I

– У тебя любовный голод.

Он впервые слышал такое от женщины. Любовный голод. Что это – жалоба или комплимент?

– А у кого его нет? – спросил он тогда, не особенно задумываясь над тем, что она имела в виду.

– У всех есть, – усмехнулась она. – Только у одних чуть больше, у других чуть меньше.

– А у меня? Больше или меньше?

– Больше. Больше, чем нужно.

Он взял ее на руки. Бережно, потому что боялся когда-нибудь раздавить это хрупкое тело, которое возбуждало его, как никакое другое, лишая разума долгими бессонными ночами. Потом глубоко вдохнул и прикрыл глаза.

Больше. Больше, чем нужно. Любовный голод. Времена, когда его можно было обидеть такими словами, давно прошли. Тогда он, пожалуй, возмутился бы, но сегодня – другое дело. Хотя понятия «голод» и «любовь» все еще плохо сочетались в его сознании. Любовь, по крайней мере с Кристиной, воспринималась им как изобилие, полнота жизни. Голод же, напротив, означал недостаток, нужду. С голодом следует бороться любой ценой. Голод не знает ничего, кроме себя, а любовь обращена к миру. Голодный человек слаб, любящий – всесилен. Если у любви и есть что-то общее с голодом, то только то, что и то и другое невозможно утолить.

Он спросил, что она имеет в виду. Что это – претензия или лесть?

– Ни то ни другое, – отвечала она. – Просто констатация факта.

На этом дискуссия прекратилась. До поры до времени.

«А что, если она была права?» – рассуждал теперь он. Что, если те три года оставили в его жизни более глубокий след, чем казалось до сих пор? Три года, когда он желал лишь быть один. Три года, когда считал большой удачей за весь день не перекинуться ни с кем ни единым словом. Мир ограничился для него стенами дома, пределами малонаселенного островка в Южно-Китайском море, где не было даже машин. Он целиком ушел в себя, в свои воспоминания, и не любил никого, кроме одного мертвого мальчика. Но так ли это было на самом деле?

Любовный голод. В этих словах было нечто такое, от чего его коробило. И он непременно возразил бы Кристине, если бы заранее не знал ее ответ.

«У одних больше, у других меньше».

«А у меня?»

«Больше. Больше, чем нужно».

Он ничего не сказал, только поцеловал ее в лоб. А потом, погрузив длинные пальцы в ее волосы, принялся ритмичными движениями массировать ей голову. Кристина прикрывала глаза, когда он касался ее лица и губ. Он чувствовал, как учащается ее дыхание, как в ней поднимается волна желания – верный знак, что этим все не кончится. Когда он целовал ее в шею, она прошептала, что хочет заняться любовью. Прямо здесь, на террасе.

Вокруг стрекотали цикады, громко чирикали птицы, откуда-то издалека раздавались голоса соседей. Он хотел возразить, что это неосторожно, не лучше ли подняться в спальню? Но она увлекла его поцелуями и не дала сказать ни слова.

Потом Кристина принесла ротанговый стул и усадила Пола, мягко, но решительно надавив на плечи. По счастью, она была в юбке. Кристина задавала ритм, который становился все неистовей, и под конец издала короткий крик – не радостный, как обычно, а какой-то сдавленный, утробный, почти как от отчаяния. Как будто была с ним в последний раз.

Они еще долго сидели, вцепившись друг в друга, молчали, прислушиваясь к постепенно успокаивающемуся дыханию. Потом она встала, обхватила его за виски и поцеловала в глаза. Прежде чем подняться, спросила, понимает ли он, как она его любит и что он значит для нее? Он кивнул несколько рассеянно и пробормотал что-то вроде того, что никогда ее не забудет. Потом кивнул еще раз, слишком усталый, чтобы задавать вопросы.

Когда он провожал ее до парома, она молчала, чем даже напугала его. Был душный тропический вечер, они спускались по склону в деревню Юнсювань, окруженные непроходимыми зарослями, в которых вечно что-то шипело, пищало и стрекотало. Он спросил, о чем она думает.

