Часть вторая

Вдохновение торопит меня. Смею надеяться, вы дочитали до этого места. Самое важное впереди. Рассказывать о детстве непросто, но без него понять характер Зорро невозможно. Детство — печальное время, полное страхов, внушаемых взрослыми, например ужаса перед сказочными чудовищами или боязни показаться смешным. Для писателей это не слишком благодатная тема: дети, за редкими исключениями, невыносимо скучны. Они мало что могут сами, ими руководят взрослые, внушая собственные представления, как правило ложные. Взросление — это не что иное, как избавление от них. Наш Зорро был не из таких. Он с детства привык принимать решения сам. К счастью, близкие не ограничивали его свободы излишней заботой. К пятнадцати годам Диего не успел приобрести ни тяжких пороков, ни явных добродетелей, кроме разве что обостренного чувства справедливости. Мне трудно судить, порок это или все же добродетель. Назовем это одним из важнейших свойств его натуры. В числе других я бы назвала тщеславие, но об этом пока рано говорить. Юноша приобрел это качество позже, когда понял, что у него становится все больше врагов и все больше женщин проявляют к нему благосклонность. Диего вырос весьма привлекательным мужчиной, по крайней мере на мой вкус, но в год прибытия в Барселону он был щуплым пятнадцатилетним подростком, лопоухим и застенчивым. Ненависть к этим уродливым отросткам, а вовсе не только необходимость скрывать лицо заставила Зорро носить маску. В противном случае, повстречавшись с Зорро, Монкада моментально узнал бы в нем Диего де ла Вегу.

Впрочем, если вы позволите, я предпочла бы вернуться к своему повествованию. Мне предстоит рассказать вам немало интересного, например о своем собственном знакомстве с Диего.

Торговая шхуна «Санта-Лусия» — впрочем, моряки, которым осточертела традиция называть корабли в честь святых, ласково именовали ее «Аделитой» — проделала путь от Лос-Анхелеса до столицы Панамы за неделю. Капитан Хосе Диас много лет ходил вдоль американского побережья Тихого океана, накопил небольшой капитал и теперь мечтал найти жену лет на тридцать моложе и поселиться в родной деревне в Мурсии. Алехандро де ла Вега доверил ему сына не без опаски: поговаривали, что капитан промышлял в свое время контрабандой и сутенерством. Знойная мулатка из Панамы, дарившая чудесные ночи многим кабальеро в Лос-Анхелесе, тоже когда-то прибыла на борту «Санта-Лусии». Тем не менее Алехандро решил, что лучше отправить сына странствовать под присмотром старого знакомого, пусть и не слишком большого праведника, чем совсем одного. Диего и Бернардо должны были быть единственными пассажирами на борту, и алькальд верил, что капитан сумеет о них позаботиться. Команда, состоявшая из дюжины опытных моряков, была поделена на две смены, которые называли бакборт и штирборт. Эти названия ровным счетом ничего не значили, их придумали, чтобы не запутаться. Моряки сменяли друг друга каждые четыре часа. Пока одни работали, другие отдыхали и играли в карты. Когда Диего и Бернардо справились с морской болезнью и привыкли к качке, их захватила суета корабельной жизни. Они подружились с моряками, которые обращались с мальчишками со снисходительным добродушием, и стали помогать им. Большую часть дня капитан проводил в своей каюте с одной метиской, нисколько не волнуясь, что его подопечные рискуют свернуть себе шею, по-обезьяньи скача с мачты на мачту.

Диего летал по корабельным снастям, как настоящий акробат. Не меньшую ловкость он проявил и в карточных играх. Мальчик был на удивление удачлив и к тому же оказался виртуозным мошенником. С самым невинным видом он ловко обставлял опытных игроков и, безусловно, разорил бы их, если бы игра шла на деньги, а не на пуговицы и ракушки. Азартные игры на борту были строго запрещены, из опасения, что, запутавшись в долгах, матросы перебьют друг друга. Бернардо не уставал поражаться новым талантам своего молочного брата.

— В Европе нам голодать не придется, Бернардо. Кого обыграть всегда найдется, только тогда вместо пуговиц будут золотые дублоны. Да не смотри ты на меня так, будто я разбойник. И откуда только берутся такие ханжи… Ведь мы наконец свободны, ну разве не здорово? Падре Мендоса далеко, пугать нас адом некому, — смеялся Диего, привыкший к молчанию Бернардо и говоривший за двоих.

На широте Акапулько матросы заподозрили Диего в шулерстве и угрожали бросить его за борт тайком от капитана, но их остановили киты. Огромные создания дюжинами проплывали мимо, волнуя море тяжкими ударами широких хвостов. Они внезапно всплывали за бортом «Санта-Лусии» так близко, что можно было сосчитать желтоватых моллюсков, прилипших к их спинам. Казалось, темные, испещренные шрамами шкуры китов запечатлели истории их долгой жизни.

Порой один из них подпрыгивал, переворачивался в воздухе и с удивительной грацией падал в воду. Мелкие струи китовых фонтанов то и дело кропили палубу. Присутствие морских чудовищ и близость Акапулько заставили матросов отпустить Диего, снабдив его добрым советом, чтобы он поостерегся, поскольку доля мошенника не менее опасна, чем положение солдата на войне. Бернардо всерьез тревожился за брата, и Диего пришлось пообещать ему, что он не станет зарабатывать на жизнь, разоряя других.

На корабле можно было с утра до вечера совершенствоваться в лазании и всевозможных трюках. Еще в детстве мальчики любили висеть на крыше вниз головой, сколько ни пытались Ана и Рехина отучить их от этого занятия с помощью подзатыльников. На корабле нянек не было, и братья могли целиком посвятить себя любимому занятию, которому еще предстояло сослужить им службу. Они научились кувыркаться, как настоящие акробаты, карабкаться по снастям, словно пауки, сохранять равновесие на высоте в восемьдесят футов, по канату спускаться с верхушки мачты и лазать по тонким тросам между парусами. Матросам было совершенно безразлично, не разобьют ли пассажиры себе голову, сорвавшись на палубу. Зато они охотно преподали мальчишкам основы морского дела. Диего и Бернардо научились вязать узлы, петь, чтобы ободрить себя во время тяжелой работы, вытряхивать из сухарей личинки долгоносика. Теперь мальчики знали, что нельзя свистеть в открытом море, чтобы не накликать бурю, могли спать урывками и даже попробовали рома с порохом, чтобы показать свою храбрость. Испытания они не прошли. Диего чуть не отдал концы от рвоты, а Бернардо проплакал всю ночь, ему мерещилась мать. Помощник капитана, шотландец Мак-Феррин, куда более опытный в морском деле, чем сам Диас, дал им самый важный совет: «Одной рукой держишь руль, другой цепляешься». На судне всегда нужно было крепко держаться за что-нибудь, даже в штиль. Однажды Бернардо позабыл про это правило и свесился за борт посмотреть, нет ли поблизости акул. Они появлялись, когда кок выбрасывал в воду объедки. Бернардо рассеянно смотрел на море, когда внезапный крен судна выбросил его за борт. Бернардо отлично плавал, но позвать на помощь так и не сумел. К счастью, кто-то видел, как он упал, и вовремя поднял тревогу. Вышла большая неприятность. Капитан Хосе Диас считал, что тратить время на спуск шлюпки и поиски пострадавшего не стоит. Ведь за бортом оказался не наследник Алехандро де ла Веги, а всего лишь немой малахольный индеец. «Только идиоты оказываются за бортом», — твердил капитан, отмахиваясь от Мак-Феррина и остальной команды, которая требовала спасти несчастного, ссылаясь на морской кодекс чести. Не дожидаясь окончания спора, Диего бросился на выручку брату. Он зажмурился и не раздумывая прыгнул в море. Медлить было нельзя, поблизости подстерегали акулы, и мальчику казалось, что он уже видит на воде тень от плавника. Удар о поверхность воды оглушил Диего, но Бернардо тут же догнал и поддержал брата над поверхностью. Увидев, что наследник идальго того и гляди пойдет на обед акулам, Хосе Диас распорядился начать спасательную операцию. Шотландец и трое матросов торопливо спустили шлюпку, а вокруг терпящих бедствие уже начинали описывать круги хищники. Диего отчаянно звал на помощь, глотая морскую воду, а Бернардо, по обыкновению спокойный, греб одной рукой, другой поддерживая брата. Мак-Феррин выстрелил в ближайшую акулу, и на воде тут же расползлось пурпурное пятно. Товарки раненой акулы немедленно набросились на нее, чтобы утолить голод, и моряки смогли вытащить мальчиков из воды. Операция завершилась под рукоплескания и добродушные насмешки команды.

На борьбу с акулами и спасение тонущих ушло много времени. Капитан был в ярости от безрассудного поступка Диего и в наказание запретил ему забираться на мачты, но было поздно: судно уже подходило к Панаме. Друзья сердечно простились с командой «Санта-Лусии» и сошли на землю со всем своим багажом и вооружением. А вооружены оба были до зубов, начиная от пистолетов и смертоносного кнута Диего и кончая ножом Бернардо, который годился и для разрезания хлеба, и для куда менее безобидных вещей. Алехандро де ла Вега предупредил мальчиков, чтобы они были начеку. У местных жителей была репутация ловких воров, и потому баулы ни на миг не стоило оставлять без присмотра.

После скромного поселка Лос-Анхелес столица Панамы ослепила братьев своей роскошью. Триста лет назад через нее стали переправлять в Испанию сокровища из Америки. Караваны мулов везли драгоценности через горный перевал, потом их грузили на лодки и сплавляли по реке Чагрес в Карибское море. Тогда панамский порт, наравне с Портобело, был самым большим и важным в Новом Свете, но по мере того, как мелел ручеек золота и драгоценных камней, которые везли в Испанию, его значение уменьшалось. Еще из Тихого океана в Атлантический можно было попасть, обогнув мыс Горн, но такое путешествие занимало слишком много времени. Падре Мендоса говорил, что мыс Горн обозначает границу между миром Божьих тварей и владениями злых духов. Путь через узкий Панамский перешеек занимал всего два дня по суше, так что идея императора Карла I построить канал для выхода в Карибское море была не такой уж безрассудной.

Идиллию портили отвратительные испарения от заболоченной сельвы и мелких речушек, вызывавшие тяжелые болезни. Многие путешественники умирали от желтой лихорадки, холеры и дизентерии. Особо впечатлительные люди, не привыкшие путешествовать в тропиках, могли повредиться рассудком. Эпидемии уносили столько человек, что могильщики не успевали рыть общие могилы, в которые штабелями складывали трупы. В дорогу падре Мендоса дал мальчикам образки святого Христофора, покровителя путешественников. Талисманы надежно хранили их от всевозможных напастей. И слава богу, а то мне нечего было бы вам рассказать. Братья страдали от адской жары и полчищ москитов, но другие беды их миновали. Диего пьянили безграничная свобода и обилие искушений. Только благоразумие Бернардо не позволило ему кончить свои дни в каком-нибудь грязном притоне или получить от развеселой подружки дурную болезнь. Бернардо старался не спускать с брата глаз и повсюду следовал за ним.

Сойдя на берег, молочные братья поужинали в портовой таверне и переночевали на постоялом дворе, где путешественники спали прямо на полу. За двойную плату мальчикам выдали гамаки и грязные москитные сетки — не слишком надежную защиту от крыс и насекомых. На следующий день им предстояло отправиться в Крусес через горный перевал, по широкой дороге, которая в силу небогатой фантазии испанцев тоже звалась Камино Реаль. В горах воздух был разреженный и не такой жаркий, а лежавшая у ног путников местность была настоящим райским садом. Птицы с нарядным оперением и божественно прекрасные бабочки казались нарисованными на изумрудном фоне сельвы. Вопреки своей дурной славе местные жители оказались неплохими людьми и, вместо того чтобы обобрать неопытных путешественников, угостили их рыбой с жареными бананами и пустили переночевать в хижину, которая хоть и кишела разными тварями, по крайней мере спасала от дождя. Юношам велели остерегаться тарантулов и жаб, ядовитая слюна которых вызывала слепоту, и ни в коем случае не есть зеленых орехов, способных начисто сжечь зубную эмаль и желудок.

Река Чагрес то превращалась в настоящее болото, то сияла чистейшей, прозрачной водой. По ней сплавлялись в каноэ и плоскодонках, в каждой по восемь-десять человек с багажом. Диего и Бернардо прождали целый день, пока лодка не наполнилась пассажирами. От невыносимой жары страдали даже змеи, а неугомонные обезьяны перестали оглашать округу громкими воплями. Братья хотели искупаться, но поблизости подстерегали кайманы, сливавшиеся с бурыми болотистыми берегами. Мальчики поспешно выбрались из реки под хохот местных жителей. Пить цвёлую воду они не осмелились и мучились от жажды, пока другие пассажиры, сплошь торговцы и темные личности, не поделились с ними пивом и вином. Мальчики жадно накинулись на питье, и оставшаяся дорога была для них как в тумане. Обоим хорошо запомнились лишь особенности местной навигации. Шестеро человек с длинными шестами размещались с обеих сторон лодки. На корме они опускали концы шестов в реку и поспешно перебирались на нос, изо всех сил толкая лодку, чтобы она двигалась против течения. Из-за жары гребцы ходили нагими. Плавание заняло примерно восемнадцать часов, которые Диего и Бернардо провели под защищавшим от раскаленных лучей навесом, погруженные в пьяные грезы. Когда лодка прибыла к месту назначения, остальные пассажиры со смешками и прибаутками вытолкали мальчишек на берег. Там, в двенадцати лигах пути от устья реки до города Портобело, они потеряли один из двух баулов с большей частью шикарных нарядов, которыми Алехандро де ла Вега снабдил своего сына. Впрочем, это было к лучшему: роскошные по калифорнийским меркам костюмы в Европе давно вышли из моды. Диего рисковал стать посмешищем.

В Портобело, основанном в 1500 году в заливе Дарьей, грузили на корабли сокровища для Испании, через него же проходили прибывшие в Америку европейские товары. Раньше считалось, что это самый удобный и безопасный порт обеих Индий. Его защищали неприступные рифы и мощные крепости, построенные людьми. Испанцы создавали укрепления из поднятых со дна моря кораллов. Гибкие во влажном состоянии, высохнув, они приобретали такую твердость, что не боялись пушечных ядер. Один раз в год, когда из Испании прибывали караваны для перевозки сокровищ, в городе устраивали ярмарку и к его немалому населению прибавлялись многие тысячи приезжих. Диего и Бернардо слышали, что в Королевской сокровищнице золотые слитки складывают штабелями, словно дрова, но в последние годы город значительно обеднел, не только из-за набегов пиратов, но и потому, что спрос на сокровища колоний неуклонно падал. Город чах, зарастал сорняками, разрушался от непогоды и праздности жителей. В порту все же стояло несколько кораблей, и толпа рабов грузила на них драгоценные металлы, хлопок, табак, какао и разгружала тюки с товарами для колоний. Среди этих судов была и «Богородица», на которой Диего и Бернардо предстояло пересечь Атлантику.

