2
В Москву возвратились из Ярославля артисты, принимавшие участие в съемках картины «Тайна старого замка», в основу которой положено одно старое польское предание. Тему эту использовал для своей пьесы «Эльга» Г. Гауптман. При производстве съемок не обошлось без курьезов… Так, городовые, увидев проезжавших по улицам артистов – поляков с большими кривыми саблями, сочли их за знатных иностранцев и отдавали им честь.
Раннее утро, Мир экрана от 1 июля 1916 г.
За время с 1 января 1915 г. по 30 апреля настоящего года население Голландии увеличилось на 650 000 человек, главным образом за счет немцев, поселяющихся с тем, чтобы спастись от голода.
События дня от 1 июля 1916 г.
Соединенные франко-британские войска произвели атаку к северу от Соммы и проникли в германские передовые укрепления на протяжении 16 миль, взято 5000 пленных.
«Новое Время» от 2 июля 1916 г.
Бал в честь дня ангела княжны Львовой устроили в Стрельне, во Львовском дворце. Гостей, с одной стороны, было немного, но с другой – какие это были гости! Князь Юсупов, князья Ширинские-Шихматовы, князь Святополк-Мирский…
Вместе с Глебом на бал приехал Валентин Вяземский, приглашенный самой Марией Евгеньевной. Еще в автомобиле Львов поинтересовался таким повышенным интересом со стороны старой девы к дежурному офицеру штаба и долго смеялся вместе с Вяземским, когда тот поведал о матримониальных планах пожилой дамы.
Но после красочных описаний предполагаемых невест и их остроумных характеристик разговор коснулся серьезных предметов…
– Видите ли, командир, мне тут уже восьмую невесту сватают, – вздыхал Валентин Сергеевич с видом усталой старой лошади. – Но что я могу поделать, если мое сердце окончательно отдано наперснице вашей подруги?
– Сашеньки? – уточнил Глеб. – И кто же покорил сердце боевого офицера, с шашкой наголо кидавшегося на вражеский пулемет?
– Княжна Елена Петровна Гедианова, – тяжело вздохнул Вяземский. – И ничего из нашего романа, скорее всего, не выйдет…
– Почему это?
– Ну-у-у… – снова по-лошадиному вздохнул Валентин. – У меня в кармане – вошь на аркане. И никаких видов на серьезное наследство: двух сестер надо замуж выдавать, так что все папенькино наследство – им. Впрочем, там и так немного. А Гедиановы никогда не отдадут единственную дочь за бессребреника, пусть даже и титулованного…
– Прекратить вздыхать, – коротко ударила команда. – Сколько вам нужно на брак? Ну?
– Да у вас-то, командир, откуда столько возьмется? – вскинулся Валентин. – Ну, вот я скажу: «Сто тысяч», и что вы станете делать?
– Сто-о-о-о? – Глеб почесал нос и присвистнул. – М-да, это так сразу не решишь… Но через пару месяцев мы с вами вернемся к этому вопросу…
…А на самом балу Львова сразу захватили «родственники». Маркин уже давно загнал своего реципиента, что называется, под спуд, и теперь мучительно пытался разобраться в хитросплетениях родственных связей князей и некнязей Львовых…
– А как здоровье вашей крестной? – с любезной улыбкой вопрошал князь Георгий Львов. – Помнится, она очень переживала об вашем отъезде на Балканы. От треволнений даже в Карлсбад на воды уехала, нервы лечить…
«Жаль, эта неизвестная крестная не утопилась в карлсбадских водах!» – мысленно ругнулся Глеб, не имевший ни малейшего представления о том, кто собственно была его крестная. Но вслух сказал:
– Да, она и до сих пор жалуется на нервы, – и приятно улыбнулся. – К тому же у нее стали побаливать почки…
– О да! – вмешался в разговор Феликс Юсупов. – Почки – бич современного человечества. Вот у меня… – и он принялся подробно описывать свои заболевания, причем делал это так подробно, что Львов решил: либо Юсупов всерьез изучает медицину, либо готовится «косить» от армии.
«И такая дребедень – целый день, целый день… – тоскливо подумал Глеб. – Какого лешомана я им понадобился, хотелось бы знать? Что, для придания военной атмосферы? Бездельники, трутни, чтоб их приподняло и об угол ударило! Блин, вот когда точно уверуешь в правоту санкюлотов. На фонари аристократов!.. Но какой роскошный расстрельный список вырисовывается?!»
