34: Здесь места дряхлым нет

К тому времени как машина покидает стоянку, я начинаю думать, что Хэллораны приняли обет молчания. Когда Уоррен открывает-таки рот и благодарит дежурного за пропуск за территорию аэропорта, решаюсь подать голос и я:

– У кого-нибудь тут есть телефон? Мне нужно ненадолго.

Биб поворачивается неспешно – так, словно не желает глядеть на меня.

– Мы-то думали, ты теперь живешь в достатке.

– Свой я оставил дома.

– Дома?

– У Натали.

Я ожидал острот с ее стороны – но услышал что-то совсем уж неожиданное:

– Дай догадаться. Тебе нужно позвонить адвокату.

– Нет, в банк.

– Даже спрашивать не хочу зачем, – говорит Биб, но тут же нарушает обещание: – Вот только не говори, что у тебя проблемы с деньгами.

– Все решится, если я поговорю с ними.

– А в чем проблема? – интересуется Уоррен.

– Какой-то идиот заблокировал мой счет.

– Лучше проверь свой аккаунт, прежде чем слать им жалобу, – говорит он и вручает Биб свой мобильник – видимо, для того, чтобы она передала его мне. – Если у тебя онлайн-банк – с этой трубки можно выйти в Интернет.

Я просовываю руку между передних сидений, и в ладонь мне опускается телефон. Прямо сейчас мы проезжаем Хитроу – скорость машины вычитается из скорости взлета, так что авиалайнер кажется зависшим неподвижно в ночном небе, будто пленник стоп-кадра. Поеживаясь от кондиционерного холода и враждебности, заполонивших салон, я жду загрузки банковского сайта. К тому времени как у меня получается ввести все пароли, мы уже у Грейт-Уэст-роуд. На экранчик выводится миниатюрная страница профиля, и я просматриваю подробности депозитного счета. Взгляд, коим я одариваю предательские транзакции, исполнен неверия.

– Идиоты, – ругаюсь я.

– Да, их вокруг хватает, – поддакивает Биб. – О ком именно речь?

– О тех, что в банке работают. Они взяли и перевели на счет моего издателя в два раза больше, чем издатель закинул на счет мне.

– Не это ли зовется «изданием ради тщеславия»?

Эта ее ремарка так живо напоминает мне о нападках Двусмешника, что на краткий безумный миг меня одолевает искушение узнать, что он успел наговорить обо мне, пока я был в «Золотой чаше».

– Нет, – говорю я, отключая мобильный браузер. – Это зовется некомпетентностью. Или неумением. Или неловкостью. Вот от чего страдают люди, у которых руки растут из жопы.

Биб тихо выдыхает сквозь зубы.

– Я бы не стал говорить такие вещи в адрес банка, – советует Уоррен.

Я жду, когда сообщение закончится и призовет меня к выбору дальнейшей операции. Наконец меня связывают с оператором – попутно уверяя, что мое мнение очень важно для банка и что не стоит класть трубку из-за того, что «наш сотрудник в настоящее время занят где-то еще». Этот нехитрый текст повторяется так часто, что начинает смахивать на колыбельную, но тут чуть менее автоматический голос произносит:

– Говорит Тэсс. Могу я узнать ваше имя?

– Вы уже знаете куда больше. Саймон Ли Шевиц, – я сообщаю ей номер счета, код банка и дату моего рождения, а также девичью фамилию своей матери и получателя постоянного платежного поручения с моего текущего счета. Когда меня спрашивают о сумме, я срываюсь.

– Слушайте, я не знаю. У моей головы, знаете ли, есть предел вместимости. Поверьте, не будь я тем, кем называюсь, я бы так сейчас не злился.

– И как же я могу помочь вам, мистер Ли Шениц? – уточняет Тэсс.

Она взаправду назвала меня «лишенцем» – или всему виной проблемы со связью?

– Ли Шевиц! – поправляю я, распаляясь пуще прежнего. – Вы списали с моего счета гребаную кучу денег и отправили все в ИЛУ, издательство Лондонского университета. Можете сказать, с какой стати?

Молчание могло бы служить признанием вины, но тут она говорит:

– Скорее всего, мы получили распоряжение.

– Я его не давал. От кого?