Этот корабль, построенный целых пятьдесят лет назад, все еще находился в превосходном состоянии. Это было трехмачтовое судно с полной выкладкой парусов, больше, медленнее и тяжелее «Санта-Лусии» и куда лучше приспособленное для плавания через океан. Нос корабля украшала деревянная сирена. Моряки верили, что статуя обнаженной красотки усмиряла волны и приманивала богатство. Капитан корабля Сантьяго де Леон был поистине необыкновенной личностью. Это был сухощавый низкорослый человек с четким, словно высеченным из камня, обветренным лицом. Он хромал вследствие неудачной операции: доктор не сумел извлечь пулю, и правая нога капитана навсегда осталась парализованной. Время от времени она начинала страшно болеть. Де Леон никогда не жаловался, он только стискивал зубы, принимал лауданум и старался отвлечься, разглядывая коллекцию фантастических карт. На них были нанесены страны и континенты, которые путешественники искали веками, да так и не смогли найти: Эльдорадо, город из чистого золота; Атлантида, затонувший континент, обитатели которого дышали жабрами, словно рыбы; таинственные острова Лукебаралидеаукс в Диком море, населенные огромными существами в форме сосисок, но с острыми зубами и без костей, которые ходили стадами и питались целебным виноградным соком, текущим в ручьях. Капитан копировал карты, нанося на них затерянные острова, придуманные им самим; затем он за огромные деньги продавал их в лондонские антикварные лавки. Де Леон никого не обманывал, он всегда ставил на карты свою подпись и прибавлял условную фразу для посвященных: «Очередное творение „Энциклопедии мечтаний», полная версия».

В пятницу груз был уже на борту, но «Богородица» не спешила поднять якорь, ведь именно в пятницу умер Христос. Начинать плавание в такой день не стоило. В субботу команда наотрез отказалась отплывать по причине сразу двух плохих предзнаменований: сначала на пристани появился человек с огненно-рыжими волосами, потом на палубу упал мертвый пеликан. Под вечер в воскресенье Сантьяго де Леон все же заставил своих людей поднять паруса. Единственными пассажирами были Диего, Бернардо, аудитор, который возвращался из Мехико на родину, и его тридцатилетняя дочь, невзрачная и плаксивая. Сеньорита готова была влюбиться в любого мускулистого матроса, но они избегали ее, словно призрака. Ведь всему миру давно известно, что женщина на корабле, если только она не шлюха, непременно накличет беду. А дочка аудитора точно была добродетельной, поскольку с такой никто не захотел бы согрешить. Они с отцом располагались в крошечной каюте, а Диего и Бернардо ночевали вместе с командой в смрадном трюме, в подвешенных к потолку гамаках. Каюта капитана на корме служила скрипторием, командным пунктом, столовой и салоном для пассажиров. Мебель в ней была самой простой и грубой, роскошью можно было считать само наличие свободного пространства. Несколько недель в открытом море мальчикам не приходилось и мечтать об уединении. Даже естественные надобности приходилось справлять в общее ведро, если была качка, или прямо в море, стоя на доске. Как выходила из положения целомудренная дочь аудитора, оставалось тайной, но никто ни разу не видел, чтобы она выносила ночной горшок. Сначала матросы безудержно веселились по этому поводу, а потом испуганно примолкли: постоянный запор был явным признаком ведьмы. Кроме непрекращающейся качки и невозможности уединиться пассажиры страдали от шума. Скрипело дерево, скрежетало железо, стонали тросы, вода билась о корпус корабля. Диего и Бернардо, привыкшие в Калифорнии к свободе, простору и тишине, с трудом приспосабливались к быту мореплавателей.

Диего полюбил забираться на нос корабля, чтобы любоваться морем, наслаждаться солеными брызгами и наблюдать за дельфинами. Он забирался на плечи сирены, опираясь ногами о ее соски. По достоинству оценив ловкость мальчика, капитан ограничился тем, что велел ему привязываться веревкой за пояс; позднее, увидев, как Диего карабкается на самую верхушку мачты, он не сказал ни слова. Если кому-то суждено умереть молодым, никто не сумеет этому помешать. Работа на корабле продолжалась целые сутки, но самой тяжелой была дневная вахта. Первая вахта начиналась в полдень, с ударами корабельной рынды, когда солнце было в зените. Тогда капитан проводил необходимые измерения, чтобы сориентироваться в пространстве. Кок распределял между людьми пинту лимонада, чтобы предупредить цингу, а его помощник раздавал ром и табак — единственные радости на корабле, на борту которого строго воспрещалось играть на деньги, драться, предаваться плотским утехам и даже богохульствовать. В таинственный час вечерней зари, когда на небе уже мерцали звезды, но еще было видно линию горизонта, капитан брал секстант и делал новые измерения. Диего завороженно следил за действиями де Леона: сам он поначалу видел вокруг лишь стальное море, высокое небо да совершенно одинаковые звезды, но постепенно научился примечать вещи, очевидные для любого моряка. Капитан с особой опаской брался за барометр: перемены давления предвещали ему невыносимые боли в ноге.

В первые дни плавания на корабле были молоко, мясо и овощи, но уже через несколько дней приходилось ограничиваться бобами, рисом, сухими фруктами и неизбежными твердокаменными сухарями, изъеденными долгоносиком. Солонину, подозрительно напоминающую конское седло, приходилось долго отмачивать, прежде чем класть в кастрюлю. Диего решил, что его отец мог бы выгодно продавать на корабли свое знаменитое копченое мясо, но Бернардо объяснил, что нет никакой возможности перевозить его в Портобело в достаточном количестве. За столом капитана, к которому приглашали всех пассажиров, кроме Бернардо, подавали маринованные коровьи языки, оливки, овечий сыр и вино. Де Леон предоставил в распоряжение пассажиров свою шахматную доску, карты и книги, которые заинтересовали только Диего. Среди них он нашел пару сочинений о борьбе колоний за независимость. Раньше Диего восхищался североамериканцами, освободившимися от ига англичан, но он даже вообразить не мог, что есть люди, которые мечтают о независимости испанских колоний.

Сантьяго де Леон оказался на редкость интересным собеседником, так что Диего отчасти пожертвовал акробатическими упражнениями на снастях корабля, чтобы разговаривать с ним и рассматривать его фантастические карты. Одинокий капитан был счастлив поделиться своими познаниями с пытливым молодым умом. Сам он был страстным читателем и всегда возил с собой ящик с книгами, которые обменивал в каждом порту. Капитан несколько раз совершил кругосветное путешествие, повидал земли не менее странные, чем на своих картах, и так часто оказывался на волосок от гибели, что перестал бояться чего бы то ни было. Диего, привыкшего к непогрешимым догмам, глубоко потрясло то, что этот человек, истинная личность эпохи Возрождения, привык сомневаться во всем, что его отец и падре Мендоса принимали на веру. Сам юноша впервые начал задавать вопросы о том, о чем раньше никогда не задумывался. Прежде он тайком обходил слишком суровые правила, не пытаясь усомниться в их целесообразности. С Сантьяго де Леоном он отважился заговорить на такие темы, которых никогда не поднял бы в беседе с отцом. Оказалось, что на мир можно посмотреть с разных сторон. Де Леон говорил, что не только испанцы считают себя избранной нацией, это заблуждение всех без исключения народов; что на войне они бесчинствуют точно так же, как французы или кто угодно еще: грабят, мародерствуют, пытают, насилуют; что мавры и иудеи привыкли считать своего бога единственным истинным и презирать другие религии. Капитан был ярым противником монархии и сторонником независимости колоний. Диего, воспитанному в твердой вере, что королевская власть дана Богом и что священный долг любого испанца — распространять христианство в других землях, эти мысли показались чересчур дерзкими, почти кощунственными. Сантьяго де Леон с жаром защищал провозглашенные французской революцией принципы свободы, равенства и братства и в то же время сокрушался, что французы захватили Испанию. Капитан оказался истинным патриотом: средневековое мракобесие было для него предпочтительней прогресса, насильно насаждаемого захватчиками. Он не одобрял отречения законного короля Испании и воцарения Жозефа Бонапарта, которого испанцы прозвали Пепе Бутылка.

— Тирания всегда отвратительна, мой друг, — заключил капитан. — Наполеон — тиран. В чем смысл революции, если на место одного монарха в результате приходит другой? Государствами должны управлять коллегии просвещенных людей, ответственных перед своими народами.

— Но, капитан, ведь королевская власть от Бога, — слабо спорил Диего, не слишком уверенно повторяя слова своего отца.

— Откуда это известно? Насколько я знаю, молодой де ла Вега, Бог ничего не говорил по этому поводу.

— Так сказано в Священном Писании…

— Ты читал его? — запальчиво прервал его Сантьяго де Леон. — Нигде в Священном Писании не сказано, что Бурбоны должны править в Испании, а Наполеон — во Франции. Кроме того, в нем нет ничего священного, оно было написано людьми, а не Богом.

Разговор происходил ночью, на палубе. Море было спокойным, и вечному скрипу старого корабля вторила чарующая флейта Бернардо, зовущая Ночную Молнию и Ану.

— Ты веришь в Бога? — спросил его де Леон.

— Конечно, капитан!

Сантьяго де Леон указал на темный купол, усыпанный звездами.

— Если Бог есть, он вряд ли назначает королей на каждой звезде, — сказал он.

Диего де ла Вега испуганно вскрикнул. Сомневаться в могуществе Бога было в сто раз хуже, чем в священной сущности монархии. Инквизиция отправляла на костер за куда меньшие грехи, но капитана это, по всей видимости, нисколько не волновало.

Выиграв у матросов бессчетное количество горошин и ракушек, Диего начал пугать их страшными историями, дополняя сюжеты прочитанных книг и образы фантастических карт порождениями собственной фантазии. В его рассказах фигурировали гигантские осьминоги, способные раздавить своими щупальцами такой большой корабль, как «Богородица», хищные саламандры размером с китов и сирены, которые издали казались обольстительными красавицами, а вблизи оказывались чудовищами со змеями вместо языков. Того, кто имел неосторожность приблизиться к сирене, она тут же заключала в объятия, дарила ему нежный поцелуй, и тогда змея проникала в гортань бедолаги и пожирала его изнутри, оставляя один обглоданный скелет.

— Вам ведь приходилось видеть блуждающие огоньки над морем? Вы, должно быть, слышали, что они предвещают появление живых мертвецов. Это души моряков-христиан, потопленных турками. Они умерли без отпущения грехов и теперь не могут отыскать дорогу к чистилищу. Эти несчастные так и томятся на дне, в развалинах своих кораблей, не догадываясь, что давно мертвы. В такие ночи, как эта, призраки с тяжкими стонами поднимаются на поверхность. Повстречав корабль, мертвецы забираются на борт и крадут все, что попадется под руку: якорь, руль, навигационные приборы, снасти и даже мачты. Но не это самое худшее, им, друзья, нужны матросы. Они хватают тех, кто зазевается, и тащат с собой в пучину, где заставляют поднимать со дна моря корабли, на которых они надеются доплыть до христианских земель. Скорее всего, мы их не встретим, но нужно быть бдительными. Увидите темные призрачные фигуры, знайте: это живые мертвецы. Они носят широкие плащи, чтобы спрятать свои скелеты.

К радости Диего, его истории повергали команду в ужас. Он рассказывал их вечером, после ужина, в час, когда люди услаждали себя ромом и табаком: полутьма усиливала эффект, и у самых впечатлительных волосы вставали дыбом. Страшные истории лишь предваряли окончательный удар. Одевшись в черное, натянув перчатки и завернувшись в плащ с толедскими пуговицами, Диего стал на несколько мгновений внезапно появляться в темных углах. Его фигура почти полностью сливалась с ночной тьмой, а лицо юноша закрывал черным платком. Вскоре кое-кто из моряков заявил, что видел по меньшей мере одного живого мертвеца. Среди команды в мгновение ока распространился слух, что дочь аудитора наслала на корабль злые чары. Недаром же у нее был запор. Никто, кроме женщины, не мог привлечь призраков. От переживаний у нервной девицы случился приступ мигрени, и капитану пришлось поделиться с ней лауданумом. Сантьяго де Леон собрал моряков на палубе и пригрозил лишить всю команду выпивки и табака, если слухи не прекратятся. Он объяснил, что блуждающие огни — обычное явление природы, газы — от разложения водорослей, а призрачные фигуры — плод воображения матросов. Ему никто не поверил, но приказу капитана пришлось подчиниться. Восстановив шаткое спокойствие, де Леон потихоньку пригласил Диего в свою каюту и предупредил его, что, если еще какой-нибудь живой мертвец вздумает разгуливать по «Богородице», он незамедлительно получит трепку.

— На этом корабле я назначаю наказания, и у меня нет никаких причин, чтобы не разукрасить вашу спину. Вам понятно, молодой де ла Вега? — спросил он, подчеркивая каждое слово.

Диего все было яснее ясного, но он не ответил, засмотревшись на висевший на шее у капитана медальон из золота и серебра с выгравированными на нем непонятными знаками. Поймав его взгляд, де Леон поспешно спрятал медальон и застегнул камзол. Он сделал это так поспешно, что Диего не посмел спросить о медальоне. Впрочем, капитан уже смягчился:

— Если повезет с ветром и мы не встретим пиратов, плавание продлится еще шесть недель. Так что заскучать ты успеешь. Вместо того чтобы пугать моих людей детскими страшилками, ты мог бы чему-нибудь поучиться. Жизнь коротка, а лишние знания никогда не помешают.

Диего уже прочел все стоящие книги на борту и научился владеть секстантом, но теперь его привлекало совсем другое искусство. Он спустился в душный трюм, где кок готовил воскресный десерт, пудинг из патоки и орехов, который команда предвкушала целую неделю. Это был генуэзец, нанявшийся на испанское торговое судно, чтобы спастись от полагавшейся ему тюрьмы: он зарубил топором свою сожительницу. Генуэзец носил не слишком подходящее имя Галилео Темпеста. Прежде чем стать коком «Богородицы», Темпеста зарабатывал на жизнь, показывая фокусы на ярмарках. У него было выразительное лицо, умные глаза и виртуозно ловкие руки с подвижными, точно щупальца, пальцами. Кок умел прятать монеты так, что человек, стоявший к нему почти вплотную, не понимал, куда они деваются. В свободное время он упражнялся; а если не вертел в пальцах монеты, карты и кинжалы, то пришивал к шляпам, башмакам, подкладкам и манжетам потайные карманы, чтобы прятать разноцветные платки и живых кроликов.

— Меня послал капитан, сеньор Темпеста, чтобы вы научили меня всему, что знаете, — без обиняков заявил Диего.

— Я не много знаю о приготовлении пищи, юноша.

— Меня больше интересуют фокусы.

— Об этом нельзя рассказать, нужно смотреть и учиться, — ответил Галилео Темпеста.

Остаток путешествия он обучал мальчика своим трюкам так же самозабвенно, как капитан предавался беседам с ним: до встречи с Диего никто не проявлял такого внимания к их персонам. Спутся сорок один день Диего мог, помимо всего прочего, проглотить золотой дублон и извлечь его невредимым из своего феноменального уха.

«Богородица» шла из Портобело на север, вдоль береговой линии. На широте Бермуд корабль пересек Атлантику и через несколько недель бросил якорь у Азорских островов, чтобы запастись свежей водой и провизией. На вулканическом архипелаге, принадлежавшем Португалии, останавливались китобои со всего света. Судно причалило к острову Флорес, который встретил его в праздничном убранстве из гортензий и роз. Матросы вдоволь напились вина и наелись местного густого супа, устроили несколько потасовок с американскими и норвежскими китобоями и, чтобы достойно завершить пребывание на острове, приняли участие в традиционном бое быков. Мужское население острова, в основном приезжие моряки, бежали перед быками по прямым городским улицам, громко выкрикивая слова, запрещенные на борту «Богородицы». Хорошенькие женщины в кружевных мантильях и с цветами в волосах наблюдали за ними с безопасного расстояния, пока священник и две монахини готовились перевязывать раненых и причащать умирающих. Диего знал, что любой бык двигается быстрее, чем самый быстроногий человек, но его можно раздразнить: от гнева животное слепнет. За свою жизнь мальчик повидал достаточно быков и совершенно их не боялся. Он даже сумел спасти Галилео Темпесту, которого неизбежно должны были проткнуть рогом. Подбежав, мальчик ударил быка палкой, чтобы тот повернул в другую сторону, а фокусник влетел прямиком в куст гортензии под дружный хохот соперников. Теперь уже Диего уносил ноги, а бык преследовал его по пятам. Многие смельчаки были ранены или контужены, но ни один не погиб. Так случилось впервые за всю историю бегов, и жители островов не знали, доброе это предзнаменование или дурное. Всему свое время. Во всяком случае, Диего приветствовали как героя. В знак благодарности Галилео Темпеста подарил ему марокканский кинжал с секретной пружиной, убиравшей лезвие внутрь рукояти.