Он вяло ел какие-то удивительные деликатесы, вкуса которых не понимал, пил дорогущие вина, чьего аромата и букета совершенно не разбирал, танцевал с девицами, которые ему не нравились, танцы, которых он не знал, и мучился скукой и сожалением о бесцельно потерянном времени.
И как оказалось – совершенно зря. В курительной комнате, куда Глеб ушел отдохнуть от танцев и пустой болтовни, к нему как-то очень естественно подошли князь Георгий и Феликс Юсупов. Князь угостил дальнего родственника папиросами собственной набивки с турецким черным табаком, Феликс раскурил сигару, и на Глеба опять посыпались вопросы о дивизии, о солдатах, о настроениях в войсках вообще. И вдруг:
– А что это, Глеб Константинович, к вам старец Григорий зачастил? – лениво поинтересовался князь Георгий.
Равнодушие, с которым он задал вопрос, было до того наигранным, что Глеб насторожился. А ну-ка, ну-ка…
– Да очаровал он нашего «Андреевского есаула», – ответил он с таким же фальшивым безразличием. – Борис Владимирович – человек неплохой и разумный, но вот верит во все эти божественные откровения. Потому-то Распутин у нас – частый гость.
– А как вы сами к нему относитесь? – быстро спросил Юсупов.
– К кому? – включил дурака Глеб, выигрывая время. – К Анненкову или к Распутину?
– К старцу, разумеется. О том, что вы с Анненковым друзья, не знает разве только глухой и слепой.
– Да, как сказать, – напоказ задумался Львов. – С одной стороны, что-то эдакое в этом кержаке все-таки есть, но с другой – вахлак и шарлатан первостатейный.
– Кержак? – удивился князь Георгий. – А разве он еще и старовер?
– А очень возможно, – задумался Юсупов. – В тех местах каменщиков много, так что очень возможно, mon prince, очень возможно…
Все молча курили, размышляя каждый о своем.
– А как вы оцениваете его влияние на императора? – вопрос после долгой паузы, и две пары внимательных глаз впились в Глеба, точно гарпуны в кита.
– А как можно оценивать влияние малограмотного человека на правителя Великой Империи? – ответил тот вопросом на вопрос, а про себя добавил: «Не было бы счастья, да несчастье помогло… По моей исшрамленной физиономии вы, сиятельства, замучаетесь угадывать, что на самом деле я думаю…»
Князья кивнули и снова замолчали. Но теперь пауза вышла короче.
– Распутин – позор для России! – твердо заявил князь Георгий. – Это уже ни на что не похоже: какой-то шарлатан, шут, осмеливается вмешиваться в управление державой! Державой!! – повторил он, потрясая жиденькой бородкой.
– Похоже… – усмехнулся Глеб и уцапал из шкатулки еще одну папиросу. Очень они ему понравились, – сочинение господина Дюма: «Графиня де Монсоро» и «Сорок пять». Помнится, присутствует там шут Шико, который весьма успешно помогает Генриху Третьему.
– Час от часу не легче, – ощерился Юсупов. – Мы с вами в романе французского писаки, господа…
Лакей подал кофе и ликер «Бенедиктин».
– Сигару, Глеб Константинович?
– Благодарю, но я лучше еще одну папиросу…
Юсупов подвинул канделябр, Глеб прикурил…
– Послушайте, Глеб Константинович, а каково ваше мнение на это? Вы не находите, что Распутина надо бы любым способом удалить от императора и его семьи?
– Пожалуй… – задумчиво протянул Львов-Маркин.
«Это будет весьма забавно: я – в числе убийц Григория Ефимовича. Хорошая идея посетила моих милых родственничков», – размышлял Глеб. Тут ему вспомнилась одна знакомая из прошлого-будущего. Яркая эффектная брюнетка с шикарной грудью, нежным голоском и железным характером. Эта девушка любила повторять: «Я тебе отдамся, а кто кого вы…ет – так это мы еще посмотрим, милый». Очень подходящая к данной ситуации фразочка…
Глеб мечтательно улыбнулся своим мыслям, и эта улыбка, выглядевшая из-за шрамов хищной и жесткой, окончательно убедила князей Львова и Юсупова, что генерал-майор – на их стороне. И Юсупов сразу же перешел к делу…
– Глеб, вы знакомы с Пуришкевичем? Нет? Ну, так я вас обязательно познакомлю: человек замечательный! – Феликс схватил Львова за рукав кителя. – Умнейший, образованнейший, благороднейший человек! И он придерживается такого же мнения: Распутина надо убирать!
