В эту минуту гроза разразилась со всей силой, и Фрикэ среди оглушительного грома не услышал знакомого звука выстрелов из карабинов Ваттерли-Гинара. Он не знал, донеслись ли до лагеря его крики и выстрелы из револьвера, не знал, успели ли европейцы и даяки приготовиться к отражению нападения малайцев. Как всегда, парижанин забыл о своем бедственном положении и думал только об опасности, которой подвергались его друзья и союзники.

А положение Фрикэ было не из приятных. Два человека несли его на какой-то плетенке, связанного по рукам и ногам густой индийской сеткой. При каждом неверном шаге похитителей он ощущал сильный толчок, а этих толчков было очень много, потому что местность была неровная, покрытая пнями и кочками. Нижние ветви деревьев царапали ему тело, хлестали по лицу, а он не мог сделать ни одного движения, опутанный крепкой веревкой. Но от этого парижанин не упал духом. Он понял, что раз враги не зарезали его тут же, значит, они имеют на него какие-то виды. Может быть, отсрочка будет недолгая, но, во всяком случае, не ради одного удовольствия два разумных существа тащили по лесу человека, который был далеко не легкой ношей.

Буря ревела, малайцы шли все быстрее и быстрее. Среди громовых раскатов Фрикэ ясно слышал их тяжелое дыхание. Вот его точно подбросило. Это новый носильщик заменил уставшего, выбившегося из сил. Такие замены повторялись несколько раз через небольшие промежутки. Видно было, что нести француза стоило малайцам большого труда, хотя они, как ходоки и носильщики, не уступят даже японцам, лучшим ходокам и носильщикам в мире.

По временам до его слуха долетали переговоры, в которых часто повторялись слова «батанг-оранг», то есть человеческое тело, раб, пленный.

– Батанг-оранг! .. Я! .. Я – и вдруг раб! Нет-с, уж извините! Нет, голубчики, подождите! Я сыграю с вами штуку по-своему и покажу, какой я раб.

Наброшенная сеть охватила его так неожиданно и быстро, что он не выпустил из рук ни револьвера, ни ножа. Малайцы поверх сетки крепко связали его по рукам и ногам тростниковой веревкой и не отобрали у него оружия, полагая, что он и так не в состоянии сопротивляться.

Несмотря на опасность положения, Фрикэ не мог не посмеяться в душе над такой оплошностью малайцев.

– К чему после этого сетка? – говорил он про себя. – Она меня надолго не свяжет. Я хорошо знаком с устройством индийских пут и покажу вам, как можно от них избавиться.

В ранней молодости Фрикэ до страсти любил всякие телесные упражнения. Сильный, как гладиатор, и ловкий, как акробат, он умел проделывать со своим телом самые невероятные чудеса. Теперь для него важно было высвободить хотя бы одну руку, а уж остальное все просто. Но именно это и было крайне трудно, ведь его руки были плотно прижаты и привязаны к телу, так что он не мог даже пошевелить ими. Еще немного времени – и они онемеют от застоя крови, а тогда наступит полный временный паралич.

Страшным усилием воли, терпеливо Фрикэ в течение двух часов работал мускулами правой руки. Понемногу последовательные сокращения ослабили и сеть, и веревку. Пленник получил возможность высвободить распухшую кисть, чуть-чуть не вскрикнув от радости.

– Через четверть часа я буду свободен, – сказал он.

Гроза прошла, но дождь не переставал лить как из ведра, и носильщики шли все так же быстро, как и прежде.

После многих усилий парижанину удалось взять в руки нож. Он медленно разрезал им сеть, одно за другим перерезал кольца веревки, охватывавшие его ноги, сунул в карман револьвер, который был зажат между его левою рукою и грудью, и оставил нож в правой руке. Все эти движения были выполнены им так ловко, что подстилка, на которой его несли, ни разу не колыхнулась, и сам он все время внешне сохранял неподвижность.