Связь с Тэсс ухудшается – фрагменты тишины перебиваются кусками ее ответа:

– Не похо… чтобы… ыла какая-ниб… ошибка, мистер Л… евиц.

– Вы куда-то пропадете! Ладно, а если я уверен, что ошибка есть, что прикажете делать?

– Ош… ки возмож… ы всегда. Если вы напи… те запрос…

– Пришлю вам по электронной почте – так будет быстрее всего. Ошибка есть, все так, и с ней нужно разобраться прямо сейчас.

– П… жалуй… ставайтесь на лин… пока я свя…

Похоже, она консультируется с кем-то рангом повыше. За последним обрывком ее голоса следует Моцарт в синтезаторной обработке – музыка, веселость которой, как по мне, менее чем уместна. Неполадки со связью рвут ее на случайные аккорды, и я отстраняю трубку от уха до тех пор, пока вновь не появляется Тэсс.

– Мы уст… ним непола… с вашим счет… запрос… напиш… завтра.

– Ой, да неужели! – я выдыхаю. – Спасибо за помощь. Напишу завтра, хорошо. – Мы катим по Хаммерсмит, и я возвращаю трубку Биб со словами: – Со связью беда. Или батарея подыхает. Еле-еле уловил, что мне сказали.

Забирая телефон, она всячески избегает прикосновений к моим пальцам.

– В остальном все хорошо, не так ли?

– В общем и целом – да. Вы, правда, говорите так, будто что-то должно быть плохо.

– Охрана часто выдворяет тебя из аэропортов?

– Меня просто провели через таможню без задержки. Я привлек к себе внимание только потому, что обработчик повредил мой багаж. Они решили на всякий случай просмотреть мои вещи.

– Мы ждали несколько часов по просьбе Натали, – еще более обвиняющим тоном Биб спрашивает: – Что они сказали тебе?

– Что-то про плохо налаженную работу аэропорта. Ничего такого, что касалось бы непосредственно меня.

– Ты у нас, похоже, самый белый и пушистый, – бормочет Уоррен.

– Мы подумали, что тебя задержали потому, что ты пытался протащить через границу что-то запрещенное, – говорит Биб, внимательно ловя мой взгляд в зеркале заднего вида.

– Запрещенное?

– Наркотики, к примеру. Нам известно, что ты был в Амстердаме.

– Я там оказался случайно.

– Белый и пушистый, – покачивая головой, повторяет Уоррен. – Просто тебя куда-то постоянно заносит, и ты не можешь предугадать, что произойдет, когда ты там оказываешься.

– Это меня заносит? – возражаю я, хотя с оглядкой на недавнюю ситуацию его слова попадают точно в цель. – Вы что, всерьез думаете, что я настолько глуп, что потащу дурь из Амстердама в Лондон?

Супруги Хэллоран хранят молчание до самого угла Гайд-парка. Они чем-то озабочены. Я тоже в раздумьях, оглядываю свежие скудные заносы – разве кому-то могло прийти в голову закрыть из-за такой ерунды аэропорт? Когда мы проезжаем Пикадилли, я собираюсь задать вопрос вслух, но Уоррен преподносит очередной сюрприз:

– Что еще ты собираешься от нас утаить?

– А что еще у вас на меня есть? – парирую я.

На этот раз пауза длится до самой Трафальгарской площади, с которой в бесцветное небо с бесцветной земли взмывают столь же бесцветные стайки голубей.

– Как ты попал в Голливуд? – вдруг продолжает допрос Уоррен.

– Ну, это был не совсем Голливуд. Это…

– Мы знаем, – обрывает меня Биб, и огни вдоль Стрэнда придают ее очам пронзительный блеск.

– Это был архив фильмов. Весьма полезный. Я привез много идей.

– Может, лучше оставить их при себе.

Я пытаюсь как-то перевести это на человеческий, а Уоррен тем временем продолжает напирать:

– И какое у тебя мнение об этом режиссере?

– Ну, он оказал мне теплый прием.

– Он, — эхом повторяет Биб. – Как ее зовут?

Так вот в чем все дело. Они как-то прознали про пол Вилли.

– Ее зовут Вильгельмина, ну да, – пожимаю я плечами. Флит-стрит встречает нас ансамблем газетных киосков, и мне потихоньку начинает казаться, что я под следствием. – Вильгельмина Харт.