«Ни о чем», – ответила Кристина. Все ли в порядке? Этот вопрос она пропустила мимо ушей. Время подгоняло, под конец они побежали. Кристине никак нельзя было опаздывать на паром, она обещала маме и сыну быть дома самое позднее к ужину.

Как же он ненавидел беготню! Следующий паром на Гонконг отходил через сорок минут, поэтому Пол не видел необходимости в такой спешке. Сам он, опаздывая к парому, проходил последние метры спокойным, размеренным шагом, обгоняемый толпой рвущихся на пристань пассажиров, и нередко один-единственный не успевал взойти на борт. Но и тогда, вместо того чтобы сыпать проклятиями, садился на скамейку в тени пиний, где стоял передвижной шкафчик с книгами, и смотрел на море. Или присаживался на корточки у самой воды и следил, как плещется под ногами белая пена.

Еще ребенком он любил наблюдать за солеными хлопьями, которые исчезали, едва коснувшись воды. Они состояли из мельчайших капелек, что на считаные секунды отделялись от Мирового океана. То, что каждая из них прекращала существование, становясь частью целого, из которого только что вышла, странным образом утешало десятилетнего Пола. «Жизнь человеческая подобна капле, упавшей на раскаленную плиту, – говорил его отец, – и оборачивается в ничто с таким же пшиком». Это сравнение, правда, нравилось Полу гораздо меньше.

Зато он любил наблюдать за волнами, которые играли рыбацкими лодками и мягко набегали на камни. Он слушал голос моря. Случалось, даже пропускал паром, зазевавшись.

У него ведь не было сына, который ждал его на том берегу, как выразилась однажды Кристина.

Что правда, то правда, его сын был мертв.

Кристина извинилась, как только поняла, что сказала не то. Она всего лишь имела в виду, что у Пола ни перед кем нет никаких обязательств. Он никому не должен – ни шефу, ни клиентам, ни семье, поэтому может позволить себе не спешить. Даже если опоздает на свидание, она, так и быть, простит.

И здесь Кристина была права. Хотя, что касается пунктуальности, как поспешил заметить Пол, он до сих пор ни разу не провинился. Если встреча была назначена, он не мог пропустить паром ни под каким видом и всегда был на пристани минут за пятнадцать-двадцать до отправления. Ожидание не пугало его, совсем наоборот. Он воспринимал эти минуты вынужденного безделия как подарок судьбы.

На прощание Кристина поцеловала его в щеку. Пол видел, как она поднялась по трапу, не оглянувшись, и в считаные секунды исчезла в чреве судна. Пол постоял на пирсе еще некоторое время, махая рукой в темноту, пока паром не скрылся за прибрежными скалами.

Вечер выдался безлунный, море лежало перед ним черное, только где-то вдали маячили огни Ченг-Чау и Лантау. Мимо прогрохотала джонка с туристами, Пол слышал радостные детские крики и урезонивающие голоса взрослых. Такие же звуки и смех доносились со стороны променада в Юнсюване. Пол прошелся вдоль мола, наслаждаясь мягким, как шелк, воздухом, и присел за столик ресторана «Грин коттедж», у самой воды. Заказал свежевыжатый яблочно-морковный сок с имбирем. В ресторане он один был без пары. Как же ему сейчас не хватало Кристины! А ведь паром до Гонконга всего минуты две как отчалил.

Месяц назад они сидели на этом самом месте, любовались красными фонарями, чей свет отражался в воде, и снующими туда-сюда рыбацкими лодками. Тогда они впервые всерьез заговорили о том, стоит ли им съехаться. Джош мог бы добираться до школы на пароме. Дом достаточно просторный. Насколько под силу Полу вынести присутствие чужого ребенка в комнате Джастина? Идея насколько чудовищная, настолько соблазнительная. Попытка создать новую семью в пятьдесят три года. Другого шанса не будет.