Оставалось еще несколько недель пути. Подгоняемое ветром, судно, не задерживаясь, прошло мимо Кадиса и направилось в узкий Гибралтарский пролив, ворота в Средиземное море, которые контролировали англичане, союзники Испании и враги Наполеона. Без остановки проследовав вдоль берега, корабль бросил якорь в Барселоне. Так закончилось путешествие Диего и Бернардо. Древний каталонский порт напоминал лес корабельных снастей. Там были суда со всего света, всех типов и размеров. Учитывая впечатление, которое на мальчиков произвела Панама, легко можно представить, насколько их ошеломила встреча с Барселоной. Величественный профиль города с крепостными стенами, колокольнями и башнями вырисовывался на фоне свинцового неба. С воды Барселона казалась сказочным городом, но, как только угасли солнечные лучи, ее вид изменился. Мальчикам пришлось переночевать на корабле. Наутро Сантьяго де Леон приказал спустить шлюпки, к которым тут же ринулись матросы и сгоравшие от нетерпения пассажиры. В маслянистой воде сновали сотни шлюпок, воздух наполнялся криками множества чаек.

Диего и Бернардо простились с капитаном, Галилео Темпестой и остальной командой. Матросы, которым не терпелось истратить свою выручку на выпивку и женщин, ссорились из-за мест в шлюпках, пока худосочный аудитор поддерживал под руку дочь, едва не потерявшую сознание от смрада. По мере приближения к городу зловоние только усиливалось. Оживленный и красивый порт был в то же время немыслимо грязен, его наводняли нищие, под ногами у которых сновали крысы размером с небольшую собаку. Босые ребятишки шлепали по грязным канавам, из окон верхних этажей с криком «поберегись!» выливали на улицу нечистоты. Прохожим приходилось посторониться. Барселона была одним из самых густонаселенных городов в мире: в ней жили сто пять тысяч человек. Зажатому между морем и горами, окруженному крепкими стенами и охраняемому Цитаделью городу оставалось расти только в высоту. В Домах надстраивали новые этажи, чтобы пустить квартирантов в крошечные душные каморки. По пристани сновали иностранцы в самых немыслимых нарядах, бранившиеся на разных языках, матросы во фригийских колпаках несли на плечах попугаев, согбенные грузчики перетаскивали тяжелые тюки, грубые торговцы предлагали копченое мясо и сосиски, искусанные вшами нищие просили подаяния, ловкие воришки шарили глазами по толпе. Дешевые проститутки обходили улицы в поисках заработка, а дорогие — с высокомерным видом разъезжали в каретах, как настоящие дамы. Французские солдаты ходили стаями, нарочно задевая прохожих стволами мушкетов. У них за спиной горожане показывали непристойные жесты и плевали на мостовую. И все же омытый серебристыми морскими водами город был прекрасен. Диего и Бернардо с трудом держались на ногах: они почти разучились ступать по твердой земле. Поддерживая друг друга, братья старались справиться с дрожью в коленях и сориентироваться в пространстве.

— И что теперь, Бернардо? Мы решили, что сначала наймем экипаж и постараемся отыскать дом дона Томаса де Ромеу. Ты считаешь, что сначала нужно позаботиться о багаже? Что ж, ты прав…

Диего продвигался вперед, говоря сам с собой, а Бернардо следовал за ним на шаг позади, опасаясь, как бы у его рассеянного брата не похитили сумку. Миновали рынок, где над кучами требухи и рыбьих голов роились мухи и дородные торговки продавали дары моря. Тут им повстречался похожий на петуха человек в голубом камзоле с золотыми галунами и треуголке поверх белого парика. Диего решил, что перед ним генерал, никак не меньше. Он поприветствовал незнакомца глубоким поклоном, обмахнув мостовую своей калифорнийской шляпой.

— Сеньор Диего де ла Вега? — нерешительно осведомился незнакомец.

— К вашим услугам, кабальеро, — ответил Диего.

— Я не кабальеро, я Жорди, кучер дона Томаса де Ромеу. Меня послали за вами. Потом я вернусь за вашим багажом, — процедил сквозь зубы его собеседник, решивший, что «мальчишка из колоний» смеется над ним.

Побагровев, словно свекла, Диего нахлобучил шляпу и двинулся за своим проводником. Бернардо давился от смеха. Жорди отвел братьев к потрепанному экипажу, в котором их ожидал мажордом семьи де Ромеу. Экипаж проехал по извилистым, мощенным камнем улочкам и скоро вкатил в квартал городских богачей. Резиденция Томаса де Ромеу представляла собой огромный трехэтажный дом, возвышавшийся над двумя церквями. Мажордом заметил, что колокольный звон больше не докучает жителям дома: французы отрезали у колоколов языки, чтобы наказать священников, сочувствовавших партизанам. Пораженные размером дома, Диего и Бернардо в замешательстве остановились на пороге. Жорди проводил Бернардо в помещение для слуг, а мажордом повел Диего по парадной лестнице. Они миновали анфиладу мрачных, холодных комнат, где на стенах висели потертые гобелены и старое оружие. Наконец юноша оказался в запыленной библиотеке, слабо освещенной несколькими свечами и огнем из камина. Томас де Ромеу принял Диего с распростертыми объятиями, как долгожданного гостя.

— Какая честь для меня, что Алехандро де ла Вега доверил мне своего сына, — объявил он. — С этой минуты, дон Диего, ты член нашей семьи. Мои дочери и я постараемся, чтобы ты был доволен и ни в чем не нуждался.

Это был тучный сангвиник пятидесяти лет от роду, с громовым голосом, густыми бакенбардами и косматыми бровями. Высокомерный вид хозяина дома смягчала радушная улыбка. Дон Томас курил сигару, на столе перед ним стоял бокал хереса. Любезно расспросив Диего о путешествии, семье и делах в Калифорнии, он позвонил к колокольчик, чтобы позвать мажордома, и приказал ему проводить гостя в его комнату.

— Мы ужинаем в десять. Переодеваться не требуется, будут только свои, — сказал де Ромеу.

В этот вечер в громадной столовой, обставленной ветхой мебелью, служившей нескольким поколениям семейства, Диего познакомился с дочерьми Томаса де Ромеу. Едва бросив взгляд на старшую, Хулиану, юноша подумал, что перед ним самая красивая девушка в Европе. Возможно, это было некоторым преувеличением, но Хулиана и слыла первой красавицей Барселоны, совсем как мадам Рекамье в Париже, в его лучшие дни. Ее плавная походка, точеные черты, контраст между темно-каштановыми волосами и молочной кожей и малахитовые глаза производили на мужчин чарующее впечатление. Девушка давно потеряла счет потенциальным женихам и решительно отвергала бесчисленные предложения руки и сердца. Злые языки поговаривали, что Томас де Ромеу планирует существенно упрочить свое положение в обществе, выдав дочь за кого-нибудь вроде наследного принца. Однако они ошибались. Томасу де Ромеу не была свойственна подобная расчетливость. Хулиана была не только красивой, но и добродетельной, образованной, чувствительной. Она прекрасно играла на арфе и посвящала много времени благотворительности. Когда красавица появилась в столовой в легком платье из белого муслина, перехваченном под грудью бархатной зеленой лентой и открывавшем длинную шею и округлые алебастровые руки, в атласных туфельках и с жемчужной диадемой в темных волосах, Диего почувствовал, что у него подгибаются колени и туманится взор. Он наклонился, чтобы поцеловать девушке руку, и, потеряв над собой контроль, обрызгал ее слюной. Ужаснувшись, юноша пробормотал сбивчивые извинения, а прелестная нимфа ответила ему любезной улыбкой, незаметно вытирая тыльную сторону ладони.

Исабель, напротив, была настолько некрасива, что никто не принял бы ее за сестру Хулианы. Девочке сровнялось одиннадцать лет, но выглядела она значительно моложе. Это был нескладный тощий ребенок с кривыми зубами и острыми коленками. Слегка косивший глаз придавал ей рассеянный и обманчиво невинный вид, хотя характер у Исабель был совсем не сахар. Картину дополняли торчащие во все стороны волосы, которые не могла усмирить и дюжина лент, тесноватое желтое платье и грубые сиротские ботинки. Бернардо как-то заметил, что во время первой встречи Исабель показалось ему скелетом с мохнатой гривой, в которой хватило бы волос на целых две головы. Диего, околдованный красотой старшей сестры, почти не глядел на девочку, однако Исабель, нисколько не таясь, изучила его с головы до ног, отметив старомодный костюм, варварский говор, манеры столь архаичные, как и одежда, и, само собой, оттопыренные уши. Она решила, что юный пришелец из Вест-Индии совсем рехнулся, если рассчитывает произвести впечатление на ее сестру. Исабель подумала, что большой город скоро изменит юношу почти до неузнаваемости. Оставалось надеяться, что его обаяние, стройная осанка и янтарные глаза никуда не денутся.

На ужин подали наваристый суп, mar i muntanya, в котором рыба сочеталась с мясом, салаты, сыры, а на десерт каталонские сливки и красное вино из семейных виноградников. Диего ужаснулся, представив, что с таким меню дон Томас едва ли доживет до старости, а его дочки скоро растолстеют, совсем как их отец. Народ в Испании голодал, но на ежедневном рационе знати это никоим образом не сказывалось. После еды все перешли в одну из неуютных гостиных, и Хулиана до поздней ночи услаждала слух присутствующих игрой на арфе под аккомпанемент жалобного, мяукающего клавесина, на котором играла Исабель. Когда для Барселоны было еще слишком рано, а для Диего слишком поздно, появилась дуэнья по имени Нурия и увела с собой девочек. Это была женщина лет сорока, с прямой спиной и приятным лицом, которую портили сурово поджатые губы и чрезмерно строгий наряд. Обычно она носила накрахмаленное черное платье и чепец, завязанный под подбородком шелковым шнурком. О ее появлении заблаговременно возвещали шорох юбок, скрип ботинок и звяканье ключей. Окинув Диего неприветливым взглядом, дуэнья нехотя обозначила реверанс.

— Как быть с этим индейцем, Бернардо кажется? — спросил ее Томас де Ромеу.

— Если можно, сеньор, я хотел бы, чтобы он поселился со мной. Мы с ним как братья, — вмешался Диего.

— Конечно, мой мальчик. Позаботься об этом, Нурия, — велел удивленный де Ромеу.

Как только Хулиана ушла, Диего почувствовал смертельную усталость и потерял интерес к беседе, однако ему еще целый час пришлось выслушивать рассуждения хозяина дома о политике.

— Жозеф Бонапарт — искренний и просвещенный человек, он говорит по-испански и даже бывает на корриде, — сказал де Ромеу.

— Но он узурпировал испанский трон, — возразил Диего.

— Карлос Четвертый оказался не достоин своих предков. Королева порочна, наследник Фердинанд бездарен, ему не доверяют даже его собственные родители. Эта семейка не должна нами править. А французы несут прогресс. Если королю Иосифу Первому позволят править, вместо того чтобы воевать, он выведет страну из мрака. Французская армия непобедима, а наша полностью разбита, не хватает коней, оружия, обуви, солдаты сидят на хлебе и воде…

— Но испанский народ, несмотря ни на что, сопротивляется врагу, — прервал его Диего.

— Партизаны, все как на подбор, либо безумцы, либо бандиты. Их подстрекают фанатики и церковники. Чернь сама не знает, за что дерется, у нее нет убеждений, одна лишь слепая ярость.

— Я много слышал о жестокости французов.

— Эта жестокость обоюдна, мой юный друг. Партизаны убивают не только французов, но и своих соотечественников, которые помогают врагам. Каталонцы хуже всех, они творят невообразимые зверства. Маэстро Франсиско де Гойя смог изобразить этот кошмар на своих рисунках. В Америке о нем слышали?

— Нет, сеньор.

— Когда вы увидите эти рисунки, дон Диего, вы поймете, что в этой войне нет правых и виноватых, обе стороны хороши, — вздохнул де Ромеу и заговорил о другом.

В последующие месяцы Диего де ла Вега понял, насколько запутаны испанские дела и как мало знают о них у него дома. Его отец привык видеть лишь черное и белое, но о происходящем в Европе нельзя было судить столь примитивно. В первом письме домой Диего рассказал о своем путешествии и впечатлениях от Барселоны, описав каталонцев вспыльчивыми, гордыми и трудолюбивыми людьми, ревностно охраняющими собственную честь. Несмотря на славу скупцов, они оказались на редкость великодушными. Правда, платить налоги не любили, в особенности французам. Кроме того, юноша подробно рассказал о семействе де Ромеу, не упомянув о своей беззаветной влюбленности в Хулиану, которую ему приходилось скрывать, чтобы не оскорбить ненароком гостеприимных хозяев. Во втором письме юноша затронул тему политики, хотя предполагал, что, пока письмо дойдет до колоний, положение может в корне измениться.

Сеньор,

я здоров и много учусь, особенно философии и латыни в Гуманитарном колледже. Вы, должно быть, будете рады узнать, что маэстро Мануэль Эскаланте принял меня в свою академию и удостоил своей дружбой — честь, которой я, вне всякого сомнения, недостоин. Возьму на себя смелость сообщить Вам кое-что о положении, в котором мы все оказались. Ваш друг дон Томас де Ромеу стал офранцуженным. Другие либералы тоже выступают за реформы и прогресс, но тем не менее ненавидят французов. Они боятся, что Наполеон поработит Испанию, а дон Томас де Ромеу, напротив, полагает, что французское владычество пойдет всем во благо.

Выполняя Ваше распоряжение, я посетил донью Эулалию де Калъис. Эта дама заверила меня, что знать, Католическая церковь и народ с нетерпением ждут возвращения законного наследника, которого все называют Желанным. На самом деле народ равно ненавидит знать, французов и либералов, не желает никаких перемен и самоотверженно борется с врагом, вооруженный топорами, вилами, ножами, палками и всем, что под руку попадется.

Политика, о которой много говорили и в колледже, и в доме Томаса де Ромеу, не слишком занимала Диего. У юноши была куча дел, а все мысли его занимала Хулиана. Огромный дом семейства де Ромеу всегда оставался темным и холодным, более-менее обжитым был лишь второй этаж. Бернардо часто заставал своего друга висящим на карнизе вниз головой и наблюдавшим сквозь оконное стекло за Хулианой, которая занималась шитьем под присмотром Нурии или учила уроки. В то время девочек из хороших семей было принято отправлять на воспитание в монастырь, но Томас питал жаркую ненависть к церковникам. Он боялся, что за монастырскими стенами его дочки попадут в лапы злобных, суеверных монашек и развратных попов. Томас нанял девочкам учителя, тощего рябого субъекта. Во время уроков он то и дело бросал на Хулиану томные взгляды. К счастью, верная Нурия не спускала с него глаз. Исабель учитель полностью игнорировал, он даже не помнил, как ее зовут.

Для Хулианы Диего оставался забавным младшим братцем. Она звала юношу по имени и, по примеру Исабель, обращалась с ним ласково и сердечно. Много позже, под давлением свалившихся на семью невзгод, Нурия тоже смягчилась к Диего, но в те времена она продолжала звать его «дон Диего», подчеркивая дистанцию между ними. Хулиана даже не подозревала, что разбила сердце Диего, как не догадывалась и о страсти незадачливого учителя. Когда Исабель попыталась открыть сестре глаза на истинные чувства, которые питает к ней Диего, Хулиана удивленно пожала плечами и рассмеялась; к счастью, сам Диего узнал об этом лишь спустя несколько лет.

