре города, окруженный индусскими и малайскими солдатами. Затем их ввели в огромный зал, в конце которого было устроено возвышение, богато задрапированное дорогими тканями. На возвышении сидел человек, весь закутанный в белую одежду, с огромной чалмою на голове. Вокруг возвышения, почтительно вытянувшись, стояли телохранители, вооруженные английскими карабинами. Европейцы поискали глазами английского резидента и невольно вздрогнули, убедившись, что его здесь нет.

Неужели парламентер их обманул? Неужели они останутся беззащитными перед этим магараджей, которого они не могли даже рассмотреть хорошенько и который сидел перед ними развалясь и беспечно курил длинную турецкую трубку?

– Господин Андрэ, – тихо сказал Пьер де Галь, – а мы, ведь, кажется, того… попались.

В эту минуту в огромном зале раздался чрезвычайно странный крик, какого, вероятно, ни в одном дворце никогда не слыхали. Это был резкий, протяжный, насмешливый крик, как кричат в Париже уличные мальчишки. Графически этот крик можно изобразить так:

– П-и-и-и-у-у-у-фюить.