Эта мысль не оставляла Пола весь день. Он пытался поделиться ею с Кристиной, но та увильнула от ответа, ушла в себя и замолчала. Любовный голод. Как только она додумалась до такого! И почему именно сегодня? Разве Пол дал ей повод? Он пытался вспомнить, каким тоном она произнесла эти слова. Тогда ему показалось, что с нежностью, но теперь он в этом сомневался.

В воскресенье вечером она всегда звонила ему из дома, говорила, что все в порядке, как здорово прошло их свидание и что ей уже не хватает его. Пол отвечал, что с ним творится то же самое. Это был такой ритуал. Вероятно, для кого-то он значил бы не больше чем любая другая привычка – встречи и прощания, совместные ужины и завтраки, пожелания доброй ночи и признания в любви. Только не для Пола Лейбовица, с некоторых пор придававшего большое значение каждой бытовой мелочи.

Он решил настичь красоту там, где она прячется, – в мелочах. Впервые в жизни.

Смерть сына стала для него хорошим учителем. Суровым и придирчивым, который не прощал ошибок и не терпел пререканий. От нее Пол усвоил один важный урок: никакого «естественного» хода жизни не существует, поэтому в этом мире ничего нельзя знать наверняка.

Раньше Полу казалось естественным, что каждый младенец со временем развивается в подростка, а подросток во взрослого и что заболевший ребенок в конце концов обязательно выздоравливает. Когда же на теле мальчика появлялось фиолетовое пятно, Пол наверняка знал: тот обо что-то ударился.

Теперь он понимал, что счастливый исход болезни не более чем случайность, прихоть судьбы. И тот, кто однажды осознал это, кто принял эту банальную истину в качестве единственного и непреложного закона жизни, обречен скитаться до конца своих дней. Превратиться в бродягу, который будет строить планы, производить детей, покупать недвижимость, не забывая при этом ни на секунду, что предается иллюзии. Что будущее – это обещание, которому нельзя верить. Что счастье всей жизни подвешено на одной-единственной, до предела натянутой нити. Настолько тонкой, что ее почти никто не замечает.

Когда-то детский врач одной этой фразой перерезал нить, на которой держалось счастье Пола. Раз и навсегда. До скончания века, как выразился бы его сын. Жизнь продолжалась, но будущее для Пола перестало существовать. Пока он не встретил Кристину.

Эти ее фразы сразу крепко засели у него в голове. Поначалу Пол не воспринимал их всерьез. Даже удивлялся про себя, как взрослая женщина может быть такой наивной. Он-то не сомневался, что недоверие – нечто вроде предусмотренной природой реакции, защищающей нас от ненужных разочарований. «С какой планеты свалилась эта женщина, – подумал тогда Пол, – Кристина У, мечтательница?»

Себя он, разумеется, считал реалистом.

О каком доверии можно говорить, когда у человека отняли то, что составляло смысл его жизни? Отняли среди ночи, по-разбойничьи. Просто потому, что размножение красных кровяных телец вдруг ни с того ни с сего вышло из-под контроля и эту лавину нельзя было остановить никакими медикаментами. На что же после этого полагаться, кому и чему доверять? Кому, Кристина?

Любовь и преданность стали ее ответом. Кристина У не оставляла Пола, как бы тот ее ни отталкивал. «Это заразно, предупреждаю», – смеялась она. И оказалась права.

Время было за полночь. Огни в ресторанах уже погасли, разговоры и смех в деревне стихли. Ламма погрузилась в сон. Пол осторожно открыл большую раздвижную дверь и вышел в сад.

В кронах деревьев стрекотали цикады. В ближнем болотце квакали жабы. В кустах что-то шевелилось – не иначе вышла на охоту гадюка. Легкий бриз гнул стебли бамбука. Ночь в тропиках полна звуков, но до сих пор это не мешало Полу спать.