Вскоре Диего понял, что Томас де Ромеу вовсе не так богат и знатен, как ему показалось сначала. Дом и земли достались ему от покойной супруги, единственной наследницы большого состояния, нажитого на торговле шелком. После смерти тестя Томас стал вести его дела, но, не обладая способностями к коммерции, вскоре растерял большую часть капитала. Вопреки известной репутации каталонцев он с неизменным изяществом тратил деньги, но не умел их зарабытывать. Год от года доходы семейства падали, и оно могло потерять свое общественное положение в самое ближайшее время. Среди многочисленных претендентов на руку Хулианы был и Рафаэль Монкада, знатный и богатый человек. Брак с ним спас бы семью де Ромеу от приближавшейся бедности, но Томас не хотел принуждать дочь принять предложение Монкады. Диего знал, что доходы от гасиенды намного превышают средства, которыми располагал де Ромеу, и спрашивал себя, согласится ли Хулиана отправиться с ним в Новый Свет. Бернардо полагал, что брату следует поторопиться, пока его не опередил более расторопный поклонник. Диего привык к насмешкам индейца и не слишком расстроился, но все же решил поскорее закончить образование. Юноша отдавал учебе все силы, мечтая поскорее стать настоящим идальго. Он освоил мелодичный каталанский язык, добросовестно посещал колледж и брал ежедневные уроки в Академии фехтования для знати и дворянства маэстро Мануэля Эскаланте.

Мануэль Эскаланте совершенно не походил на образ, созданный воображением Диего. Изучив пособие маэстро от корки до корки, юноша представлял себе стройного, как Аполлон, красавца, воплощение благородства и мужества. На деле Эскаланте оказался неприятным коротышкой с постной физиономией, надменно поджатыми губами и щегольскими усиками. Фехтование заменяло ему религию. Среди учеников Эскаланте были сплошь отпрыски самых богатых и знатных семей Барселоны. Диего он принял отчасти по рекомендации Томаса де Ромеу, отчасти из-за того, что юноша с честью выдержал испытание.

— En garde, monsier! — приказал учитель.

Диего встал во вторую позицию: правая нога отставлена назад, левая ступня перпендикулярна правой, колени согнуты, корпус прямой, руки расслаблены.

— Перевод в защиту вперед! Выпад! Перевод в защиту назад! Ногти внутрь! Третья защита! Вытянуть руку! Coupe!

Скоро учитель перестал командовать испытуемым. Противники перешли к атакам, проникающим ударам, уколам и боковым выпадам. Теперь показательный поединок все больше напоминал смертельный танец. Разгоряченный Диего дрался всерьез, закипая гневом. Эскаланте весь взмок впервые за многие годы фехтовальных тренировок. Его тонкие губы тронула надменная улыбка. Маэстро не любил захваливать учеников, но ловкость, сила и точность движений молодого человека не оставили его равнодушным.

— Так, где вы обучались фехтованию, кабальеро? — спросил он, когда противники перешли на кинжалы.

— В Калифорнии, маэстро, меня учил отец.

— В Калифорнии?

— Это на севере Мексики…

— Мне случалось смотреть на карту, — сухо прервал Мануэль Эскаланте.

— Извините, маэстро. Я прочел вашу книгу и несколько лет занимался… — пробормотал Диего.

— Я заметил. По-моему, у вас есть способности. Впрочем, вам предстоит научиться сдерживать гнев и приобрести изящество. Вы деретесь как пират, но это поправимо. Вот вам мой первый урок: хладнокровие. В сражении нельзя давать волю чувствам. Твердость стали ничто без твердости духа. Постарайтесь усвоить это. Мы будем заниматься каждый день, с понедельника до субботы, начало в восемь утра; пропустите одно занятие, можете не приходить вовсе. Всего доброго, кабальеро!

На том они и распрощались. Диего, изо всех сил стараясь не завопить от восторга, вприпрыжку бросился к Бернардо, который ждал его во дворе, присматривая за лошадьми.

— Мы станем лучшими фехтовальщиками в мире, Бернардо. Ну конечно, ведь я научу тебя всему, что сам узнаю. Боюсь, маэстро не согласится принять тебя, он такой надменный. Как только узнает, что ты на четверть индеец, выгонит нас пинками. Но не печалься, я сам буду тебя учить. Маэстро говорит, мне нужно работать над стилем. Как это, хотел бы я знать?

Мануэль Эскаланте тотчас принялся шлифовать стиль Диего, а тот спешил поделиться новыми знаниями с Бернардо. Друзья каждый день тренировались в пустынном зале дома де Ромеу, почти всегда в присутствии Исабель. Нурия, которая растила сиротку с тех пор, как ее мать умерла от родов, ругала девочку за неуемное любопытство и привычку лезть в мужские дела, но снисходительно покрывала все ее проделки. Исабель уломала Диего и Бернардо научить ее владеть кинжалом и ездить верхом, как калифорнийские женщины. Она прочла учебник маэстро Эскаланте и часами упражнялась перед зеркалом, пока Хулиана и Нурия занимались вышиванием. Диего терпел прилипчивую девчонку в надежде, что она походатайствует за него перед Хулианой. До тех пор такой чести еще не удостоился ни один из претендентов на руку красавицы. Что касается Бернардо, то он симпатизировал Исабель и был искренне рад ее присутствию.

Положение Бернардо в семействе де Ромеу оставалось неопределенным. Кроме Томаса и его семьи в доме жили слуги, секретари, приживалы — всего около восьмидесяти человек. Бернардо поселили в одной из трех отведенных для Диего комнат, однако индеец обедал на кухне и старался не показываться без особой надобности в гостиной. Никаких обязанностей у Бернардо не было, и он использовал свободное время, чтобы познакомиться с городом. Оказалось, что у Барселоны десятки лиц. Великолепные особняки знати соседствовали с кишащими крысами, тесными жилищами простолюдинов, в которых быстрее болезней распространялась только злоба; древние кварталы вокруг Кафедрального собора, по узким улочкам которых едва мог пройти осел, сменяли шумные рынки, ремесленные мастерские, турецкие лавки и заполненные веселой толпой набережные. По воскресеньям, выходя из церкви после мессы, Бернардо бродил по улицам, любуясь на танцоров сарданы, которые казались ему воплощением сплоченности, упорства и ловкости каталонцев. Вслед за Диего он выучил каталанский язык, чтобы лучше понимать, что творится вокруг. Испанский и французский были языками политиков и высшего света, латынь считалась языком клира, а простой народ говорил по-каталански. Молчаливый и сдержанный Бернардо быстро снискал уважение челяди. Слуги, считавшие индейца глухим, без всякого стеснения обсуждали при нем свои дела. Томас де Ромеу никогда не интересовался им, он привык не обращать внимания на прислугу. Нурию, никогда прежде не видевшую индейцев, новый жилец чрезвычайно заинтересовал. Сначала она пыталась общаться с ним при помощи жестов и уморительных гримас, но вскоре догадалась, что юноша вовсе не глухой. А узнав, что он крещеный, Нурия прониклась к нему симпатией. Раньше у нее не было такого благодарного слушателя. Уверенная, что Бернардо сумеет сохранить секрет, дуэнья взяла за обыкновение рассказывать ему свои сны — один удивительнее другого — и даже стала приглашать в гостиную на чашку шоколада, за которой Хулиана обычно читала вслух. Девушка охотно распространила на индейца дружелюбие, которое привыкла расточать решительно на всех. Она относилась к Бернардо не как к слуге, а как к молочному брату Диего, но не спешила сблизиться с гостями или разузнать о них побольше. Для Исабель Бернардо вскоре сделался лучшим другом и наперсником. Она выучила язык жестов и научилась понимать чувства, которые индеец пытался выразить с помощью своей флейты, но так и не смогла постичь тайную телепатическую связь, существовавшую между братьями. Впрочем, они с Бернардо очень скоро научились понимать друг друга без слов. С годами их привязанность крепла, и Исабель делила с Диего второе место в душе индейца. Первое неизменно занимала Ночная Молния.

Ранней весной, когда город наполняли запахи цветов и моря, компании студентов прогуливались по улицам, распевая песни, влюбленные проникновенно исполняли серенады, а французские солдаты присматривали за ними, поскольку даже столь невинные развлечения могли скрывать ростки крамолы. Диего выучил несколько песен и худо-бедно научился играть на мандолине, но петь серенады девушке, с которой живешь под одной крышей, было бы по меньшей мере нелепо. Диего попробовал аккомпанировать Хулиане, когда она играла на арфе, но жалкое треньканье его мандолины, почти столь же беспомощное, как мяуканье клавесина Исабель, слишком сильно контрастировало с виртуозной игрой девушки. Молодому человеку пришлось ограничиться фокусами, которым он научился у Галилео Темпесты и которые усовершенствовал путем долгих упражнений. Однажды, когда Диего проглотил марокканский кинжал, Хулиана едва не упала в обморок, а Исабель тут же принялась исследовать нож в поисках потайного механизма, убиравшего лезвие в рукоять. Нурия заявила, что самолично заколет наглеца этим самым турецким кинжалом, если он только попробует еще раз заняться колдовством в присутствии невинных девиц. Прознав, что Диего метис, дуэнья объявила ему настоящую войну. Слыханное ли дело, чтобы ее хозяин дал приют мальчишке с нечистой кровью, а тот вместо благодарности еще и посмел положить глаз на Хулиану. Впрочем, скоро Диего сумел добиться расположения суровой дамы, в основном с помощью скромных подношений: пирожных, образков святых и даже розы, которую он таинственным образом извлек прямо из воздуха. Нурия продолжала ворчать и награждать юношу колкостями, но больше для порядка, и все чаще смеялась, когда он принимался за свои фокусы.

Диего был взбешен, услышав как-то ночью серенаду, которую Рафаэль Монкада исполнял под окнами Хулианы. Юношу особенно рассердило то обстоятельство, что его соперник не только владеет изумительным баритоном, но и с поразительной чистотой поет по-итальянски. Он попытался высмеять певца перед Хулианой, но девушку, судя по всему, тронула ночная серенада. Она не доверяла Монкаде, и все же он был ей интересен. Этот человек, который смотрел на Хулиану так дерзко, что порой она чувствовала себя оскорбленной, в то же время привлекал ее своей уверенностью. У Монкады был холодный взгляд жестокого и расчетливого человека, но он с немыслимой щедростью раздавал милостыню попрошайкам на ступенях собора. Двадцатитрехлетний кабальеро вот уже несколько месяцев ухаживал за девушкой, но она не отвечала на его чувства. Монкада был богат, знатен, учтив и нравился решительно всем, кроме Исабель. Девочка не считала нужным скрывать свое презрение к нему. Монкада был почти идеальной парой, и все же Хулиана в глубине души побаивалась его. А кабальеро между тем продолжал свои ухаживания, проявляя чудеса такта и благоразумия. Молодые люди встречались в церкви, в театре, на музыкальных вечерах и прогулках. Монкада часто присылал своей избраннице подарки, скромные и в высшей степени благопристойные знаки внимания. Однако дон Томас не принимал Монкаду в своем доме, да и тетка Рафаэля, Эулалия де Кальис, не спешила включить семейство де Ромеу в список своих гостей. Она прямо заявила, что не одобряет выбор племянника. «Ее отец — офранцуженный, эта семья — голь перекатная, без роду без племени, им нечего тебе предложить», — отрезала Эулалия. Тем не менее Монкада, видя, как Хулиана расцветает с годами, все больше убеждался в том, что она единственная женщина, которая ему нужна. Он не сомневался, что со временем его непреклонная тетка дрогнет, покоренная несомненными достоинствами девушки. Монкада не собирался отказываться ни от Хулианы, ни от наследства, полагая, что в этом вопросе можно добиться разумного компромисса.

Рафаэль был уже не в том возрасте, когда поют серенады, и все же сумел привлечь внимание красавицы с редким изяществом и изобрательностью. Он предстал перед Хулианой в костюме флорентийского принца, разодетый в шелка и бархат, в подбитом мехом нутрии плаще, в шляпе с пышными перьями и с лютней в руках. Слуги освещали улицу прелестными хрустальными фонарями, а наряженные пажами музыканты наигрывали пленительную мелодию. Картину дополнял чарующий голос Монкады. Диего, прятавшийся за занавеской, готов был провалиться сквозь землю от стыда. Он понимал, что Хулиана невольно сравнивает эту прекрасную музыку с нелепыми звуками, которые он пытался извлечь из своей мандолины. А ведь он еще надеялся поразить своей игрой прекрасную даму! Диего кусал губы и бормотал проклятия, когда появился Бернардо и велел брату следовать за ним. Он повел Диего в комнаты для прислуги, в которых он до сих пор не бывал; оттуда братья сквозь черный ход проникли на улицу. Прижавшись к стене, они незаметно подкрались к певцу, выводившему итальянскую балладу. Бернардо указал на арку за спиной у Монкады, и Диего почувствовал, что его гнев сменяется жестоким торжеством: оказалось, что пел не его соперник, а совсем другой человек, скрывавшийся в тени.

Вскоре серенада кончилась. Пока музыканты рассаживались по экипажам, один из слуг протянул певцу несколько монет. Удостоверившись, что тенор остался один, молодые люди набросились на него. Издав звук, больше всего напоминавший шипение змеи, незнакомец попытался выхватить из-за пояса кривой кинжал, но Диего приставил к его горлу острие шпаги. Его противник легко уклонился, но Бернардо подставил ему подножку и поверг певца на землю. Вновь ощутив у своего горла холодный металл, незнакомец пробормотал какое-то ругательство. При свете фонарей и луны братья смогли как следует рассмотреть свою жертву. Перед ними был цыган, крепкий и жилистый.

— Какого черта вам от меня надо? — в ярости прошипел поверженный молодчик.

— Только твое имя. Заработанные обманом деньги можешь оставить себе, — ответил Диего.

— Зачем тебе мое имя?

— Говори! — потребовал Диего, надавив на шпагу, так что на шее цыгана выступило несколько капелек крови.

— Пелайо, — выговорил тот.

Диего убрал шпагу, и цыган, поспешно поднявшись, словно кошка, растворился в ночной темноте.

— Запомним это имя, Бернардо. Думаю, мы еще столкнемся с этим проходимцем. Я не стану говорить Хулиане, она подумает, что я все сочинил, чтобы унизить соперника. Нужно найти какой-нибудь другой способ разоблачить Монкаду. Тебе ничего не приходит в голову? Если придет, обязательно скажи, — заключил Диего.

В доме Томаса де Ромеу часто бывал поверенный Наполеона в Барселоне шевалье Ролан Дюшам, известный всем как Шевалье. Это был настоящий серый кардинал; говорили, что он куда могущественнее, чем сам король Иосиф I. Наполеон уже не рассматривал брата как наследника на французский престол: наследовать монарху должен был его сын, маленький Орленок, с детских лет носивший титул римского императора. Созданная Шевалье разветвленная шпионская сеть позволяла ему заранее узнавать о замыслах врагов Наполеона. Формально он считался послом, однако даже высшие армейские чины были ему подотчетны. Тем не менее в городе, где французов люто ненавидели, жизнь у Шевалье была не сахар. Каталонская знать избегала Дюшама, несмотря на роскошные приемы, балы и спектакли, которые он устраивал. Чернь презирала его, хотя он старался завоевать доверие простого люда, раздавая беднякам хлеб, и даже разрешил запрещенную после прихода французов корриду. Все боялись прослыть офранцуженными. Богатые каталонцы, вроде Эулалии де Кальис, не принимали Дюшама и не отвечали на его приглашения. Один Томас де Ромеу гордился дружбой с Шевалье. Он любил решительно все французское, от философских идей до предметов роскоши, и преклонялся перед Наполеоном, которого считал новым Александром. Томас догадывался о том, что его друг занимает важный пост в тайной полиции, но отказывался верить, что Дюшам имеет отношение к пыткам и казням в Цитадели. Де Ромеу не мог представить, что столь образованный человек с изысканными манерами способен творить зверства. Они с Шевалье часами беседовали об искусстве, о книгах, о новых открытиях и научном прогрессе; темой для разговоров нередко становились дела в Америке: в то время Венесуэла, Чили и другие колонии провозгласили свою независимость.