– Жаль, что не удалось организовать против него процесс, – вздохнул князь Георгий. – Хлыстовство – серьезное обвинение, и можно было бы рассчитывать… – он не договорил и залпом допил свой ликер.
Глеб отчаянно пытался вспомнить все, что знал и помнил о покушениях на Распутина. Вроде бы стратег-спирит Николай Николаевич тоже в это каким-то боком затесался, а еще – великий князь Дмитрий Павлович…
– Я смею думать, что Николай Николаевич тоже не оставил своих попыток удалить сибиряка прочь из дворца? – произнес он осторожно. – Или я ошибаюсь?
– Нет, не ошибаетесь, – в курительную вошел еще один гость. – Но вот вопрос: почему вам это интересно, генерал-майор?
Глеб внимательно оглядел нового собеседника. Ага, вот и еще одно действующее лицо: великий князь Дмитрий Павлович, собственной персоной.
– Интересный вопрос, – медленно протянул, ощутимо подбираясь, Глеб. – Интересный вопрос от офицера офицеру… – Он смерил великого князя холодным взглядом. – Вы, видимо, полагаете, что для меня понятий «честь правящего дома» и «благо Родины» не существует? Я так должен понять ваши слова?
Дмитрий Павлович вздрогнул. О начальнике штаба Георгиевской дивизии ходили разные слухи, но все они сходились в одном: если вам надоела жизнь – попробуйте оскорбить или рассердить этого человека. Даже задеть его – смертельно опасно, а уж обвинить в бесчестии…
Великий князь уже собирался оправдаться, объяснить свой вопрос, но тут вдруг генерал-майор Львов, с видимым усилием, улыбнулся, от чего стало еще страшнее…
– Я готов кое-что объяснить вам, но только tкte-а-tкte, – и сделал приглашающий жест.
Не без внутренней дрожи шел великий князь за Глебом. А тот внутренне ликовал: надо же как удачно все складывается! Воистину: Григорий Распутин – провидец!..
– Послушайте, великий князь, – начал Львов, когда они оказались одни. – Судьба распорядилась так, что мы с вами оба любим одну и ту же девушку. Вы понимаете, о ком я говорю.
Это был не вопрос, а утверждение, констатация факта, но Дмитрий Павлович все же кивнул.
– Я мог бы соперничать с вами – это нормально, когда два офицера, два фронтовика выясняют отношения из-за женщины. Хотя лично мне вы симпатичны…
– Вы мне – тоже, – поспешил добавить Дмитрий Павлович, чувствуя громадное облегчение. Сегодня его убивать не будут!..
– Но я не могу бороться против семьи, которую науськивает этот, с позволения сказать, «старец». Вы, как человек близкий к императору и его семье, вероятно уже знаете, что Распутин настроил Ольгу против меня и пытается поссорить меня с Анненковым, внушив ей, что она влюблена в моего друга.
– Да, я слышал об их начавшемся романе…
Великий князь ликовал. Еще бы: такой союзник! Единомышленник! Распутину придет скорый и заслуженный конец!
Он приобнял Львова за плечи:
– Послушайте, Глеб… Ведь я могу называть вас по имени? Разумеется, вы тоже можете обращаться ко мне так же. Я… мы искренне рады, что вы – герой войны, оплативший кровью свое положение… что вы – с нами!
– Я – с вами, – подтвердил Глеб, мысленно продолжив: «…еще побеседую, сволочь титулованная…»
На следующее утро Львов доложил о произошедшем на балу, но, к его удивлению, Анненков отнесся к этому почти равнодушно. Он рассеянно выслушал своего друга, кивнул, коротко бросил: «Молодец! Держи руку на пульсе», и тут же занялся другими делами. А их имелось в достатке…
В этот день в дивизии ждали гостя. В Тосно собирался прибыть с визитом вице-адмирал Колчак. В преддверии визита Анненков заметил определенное сходство между ним и новым командующим Черноморским флотом. Тоже относительно молод – всего сорок лет! Тоже пробился к верхам командования исключительно боевыми заслугами. Тоже принял командование крупным соединением в обход старшинства и без опыта командования серьезными силами: минная дивизия – не в счет.
