12: Эрос
Чарли Трейси я так и не дождался.
Бродя в раздумьях по кладбищу, я вдруг осознал, что могу попросту не попасть домой. Найденный телефон я бы оставил в церкви, если бы не обнаружил, что дверь заперта – странные прихожане тихо улетучились, пока я обыскивал окрестности. В конце концов я оставил мобильник в самом темном углу кузова фургона – коль скоро водительская дверь самолично захлопнулась ранее, и поспешил вниз по холму. Мне пришлось ждать почти час поезда в Манчестер – лондонский уехал, а без него я никак не смог бы поймать следующую в Эгхем электричку.
Что ж, придется искать пристанища у Натали.
Похоже, по Темзе шастает тот же самый прогулочный пароход, что и в прошлый раз. И я почти уверен, что тот же самый луноликий гуляка ухмыльнулся мне из иллюминатора. Я давлю на кнопку звонка, ожидая увидеть Натали или Марка, но когда дверь открывается, вижу какого-то мужчину.
Он выше меня, шире в плечах, с лаково блестящими короткими черными волосами. Застегнутое на все пуговицы черное пальто сужается книзу, вдобавок его обветренное лицо почти идеальной квадратной формы – все это делает его похожим на змею.
– Спасибо, что открыли, – говорю я и пытаюсь проскользнуть внутрь мимо него.
– Вы к кому? – с подозрением спрашивает он, преграждая мне проход. Выражение лица у него при этом – как у типичного держиморды.
Я утомлен и немного сбит с толку всем произошедшим, и этот тип меня совсем не радует.
– А что, по-вашему, я не могу жить здесь?
Он преграждает мне путь рукой и обращает взгляд к табличкам с именами жильцов.
– Если вы живете здесь, назовитесь.
– А я и не сказал, что я живу. Я спросил, почему это я не могу тут жить.
– Чутье, старина. В моей работе без него никак.
Мне отнюдь не интересно, кем этот чурбан работает.
– Что ж, в этот раз твоя чуйка тебя подвела. А теперь, извини меня…
– Не извиню, – говорит он и закрывает дверь у себя за спиной.
Я смеюсь, но меня напрочь заглушает гудок парохода.
– Ты что, прикалываешься так, приятель? А ну, завязывай.
– Я хочу, чтобы вы ушли, немедленно, у меня на глазах, – чеканит он.
– Да кто ты, мать твою, такой? – возмущаюсь я.
– Вам я могу адресовать тот же самый вопрос – без ненужной плебейской лексики.
Интересно, это от злости он так побледнел, или дело в диодном освещении? А еще эти его волосы – они сошли бы за клоунский парик, если бы не длина и цвет.
– Я к Натали Хэллоран.
– Она меня о вас не предупредила, – говорит он, и прежде чем я успеваю спросить, с какой стати она вообще должна его о чем-то предупреждать, добавляет: – Вы все еще никак не назвались.
Потому что имею на это полное право, кретин.
– Айви Монсли, – стараясь звучать максимально убедительно, говорю я.
Он оборачивается и тычет в звонок напротив таблички с именем Натали затянутым в черную кожу перчатки пальцем. Я корчу недовольную мину его спине.
– Кто? – спрашивает ее иссушенный электроникой голос.
– Налати, это Николас. У меня тут парнишка, говорит, что ты его знаешь.
– А как его зовут?
– Он утверждает, что Айви Монсли.
– Не знаю никого с таким именем.
– Натали, это я, Саймон! – со смехом встреваю я.
Он поворачивает свой тяжелый профиль ко мне.
– Тогда почему вы назвались иначе?
– Натали знает почему. Такая шуточка. Между нами.
Возможно, она не оценила ее – потому как долгое время из интеркома ничего не доносится, кроме плеска воды. Пауза как-то уж слишком затягивается, но потом Натали все же говорит:
– Все в порядке, Николас, я его знаю. Пусть идет.