Пока двое кабальеро отдавали должное французскому коньяку и кубинским сигарам, дочь Шевалье Аньес Дюшам проводила время с Хулианой. Подруги обменивались французскими романами, тайком от Томаса, не одобрявшего такого чтения. Девушки горько оплакивали страдания влюбленных персонажей и искренне радовались счастливым финалам. Роматническая литература еще не успела войти в моду в Испании, и до знакомства с Аньес Хулиана довольствовалась нравоучительными произведениями признанных авторов, которые выбирал для нее отец. Исабель и Нурия любили слушать, когда подруги читали вслух. Исабель то и дело отпускала колкие замечания, но все равно не пропускала ни слова, а Нурия ревела в три ручья. Она отказывалась верить, что описанные в книгах события лишь плод воображения автора, и принимала все за чистую монету. Нурия так сильно переживала из-за несчастий персонажей, что девушки нередко меняли сюжет, не желая расстраивать ее. Дуэнья читать не умела, но любое печатное слово внушало ей священный трепет. Она тратила свое жалованье на книжки с картинками, повествовавшие о святых мучениках, и заставляла воспитанниц по сто раз перечитывать вслух эти кошмарные истории. Нурия считала всех без исключения мучеников испанцами, пострадавшими от мавров в Гранаде. Она никак не могла взять в толк, что римский Колизей называется так потому, что находится в Риме. Как истинная дочь своей страны, Нурия не сомневалась, что Спаситель умер на кресте за все человечество, но прежде всего за Испанию. Дуэнья ненавидела Наполеона и его приспешников за атеизм и всякий раз после визита Шевалье старалась потихоньку окропить стул, на котором он сидел, святой водой. Безбожие своего хозяина она объясняла потрясением после смерти любимой жены. Нурия не сомневалась, что у дона Томаса на время помутился рассудок; не сомневалась она и в том, что на смертном одре он непременно призовет священника и исповедуется. Так поступали все, а те, кто при жизни стремился прослыть атеистом, тем более.

Аньес была хрупкая, смешливая, жизнерадостная, с нежной кожей, лукавым взглядом и ямочками на щеках и локотках. Романы помогли ей рано повзрослеть, и, когда ее сверстницы еще оставались детьми, она судила о жизни как взрослая женщина. Сопровождая отца на светских приемах, Аньес всегда была одета по последней парижской моде. Она запросто могла прийти на бал во влажной одежде, которая подчеркивала линию ее груди и бедер. Диего сразу заинтересовал молодую француженку. За год он превратился из нескладного подростка в привлекательного юношу; он рос быстро, словно жеребенок, и вскоре догнал самого Томаса де Ромеу, а благодаря изумительной каталонской стряпне Нурии набрал вес, которого ему прежде явно не хватало. Черты лица юноши стали тоньше и резче; к тому же Исабель придумала ему прическу, позволявшую скрыть ненавистные уши. Аньес находила Диего интересным, экзотическим, таинственным; она легко могла вообразить его на американских просторах среди благородных нагих дикарей. Она без устали расспрашивала юношу о Калифорнии, которая представлялась ей сказочным островом, вроде того, на котором родилась Жозефина Бонапарт. Аньес преклонялась перед императрицей, старалась подражать ей в фасонах платьев и даже пользовалась фиалковыми духами — любимым ароматом Жозефины. Когда Аньес было всего десять лет, она была принята при дворе и представлена чете Бонапартов. Пока император пропадал в очередном походе, Жозефина утешалась нежной дружбой шевалье Дюшама. Аньес навсегда запомнила эту женщину, немолодую и некрасивую, но все же способную покорять изящной походкой, утонченными манерами и пленительным ароматом духов. С тех пор прошло более четырех лет. Жозефина уже не была императрицей; Наполеон променял ее на вульгарную австрийку, родившую ему наследника. По мнению Аньес Дюшам, никакими другими достоинствами Мария Луиза не обладала. Родить наследника! Что за банальность. Узнав о том, что отец Диего владеет ранчо размером с небольшую европейскую страну, француженка живо вообразила себя его хозяйкой. Обмахиваясь веером, она томным шепотом пригласила юношу нанести ей визит, чтобы они могли побеседовать вдалеке от любопытных глаз Нурии. «В Париже ни у кого нет дуэний, что за древний, замшелый обычай!» — прибавила она. Чтобы подтвердить приглашение, Аньес протянула юноше надушенный кружевной платок со своей монограммой. Диего не знал, что ей ответить. Он отчаянно флиртовал с мадемуазель Дюшам, стараясь вызвать ревность Хулианы, но красавица неверно истолковала его намерения и предложила помощь в сердечных делах. Исабель и Нурия тотчас принялись безжалостно насмехаться над мнимой влюбленностью Диего. С досады молодой человек хотел было выбросить платок, но Бернардо убедил его, что он еще может пригодиться.

Аньес Дюшам частенько появлялась в доме де Ромеу. Она была моложе Хулианы, но смелее и сообразительнее. В других обстоятельствах француженка ни за что не опустилась бы до дружбы с особой столь низкого происхождения, но в Барселоне у нее не было другой компании. Кроме того, красавица Хулиана неизменно привлекала взгляды мужчин, и лучи ее славы отчасти озаряли и саму Аньес. Чтобы избавиться от надоедливой француженки, Диего решил в корне изменить ее представление о себе. От образа отважного и состоятельного калифорнийского ранчеро пришлось отказаться; юноша стал все чаще намекать на дурные вести из дома, предвещавшие ни много ни мало финансовый крах семейства де ла Вега. В то время он даже представить себе не мог, насколько его фантазии близки к истине. Чтобы окончательно отвратить от себя Аньес, Диего начал подражать манерам учителя танцев. Он отвечал на нежные взгляды француженки жеманными гримасами и стал жаловаться на мигрень, недуг, который Аньес считала исключительно женским. В этой игре в полной мере проявились актерские способности Диего. «Зачем ты взялся изображать недоумка?» — не раз осведомлялась Исабель в своей обычной грубоватой манере. Хулиана, погруженная в волшебный мир любовных романов, не замечала происходивших с Диего перемен. В отличие от Исабель она была на редкость наивна и мало интересовалась тем, что творится вокруг.

Заметив интерес, который Шевалье проявлял к молодому человеку, Томас стал приглашать Диего выпить с ними после ужина. Француз расспрашивал юношу о товарищах по колледжу, о политических взглядах молодежи, о слухах, которые ходили по городу, но Диего, зная репутацию гостя, старался взвешивать каждое слово. Он не желал подвергать опасности своих товарищей. Большинство студентов и преподавателей колледжа, одобряя либеральные реформы Наполеона, не могли примириться с французским владычеством. Из осторожности Диего стал надевать в присутствии Шевалье ту же маску, которой он пугал Аньес: изображать жеманного щеголя с комариными мозгами. Он делал это так искусно, что Шевалье и вправду начал считать его безмозглым щеголем. Француз никак не мог понять, что же нашла его дочь в этом де ла Веге. Даже предполагаемое богатство юноши не извиняло его чудовищных манер. Жесткому и властному усмирителю Каталонии быстро наскучила жеманность Диего. Он перестал расспрашивать мальчишку о городских делах и все чаще позволял в его присутствии высказывания, которые прежде держал бы при себе.

— Вчера, возвращаясь из Хероны, я видел на деревьях растерзанных партизанами людей. То-то стервятники порадовались. Мне этот запах до сих пор мерещится, — пожаловался как-то Шевалье.

— Почему вы решили, что это дело рук партизан, а не французских солдат? — спросил Томас де Ромеу.

— Я знаю, что говорю, друг мой. Каталонские партизаны — самые кровожадные. Через Барселону идет контрабанда оружия, его прячут даже в церквях. Разбойники перекрывают дороги, по которым везут продовольствие, и народ голодает. У него нет ни хлеба, ни овощей.

— Тогда пусть едят сосиски, — улыбнулся Диего, подражая знаменитой фразе Марии Антуанетты, и взял из вазочки миндальную конфету.

— Это не повод для шуток, юноша, — мрачно отозвался Шевалье. — С завтрашнего дня запрещено ходить по улицам с фонарями, потому что с их помощью мятежники подают друг другу знаки, и носить плащи, под которыми можно спрятать оружие. Говорят, мятежники решили заразить оспой проституток, которые развлекают французов!

— Ради бога, шевалье Дюшам! — воскликнул Диего, изображая крайнее смущение.

— Женщины и священники прячут под платьем оружие, дети передают послания от партизан и поджигают пороховые склады. Придется обыскать госпиталь, ведь мушкеты можно спрятать под кроватями рожениц.

Диего немедленно предупредил директора госпиталя о том, что готовится обыск. Болтовня Шевалье часто помогала ему спасать однокашников и учитилей от ареста. И все же, узнав, что хлеб для французских казарм отравлен, он известил Дюшама анонимным письмом. Тридцать солдат были спасены. Диего не знал, отчего поступает именно так; он ненавидел подлость в любых ее проявлениях, зато любил рисковать. Юноше не нравилась ни жестокость партизан, ни методы, которыми действовали французы.

— Знаешь, Бернардо, теперь бесполезно искать правых и виноватых. В наших силах лишь предотвратить еще большее зло. Здесь повсюду сплошной кошмар. На войне нет места благородству, — говорил он брату.

Партизанская война не прекращалась ни на день. Днем крестьяне, пекари, каменщики и торговцы занимались своими делами, а ночью превращались в борцов с оккупантами. Мирные жители помогали партизанам, чем могли: кормили их, прятали, передавали их донесения и хоронили убитых. Сопротивление изматывало не только захватчиков, но и самих испанцев. Партизаны руководствовались лозунгом «Не мушкет, так нож», а французы отвечали им не меньшей жестокостью.

Уроки фехтования были главным делом в жизни Диего. Он неизменно приходил в класс вовремя, зная, что первое опоздание станет и последним. Без четверти восемь юноша уже стучал в двери академии, через пять минут слуга надевал на него снаряжение, а ровно в восемь юноша стоял посреди фехтовального зала со шпагой в руке. По окончании урока он задерживался, чтобы немного побеседовать с Эскаланте. Учитель и ученик говорили об искусстве фехтования, о чести того, кто носит шпагу, о военной доблести Испании, о нелепости запрета дуэлей. В беседах с Диего маэстро, человек необыкновенно гордый и щепетильный в вопросах чести, все чаще обнаруживал другие стороны своего характера. Мануэль Эскаланте родился в семье торговца, но не стал заниматься семейным делом, открыв в себе талант к фехтованию. Шпага навсегда изменила жизнь Эскаланте, сделала его другим человеком. Маэстро чувствовал, что Диего понимает его, просто он еще слишком молод, чтобы выразить свои чувства словами. Под конец жизни у Эскаланте появилась благая цель: направлять юношей на путь истинный, помогать им становиться настоящими кабальеро. Целью фехтовального искусства маэстро считал не приобретение техники и не защиту дворянской чести, а борьбу за справедливость. Он понимал, что новый ученик готов пойти по его стопам и сделаться рыцарем справедливости. Сотни других учеников не годились для этой цели. Только в Диего старый учитель распознал пламя, которое горело в нем самом. Однако, боясь обмануться в своих ожиданиях, он решил подвергнуть юношу испытанию, прежде чем посвятить его в свою тайну. В кратких беседах после занятий учитель старался побольше узнать о своем ученике. Диего охотно рассказывал о своем детстве в Калифорнии, о приключении с медведем, о нападении пиратов, немоте Бернардо и о том, как солдаты сожгли индейскую деревню. У юноши дрожал голос, когда он вспоминал, как повесили несчастного вождя племени, а других индейцев избили кнутами и увели в рабство.

Во время визита к Эулалии де Кальис Диего повстречался с Рафаэлем Монкадой. Юноше приходилось время от времени навещать старую сеньору по поручению родителей. Ее особняк находился на улице святой Эулалии, и вначале Диего даже решил, что улица названа в честь самой хозяйки дома. Прошел целый год, прежде чем он узнал легенду о деве-мученице, которой, по преданию, отрезали груди и долго держали ее в бочке, наполненной битым стеклом, а потом распяли на кресте. Дом вдовы бывшего губернатора Калифорнии был одной из достопримечательностей города, а роскошь его убранства, граничившая с дурным вкусом, вызывала единодушное возмущение сдержанных каталонцев. В Мехико Эулалия успела привыкнуть к неуемным излишествам во всем. Штат прислуги в доме составлял около ста человек. Сеньоре удавалось содержать ее в основном благодаря продаже шоколада. Незадолго до смерти ее супруг основал на Антильских островах торговое предприятие, снабжавшее испанские шоколадные лавки какао, и сумел существенно увеличить состояние семьи. Эулалия не могла похвастаться древним происхождением, но ее деньги сполна компенсировали не слишком благородное происхождение. Пока знать теряла доходы, привилегии и земли, сеньора богатела день ото дня благодаря неиссякающей шоколадной реке. В другие времена настоящие аристократы, происхождение которых подтверждали выданные до 1400 года грамоты, презирали бы Эулалию, но теперь все они переживали не лучшие времена. Деньги давно ценились больше, чем происхождение, а денег у сеньоры было предостаточно. Другие землевладельцы жаловались, что их крестьяне отказываются платить налоги и ренту, а Эулалия наняла для их сбора настоящую банду. Кроме того, большая часть ее доходов была связана с Новым Светом. Вскоре Эулалия стала одной из самых видных персон в городе. Даже в церковь ее сопровождали маленькие собачки и целая свита слуг. В результате получалась целая вереница экипажей. Лакеи Эулалии носили небесно-голубые ливреи и шляпы с перьями. Хозяйка сама придумала им такие наряды, подражая костюмам оперных певцов. С годами она располнела и превратилась из взбалмошной красавицы в пышную матрону, окруженную священниками, приживалами и похожими на длинношерстных крыс собачками породы чихуахуа, не упускавшими случая обмарать занавески. Сеньора позабыла о страстях, сжигавших ее в молодые годы, перестала красить волосы в рыжий цвет и купаться в молоке. Теперь все ее время занимал поиск доказательств своего благородного происхождения, торговля шоколадом, а также стремление непременно попасть в рай после смерти, а при жизни всеми возможными способами способствовать возвращению на трон Испании короля Фердинанда VII. Эулалия люто ненавидела либералов.

Визиты к Эулалии де Кальис были тяжкой обязанностью, но Диего терпеливо выполнял ее из благодарности за все, что эта дама сделала для его матери. Говорить со вдовой было решительно не о чем. Юноша с трудом выдавливал вежливые фразы и никак не мог запомнить предназначение многочисленных вилок за обедом. Эулалия де Кальис презирала Томаса, ведь он был офранцуженным и к тому же отцом девчонки, в которую угораздило влюбиться ее племянника. Конечно, Хулиана была не то чтобы безобразна, но пожилая сеньора хотела для Рафаэля совсем другого будущего. Она планировала женить его на одной из дочерей герцога де Мединасели. Желание отвадить Рафаэля от Хулийны было единственным, что связывало Эулалию и Диего.