Фрикэ ощупал рукой подстилку. Это была грубая тростниковая плетенка. Парижский гамэн сейчас же придумал штуку. В таких плетушках малайцы таскают военную добычу, собранную во время сараха. Они очень прочны, хотя и чрезвычайно тонки.

Фрикэ прорезал ножом дно плетенки, спрятал ножик в карман, быстро раздвинул разрез и скользнул на землю.

Задний носильщик наткнулся на парижанина и отскочил на десять метров в сторону, закричав от ярости и удивления. Фрикэ одним прыжком добежал до леса и пустился напрямик, не заботясь о том, гонятся за ним или нет. Пробежав метров триста, он остановился передохнуть возле большого толстого дерева. Переведя дух, парижанин захохотал во все горло, радуясь удачному бегству.

– Вот так штука! До гроба не забуду ее и всегда буду смеяться. Вот рожу-то, я думаю, состроил задний носильщик! .. Я бы мог ткнуть его ножом, да подумал: зачем? .. Ай-ай-ай, как они там воют! Чу! Чу! Точно обезьяны на сборище. Войте, войте, сколько хотите, а мне смешно. Не попробовать ли отыскать наш лагерь? Друзья, вероятно, уже хватились меня, а этот проклятый дождик уничтожил все следы… Здесь темно, как в печке, я ничего не вижу. Черт знает, в какую сторону пошли малайцы и где нахожусь я сам. Да и не знаю, в какую сторону отсюда будет лагерь. Я не посмотрел вчера на компас. Ну да снявши голову, по волосам не плачут. Дождусь здесь утра, а там что Бог даст.

К несчастью, Фрикэ был очень непоседлив. Ему не сиделось на месте, и он стал бродить вокруг дерева. Вдруг ему почудилось, что лианы и хворост поредели, и он как будто вышел на тропинку. Сделав еще несколько шагов, он вдруг почувствовал, что земля исчезла у него из-под ног. Он хотел было отскочить назад, но это не удалось, и несчастный француз полетел в глубокую яму. Падение оглушило его. Он лишился чувств.

Обморок был непродолжителен, и, когда он очнулся, было еще совсем темно. Он сейчас же понял свое положение, припомнил обход вокруг лагеря, похищение, бегство и падение. Далее его воспоминания обрывались. Оставались предположения: где он? Куда попал? Очевидно, не в овраг, потому что дно ямы было рыхлое, взрытое. Фрикэ с усилием привстал и, к ужасу своему, почувствовал, что ему невыносимо больно ступать на левую ногу.

– Вот тебе и праздник! Нога хоть и не сломана, а все же вывихнута. Впрочем, не век же мне здесь оставаться, – продолжал он, по привычке говоря с самим собою. – Что-нибудь нужно придумать. Жаль, фитиль мой промок, как губка, а хорошо было бы его зажечь. Попробую узнать наощупь, велика ли яма… только бы не попасть в какую-нибудь другую.

Он пополз на четвереньках и почти сразу же остановился, услыхав позади чье-то прерывистое хрипение.

– Вот тебе на! Это еще что такое? – произнес парижанин вполголоса, оборачиваясь назад.

Он увидел в темноте две неподвижные светлые точки с зеленоватым отблеском.

– Это уж, конечно, не светлячки, а что-нибудь почище, – сказал он.

– Это чьи-то глаза. Уж не тигра ли? Конечно, чьи же больше? Эта огромная кошка имеет, в числе многих других, еще и то преимущество, что может видеть даже в потьмах. Хорошенькая парочка глаз, точно две свечки. Будь я уверен, что не промахнусь, непременно пустил бы пулю в который-нибудь из них. Но беда в том, что если я не попаду, то буду растерзан. Так. Отлично. Только этого не доставало: угодить в тигровую яму. Сюда малайцы завлекают этих кровожадных зверей, чтобы убивать их без опасности для себя. Хорошо еще, что тут не натыкано заостренных кольев, а то мне был бы конец. Правда, мне и теперь не очень весело, но зато хоть есть надежда, что утро вечера мудренее. Подождем, что будет дальше. Должно быть, и тигру не сладко здесь: что-то он на меня не нападает. Приму на всякий случай меры и стану подальше, в другом конце ямы…

Фрикэ пополз в противоположную сторону и шагов через двенадцать опять остановился не столько от испуга, сколько от удивления: он дотронулся рукой до какого-то косматого тела, судорожно вздрагивавшего.