В это время Кристина обычно звонила, чтобы пожелать спокойной ночи. Пол еще раз проверил телефон: включен и с аккумулятором все в порядке. До сих пор он не мог припомнить ни одного воскресенья без ее ночного звонка. Неужели это Джош ее так ее вымотал? А может, мать? Пол представил себе, как Кристина, валясь с ног от усталости, падает в постель и сразу засыпает. Следовало хорошенько подумать, стоит ли ее будить. Дело даже не в том, что Пол хотел слышать ее голос. Она нарушала ритуал, и это его беспокоило.

Любовный голод… Вероятно, она права. Пол решил отправить эсэмэску.

Почему ты молчишь, любовь моя?

Нет, слишком похоже на упрек.

Куда ты запропастилась, любовь моя? Ты же знаешь, как я жду твоего звонка?

Тоже не годится. Что значит «куда запропастилась»?

Сладких снов тебе, радость моя. Спасибо за все. Я люблю тебя все больше и больше.

Пол задумался. Добавил «ты нужна мне» и стер – не хотел выглядеть навязчивым. Потом перечитал текст еще раз.

Он сомневался. Не так-то часто приходилось ему отправлять короткие сообщения. В конце концов нажал кнопку «Отправить», выключил телефон и лег в постель с чувством выполненного долга. Она, конечно же, ответит ему рано утром, и тогда все недоразумения рассеются.

Он сразу провалился в сон, тяжелый, без сновидений. Спал дольше обычного, а когда открыл глаза, первая мысль была о Кристине. Какое счастье просыпаться рядом с ней, когда она еще дремлет, чувствовать тепло ее тела, ее равномерное дыхание.

Счастье словно сидит в укрытии где-то рядом. Как часто мы проходим мимо, не замечая его. Но достаточно одного нашего взгляда, чтобы его почувствовать.

Пол нащупал телефон – никаких сообщений. Вчерашнее беспокойство вернулось. «Слишком рано, она еще спит», – утешал он себя. Или нет. В это время Кристина обычно принимала душ, собиралась на работу. Сообщения она посылала уже из метро, на пути в Ваньчай.

Пол встал, завязал узлом москитную сетку и отправился на кухню ставить воду на чай. За ночь воздух охладился лишь на несколько градусов. Термометр за окном показывал плюс двадцать пять и влажность восемьдесят процентов. И это в восемь утра! Полу следовало поторопиться. Еще немного – и солнце наберет полную силу. О китайской гимнастике тай-чи на крыше можно будет забыть.

Обычно Пол занимался ею около часа. Упражнения помогали ему начать день после душной тропической ночи и внушали чувство покоя, пусть даже и обманчивое.

Только не сегодня. Плечи не слушались, мышцы на бедрах спазматически дрожали. Пол встал в позу «журавля, расправляющего крылья», но так и не смог добиться нужной точности движений.

В тот день они обменялись лишь несколькими фразами. В туристическом бюро была запарка, а вечером у Джоша поднялась температура, так что Кристине пришлось обратиться за помощью к матери.

Разумеется, Пол все понимал. Ей незачем было оправдываться и не в чем извиняться.

Во вторник утром пришла эсэмэска: в ближайшие выходные она не сможет вырваться на Ламму. Пол звонил ей три раза, разговоры получались короткие. В первый раз потому, что некий скандальный клиент застрял в аэропорту в Джакарте, второй раз – потому что авиакомпания «Катай пасифик» отменила рейс. В третий раз Пол застал Кристину за беседой с детским врачом. Она обещала перезвонить, как только освободится, но, как видно, забыла.

Пол пытался найти объяснение ее молчанию. В то утро он убрался в доме тщательнее обычного. Протер каждую книжку на полке. Во всех комнатах подмел и вымыл полы. До блеска отполировал антикварный китайский шкаф. Отключил холодильник и до мельчайшей детали протер его мыльной щелочью.

Одна из тех фраз, которые он обречен слышать до конца жизни. Джастин мертв вот уже четыре года. А Пол все моет и чистит и каждую бумажку на полу воспринимает как угрозу жизни.