Наружная дверь с жужжанием открывается, но Николас загораживает собой проход:
– Ты уверена, что стоит пускать его, когда вы с Марком одни? Как по мне, он выглядит подозрительно.
– Да, уж с ним-то я смогу сладить.
Когда этот невыносимый Николас с его неуместной заботой пропускает меня к двери, я хватаюсь за ручку. Дергаю ее на себя. Дергаю еще раз. С трудом удерживаюсь от того, чтобы пнуть – он такой жест вряд ли оценит.
– Из-за тебя ее снова замкнуло, ковбой, – хмыкаю я.
Невыносимо неспешно, будто в замедленной съемке, он снова обращается к табличкам и снова давит на кнопку. Я крепко сжимаю кулаки.
– Ну, что там у вас еще? – устало спрашивает Натали несколько мгновений спустя.
– Твой друг, похоже, не смог войти.
– Вы, двое, сдурели там внизу?
Входя, я стараюсь оставить все свое раздражение за порогом. Конечно, мое отношение к этому типу никак не сможет навредить карьере Натали, но едва мы оказываемся в коридоре, я оборачиваюсь к нему:
– Она прошла собеседование?
– Да, конечно. Она нам подходит.
– Саймон! – Натали окликает меня с лестничной клетки. – Ты что, пришел остаться на ночь?
– Жду тебя на работе, Налати, – просекает все сразу Николас, поднимая руку – не то в прощальном, не то в предупреждающем жесте. – У тебя есть мой номер, не стесняйся звонить.
Все, что есть у нее, есть и у меня, так и подмывает меня ввернуть, но я молчу. Николас уходит – скрип кожаного пальто сопровождает его дурацким саундтреком до самого Тауэрского моста. Натали провожает его взглядом, затем смотрит на меня. Ее первые слова не дышат радушием:
– Саймон! Что ты творишь?
– Прости, если спугнул этого агента Людей-в-Черном. Не ожидал, что он заявится сюда.
– Заходи уже, – тихо-тихо говорит она и отступает на шаг назад. Едва дверь закрывается за нами, она продолжает не повышая голоса: – Мы с Марком поужинали с ним, а потом он вернулся сюда, выпить пару бокалов. Что-нибудь еще, о чем ты хотел бы знать?
– Мне послышалось, или он называл тебя Налати?
– О, да. Он присылал мне валентинки в школе. Страдал дислексией, поэтому я всегда знала, кто их посылал. Такая шуточка. Между нами.
Я ведь сказал то же самое Николасу – она повторила за мной намеренно, или это просто совпадение? Желая поскорее закрыть вопрос, я подвожу черту:
– В общем, денек удался.
– Да, ему понравились мои работы.
– Дурак бы он был, если бы не понравились.
Мы целуемся. Ее язык оставляет на моих губах слабый привкус алкоголя. Она за руку ведет меня в гостиную.
– А как твой день?
– Долгий и какой-то непонятный. Честно, не знаю, что и сказать о нем.
– Раз так, не говори ничего. Выпьешь? Или сразу в кроватку?
– Второй вариант мне больше по душе.
– Постарайся сильно не шуметь.
Смысл ее слов доходит до меня, пока я иду к ее спальне. Пока она моется, я сижу на софе и жду. Легкий, еле уловимый запах кожи указывает на то, что Николас побывал здесь до меня… но сама возможность абсурдна.
Включив телевизор, я приглушаю звук, чтобы не разбудить Марка. Еще до того как экран светлеет, я на слух распознаю песенку «Один чудесный день в году» из «Пижамной игры», но вскоре приходит Натали, и вместе с ней – моя очередь. Оставив немых комиков с их неуклюжей возней на экране, я чищу зубы автоматической щеткой из шкафчика за зеркалом. Покончив с приведением себя в порядок, я на цыпочках крадусь обратно в спальню – и слышу заспанный голос:
– Кто там?
– Спи, Марк, – отвечает Натали. – Завтра рано вставать.
– Но кто там пришел?
– Это я, Саймон.
– Я хотел тебе кое-что показать на компьютере.