– Э, да тут у нас целый зверинец. Кого это еще Бог послал? Кто это так дрожит от страха и щелкает зубами?

Второе животное жалобно застонало.

– Отличное трио. Наверное, и у тигра что-нибудь сломано или вывихнуто, только он молчит. Три инвалида в одной яме! Авось не подеремся. По крайней мере, я не желаю ни на кого нападать.

Второе животное, покрытое косматой шерстью, дрожало всем телом под рукой молодого человека и, ползая по земле, старалось избавиться от этого прикосновения. Должно быть, животному было очень трудно двигаться, потому что оно стонало и пыхтело.

Фрикэ заговорил опять:

Я не имею права стеснять своих товарищей по несчастью. Я пришел после всех. По старинному обычаю место принадлежит тому, кто первый его занял. Надо ползти дальше… Хоть вот сюда. Здесь место ничего, довольно удобное. Жаль только, что на дне вода, а то здесь было бы недурно. Соседи смирные, не буйные, не пристают, не надоедают, и если б не эти назойливые глаза, я преспокойно заснул бы сном праведника, ни о чем не тревожась.

Однако Фрикэ в конце концов все-таки заснул, не заботясь о тигровых глазах, и, как это ни странно, очень крепко проспал до самого восхода солнца, котором возвестили веселым чириканьем болтливые птички.

В яму проник слабый луч и разбудил Фрикэ. Парижанин не ошибся: лукавый попутал его и завел на тропинку, протоптанную дикими зверями. Туземцы устроили на этой тропинке яму, прикрытую снаружи хворостом и травой. Яма была замаскирована так искусно, что даже звери попались в эту первобытную, но в высшей степени опасную западню. Она была не глубока – метра четыре, не больше, но стены ее были не прямые, а наклонены вовнутрь, так что яма представляла собой усеченную пирамиду, нижнее основание которой было, по крайней мере, в два раза больше верхнего. При свете луча, пробравшегося сквозь заваленное хворостом отверстие, Фрикэ с досадой увидел, что выбраться на Божий свет по таким наклонным стенам невозможно.

Затем его глаза осмотрели более темные уголки ямы. Все оказалось так, как он думал: в четырех метрах от него, положив морду на вытянутые лапы, лежал великолепный тигр, неподвижный, точно изваяние. Конечно, тигры на Борнео не так велики и свирепы, как бенгальские, но все же это сильное и довольно опасное животное. Это, между прочим, пришло в голову и Фрикэ.

– Сравнительно менее свирепый тигр, – сказал он про себя, – все-таки тигр, а не агнец. Лучше оставить его в покое, благо он лежит смирно и как будто спит. Ну, а кто такой мой второй товарищ? .. Ба-ба-ба! Обезьяна, и пребольшущая. По меньшей мере орангутанг… Как? Еще третий? Боже мой, убитый олень! Бедняжка упал и разбился. Жаль, очень жаль. А в нем мяса килограммов пятьдесят. Этим можно будет ублаготворить тигра, когда он проголодается… Никто не шевелится, только я один болтаю вслух сам с собою. Неужели они меня боятся? Пожалуйста, господа, не бойтесь, я даже мухи не обижу. А ведь они вправду, должно быть, боятся. Тигр трясется, точно осиновый лист, а обезьяна – так та вовсе ополоумела от страха. Как знать: быть может, они себе что-нибудь повредили. Я сам с вывихом. Мне очень жалко, но лечить их я все же не могу… Надо подумать о том, как отсюда выбраться. Не век же мне здесь вековать! ..

При всей своей находчивости Фрикэ ничего не мог придумать, решительно ничего. Да и что он мог сделать с этими нависшими стенами, имея вывихнутую ногу? Из ямы можно было только вылететь на крыльях.