Вот уже в который раз Пол прокручивал в голове события последних двух дней. Что, собственно, так его взволновало? Что за сорок восемь часов у Кристины не нашлось ни минутки сесть и поговорить с ним спокойно? Разве он раньше не знал, что она очень занята? Кто он такой? Подросток, сходящий с ума от первой любви? Ему ведь давно известно, каково ей приходится. И разве впервые она не сможет навестить его на выходные? В конце концов, мать тоже имеет право на дочь, какими бы чужими они друг другу ни были. И Кристина обязана ее уважать. Или его смутил резковатый тон ее сообщений? Но так ли уж обязательно каждый раз напоминать ему о «любви до гроба»? Его беспокойство начисто лишено основания, тем не менее…

По мере размышления Пол все больше утверждался во мнении, что волнуется вовсе не из-за Кристины. Иначе с какой стати он стал вдруг так придирчив к формулировкам и в чем причина лавинообразного нарастания страха?

Не так давно Кристина назвала его изгнанником, и это слово очень задело Пола. Изгнанник – человек, удалившийся на чужбину в силу тех или иных обстоятельств, внешних или внутренних. Первой реакцией было желание возразить. Пол не изгнанник, потому что его никто не изгонял. И потом, чтобы жить на чужбине, нужно иметь родину, а ее у Пола не было. Родители давно умерли, оборвав тем самым последнюю ниточку, связывающую его с местом рождения – Германией. Он помнил только множество судов в порту Гамбурга да громкий гудок парохода, который должен был доставить семью в Америку. Годы мюнхенского детства также канули в Лету, равно как и воспоминания о бабушке с дедушкой.

Он был американцем, о чем свидетельствовал синий паспорт в его сумке, но в возрасте девятнадцати лет покинул и эту страну. Потому что мать умерла и Пол остался один-одинешенек на белом свете. В разговорах он обычно называл себя гражданином мира, и собеседники воспринимали это как шутку.

В Гонконге Пол прожил без малого тридцать лет и считал себя кем угодно, только не изгнанником. Напротив, если и было на свете место, где он не чувствовал себя чужаком, так это здесь. Этот город просто принял его, не пытаясь изменить под себя, и за это Пол Лейбовиц испытывал к нему нечто вроде благодарности. Чувствовал в нем родственную душу.

Кристина сразу объяснила, что не имела в виду ничего такого. Она думала, что это смерть Джастина заставила Пола сбежать от людей на Ламму. Разве это нельзя назвать добровольным изгнанием? Может быть… Пол задумался. Изгнанник, бежавший от жизни, потому что она стала вдруг невыносимой. Вероятно, Кристина была права, ведь именно она помогла ему вернуться к людям. Ангельским терпением, с которым выносила перепады его настроения в первые месяцы знакомства, а также редким талантом не требовать от него больше, чем он мог дать.

И Пол все глубже окунался в жизнь, личным опытом подтверждая справедливость старинной китайской поговорки: «Один человек – не человек». Так стоило ли после этого удивляться его раздражительности? Он не первый отшельник, столкнувшийся с проблемами по возвращении в мир. В конце концов, на карту поставлены редкие в его жизни моменты покоя и счастья. Если, конечно, раздражительность и страх вообще нуждаются в объяснении.

На дисплее его мобильника загорелось сообщение о пропущенном звонке. От Кристины. Пол тут же набрал ее номер – занято. Попробовал еще раз – с тем же успехом. Она, конечно, тоже получит сообщение и перезвонит, как только выпадет свободная минутка.

За любым занятием Пол постоянно косился на телефон. Как Джастин на запретную для него плитку шоколада. Он взял было книгу, но тут же отложил. Попробовал отвлечься музыкой, но Брамс и Бетховен не помогли, а Пуччини только еще больше разбередил сердце. В начале двенадцатого она позвонила. Он с трудом подавлял волнение в голосе. Лучше выглядеть в ее глазах циником или неблагодарным нахалом – только бы не выдавать любовного голода.