– Итак, ее зовут Вильгельмина Харт, – загибает Биб пальцы, – ты не признался в этом сразу и пробыл у нее неделю.

– Мне нужно было все узнать у нее. Взять интервью. Да и не неделю же я там был!

– Почти неделю, если точность так для тебя важна, – фыркает она. Яркий купол Святого Павла проплывает мимо, напоминая мне цирковую палатку. Машина быстро мчит вдоль Кэннон-стрит, будто подстраиваясь под нетерпеливый голос Уоррена:

– Ну так и что?

– Что – и что? – слышу я собственный голос. – Если вы знали, что она – это она, то на кой сейчас допытываетесь? – звучит так, будто я ухожу в глубокую оборону, и я спешно добавляю: – Забудьте. Все, что вам нужно об этом знать – я и сам не догадывался, что Вилли – это она, а не он.

– Что-то у тебя явно не то с картиной мира, – говорит Уоррен. – Наверное, ты слишком много времени проводишь за компьютером.

– Я вам вот про что толкую: я не знал об этом до тех пор, пока своими глазами ее не увидел. Это же Интернет, опомнитесь. Никогда не знаешь, кто там, по ту сторону экрана.

– Именно в Интернет мы и заглянули, – сказал Уоррен. – На следующий же день, как ты отбыл. И все узнали.

– Вы, наверное, больше моего понимаете в тамошнем поиске. Я как только ни искал – выпадал только «Вилли», никак не Вильгельмина.

– Так ты и скажешь Натали? – произносит Уоррен тоном тюремщика, и сходство лишь усиливается, когда мимо нас проплывает подсвеченный Тауэр.

– Да, потому что это правда. Погодите, вы ей уже что-то наговорили?

– Конечно, – изрекает Биб.

– Могу я узнать, что именно?

– Эй, Саймон, может, хватит? – осведомляется Уоррен. – Ты не настолько глуп, как хочешь нам сейчас показать.

– Может, вы хотя бы проясните, когда вы это ей сказали.

– Сразу как узнали, разумеется, – говорит Биб.

Получается, Натали уже была в курсе, когда слала мне письмо в Ракушечник. Теперь я понимаю и то, на какой ответ она надеялась, и то, почему ее следующее письмо было столь сдержанным. Стараясь не встречаться взглядом с Биб, изучающей меня в зеркале заднего вида, я смотрю прямо перед собой. За окном проносится мост к Саутворк. Минуту спустя мы уже под аккомпанемент покрышечного скрипа тормозим у школы Марка.

Дети с электрическим фонариками на штакетинах зазывают последние автомобили к заранее заготовленным парковочным местам на школьном дворе. Две группки детишек распевают «Храни Вас Бог в веселье, господа», приветствуя прибывающие родительские делегации. Когда наше авто притормаживает, я выпутываюсь из ремня безопасности.

– Простите за спешку, но я хочу поскорее увидеть Марка, – говорю я и, едва Уоррен останавливает машину полностью, выскакиваю наружу. Снежинки искрятся в темном воздухе – этакие точечные дефекты на старой, но милой сердцу кинопленке. Колеблющиеся огни искажают тени своих носителей и отправляют их в пляс по двору. Пока я лавирую между родителями, колядка замолкает, оставляя в голове искаженное эхо: храни вас бог-висельник. Я почти у дверей, когда вижу, что ближайший ребенок слева от них – директриса.

– Мисс Мосс! – окликаю я ее. – Мы уже встречались. Саймон Ли Шевиц.

Ее взгляд оскорбительно придирчив, и в голову мне закрадывается параноидальная, не самая приятная мыслишка: видимо, Хэллораны должны за меня поручиться, чтобы меня тут все приняли за своего. – Я с Натали Хэллоран, если помните, – добавляю я, но даже это, похоже, ее не колышет. Меня продолжают воспринимать так, будто я дьявол, щеголевато отплясывающий пред невинными агнцами.

Дрожь хватает меня за шею и скользит цепкими пальчиками вниз по позвоночнику, и этот внезапный озноб я использую как предлог зайти наконец-то в здание школы. Что ж, если мисс Мосс захочет остановить меня, ей придется хватать меня за руку – или по крайней мере окрикнуть. Но она не делает ни того, ни другого, и я бросаюсь вслед за двумя родителями – во всяком случае, за двумя парочками – в актовый зал.