Во время четвертого визита в особняк де Кальис, через несколько месяцев после случая с серенадой, Диего получил возможность ближе познакомиться с Рафаэлем Монкадой. Встречаясь в свете, они приветствовали друг друга кивками головы, но никогда не разговаривали. Монкада считал Диего ничтожным молокососом, который представлял для него интерес лишь постольку, поскольку тот жил с Хулианой под одной крышей, а в остальном уделял ему не больше внимания, чем узору на ковре. В тот вечер Диего с удивлением обнаружил, что особняк доньи Эулалии ярко освещен, а в патио выстроились дюжины парадных карет. Раньше его приглашали только на музыкальные вечера. Впрочем, был еще дружеский ужин с глазу на глаз, на котором Эулалия расспрашивала его о Рехине. Диего полагал, что дама стыдится знакомства с метисом, прибывшим из колоний. В Калифорнии сеньора была очень добра к Рехине, несмотря на цвет кожи, но жизнь в Барселоне научила ее презирать индейцев и полукровок. Сеньора полагала, что жара и наличие индейской крови делают креолов предрасположенными к разврату и пьянству. Она хотела получше узнать Диего, прежде чем представить его своим высокопоставленным друзьям. Сеньора боялась попасть впросак: не хватало еще, чтобы мальчишка метис одевался как скотовод и не умел себя вести.

В этот раз Диего препроводили в роскошно убранный зал, где собрался самый цвет каталонской знати под предводительством Эулалии, по обыкновению одетой в черный бархат, в знак траура по Педро Фахесу, и увешанной бриллиантами. Сеньора восседала под балдахином, в кресле, похожем на епископский трон. Обычно вдовы скрывали лица черной вуалью, но Эулалия ее не носила. Глубокое декольте открывало верхнюю часть ее груди, налитой, как дыни в середине лета. Диего с трудом заставил себя отвести взгляд от цветущей плоти. Дама протянула ему жирную руку, которую он поцеловал, как полагалось, поинтересовалась здоровьем родителей и, не дожидаясь ответа, отпустила, неопределенно махнув рукой.

Взрослые гости говорили о политике, а молодежь танцевала под зорким оком матерей. Кое-кто разместился за карточными столами. В то время карты были главным развлечением аристократов наряду с интригами, охотой и любовными приключениями. Знать проигрывала целые состояния, и профессиональные игроки кочевали из дома в дом, обирая богатых бездельников, готовых спускать деньги хоть на светских балах, хоть в игорных домах, которых в Барселоне водилось в избытке. За одним столом Диего увидел Рафаэля Монкаду, игравшего в двадцать один реал с другими кабальеро. Среди них был граф Орлов. Диего сразу узнал его по стройной осанке и голубым глазам, которые сумели растопить не одно женское сердце во время визита графа в Лос-Анхелес. Как ни удивительно, русский тоже узнал юношу, хотя они виделись лишь однажды, когда тот был совсем мальчишкой. «Де ла Вега!» — воскликнул граф Орлов и, поднявшись из-за стола, горячо обнял молодого человека. Рафаэль Монкада поднял от карт удивленный взгляд и в первый раз заметил, что на балу присутствует Диего. Монкада пристально рассматривал юношу, пока русский громогласно повествовал о том, как его друг еще в нежном детстве ловил медведей. Среди гостей не было Алехандро де ла Веги, и никто не стал поправлять графа. Поаплодировав, игроки вернулись к своим картам. Диего остался около стола, чтобы понаблюдать за партией, но не отважился попросить, чтобы его приняли, хотя игроки собрались в основном посредственные. Юноша не располагал достаточной суммой, чтобы сделать ставку. Отец присылал ему совсем немного денег, полагая, что умеренность закаляет характер. Диего понадобилось совсем немного времени, чтобы заметить, что Монкада мошенничает, и понять, что скандал приведет лишь к тому, что донья Эулалия откажет ему от дома. И все же юноша не устоял перед искушением унизить своего соперника. Пристроившись подле Монкады, он стал следить за ним так пристально, что кабальеро вскоре не выдержал.

— Почему вы не идете танцевать с барышнями? — грубо спросил Монкада.

— Меня захватила ваша манера игры, сеньор, у вас есть чему поучиться, — ответил Диего с наглой улыбкой.

Граф Орлов отлично понял, о чем речь, и, смерив противника холодным, как степи далекой родины, взглядом, заметил, что дону Рафаэлю сверхъестественно везет в игре. Рафаэль Монкада промолчал, но теперь остальные игроки внимательно следили за ним. Диего не сдвинулся с места, пока не кончилась партия. Граф Орлов попрощался и, щелкнув каблуками, удалился с небольшим выигрышем, собираясь провести остаток ночи за танцами. Ни одна дама на балу не оставила без внимания его стройную фигуру, сапфировые глаза и ладный мундир.

Стояла холодная и сырая барселонская ночь. Бернардо ожидал Диего в патио, распивая бутылку вина с Жоанетом, одним из лакеев, который присматривал за каретами. Чтобы не замерзнуть, оба то и дело топали ногами по земле. Жоанет, любивший поболтать, встретил наконец человека, который слушал его, не прерывая. Назвавшись слугой Рафаэля Монкады, о чем Бернардо и сам прекрасно знал, каталонец пустился рассказывать длинную историю, детали которой Бернардо педантично фиксировал в памяти. Любое знание, даже самое ничтожное, в один прекрасный день могло пригодиться. Тут во двор вышел злой как черт Монкада и велел подавать карету.

— Я запретил тебе болтать со слугами! — бросил он Жоанету.

— Это индеец из Америки, сеньор, слуга дона Диего де ла Веги!

Охваченный злобой, Монкада поднял трость и обрушил ее на спину Бернардо, скорее удивленного, чем испуганного или разгневанного. Рухнувший на землю индеец услышал, что Рафаэль велел Жоанету найти Пелайо. В этот момент во дворе появился Диего. Опередив лакея, он придержал дверцу кареты и остановил Монкаду.

— Что вам угодно? — спросил тот в замешательстве.

— Вы ударили Бернардо! — воскликнул Диего, белый от ярости.

— Кого? А, вы об этом индейце. Он проявил непочтительность, повысил на меня голос.

— Бернардо не мог повысить голос ни на вас, ни на черта из преисподней, он немой. Вам придется извиниться, кабальеро, — потребовал Диего.

— Да вы с ума сошли! — воскликнул Монкада, не веря своим ушам.

— Ударив Бернардо, вы оскорбили меня. Извиняйтесь, или я пришлю секундантов, — ответил Диего.

Рафаэль Монкада громко расхохотался. Креольский мальчишка без роду без племени собирается вызвать его на дуэль! Он резко захлопнул дверцу кареты и приказал кучеру трогать. Бернардо схватил Диего за руку, взглядом умоляя его успокоиться, но юноша дрожал от гнева. Высвободив руку, он вскочил в седло и галопом поскакал к дому Мануэля Эскаланте.

Несмотря на ранний час, Диего стучал в дверь Мануэля Эскаланте своей тростью, пока ему не открыл старый слуга, тот подавал кофе после занятий. Он проводил юношу на второй этаж, где ему пришлось подождать с полчаса, пока не появился маэстро. Эскаланте уже видел десятый сон, но собрался очень быстро и предстал перед гостем в элегантной домашней куртке и с напомаженными усами. Запинаясь, Диего рассказал учителю о происшедшем и попросил стать его секундантом. У них были сутки, чтобы выполнить все формальности, не привлекая внимания властей. Только аристократы могли без опаски биться на дуэлях: знати сходили с рук и более серьезные преступления.

— Дуэли придумали, чтобы благородные люди могли защитить свою честь. У поединков такого рода есть свои правила, очень жесткие. Кабальеро не может драться из-за слуги, — сказал Мануэль.

— Бернардо мне брат, а не слуга, маэстро. Но пусть даже он был бы слугой, Монкада не должен обижать ни в чем не повинных людей, это несправедливо.

— Несправедливо? А вы верите в справедливость, сеньор де ла Вега?

— Я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы она восторжествовала, — ответил Диего.

Процедура дуэли оказалась сложнее, чем представлял себе юноша. Сначала Мануэль Эскаланте заставил его составить письменный вызов, который лично отнес в дом обидчика. Теперь маэстро предстояло иметь дело с секундантами Монкады, обязанности которых состояли в том, чтобы любой ценой избежать поединка. Ни один из противников не пожелал отступить. Кроме секундантов с обеих сторон требовалось присутствие врача и двух беспристрастных свидетелей, знакомых с правилами дуэли. Маэстро взялся найти их сам.

— Сколько вам лет, дон Диего? — спросил он.

— Почти семнадцать.

— Тогда вы еще не можете драться.

— Право, маэстро, ну что за мелочи. Что нам месяц или два? На кон поставлена моя честь, а у чести нет возраста.

— Пусть так, но придется поставить в известность Томаса де Ромеу. Иначе вы обманете доверие человека, который оказал вам гостеприимство, и нанесете ему тяжкое оскорбление.

В результате Томас де Ромеу стал вторым секундантом Диего. Он приложил немало усилий, чтобы отговорить юношу, в страхе думая, что скажет Алехандро де ла Веге, если его сын погибнет. Впрочем, особенно тревожиться за Диего не приходилось. Томас побывал на двух занятиях в академии и видел юношу в деле. Однако вскоре произошла катастрофа: секунданты Монкады сообщили, что он вывихнул себе щиколотку и не может драться на шпагах. В качестве оружия Рафаэль выбрал пистолеты.

Встреча была назначена в лесу Монтжуик в пять утра, когда кончался комендантский час и было достаточно светло, чтобы проехать по городу. По земле стелился туман, и сквозь листву проникали слабые лучи восходящего солнца. Среди безмятежного спокойствия природы предстоящий поединок казался чем-то противоестественным, но об этом никто не думал, даже Бернардо. Индеец, как и положено слуге, старался держаться поодаль, не принимая участия в приготовлениях. Как требовал обычай, противники поприветствовали друг друга, затем свидетели осмотрели их, чтобы удостовериться, что они не используют дополнительной защиты. Соперники бросили жребий, чтобы узнать, кто встанет лицом к солнцу. Диего проиграл, но решил, что его зоркие глаза вполне компенсируют это неудобство. Будучи оскорбленной стороной, юноша мог выбирать пистолеты. Он взял те, что Эулалия де Кальис прислала в подарок его отцу много лет назад. Ради такого случая он сам почистил и смазал пистолеты. Выходило забавно: в первый раз ему предстояло использовать это оружие против племянника Эулалии. Свидетели и секунданты осмотрели пистолеты и зарядили их. Решили не драться до первой крови: оба противника пользовались правом стрелять по очереди, даже ранив друг друга, пока врач не велит им остановиться. Монкада выбирал пистолет первым, потом бросили жребий, кому стрелять первым — опять выиграл Монкада, — и отмерили расстояние в пятнадцать шагов, которое должно было разделять соперников.

Наконец Рафаэль Монкада и Диего де ла Вега встретились лицом к лицу. Ни один из них не был трусом, но оба были бледны и взмокли от пота. Диего заставлял драться гнев, а Монкаду гордыня; так или иначе, отступать было поздно. Противники поставили на кон свою жизнь, не вполне понимая, во имя чего. Бернардо утверждал, что все дело не в ударах тростью, а в Хулиане. Диего с возмущением отвергал это, но в глубине души был вынужден согласиться с братом. Неподалеку ожидал закрытый экипаж, готовый подобрать раненого или убитого. Диего не думал ни о своих родителях, ни о Хулиане. Когда он занимал позицию, перед глазами его возник необыкновенно яркий образ Белой Совы, такой четкий, словно она и вправду стояла рядом с Бернардо. Таинственная женщина застыла в такой же позе, в какой она стояла на берегу, провожая внука, ее плечи покрывал все тот же кроличий плащ. Внезапно Белая Сова горделиво подняла свой шаманский посох и потрясла им в воздухе. Тогда Диего почувствовал себя неуязвимым, его страх прошел, и он смог взглянуть в лицо Монкаде.

Распорядитель хлопнул в ладони, чтобы противники приготовились. Диего глубоко вздохнул. Монкада неторопливо поднял пистолет. Распорядитель хлопнул в ладони два раза. Диего улыбнулся Бернардо и своей бабке и застыл, ожидая выстрела. Раздалось три хлопка, Диего увидел вспышку, услышал хлопок и почувствовал жгучую боль в левой руке.

Диего пошатнулся и с трудом устоял на ногах. По рукаву его сорочки расплывалось алое пятно. Туманным утром все предметы казались нарисованными акварелью, а контуры деревьев и людей тонули в дымке, пятно крови казалось необыкновенно ярким. Распорядитель сказал Диего, что у него есть всего одна минута, чтобы ответить на выстрел противника. Юноша кивнул головой и снова занял позицию. Его левая рука висела неподвижно. Бледный, дрожащий Монкада повернулся боком и закрыл глаза. Распорядитель хлопнул в ладони, и Диего поднял оружие. На расстоянии в пятнадцать шагов Рафаэль Монкада услышал выстрел и решил, что соперник попал в него. Он упал на колени и не сразу понял, что на самом деле остался невредим: Диего выстрелил в землю. Монкаду вывернуло, он трясся, как в лихорадке. Смущенные секунданты помогли Рафаэлю подняться, вполголоса уговаривая его держать себя в руках.

В это время Бернардо и Мануэль Эскаланте помогали врачу разорвать рубаху Диего, который продолжал стоять на ногах и казался совершенно спокойным. Пуля оцарапала руку, не задев кость и не слишком повредив мышцы. Врач перевязал рану платком, чтобы остановить кровь. Зашить руку можно было в более подходящих условиях. Согласно этикету, дуэлянты подали друг другу руки. Их честь была спасена, обиды отомщены.

— Слава богу, что ваша рана неопасна, кабальеро, — сказал Рафаэль Монкада, уже вполне овладевший собой. — Я приношу извинения за то, что ударил вашего слугу.

— Я принимаю их, сеньор, но должен напомнить, что Бернардо — мой брат, — ответил Диего.

Бернардо помог ему дойти до экипажа. Позднее Томас де Ромеу спросил юношу, зачем тот вызвал Монкаду, если не собирался стрелять в него. Диего ответил, что ни за что не захотел бы омрачить свою совесть убийством.

Томас и Диего решили ничего не говорить девушкам, чтобы не подвергать их чувствительность серьезному испытанию; впрочем, ни одна из них не поверила, что юноша поранился, упав с лошади. Исабель приставала к Бернардо, пока он не рассказал ей, что произошло. «Я никогда не разделяла мужских представлений о чести. Ну разве не глупо рисковать жизнью из-за пустяка!» — заявила девочка, однако косящий взгляд выдавал ее волнение. С этого момента Хулиана, Исабель и Нурия оспаривали право отнести Диего обед. Врач рекомендовал раненому провести несколько дней в постели, чтобы избежать осложнений. Эти четыре дня были самыми счастливыми в жизни юноши; он с радостью сражался бы на дуэли каждую неделю, чтобы добиться внимания Хулианы. Стоило девушке войти, и его комната наполнялась волшебным светом. Он ожидал ее, откинувшись в кресле, с томиком сонетов на коленях, и притворялся, что читает, а на самом деле считал минуты до ее прихода. Юноша делал вид, что страдает от невыносимой боли, чтобы Хулиана кормила его с ложки, протирала ему виски одеколоном, вечера напролет играла ему на арфе, читала вслух и развлекала несложными карточными играми.

Забота о Диего отвлекла Бернардо, и он совсем позабыл, как Монкада послал за Пелайо. Индеец вспомнил об этом спустя несколько дней, когда услышал от слуг, что на графа Орлова напали в ту самую ночь, когда он возвращался с вечеринки у Эулалии де Кальис. Русский аристократ допоздна задержался в гостях и лишь под утро сел в экипаж, чтобы вернуться в особняк, который арендовал на время краткого пребывания в городе. В узком переулке карету атаковали несколько бандитов, вооруженных мушкетами. Ловко управившись с четырьмя лакеями, они оглушили графа жестоким ударом и отняли у него бумажник, драгоценности и шиншилловый плащ. Нападение приписали партизанам, хотя до сих пор они не совершали ничего подобного. Все сходились на том, что в Барселоне не стало никакого порядка. «И зачем только придумали комендантский час, — рассуждали слуги, — если порядочным людям уже нельзя по улице пройти? Французы совсем за порядком не следят». Бернардо рассказал Диего, что у графа украли золото, которое он честно выиграл у Монкады.