– Сейчас уже поздно, – вмешивается Натали. – Иди спать.
– Я непременно посмотрю завтра! – обещаю я Марку и ныряю в спальню Натали.
Она приглушила свет. В полумраке стилизованные розы на простынях и обоях светятся – как и ее большие глаза. Но я так вымотался за день, что, скорее, меня просто подводит зрение – картинка тускнеет, как на мониторе с пониженной в целях энергосбережения яркостью. Я раздеваюсь и складываю свои вещи поверх одежды Натали на стул в изножье кровати. Скользнув под одеяло, я льну к ней, но она отстраняется, прижимает палец к моим губам и шепчет:
– Давай сперва убедимся, что он спит.
Я опускаю голову на подушку и кладу руку на ее голое плечо. Мы смотрим друг другу в глаза, и в душе у меня наконец-то, впервые за этот долгий день, воцаряется покой.
– Стоило туда ехать? – тихо спрашивает она.
– Пожалуй, да. Меня снабдили кое-какими сведениями. Но фильм, увы, я не раздобыл. Надеюсь, Марк не расстроится.
– С чего бы ему расстраиваться?
– Я пообещал показать ему тот фильм с Табби еще раз, но кассета каким-то образом испортилась. Одним словом, Табби стерся.
– Может, он позабудет. Он все время пытался изобразить этого твоего Табби для меня. Показать, как он выглядит. Поначалу я смеялась, но потом мне это поднадоело.
– Может, стоит спровадить его к твоим родителям, – не лучшее предложение, и я это прекрасно понимаю, но теперь у меня есть повод ввернуть: – Кстати, они собираются меня вытурить.
– Они не знают, что ты здесь, да даже если бы и знали…
Мне интересно услышать конец этой фразы, но – приходится пояснить:
– Я должен выселиться из их дома до своего дня рождения.
– Что ж, здесь – не их дом.
– Ну, они ведь купили его?
– И отдали мне. Поэтому я решаю, кому тут жить, а кому – нет.
Надеюсь, Николас в этот твой белый список не входит, думаю я, а вслух говорю:
– Я думал, ты не любишь споры.
– Бессмысленные споры – верно, не люблю. А ты что, спорить собрался? – она вдруг отстраняется от меня, и этот жест меня озадачивает, а потом я понимаю, что она просто хочет рассмотреть выражение моего лица получше. – Если что-то принадлежит мне – оно моё.
– Тут и не поспоришь.
Натали поднимает голову и прислушивается к тишине в комнате Марка. Ее прохладные мягкие пальцы забираются под одеяло и хватают меня за чувствительное местечко.
– Вот и не надо спорить. Давай-ка я немного восстану против родительской воли.
– Я, как чувствуешь, уже восстал.
– Ах, Саймон, – негромко произносит она, но не слишком укоризненно, потому что шутка вышла слабее, чем ее предмет. Она ложится на спину, и я начинаю целовать ее веснушки одну за другой – процесс, который ведет под одеяло и заставляет ее прижаться ко мне. Я играюсь с ней так долго, как только мы оба можем вынести, но перед самым моментом сближения замираю.
– Что это за звук? Это компьютер Марка?
Натали приподнимается над нашим стилизованно-цветочным ложем.
– Я ничего не слышу.
– Наверное, я просто устал. Но не слишком, – говорю я, и она принимает меня в себя. Когда мы достигаем определенного ритма, мне кажется, что я слышу шум снова, но к тому времени все мое внимание отдано Натали – ее гладкие руки обнимают меня все крепче и крепче, ее необыкновенно живые голубые глаза утопают в моих глазах.
А потом она засыпает в моих объятиях. Я бы с радостью присоединился к ней в царстве Морфея, если бы не этот странный периферийный звук. Возможно, это чей-то телевизор – звук довольно-таки искусственный. Наверное, это он и есть – включенный телик в чужой квартире. Но, затаивая дыхание, я вполне могу себе представить, что затяжные всплески монотонного смеха входят в структуру стен.