Ряды складных сидений почти заполнены. Мужчина садит на плечи маленького мальчика, чтобы малыш мог видеть сцену, отделенную перегородкой от выхода. Левая половина сцены пустует, на правой – декорация в из фанеры с намалеванным на ней ночным небом с одной-единственной огромной звездой. Пока я ищу взглядом Натали, где-то на периферии мне является забавное – странное, по меньшей мере – видение: малыш делает стойку на плечах мужчины, а затем кувыркается как заправский цирковой акробат. У меня нет времени долго пялиться, дабы убедить себя в том, что ничего подобного я не видел. Я нашел Натали в третьем ряду, где она зарезервировала только два места.

– Вот ты где, – говорит она с холодком, когда я сажусь рядом с ней.

Дети глядят в ночное небо. Она поднимает руку, и я боюсь, что она вот-вот залепит мне пощечину – но нет, она всего лишь указывает на сцену. Рядом с «небом» появляется Марк в полосатом головном уборе и халате, замечает нас, машет рукой, улыбается мне – весь в радостном предвкушении. Мне кажется, или он царапает себе запястье? Его фигурка исчезает за кулисами, прежде чем мне удается что-нибудь рассмотреть, и как раз в этот момент в конце ряда появляются его бабушка и дедушка. Как только я прихожу к выводу, что придется все-таки пожертвовать своим местом в пользу Биб, доброхот справа от нас садит свою маленькую дочурку на колени, и Хэллораны устраиваются рядом со мной.

– Мы уже думали, что кто-то посторонний занял наши места, – замечает Биб.

– Марк выступает, – шепчет Натали. – Давайте просто посмотрим.

На сцену выходят Иосиф и избыточно беременная подушкой Мария – их появление встречено приглушенным смехом. Они меряют шагами «звездный» участок сцены – от края до края, пока маленькие статисты не меняют декорацию. В конце концов библейская пара находит хлев на ночь – но им приходится выжидать «на улице», пока дети усыплют сцену сеном и рассадят плюшевых животных: слона и целый батальон мишек, вызывающих очередной приступ доброго смеха у публики. Четверо самых высоких детей укрывают хлев простыней, пока Иосиф с Марией прячутся под ним. В свете прожектора нарисованные фосфорной краской звезды светятся, а маленькие актеры, несущие игрушечную овцу, распевают «Пока пастух внимает стаду по ночам». Простыня внезапно начинает трястись, будто библейская пара под ним занимается чем-то далеко не библейским – не поэтому ли мне вдруг становится несколько неловко? Что-то в постановке явно не ладится: учитель-суфлер взывает к сцене отчаянными жестами и так энергично трет проплешину на голове, словно задумал избавиться от оставшихся, и без того редких, волос, и я вдруг начинаю всерьез волноваться за Марка.

Держатели простыни, печатая шаг не хуже римских солдат на параде, отходят в сторону, показывая зрителям, что Мария разрешилась от бремени. Она лежит на сене и прижимает к себе куклу в пеленках. Иосиф стоит рядом с ошеломленным выражением – психологически весьма и весьма точным и потому преступно комичным. Мое придушенное нервное хихиканье удостаивается тяжелого взгляда Биб, и я несказанно рад тому, что пастухи заводят «Однажды во царственном граде Давида». Песня успокаивает мне нервы почти до конца первого акта.

И дело даже не в том, что один из трех волхвов, взошедших на сцену, распевая колядку, – Марк. Просто мне кажется, что кто-то поет «смрад» вместо «град». Но даже если так, с какой это стати я сразу обвиняю Марка? По его губам невозможно понять, виноват ли он в том, что вместо «дитя» мне настойчиво слышится «титя». Да и если все именно так – что это, как не невинное ребячество? Вроде бы даже учитель-суфлер успокоился – так стоит ли волноваться мне? Скорее всего, все эти смысловые галлюцинации – симптом резкой смены часовых поясов.