«А вот интересно, – подумал Борис. – Какого черта командование воюющим флотом поручают адмиралу, который ни в военное, ни хотя бы в мирное время не командовал не то, что линкором, а даже серьезным крейсером? Это не говоря уже о командовании соединением тяжёлых кораблей. Ведь как ни крути, а дивизия линкоров в это время – основа основ флота. То, ради чего этот флот и создают. Если угодно – становой хребет военного флота этого времени…»
Он принялся лихорадочно вспоминать все, что когда-либо читал, слышал и знал о Колчаке. Выходило непонятно. Знаток минного дела, ученый-океанограф, полярный исследователь и… все! ВСЕ!!! И вот этого парня почему-то вдруг направляют командовать флотом?! Так не бывает, господа-товарищи!
Ну, можно один раз проскочить вверх по чистой везухе. Далеко за примером ходить не надо: его собственная карьера в этом мире. Или карьера Глеба. Впрочем, и в прошлом-будущем полковник Рябинин видел и слышал про подобные случаи. Недаром же народ говорит: «Счастье – это оказаться в нужное время в нужном месте!» Но чтобы из командира эсминца за год проскакать в командиры минной дивизии – читай всех легких сил Балтфлота, а за следующие десять месяцев – до командующего целым флотом? Э-э-э, нет! Такое может случиться только если фигуранта со страшной силой волокут вверх, причем не в одиночку, а как небезызвестную репку – большой толпой…
Анненков нажал кнопку примитивного селектора – первого аппарата подобного типа, который по его заказу сваяли аж в количестве целых четырех штук для нужд дивизии:
– Глеб? Зайди, ты мне нужен…
Через пять минут в кабинет вошел обиженный и злой Львов.
– Что прикажешь, твое превосходительство? – спросил он хмуро.
Анненков посмотрел на друга и спокойно проговорил:
– Слушай, ты кончай обижаться, как малолетка в детском саду. Если я тебя за что-то полезное не похвалил, так это не потому, что я – черствый сухарь, а потому, что дел выше головы. Пора бы уже привыкнуть, чай, не в первый раз живешь…
Львов органически не умел долго злиться на близких ему людей, и Борис высоко ценил его именно за это качество. Начальник штаба, все еще хмурясь, придвинул стул и сел:
– Ну, что стряслось?
Анненков в двух словах обрисовал Львову картину, и тот глубоко задумался. Настолько глубоко, что, отложив только что прикуренную папиросу в пепельницу, моментально зажег следующую. Да еще и машинально взял со стола недопитый Борисом стакан чая и осушил его одним долгим глотком…
Анненков с интересом и надеждой следил за всеми этими действиями. Память у Львова-Маркина – на зависть, так что…
– Я не помню, у кого я это читал, – медленно произнес Глеб, – но могу сказать одно: Колчак близок к ребяткам, подготовившим Февральскую революцию. Вроде бы общался он с московским городским головой, потом еще с этим… как его?.. Ну, он еще распорядитель думской комиссии по военным делам?.. Лодыженский, точно! Вот, а еще у него в дружках – генерал Алексеев…
– Твою дивизию! – только и сказал Борис. – Успокоил ты меня, Глеб, спасибо… То-то нас в Константинополь стараются запихать. Под такое мудрое руководство…
– Это еще не все, – сообщил Львов, четко проговаривая каждое слово. – Его любовница Тимирёва «интересовалась» политикой, постоянно посещала гостевую трибуну Государственной Думы, плотно общалась с депутатами и в письмах к своему хахалю сообщала о политической обстановке в столице.
– Б…!
– Ну, нет, это ты зря, – покачал головой Львов. – Знаешь, у этой дамочки было одно забавное правило: пока одного любит – с другими ни-ни.
– Да я не про нее, а про ситуацию вообще, – хмыкнул Борис.
– Тогда ты все равно не прав, – вздохнул Глеб. – Ситуация у нас – б… в превосходной степени…
Колчак сидел в автомобиле и, пережидая, пока осядет поднятая колесами пыль, пытался разглядеть: кто торопится к автомобилям от дивизионной караулки? Странно, но что-то никого не видно. Может быть, из-за пыли?..
Но нет. Пыль осела, а у караульного помещения не видно никакого движения. «Любопытно, – подумалось Александру Васильевичу. – Прямо как на корабле: вахтенный у трапа тоже ни к кому не подойдет…» Он легко тронул своего адъютанта за плечо и как можно более небрежно произнес:
– Сходите, Михаил Михайлович, узнайте: что это за такая радушная встреча?