— Ты точно слышал, как Монкада зовет Пелайо? Кажется, я знаю, что ты подумал. Ты думаешь, что Монкада замешан в нападении на графа. Довольно серьезное обвинение, не так ли? У нас мало доказательств, но я согласен, это вряд ли совпадение. Как бы то ни было, Монкада все равно мошенник. Я не могу допустить, чтобы он женился на Хулиане, но не знаю, как ему помешать, — проговорил Диего.

В марте 1812 года в Кадисе приняли либеральную конституцию. Она повторяла французскую революционную конституцию почти дословно, за тем исключением, что католицизм объявлялся официальной религией, а остальные запрещались. Томас де Ромеу с усмешкой заметил, что едва ли стоило отчаянно сопротивляться Наполеону, чтобы потом во всем с ним согласиться. И добавлял, что благие начинания, скорее всего, так и останутся на бумаге, поскольку Испания фатально отстает от Европы и войдет в девятнадцатый век лет через пятьдесят, не раньше.

Пока Диего слушал лекции в колледже, обучался фехтованию и пытался с помощью фокусов вернуть расположение Хулианы, которая вновь стала относиться к юноше с дружелюбным равнодушием, как только он выздоровел, Бернардо рыскал по городским улицам в тяжелых ботинках падре Мендосы, к которым так и не смог привыкнуть. Индеец никогда не расставался с заветным кожаным мешочком, и черная прядь Ночной Молнии настолько пропиталась его запахом и теплом, что почти слилась с его существом. За годы немоты у Бернардо чрезвычайно обострились зрение и слух. Юноша привык к одиночеству и нисколько не страдал в незнакомом городе среди чужих людей. Толпа не пугала индейца, ведь самым надежным убежищем для него была его собственная душа. Тоскуя о калифорнийских просторах, Бернардо все же сумел полюбить древний город с узкими улочками, каменными домами и суровыми церквями, напоминавшими о падре Мендосе. Больше всего ему нравилось в порту, на берегу моря, куда дельфины иногда приносили весточки с далекой родины. Бернардо бесцельно бродил по городу, смешавшись с толпой, чтобы постичь дух Барселоны и Испании. В один прекрасный день он повстречал Пелайо.

У дверей какой-то таверны прелестная замарашка цыганка на ломаном испанском предлагала прохожим погадать по руке. Минуту назад она уверяла моряка, что в дальних странах его ждет бесценное сокровище, хотя отлично разглядела на ладони несчастного крест, предвестие близкой смерти. Отойдя на несколько шагов, морячок обнаружил пропажу кошелька и решил, что гадалка обокрала его. Он вприпрыжку вернулся к таверне и, серый от гнева, истекая слюной, словно бешеный пес, схватил цыганку за волосы и стал трясти ее. Завсегдатаи таверны, высыпавшие на шум, стали подначивать его злобными выкриками. Ничто не сплачивало добропорядочных горожан сильнее ненависти к цыганам, а в лихие военные годы достаточно было ничтожной искры, чтобы вспыхнуло пламя вражды. Цыган обвиняли во всех смертных грехах, говорили даже, что они похищают испанских детей, чтобы продать их в Египет. В прежние времена казни еретиков, колдунов и цыган превращались в веселые празднества. Матрос уже собирался броситься на женщину с ножом, но от толчка Бернардо рухнул на землю, да так и остался валяться в пыли, пока не протрезвел. Бернардо не мешкая схватил цыганку за руку, и они бросились бежать, теряясь в лабиринте улиц. Лишь в квартале Барселонета беглецы убедились, что разъяренная толпа перестала их преследовать. Бернардо хотел было распрощаться с цыганкой, но та настояла, чтобы юноша проводил ее. В проулке стояла кибитка, разрисованная причудливыми узорами и знаками зодиака; к ней был привязан здоровенный угрюмый першерон. Изнутри это удивительное средство передвижения, похожее то ли на пещеру, то ли на юрту кочевников, было сплошь обклеено дешевыми образками, на полу валялся ворох пестрых юбок и цветистых платков. Пахло духами и несвежим телом. Всю обстановку составляли жалкий тюфяк и потертые бархатные подушечки. Цыганка жестом предложила Бернардо сесть, сама уселась напротив, поджав ноги, и принялась внимательно, без тени улыбки рассматривать индейца. Потом гадалка достала склянку с какой-то жидкостью, отхлебнула и протянула ему, все еще тяжело дышавшему после отчаянной гонки по улицам. У женщины была смуглая кожа, сильное тело, взгляд дикарки и крашенные хной волосы. Цыганка была одета в пышные юбки с воланами, поношенную блузу, короткий жилет со шнуровкой и шаль с бахромой. Она ходила босиком, а голову повязывала платком, как все замужние женщины и вдовы ее племени. На запястьях гадалки позвякивали браслеты, на лодыжках болталось несколько серебряных колокольчиков, а платок украшали золотые монетки.

Чужакам-гадже она привыкла представляться Амалией. При рождении ее назвали по-другому, но настоящего имени девочки не знал никто, кроме ее матери; его никогда не произносили, чтобы не привлекать злых духов. У цыганки было и третье имя, которым ее звали в таборе. Ее мужа Рамона убила разъяренная толпа на рынке в Лериде, когда он воровал кур. Они повстречались еще в детстве. Семьи молодых людей сговорились поженить их, когда Амалии было всего одиннадцать лет. Свекор заплатил за девушку большой выкуп, потому что она отличалась крепким здоровьем и сильным характером, была отличной хозяйкой и, кроме того, слыла настоящей драбарди — гадалкой и знахаркой, способной лечить колдовством и целебными травами. В одиннадцать лет Амалия напоминала худосочного котенка, но цыгане не слишком высоко ценили женскую красоту. Худая, как скелет, девчонка вскоре превратилась в привлекательную женщину, однако ее мужа ждало горькое разочарование: она так и не смогла родить. Цыгане считали детей благословением небес, муж имел право прогнать бесплодную жену, но Рамон слишком сильно любил свою Амалию. Женщина так и не оправилась от смерти мужа. Она не смела призывать любимого из царства мертвых, не могла даже произносить его имя, только молча плакала по ночам.

Ее племя веками скиталось по миру, гонимое и презираемое всеми. Предки цыган тысячу лет назад покинули Индию и обошли всю Азию и Европу, прежде чем обосноваться в Испании. Здесь их встретили так же враждебно, но местный климат благоприятствовал кочевой жизни. Многие цыгане осели на юге, но несколько таборов продолжали скитаться по всей стране. К одному из них принадлежала Амалия. Этот народ повидал столько горя, что привык бояться всего на свете и никому не доверять, потому женщину так тронуло внезапное заступничество Бернардо. С гадже можно было только торговать. Любая другая форма общения с чужаками могла навлечь на табор неисчислимые беды. Цыгане старались селиться на окраинах, избегали инородцев и горой стояли друг за друга. Однако этот юноша совсем не походил на гадже. Скорее, он тоже был цыганом из какого-то далекого и незнакомого племени.

Внезапно в кибитку вошел Пелайо, который приходился Амалии братом. Пелайо не узнал индейца. В ту ночь, когда Монкада нанял цыгана исполнять итальянскую серенаду, тот смотрел только на Диего, угрожавшего пронзить ему горло. Амалия заговорила с братом на романи, гортанном наречии, которое произошло от санскрита. Она рассказала о том, что произошло, и попросила прощения за то, что нарушила запрет иметь дело с гадже. За этот тяжкий проступок ее могли объявить маримё, то есть нечистой, и изгнать из табора. Однако с тех пор, как началась война, на многое приходилось закрывать глаза. В последнее время на табор свалилось немало бед, многие семьи распались. Вместо того чтобы ругать сестру, Пелайо сердечно поблагодарил Бернардо. Доброта индейца удивила и тронула его, прежде чужаки никогда не приходили на помощь цыганам. Брат и сестра поняли, что Бернардо немой, однако они отлично видели, что их новый знакомый вовсе не глухой и не слабоумный. Их табор зарабатывал себе на жизнь чем придется, но больше всего занимались лошадьми, продавали их и лечили. В своих маленьких кузницах они обрабатывали железо и благородные металлы. Цыгане кузнецы могли выковать что угодно, от оружия до украшений. Война принесла табору не только бедствия: увлеченные борьбой с французами, испанцы на время забыли о кочевом народе. По праздникам и воскресеньям табор возводил на площади круглый шатер и устраивал цирковые представления. Вскоре Бернардо познакомился со всей труппой, в которой выделялся силач Родольфо, гигант, с головы до ног покрытый татуировками, который набрасывал себе на шею огромного питона и поднимал коня. Шестидесятилетний Родольфо был самым старшим из цыган и пользовался непререкаемым авторитетом. Самый удивительный номер исполняла девочка по имени Петрина. Девятилетняя крошка умела складываться, словно платок, и целиком помещалась в кувшине для оливкового масла. Пелайо исполнял акробатические трюки и скакал верхом, другие цыгане с завязанными глазами метали кинжалы. Амалия продавала лотерейные билеты, составляла гороскопы и предсказывала судьбу с помощью стеклянного шара. Предсказания получались такими точными, что сама гадалка немного побаивалась их. Ясновидение сродни проклятию. Если ты видишь будущее, но не можешь его изменить, не лучше ли оставаться в неведении?

Узнав о дружбе Бернардо с цыганами, Диего потребовал, чтобы брат отвел его в табор. Молодой человек все еще надеялся найти доказательства, чтобы разоблачить Монкаду. Он не предполагал, что станет кочевому народу настоящим другом. Большая часть испанских рома давно вела оседлую жизнь. Цыгане старались селиться за пределами городов и селений. Понемногу местные привыкали к ним и переставали преследовать, но никогда не признавали своими. Каталонские рома продолжали кочевать. Табор Амалии и Пелайо одним из первых провел на одном месте целых три года. Диего сразу понял, что спрашивать о Монкаде не стоит. Его новые знакомые были недоверчивы и надежно хранили свои секреты. Когда рана Диего на руке полностью зажила и Пелайо простил ему ночное нападение, Диего упросил цыган разрешить им с Бернардо принять участие в представлении. Братья показали, на что способны. Получилось не слишком впечатляюще, поскольку рука Диего еще побаливала, однако цыганам их акробатические трюки понравились. Вместе они смастерили сложную конструкцию из мачт, канатов и парусов, чем-то напоминавшую такелаж «Богородицы». Молодые люди выходили на арену в длинных плащах, которые тут же сбрасывали эффектным жестом, оставаясь в черных костюмах. Они выделывали под куполом умопомрачительные трюки без страховки, совсем как над морем, на корабельных мачтах. Диего показывал фокусы: заставлял исчезнуть куриную тушку, а потом доставал из декольте Амалии живую курицу, ударом кнута гасил свечу, укрепленную на голове силача Родольфо, не задев его. Братья, не сговариваясь, решили не посвящать Томаса де Ромеу в детали своих отношений с цыганами. Терпение гостеприимного хозяина было не беспредельно.

В один прекрасный день, выглянув из-за занавеса, Бернардо увидел среди зрителей Исабель и Хулиану в сопровождении дуэньи. По воскресеньям Нурия, несмотря на возражения дона Томаса, водила девушек на мессу. На этот раз, возвращаясь из церкви, сестры решили посмотреть представление. Цирк являл собой полинялый парусиновый шатер с посыпанной соломой ареной посередине. Зрители побогаче размещались на нескольких деревянных скамейках, простой люд следил за выступлениями артистов стоя. На арене силач поднимал коня, Амалия помогала Петрине забраться в кувшин, а Диего и Бернардо кувыркались на трапециях. После представления Пелайо устраивал на арене петушиные бои. Томас де Ромеу едва ли позволил бы дочерям отправиться в такое место, но девушкам удалось сломить отчаянное сопротивление Нурии.

— Если дон Томас узнает, чем мы тут занимаемся, он отправит нас домой на первом же корабле, — прошептал Диего, увидев женщин.

Тогда Бернардо вспомнил о маске, с помощью которой они пугали моряков на «Богородице». Братья проделали дырки для глаз в двух платках и закрыли себе лица, молясь, чтобы сестры де Ромеу их не узнали. На этот раз Диего решил не показывать фокусов, которые не раз демонстрировал дома. Юноша не сомневался, что его разоблачат, пока не услышал, как Хулиана обсуждает с Аньес Дюшам подробности представления. Девушка с восторгом рассказывала об отважных акробатах в черных масках и потихоньку от Нурии призналась, что подарила бы обоим поцелуй, если бы только они сняли маски.

С младшей сестрой вышло не так гладко. Друзья как раз праздновали благополучное окончание проделки, когда в их комнату без стука ворвалась Исабель. Девочка нередко поступала подобным образом, несмотря на строгий запрет отца. Не теряя времени даром, она тут же перешла к делу и заявила, что непременно выдаст таинственных акробатов, если они при первом удобном случае не отведут ее посмотреть на цыган. Ей во что бы то ни стало нужно было убедиться, что татуировки на теле силача настоящие, а его змея живая.

Вскоре Диего смог утолить терзающую любого семнадцатилетнего юношу жажду в объятиях Амалии. Любовники встречались тайком, оба отчаянно рисковали. Сойдясь с гадже, Амалия нарушила главный закон своего племени и могла жестоко за это поплатиться. Она вышла замуж целомудренной, как полагалось цыганской девушке, и хранила верность своему Рамону. Вдовство поставило женщину в двусмысленное положение. Она была еще молодой, но соплеменники обращались с ней как со старухой. Со временем Пелайо был обязан подыскать сестре нового мужа, но траур по Рамону не кончился. В таборе скрыться от посторонних глаз было невозможно. Амалия старалась выкроить время, чтобы встретиться с Диего в дальнем переулке, и, обнимая его, замирала от страха. Цыганка не была влюблена в юношу. После страшной смерти мужа она смирилась с одиночеством. Женщина была вдвое старше Диего, она прожила с мужем более двадцати лет, но оставалась неопытной в любовных делах. Их любовь с Рамоном больше походила на дружбу и нежную привязанность, чем на жаркую страсть. Цыгане заключали брак с помощью простого ритуала: жених и невеста делили кусок хлеба, смоченный их собственной кровью. Этого было достаточно. Союз освящала взаимная любовь. Свадьбу праздновали всем табором, с шумным пиром, песнями и танцами. Потом молодожены могли уединиться в дальнем углу шатра. Отныне им предстояло вместе бродить по дорогам Европы, терпеть лишения, спасаться от преследований и наслаждаться редкими счастливыми минутами. Амалия знала, что дух Рамона ждет ее в прекрасном загробном мире, куда он отправился после мученической смерти. Едва цыганка увидела изуродованное тело своего мужа, дивный огонь, горевший в ее душе, погас. Женщина больше не вспоминала о наслаждении, которое дарят мужские объятия. К Диего она не чувствовала ничего, кроме дружеского расположения. Амалия видела, что мальчик страдает без женской ласки, и решила его утешить, только и всего. Цыганка боялась, что ее муж превратится в злобный призрак и вернется покарать неверную супругу. Впрочем, в оправдание себе она могла бы сказать, что встречается с юношей исключительно из жалости и великодушия. Амалия так стыдилась их отношений, что занималась любовью, не снимая одежды. Она много плакала. Глубоко тронутый Диего осушал ее слезы нежными поцелуями; он постепенно начинал постигать тайны женского сердца. Несмотря на суровые нравы цыган, Амалия была готова утешить и Бернардо, если бы он только захотел. Но индеец ни на миг не забывал Ночную Молнию.