Насчет зверей он тревожился, надо сказать правду, очень мало. Он знал, что западня действует на них ошеломляюще, в особенности первое время. И действительно случается, что в тигровые ямы попадают одновременно самые разные животные – и хищные, и безвредные, – причем в большинстве случаев бывает так, что кровожадные как будто даже не замечают присутствия вторых. Точно так же, когда пожар опустошает пампасы или какой-нибудь девственный лес, от опасности спасаются вместе бизоны, пантеры, антилопы, лошади и другие звери; бегут, толкают друг друга, не видят, не замечают ничего, пораженные общим смятением, общей паникой.

Сидя на трупе оленя, Фрикэ усиленно размышлял. Но природа взяла свое: ему страшно захотелось и есть, и пить. Он выпил глоток воды из лужицы на дне ямы и посмотрел на оленя.

– Сырое мясо… это отвратительно. Голод еще не настолько меня пронял, чтоб я стал его есть. Кроме того, если я отрежу кусок от оленя, может случиться, что вид окровавленного мяса разбудит в тигре аппетит, а кто поручится, что он не предпочтет кусок живого мяса мертвой добыче? Чего доброго… С этими животными надо держать ухо востро. Правда, здесь еще обезьяна, но как знать, может быть, человек покажется ему покажется вкуснее, что тогда? .. Тогда я, конечно, размозжу ему голову. Кстати, револьвер мой почти разряжен. Надо вставить недостающие патроны.

И Фрикэ принялся заряжать револьвер. Звуки заставили тигра приподнять голову. Животное наморщило морду и заворчало на Фрикэ.

– Ну, пожалуйста! .. Нельзя ли без угроз! Никто их не боится. Хотя тебя и называют льстецы царем лесов, но я докажу тебе, что человек – царь природы. Закрой пасть и молчи.

Тигр словно послушался, замолчал и снова улегся, как изваяние.

Парижанин усиленно ломал голову, стараясь придумать какое-нибудь средство. Проекты один другого смелее приходили ему на ум, но через минуту оказывались непрактичными. Все они, так сказать, разбивались о наклонные стены усеченной пирамиды. Сначала Фрикэ хотел изорвать свою одежду на полосы, связать из них веревку и перекинуть ее через перекладины, прикрывавшие яму. Но он сразу же понял, что это не годится. Во-первых, перекладины были слишком тонки и не выдержали бы тяжести Фрикэ, а во-вторых, ему нисколько не улыбалась перспектива появиться из ямы на свет Божий в чем мать родила. Его кожа совершенно не выносила тропического зноя. Можно было воспользоваться шкурой оленя, наделать из нее ремней… но жерди, ах, эти проклятые жерди! Выдержат ли они? Наконец, ему мог помешать тигр…

– Ах, как я глуп! – воскликнул он, ударив себя по лбу. – Есть над чем думать! А ножик-то мой зачем? Он довольно широкий и крепкий. Я отлично могу прорыть им ход в земле. Сделаю наклонный лаз в стене пирамиды, вот и выход. На это понадобится два дня. Мясо и вода у меня есть. Вывих будет немного мешать, ну да ничего. Зато, как выберусь, побалую себя и отдохну всласть.

Из предосторожности он набрал в шапку воды (шапка его была непромокаема) и поставил ее в углубление в уголке ямы, а мертвого оленя оттащил в сторону, чтоб не засыпать землей. После этого он принялся за саперную работу.

Земля, на счастье, оказалась очень рыхлой; она состояла из песка и растительных остатков. Работа, несмотря на трудность, подвигалась с удивительной быстротой. Тяжелый нож, направляемый рукой неутомимого сапера, быстро и неуклонно проникал все дальше и дальше в землю, которая сыпалась на дно ямы.

Таким образом Фрикэ довел свой, как он выражался, лаз почти до самого выхода из ямы; до уровня земли осталось метра два. Нужно было спуститься назад и отбросить скопившуюся у основания землю, чтобы оставить доступ воздуха.