Лейтенант выпрыгнул из авто и поторопился к полосатому шлагбауму, возле которого из обложенного мешками с песком гнезда угрюмо таращился пулемет и угадывались головы расчета.
До адмирала донеслись голоса: рассерженный и злой – Комелова, спокойный и уверенный – кого-то из пулеметчиков. Внезапно пулемет резко качнулся, и его дуло едва не уперлось флотскому лейтенанту в грудь. И Александр Васильевич расслышал четко и ясно:
– Три шага назад, а не то открываю огонь на поражение. Пять секунд, время пошло!
Одновременно с этим над караулкой завыла сирена. И через считанные секунды в голову Колчака уперся ствол, а еще один – в грудь…
– Спокойно выходим, руки держать на виду, – распорядился молодой подпоручик с белым крестиком и двумя солдатскими крестами на груди. – Выходите, ваше превосходительство, не заставляйте меня применять к вам силовые методы убеждения…
Следующие двадцать минут в жизни Колчака были такими… такими… Одним словом, ничего подобного ему не доводилось переживать ни в полярных экспедициях, ни во время войны.
Его совершенно невежливо, хотя и аккуратно, загнали в какое-то помещение, предварительно надев на голову мешок из черного шелка. Загнали вместе с шофером, двумя вестовыми, флаг-офицерами и адъютантом, где, во-первых, всех разоружили, во-вторых, ловко сковали всем руки за спиной, а в-третьих – его посадили в отдельную комнатку без окон, где в глаза ему бил яркий электрический свет, а из темноты кто-то настойчиво бубнил: «Цель попытки проникновения на режимный объект? Способ связи с заказчиками? Рекомендую сотрудничать со следствием: зачтется на суде…» От всего происходящего Колчаку стало казаться, что он сошел с ума…
– Ну, и где эти диверсанты?
Дверь в комнатку распахнулась, и тут же ее всю залило светом. Выяснилось, что он сам сидит за столом, на котором установлена лампа-рефлектор, а перед ним, на хозяйском месте расположился суровый, звероватого вида армейский капитан с Георгием на кипенно-белой гимнастерке, почему-то расшитой гусарским шнуром того же цвета. Колчак повернул голову, чтобы узнать, кто назвал его диверсантом, но тут же ударила команда:
– Не оборачиваться!
– Перестаньте, Николай Николаевич, – произнес не лишенный приятности баритон. – И отпустите его превосходительство вице-адмирала Колчака. Он – не диверсант, во всяком случае – в настоящее время.
С Александра Васильевича сняли наручники, и он наконец смог встать со стула и обернуться. Перед ним стоял генерал-лейтенант Анненков.
– Добрый день, господин вице-адмирал, – поздоровался Анненков без улыбки. – Извиняться не стану: мои люди действовали строго по уставу. Чего не скажешь о вашем спутнике. Кстати, – генерал улыбнулся одними губами. – Где вы отыскали такого феерического дурака? Они живут на воле, или вы знаете место, где их специально разводят?
Колчак оскорбленно поджал губы:
– Лейтенант Комелов не дурак…
– Дурак, дурак, причем выдающийся, – теперь Анненков уже смеялся по-настоящему. – Я даже не могу представить себе уровень развития человека, который пытается глоткой и матом одолеть пулемет. Ну, хотя бы кортиком, а то одним матом…
Вице-адмирал молчал. Обидно, но Анненков прав, и признаваться в этом ужасно не хотелось…
Анненков заметил обиду Колчака и протянул ему руку:
– Не обижайтесь, Александр Васильевич, не стоит. У меня в дивизии – порядки, пожестче флотских. Если бы ваш вахтенный или как его там пропустил бы на корабль неизвестного, пусть и в генеральском мундире, то вы бы что с таким олухом сделали? А если бы этот генерал еще и силой попробовал бы прорваться на борт?
– Да, – усмехнулся Колчак. – Пожалуй, тут вы правы. Но этот допрос?..
– А вот это у нас – стандартная процедура, – ответил Анненков. – Любой, кто пытается силой проникнуть на территорию дивизии – враг и шпион, если не сумеет доказать обратное. Вас, Александр Васильевич, допрашивал один из заместителей начальника секретной части нашей дивизии, капитан Ларионов. Он у нас среди «секретчиков» интеллигентом слывет…
Звероватый капитан молча наклонил голову и щелкнул каблуками. Анненков повернулся к нему:
– Николай Николаевич, проводите нас и дайте указание остальных отпустить.