– Что-нибудь случилось? – был ее первый вопрос.

– Нет. А с чего ты взяла?

– У тебя такой голос…

– Какой?

– Взволнованный.

Все получилось только хуже. Как же он ненавидел телефоны! Разве мыслимо говорить о серьезных вещах в эту маленькую трубочку? Задавать важные вопросы и не слышать в ответ ничего, кроме треска, который неизвестно когда прекратится. Ждать, когда появится человеческий голос, которому трудно доверять. Пол предпочел бы видеть собеседника перед собой, смотреть ему в глаза, сопоставлять его слова с мимикой и жестами. Насколько проще солгать по телефону. Малейшего изменения тона было достаточно, чтобы вызвать у него подозрение, которое тут же стало бы нарастать подобно снежному кому и непременно вылилось бы в ссору. Для Пола телефон был чем-то вроде усилителя настроения. Малейший испуг, передаваясь по трубке, разрастался до навязчивого страха, а уверенность в собеседнике делалась железобетонной. Но сейчас для Пола актуальней был страх. Чем он мог объяснить этот ее резкий тон, не имея возможности даже заглянуть в глаза? И о чем мог говорить, какие вопросы ставить после этого?

– Я просто хотел услышать твой голос, – тихо ответил он.

– Ты разбудил меня.

– Извини.

Они замолчали.

– Где ты? – спросил Пол.

– То есть? – не поняла она.

Это был совсем не тот голос, который ему хотелось услышать. Завершить разговор – вот все, что оставалось после этого. Лишившись опоры в жизни, человек становится ранимым, в этом нет его вины.

– Мы с тобой так и не поговорили как следует с воскресенья. Я пытался, отправлял тебе эсэмэски, но ты…

– Пол, я верчусь как белка в колесе, если бы ты только знал… Джош простудился и звонит мне по пять раз на дню. У мамы боли в груди, и она не хочет одна идти на обследование. На работе настоящий ад. Из первого полугодия мы вышли в большом минусе. Май на дворе, и если нам не удастся наверстать… Мне даже подумать страшно, что тогда будет.

– Я все понимаю, Кристина. Объясни мне только…

– У тебя слишком много свободного времени, вот в чем твоя проблема. Если бы я ничем не занималась целый день, а только готовила, гуляла и убиралась в доме, мне тоже лезли бы в голову разные мысли.

Что ему было на это отвечать?

– Прости. Я не думал, что все так сложно.

– Тебе не за что извиняться.

– Я не хотел тебя будить. – Пол чувствовал себя измотанным, как после двухчасового спора. – Что ты там сказала о времени? Его слишком много, ты полагаешь?

– Слишком? – Досада в ее голосе росла. – Да, для меня это слишком, если хочешь знать.

– Я понял, для тебя это слишком. Но не думал ничего такого, пойми…

– Что же ты думал?

– Я беспокоился.

– За меня?

– За нас.

Она чуть слышно вздохнула:

– Уже поздно, Пол. Я завела будильник на полседьмого. Мы можем поговорить об этом как-нибудь в другой раз?

Только теперь он расслышал, как устало звучит ее голос.

– Да, конечно, а когда?

– Скоро. Совсем скоро.

– Я люблю тебя. Спокойной ночи.

– Я тебя тоже. Спокойной ночи.

– Целую крепко, много-много раз…

Но она уже положила трубку. Что ж, все-таки она его любит. Пол услышал то, что хотел. Как ребенок…

Он вспомнил Джастина.

От восхода до заката и снова до восхода… Так они прощались каждый вечер после того, как Пол выключал в его комнате свет. «Я тоже…» – уже в темноте уверял его детский голос.

Кристина права. Завтра же он поедет в Гонконг, пригласит ее на обед и извинится.

Самое время было уснуть, но что-то мешало Полу впасть в забытье. Чувство, которому он не находил названия.