И вот колядка закончилась, и троица маленьких волхвов стала стучаться в ворота хлева. Мальчик с крохотным сундучком первым вручает дар – шоколадные монеты в обертках под золото. Второй мальчик кланяется еще ниже и вручает Марии голубую бутылочку из-под духов, символизирующую ладан; та показывает дар кукле и передает его Иосифу. И вот вперед выступает Марк – в руках у него глиняный горшок, в котором Натали обычно держит макароны. Громко – да так, что не я один в зале содрогаюсь, – он сообщает:

– Третий волхв дарует тебе мирру!

Разве ему не надлежит хранить молчание? Во всяком случае, он единственный из волхвов, нарушивший благостную тишину. Учитель-суфлер, грудью вперед подавшись из своей будки, хватается за голову. Я боюсь смотреть на Натали и ее родителей – последнее слово Марк произнес столь раскатисто, что оно превратилось в какой-то демонический рев. Пока эхо витийствует и бьется о стенки моей несчастной головы, Марк кланяется – низко, по-шутовски.

И горшок – не могу понять, намеренно ли, или опальный волхв просто запутался в складках собственной робы, – вылетает у него из рук.

Мария и Иосиф подпрыгивают, пытаясь поймать дар. Мало того что у них это не выходит – так еще и Мария выпускает из рук младенца. Кукла и горшок бьются о подмостки – звук удара дополняет какое-то странное эхо, на поверку оказывающееся шлепком ладони суфлера по собственной лысине. Что ж, по крайней мере, горшок не разбился. Мария спешно поднимает младенца, держит на вытянутых руках… и тут ее рот складывается в изумленную заглавную О.

Верхняя часть пеленок подозрительно провисла, и я, сообразив, в чем дело, раньше многих, предугадываю ее испуганный вскрик:

– Где его ГОЛОВА?!

Женщина в первом ряду вскакивает, будто завидев крысу. Из-под сиденья она извлекает злосчастную кукольную голову и идет к сцене. Учитель-суфлер покидает будку, но Марк опережает его. Бросившись к краю сцены, он протягивает сложенные чашечкой руки. Возможно, уверенность его движений убеждает женщину – или, может, ее подкупает его широкая и искренняя улыбка. Так или иначе, она бросает ему голову – под шокированные охи и ахи, перемежающиеся кое-где еле сдерживаемым смехом. Марк, вкладывая в каждое движение недетскую торжественность, чинит священное дитя – голова встает на место со щелчком скорее костяным, нежели пластмассовым. Преклоняя колени, он вручает его Марии, и та жалуется полушепотом:

– У него голова задом наперед!

– Так поверни ее, господи! – с неподдельным трагизмом в голосе восклицает маленький Иосиф, тут же теряя остаток самообладания. Выхватив первенца, он сворачивает ему шею, окончательно ставя голову на место, и возвращает его матери. Боль учителя-суфлера, попеременно хватающегося то за голову, то за сердце, можно ощутить почти на физическом уровне.

– Кто-нибудь может положить этому конец? – во всеуслышание объявляет Биб, и мисс Мосс в какой-то мере отвечает на ее призыв, запевая «О, явитесь, все, кто верит» и жестами призывая всех в зале встать и присоединиться.

– Спасибо всем за то, что пришли! – говорит она. – Спасибо мистеру Стилу и всему актерскому составу за такое запоминающееся представление!

Под аплодисменты маленькие актеры разбегаются. Взрослые в зале болтают и смеются, ожидая возвращения своих чад, но Натали и ее родители молчат, да и я, честно говоря, не знаю, что сказать. Проходит несколько долгих минут, прежде чем Марк выходит к нам и вручает горшочек Натали.

– В превосходном состоянии, – заверяет он ее.

– В отличие от этого спектакля, – критикует Биб.

– Не на такое, конечно, мы пришли посмотреть, – соглашается с ней Уоррен.

Натали принимает подношение и треплет Марка по голове.

– Спасибо, что уберег его, – произносит она.

– Эй, Саймон! – он оборачивается ко мне. – А как тебе представление? Я видел, как ты со смеху покатывался!

Я буквально чувствую, как меня живенько берут в оборот невысказанные вслух предупреждения, потому говорю:

– Это был интересный опыт.

Я боюсь, что Марк сочтет это недостаточно благодарной реакцией, но его счастливая улыбка утверждает обратное, будто именно такие слова он и хотел услышать.

– Это еще что! – говорит он.  – Вот погоди, доберемся домой – и ты совсем обалдеешь.