– Слушаюсь, атаман, – снова кивнул тот и, распахнув дверь, сделал приглашающий жест рукой. – Прошу…
Сперва был обед. Сытный и вкусный, но без изысков. Разве что, рябчики. Нежные, тающие во рту, каких не в каждом столичном ресторане подадут. Колчак приналег на них, не преминув спросить, откуда такое великолепие. И от ответа чуть не подавился хрустящим крылышком…
– Это – с тренировок. У нас, господин адмирал, лучших стрелков обучают просто: дают Монтекристо, семь патронов, и через пять часов должен принести пять рябчиков.
– Однако… – Колчак удивленно покачал головой, – Соединяете пользу и выгоду?
– Скорее объединяю приятное с полезным, – снова одними губами улыбнулся Анненков. – Сами стрелки тоже рябчиков едят…
После обеда, завершившегося, к удивлению Колчака, мороженым, но не с ликером или сладким французским вином, а с обычным крымским мускатом, Анненков пригласил гостя на полигон. Там их уже ждал начальник штаба дивизии генерал-майор Львов. Александр Васильевич снова удивился: генерал был не в повседневной и даже не в полевой форме, а в каком-то жуткого вида снаряжении, стальных кирасе и каске, но не адриановской, а совершенно иной, почти идеально полусферической формы, да еще и с ружьем-пулеметом на груди. Рядом с ним стояли офицеры и солдаты, одетые и вооруженные точно так же.
– Разрешите обратиться, ваше превосходительство, – спросил Анненкова флаг-офицер Тирбах. И, получив разрешение, продолжил: – Что случилось с этим… этим… – Он никак не мог определить, кто перед ним: офицер или нижний чин, но удачно выкрутился: – С этим кавалером?
– Пуля в баллон с огнесмесью попала, – ответил вместо Анненкова Львов. – Во время прорыва германского фронта. Вот и пожгло поручика…
И с этими словами генерал-майор, чье лицо было изборождено глубокими шрамами, положил руку на плечо своему офицеру, с лицом, испятнанным ожогами. Колчак поразился: как это поручику еще глаза не выжгло – вон какое пятно молодой кожи прямо под левым глазом!
– Наши штурмовые саперы, – представил Борис Владимирович. – Любимая игрушка генерала-майора Львова.
– С этой игрушкой немцы особенно играться любят, – хрипло сообщил Львов. – Аж визжат от восторга, когда играть начинают…
– До смерти обожают, – поддержал командира кто-то из строя. – Прям до смерти…
От этих слов Колчак непроизвольно поежился, а его адъютант Комелов невольно вздрогнул. Анненков, заметив реакцию гостей, усмехнулся:
– Это они так шутят. А вообще они у нас тихие, спокойные…
Александр Васильевич оглядел «тихих» штурмовиков и мысленно поблагодарил бога за то, что воюет с этими «спокойными» на одной стороне. Судя по всему, его свиту посетили такие же мысли.
– А что это за странная форма на ваших… э-э-э… бойцах? – Александр Васильевич перевел взгляд со штурмовиков на стоявших поодаль казаков, тоже щеголявших в шнурованных сапогах, разгрузках и с автоматическим оружием на плечах.
– Новое оружие – новые требования, господин адмирал…
Анненков улыбнулся, и Колчак в который раз неприятно поразился привычке генерала-лейтенанта улыбаться одними губами. А тот уже подозвал одного из своих людей:
– Городовиков, ко мне! Тут его превосходительство вице-адмирал интересоваться изволят.
К ним подошел один из казаков – невысокий кривоногий крепыш с явно азиатской внешностью. Анненков оглядел его с ног до головы, застегнул Городовикову ремешок на клапане магазина, произнес негромко и совершенно непонятно: «Десять кругов в личное время», после чего повернулся к Колчаку:
– Оружие генерала Фёдорова способно выпускать больше шести сотен пуль в минуту, – сказал он, указывая на автоматическое ружье, – так что патроны, находящиеся вот в таких коробах, приходится носить в весьма значительном количестве. А остальное… аптечка первой помощи, специальное снаряжение, накидка от дождя и прочее. – Называя каждый новый предмет экипировки, Борис показывал рукой на точки, где находилось то или иное снаряжение. – Таким образом, каждый боец дивизии готов к действиям в условиях быстро меняющейся боевой обстановки.