Обрадованный успехом своего предприятия, он соскользнул вниз на кучку мягкой земли и увидел, что тигр, заинтересовавшись таинственной работой, подошел к лазу и сунул морду в его нижнее отверстие.

Это любопытство встревожило Фрикэ.

– Приятель, больно уж ты любопытен. Так можно все дело испортить. Знай, что я работаю для нашей общей пользы… Когда я выйду, ничто не помешает выбраться на волю и тебе. А теперь уходи в свой угол и не мешай мне. Да ну же, ступай! Или, может быть, ты голоден? Так не угодно ли: стол накрыт, насыщайся, сколько душе угодно… А, ты все-таки не уходишь. Постой же. Вот это тебя заставит уйти.

Он взял револьвер и выстрелил над головой зверя, но так, чтобы не задеть его и не ранить. Фрикэ знал, что нет ничего опаснее раненого тигра. Выстрел возымел свое действие. Оглушенный зверь отскочил назад и снова улегся в своем углу.

Не заботясь о нем больше, Фрикэ отрезал ломоть от оленя, так как чувствовал страшный голод и проглотил его не разжевывая. Потом не вытерпел и, сжалившись над тигром, который выказал такое смирение и послушание, отрезал от оленя огромный кусок мяса и кинул голодному зверю, говоря:

– На, ешь! .. А ты, обезьяночка моя… очень жаль, что ты не ешь мяса. Больше мне угостить тебя нечем. А живот тебе, небось, сильно подвело от голода… Ну, ничего, потерпи! За это я тебя так накормлю, когда выйдем отсюда, что просто чудо. А теперь за работу.

Парижанин был неутомим. Настала ночь, а ему и горя мало. Копает да копает ножом. В глаза ему насыпалось земли, они распухли и болели, вывихнутая нога ныла, но он не обращал на это внимания и продолжал свое дело.

Прошли сутки. Фрикэ все рыл и рыл без отдыха, зная, что если только он сделает передышку, то будет не в силах продолжать: до того он утомился и измучился. И странное дело: звери вели себя тихо, точно понимали смысл его работы. И особенно тих был тигр, проученный выстрелами и, быть может, привыкший к присутствию человека.

Настало новое утро. Фрикэ почувствовал, что час освобождения близок, и энергичнее прежнего заработал ножом. До поверхности земли оставалось не более нескольких сантиметров. Вдруг парижанин услыхал внизу, в яме, жалобный крик.

– Что там такое? Уж не тигр ли напал на мою обезьяну? Надо посмотреть. Да, кстати, напьюсь: жажда просто измучила, а в шапке у меня есть немного воды.

Но Фрикэ думал на тигра напрасно. Тот лежал на своем месте, а обезьяна, умирая от голода и жажды, каталась по земле в страшных судорогах. Фрикэ самого мучила жажда, и он машинально поднес шапку к губам. Но потом его взгляд упал на обезьяну, которая глядела с такой тоской, что у Фрикэ сердце облилось кровью. Он нагнулся, приподнял обезьяне голову и влил ей в рот немного воды. Обезьяна жадно схватила шапку руками и выпила все до капли, потом опять легла на землю и успокоилась.

– Бедное животное! – сказал молодой человек. – Не дать тебе напиться было бы грешно. Я так рад, что спас тебя от смерти, так доволен, что даже пить перехотелось. Да и ученые утверждают, что человек происходит от обезьяны; выходит, что я спас жизнь своему предку.

Пять минут спустя он уже буравил толстый слой листьев, покрывавших почву. Он был свободен! У него хватило еще силы проползти несколько шагов от отверстия, которое было не шире лисьей норы, но тут усталость овладела всем его телом, и он впал в крепкий, тяжелый сон.

Часа через три он проснулся от страшной рези в животе. Он открыл глаза, потянулся и вскрикнул от изумления. Тигр и орангутанг, выползшие из ямы вслед за молодым человеком, мирно лежали на земле рядышком около него, дожидаясь его пробуждения.