– Изрядно… но дорого… – Александр Васильевич покачал головой.
– Люди – дороже! – отрезал Анненков. – Особенно мои!
– Это же сколько они патронов изведут?
– А сколько уже извели! Учёба – оно дело такое. Каждый под тысячу патронов расстрелял, а кто и поболе.
– Ну, дай бог, толк с того будет. Но контраст с обычными пехотными частями разителен, ничего не могу сказать. Солдатики у вас все как на подбор, порядок и дисциплина. А уж о подготовке я говорить боюсь… – И тут Колчак, который и вообще-то улыбался очень редко, к изумлению своих спутников, подарил суровому визави застенчивую улыбку гимназистки, – Борис Владимирович, теперь я просто уверен: если с кем-то и можно взять Проливы, так это – с вашей дивизией…
Наступила долгая пауза, после которой камнем упало короткое, холодное «нет». Все замерли…
– Я – против вашей операции, – твердо произнес Анненков. – Эта операция бессмысленна в военном плане и вредна – в политическом. Поэтому я всеми силами буду возражать как против участия моей дивизии в десанте на Босфор, так и против всей операции в целом.
Колчак стоял и ловил открытым ртом воздух, точно вытащенная на берег рыба. Рядом с ним замерли его офицеры. Вот это номер! А ведь ему обещали – положительно обещали! – что лучшая часть русской армии будет передана в его распоряжение…
– Но… как?.. Как же?.. – прокаркал наконец Александр Васильевич разом осевшим голосом. – Это же… Так же… Почему?..
– Потому, – жестко отрезал Анненков. – И вообще: о какой десантной операции может идти речь, если лучший линкор Черноморского флота набит германскими шпионами, точно гостиничный матрас – клопами?
– Что?
Борис Владимирович хладнокровно поведал и о деятельности Виктора Вермана, его шпионской группы в Севастополе и Николаеве, и о преступной небрежности капитана «Императрицы Марии», который даже не выставил охранение, и осмотр приходящих гражданских специалистов, две трети которых носили немецкие фамилии.
– Но как могли жандармы просмотреть целую шпионскую организацию?
– Вот это, господин адмирал, уже ваше дело: узнать, разобраться и выяснить – как? – все так же ровно ответил Анненков. – А пока…
И тут произошло уже и вовсе невероятное событие. Колчак застыл с полуоткрытым ртом, должно быть собирался что-то сказать, его офицеры словно бы изобразили на любительском спектакле немую сцену из бессмертного «Ревизора», а возле Анненкова вдруг совершенно из ниоткуда возник человек в простой, хотя и дорогой одежде, с длинной бородой и умными, колючими глазами…
– Соглашайся, генерал, – произнес Распутин негромко. – Для виду еще поломайся, а потом – задний ход.
– Не хочу, – упрямо наклонил голову Борис.
– Вестимо, что не хочешь, – ухмыльнулся Распутин. – И я не хочу. Да только плетью обуха не перешибешь, сокол ясный. Папашка решил, так что… – и он слегка развел руками.
– Б…!
– Это верно, она самая, – дробно засмеялся Григорий Ефимович. – Ну, так что? Сделаешь?
– Черт с тобой! Можешь успокоить «папашу всенародного»: сделаю, как ему хочется…
– Вот и ладно, вот и хорошо… – Распутин повернулся уходить. – Прикажи там, чтобы мне парочку рябчиков завернули. Больно уж хорошо твои стервецы их жарить навострились.
– Может, пообедать останешься? Я распоряжусь…
– Некогда, мил-друг, некогда… Я вот у тебя еще бутылочку муската прихвачу, не против?
И с этими словами Распутин провел рукой перед глазами адмирала и его свиты, после чего словно растворился в воздухе…
– Борь, а это что сейчас было? – выдохнул Глеб и вытер рукой разом вспотевший лоб. – Это я с ума сошел или весь мир?
Анненков тихо усмехнулся, повернувшись к другу:
– Это – нормальная практика психотерапии и парапсихологии. То, что ты сейчас видел, носит вполне официальное название «вуаль». А по-простому, по-народному – отвод глаз. Но это я тебе потом объясню, а пока пошли кого-нибудь на кухню. Иначе Гриня может нам поваров так зачаровать, – он снова усмехнулся, – что ужина мы с тобой только к завтрашнему обеду дождемся…