Мануэль Эскаланте долго наблюдал за Диего, прежде чем приступить к самому главному в жизни юноши разговору. Сначала доверчивая искренность молодого де ла Веги казалась маэстро подозрительной. Суровый и замкнутый человек, он принимал Диего за легкомысленного юнца. Однако после достопамятной дуэли с Монкадой Эскаланте изменил свое мнение. Он полагал, что смысл дуэли не в победе, а в том, чтобы перед лицом смертельной опасности раскрыть лучшие стороны своей души. Маэстро привык судить о людях по тому, как они держат себя во время поединка. В честной схватке становится видно, кто на что способен; чтобы достойно встретить опасность, мало быть хорошим фехтовальщиком, нужны хладнокровие и мужество. За двадцать лет у Мануэля Эскаланте еще не было такого ученика, как Диего. Среди его воспитанников было немало талантливых смельчаков, но ни один из них не проявлял такой твердости духа. Маэстро полюбил юношу как родного сына, и ежедневные уроки стали для него не более чем предлогом, чтобы увидеться с Диего. По утрам Эскаланте с нетерпением ждал своего ученика, но гордость и многолетняя привычка к дисциплине не позволяли ему появляться в фехтовальной зале раньше восьми. Во время урока Эскаланте и Диего почти не разговаривали, зато после подолгу беседовали.

Закончив занятия, они обтирались мокрым полотенцем, переодевались и поднимались на второй этаж, в комнаты, которые занимал маэстро. Там они могли поговорить в угрюмом, аскетически обставленном кабинете, среди книжных полок и развешанного на стенах запыленного оружия. Без остановки бормотавший себе под нос старый слуга разливал кофе в хрустальные чашки в стиле рококо. Друзья неизменно начинали беседовать о фехтовании, но скоро переходили на другие темы. Маэстро, испанец и католик, не мог похвастаться чистотой крови: среди его предков были евреи. Прадед Эскаланте сменил имя и веру, чтобы избежать преследований. Он сумел избежать встречи с кровожадной инквизицией, но лишился состояния, накопленного его семьей за сто лет. Когда родился Мануэль, от прежнего богатства остались одни воспоминания; деньги, картины, драгоценности — все пропало. Отец Мануэля держал крошечную лавку в Астурии, двое братьев занимались ремеслами, а третий пропал где-то в Северной Африке. Эскаланте немного стыдился родственников, ремесленников и купцов. Зарабатывать на хлеб — занятие, недостойное настоящего кабальеро. Маэстро был не одинок в таких суждениях. В то время в Испании работали только бедняки; один труженик кормил тридцать бездельников. С каждым днем Диего все больше узнавал о прошлом своего учителя. Во время первого откровенного разговора Эскаланте показал ему медальон, но не осмелился рассказать о своем еврейском происхождении. В тот день они, как обычно, пили кофе в кабинете. Мануэль Эскаланте достал ключ на тонкой цепочке, подошел к бронзовому ларцу, помещавшемуся на письменном столе, отпер его с торжественным видом и показал ученику медальон из золота и серебра.

— Я видел такой раньше, маэстро… — пробормотал Диего.

— Где?

— У дона Сантьяго де Леона, капитана корабля, на котором я приплыл в Испанию.

— Я знаю капитана де Леона. Он, как и я, входит в Общество справедливости.

В ту эпоху в Испании существовало немало тайных обществ. Это основали двести лет назад, чтобы противостоять произволу инквизиции. По локоть залитая кровью карающая десница церкви с 1478 года защищала католичество, преследуя иудеев, лютеран, еретиков, содомитов, богохульников, колдунов, прорицателей, заклинателей дьявола, ведьм, астрологов, алхимиков и читателей запрещенных книг. Имущество осужденных переходило в собственность церкви, и многие люди попали на костер лишь потому, что были богаты. Три столетия подряд чистое религиозное рвение заставляло испанцев рукоплескать чудовищным аутодафе; однако в XVIII веке золотое время инквизиторов кончилось. Процессов становилось все меньше, они не получали огласки, и в конце концов зловещую конгрегацию упразднили. Задачи Общества справедливости заключались в том, чтобы спасать несчастных из лап инквизиции, прятать их и помогать перебираться за границу. Члены общества передавали беглецам еду и одежду, выправляли фальшивые документы и, если нужно было, подкупали стражников. Со временем цели Общества справедливости изменились. Теперь его члены сражались не только с религиозным мракобесием, но и с угнетением народа. Они, как могли, пытались противостоять французским захватчикам и рабству в колониях. Организацию отличали жесткая иерархия и железная дисциплина. Женщин в нее не принимали. Существовало несколько ступеней посвящения, каждой из которых соответствовал определенный символ и цвет. Место и время церемоний держали в строжайшем секрете. Новичок мог вступить в общество только по рекомендации своего товарища, который становился ему чем-то вроде крестного отца. Члены общества давали обет бескорыстно служить делу справедливости, свято хранить тайну и беспрекословно подчиняться высшим иерархам организации. Устав общества отличался изысканным лаконизмом: «Искать справедливости, кормить голодных, одевать нагих, защищать вдов и сирот, принимать чужаков и не проливать невинной крови».

Убеждать Диего вступить в Общество справедливости не пришлось. Юношу всегда влекли опасности и тайны; единственным препятствием была необходимость подчиняться приказам, но Диего согласился и на это, когда маэстро убедил его, что руководители организации не станут требовать от своих подчиненных ничего предосудительного. Молодой человек внимательно прочел рекомендованные маэстро книги и начал готовиться к церемонии посвящения. Подготовка состояла в тренировках со шпагой и кинжалом по особой методике, именуемой Кругом Мастера. Фехтовальщику предстояло выполнять определенные движения в причудливо нарисованном круге. Такой же самый рисунок был изображен на медальонах, которые носили члены организации. Сначала Диего изучил технику боя и последовательность выпадов, затем он несколько месяцев тренировался вместе с Бернардо, пока не довел свои движения до автоматизма. Мануэль Эскаланте говорил, что юноша будет готов к испытанию лишь тогда, когда сможет, не прилагая никаких усилий, на лету поймать мошку одной рукой. Чтобы пройти испытание, нужно было победить одного из самых опытных членов общества.

Наконец пришел день испытания. Диего следовал за учителем по лабиринту узких улочек, в котором заблудился бы даже архитектор, знавший город как свои пять пальцев. Барселона не раз поднималась из развалин: финикийцы и греки почти не оставили на древней земле следов своего присутствия, потом их сменили римляне, вслед за ними пришли готы, а тех вытеснили сарацины, владевшие городом не одно столетие. Новые захватчики постепенно становились частью жизни города, а потом и его истории; больше всего Барселона напоминала слоеный пирог. Евреи копали катакомбы и подземные ходы, чтобы скрываться от ищеек инквизиции. После изгнания евреев в подземельях прятались разбойники, позже ими завладели представители многочисленных тайных обществ. Углубившись в старинный квартал, Диего и его проводник вошли в потайную дверь, спустились по разрушенным от времени ступенькам и двинулись по темным коридорам, то и дело перешагивая желоба, по которым текла не вода, а смрадная темная жидкость. Наконец они оказались перед дверью, помеченной каббалистическими знаками. Маэстро произнес пароль, дверь распахнулась, и Диего увидел большой зал, убранный в египетском стиле. Юношу тотчас окружили двадцать мужчин в ярких туниках, украшенных таинственными знаками. На груди у каждого висел медальон, такой же, как у маэстро Эскаланте и Сантьяго де Леона. То было ядро Общества справедливости.

Ритуал занял всю ночь. Диего пришлось пройти немало сложных испытаний. В смежном помещении, напоминавшем римскую постройку, на полу был нарисован Круг Мастера. Один человек выступил вперед, чтобы сразиться с Диего, а остальные встали вокруг, готовые судить поединок. Противник Диего назвал свое тайное имя — Хулио Сесар. Оба разулись и сняли рубашки. Поединок требовал точности, отличной реакции и хладнокровия. Соперники дрались острыми кинжалами, почти всерьез. Каждый удар мог оказаться смертельным, но в последний момент клинки застывали в воздухе. Нанести противнику малейшую царапину означало потерпеть поражение. Переступать начертанный на полу рисунок запрещалось. Победителем должен был стать тот, кто положит соперника на обе лопатки в самом центре круга. Диего тренировался несколько месяцев и не сомневался в своей быстроте и ловкости, однако, едва вступив в схватку, юноша понял, что противник по меньшей мере ни в чем ему не уступает. Хулио Сесар был худощавый сорокалетний человек, невысокий, но очень сильный. Он стоял перед Диего, слегка расставив ноги и разведя локти. Торс бойца был напряжен, вены вздулись, в правой руке сверкал кинжал. Он излучал зловещее спокойствие. Сначала противники двигались по кругу, пытаясь найти подходящий угол для атаки. Диего напал первым, но его противник перевернулся в воздухе и оказался у юноши за спиной. Диего едва успел уклониться, чтобы избежать удара. Хулио Сесар стремительно переложил нож в левую руку, немного обескуражив противника, не ожидавшего такой перемены. Воспользовавшись замешательством Диего, его соперник подпрыгнул и толкнул юношу ногой в грудь. Диего рухнул на пол, но тут же вскочил и нанес Хулио Сесару удар в горло, который, дерись они по-настоящему, стал бы смертельным. На мгновение молодому человеку показалось, что он все же задел соперника. Судьи не вмешивались, и Диего хотел продолжать поединок, но Хулио Сесар бросился на него первым. Противники сцепились на полу, каждый старался выбить у соперника кинжал и перевернуть его навзничь, придавив своим весом. Наконец Диего сумел освободиться, и борцы снова стали кружить друг против друга, готовясь к новому броску. Диего весь горел и обливался потом, а его противник сохранял спокойствие и продолжал ровно дышать. Юноша вспомнил слова Мануэля Эскаланте: «В поединке следует сохранять хладнокровие». Чтобы успокоиться, он несколько раз глубоко вздохнул, стараясь не терять Хулио Сесара из виду. Что ж, сам юноша не ожидал, что его противник возьмет нож в левую руку. Стало быть, и от него ничего подобного не ждут. Диего молниеносно перехватил кинжал левой рукой, увлечение фокусами не прошло даром. Юноша атаковал прежде, чем соперник понял, что произошло. Захваченный врасплох, он отступил назад, но Диего толкнул его, заставив потерять равновесие. Подмяв упавшего противника, он одной рукой защищался от вражеского кинжала. Собрав все свои силы, сжав зубы, впившись взглядом в глаза Хулио Сесара, Диего удерживал своего противника на полу. Его предстояло перетащить в центр круга, а Хулио Сесар явно не был расположен сдаваться. Расстояние в одну вару показалось юноше непреодолимым. Существовал только один способ пройти испытание. Диего перекатился на спину так, чтобы Хулио Сесар оказался сверху. Оказавшись в столь выгодной позиции, боец издал торжествующий вопль. С отчаянным усилием Диего перевернулся еще раз, обрушив противника точно в центр круга. По изумлению, промелькнувшему в глазах Хулио Сесара, юноша понял, что победил. Его соперник был повержен.

— Отличная работа, — улыбнулся Хулио Сесар, поднимаясь на ноги.

Теперь предстояло биться на шпагах. Ни один из членов общества не владел клинком лучше Диего, и юноше привязали за спиной одну руку, чтобы дать его противникам преимущество. Благодаря урокам маэстро Эскаланте схватка заняла всего десять минут. Потом молодому человеку пришлось выдержать серьезный экзамен. Пришлось отвечать на вопросы из истории общества и разгадывать загадки, демонстрируя смекалку и скорость мысли. Когда Диего успешно выполнил все задания, его подвели к алтарю, на котором были разложены символы общества: буханка хлеба, весы, шпага, чаша и роза. Хлеб означал помощь обездоленным, весы — приверженность справедливости; шпага символизировала мужество, чаша — сострадание; роза напоминала о том, что жизнь прекрасна и за нее стоит бороться. Завершая церемонию, Мануэль Эскаланте повесил на грудь Диего золотой медальон.

— Ты выбрал тайное имя? — спросил Великий Защитник Храма.

— Зорро, — не колеблясь, ответил Диего.

В этот момент он ясно увидел перед собой глаза лиса, которого повстречал в Калифорнии во время совсем другого обряда.

— Добро пожаловать, Зорро, — сказал Великий Защитник Храма, и остальные хором повторили его слова.

У Диего де ла Веги голова шла кругом от гордости и торжества. Его поразила сложная церемония, а в особенности звучные титулы иерархов: Рыцарь Солнца, Тамплиер Нила, Мастер Креста, Хранитель Змеи. Юноша гордился, что его приняли в общество, и был готов честно соблюдать его устав. Позже, рассказывая обо всем брату, Диего вдруг понял, что обряд посвящения был весьма наивным. Он даже решился посмеяться над самим собой, но Бернардо было не до смеха. Устав Общества справедливости слишком сильно напоминал предание об Окауе.

Через месяц Диего поделился с учителем фехтования поистине безрассудной идеей: он решил освободить группу заложников. На вылазки партизан французы отвечали безжалостным террором. Они публично казнили первых попавшихся испанцев, по четыре за каждого мертвого француза. Невинные жертвы лишь подогревали ярость мятежников, и кровопролитию не было конца.

— Они схватили пять женщин, двоих мужчин и пятилетнего ребенка, чтобы расплатиться за жизни французских солдат. В этом квартале уже убили священника, прямо у входа в церковь. Заложников держат в крепости, их должны расстрелять в воскресенье, в полдень, — рассказал Диего.

— Я знаю, дон Диего, по всему городу расклеены листовки, — отозвался Эскаланте.

— Мы должны спасти их, маэстро.

— Это безумие. Цитадель неприступна. Если мы туда сунемся, французы казнят вдвое больше заложников, а то и втрое.

— Как должен поступить в этом случае член Общества справедливости, маэстро?

— Смириться с неизбежным. На войне часто гибнут невинные люди.

— Я учту это.

Диего не думал сдаваться, ведь одной из заложниц была Амалия. Юноша не мог бросить подругу в беде. Не вняв своим картам, цыганка попала в облаву и оказалась в крепости. Услышав от Бернардо страшную весть, Диего решил незамедлительно действовать. Его сердце сладко сжималось в предчувствии невиданного приключения.

— В Цитадель проникнуть невозможно, куда легче пробраться в особняк Дюшама. Я хочу побеседовать с этим господином наедине. Что скажешь? Понимаю, идея не слишком хороша, но мне больше ничего не приходит в голову. Ты скажешь, что это пустое бахвальство, как тогда с медведем. Только теперь речь идет о человеческих жизнях. Мы не можем бросить Амалию. Она наш друг. А для меня даже больше, чем друг. Общество нам не поможет, брат, вся надежда на тебя. Это совсем не так опасно, как тебе кажется. Смотри…

Бернардо только махнул рукой, готовый, по обыкновению, следовать за братом. В последнее время индеец все чаще думал о возвращении в Калифорнию. Его юность подходила к концу. Диего же, судя по всему, собирался навеки остаться мальчишкой. Бернардо часто спрашивал себя, как они, такие разные, могли так сильно привязаться друг к другу. На плечах молодого индейца лежал невыносимый груз судьбы, а его брат порхал по жизни жаворонком. Амалия, умевшая разгадывать знаки судьбы, объяснила Бернардо эту странную закономерность. Она сказала, что братья, хоть и родились в один день, принадлежали разным знакам зодиака. Диего жил под знаком Близнецов, а Бернардо — Тельца, в этом крылась причина их различий. Индеец внимательно выслушал друга, ничем не выдавая своих сомнений. В глубине души он верил в фантастическую удачу Диего. Усовершенствовав свой план, братья принялись за дело.

Бернардо завел знакомство с французским солдатом и напоил его до бесчувствия. Раздев сонного француза, он надел его форму: синий мундир со стоячим воротником, белые штаны, жабо, черные гетры и высокую шапку. В таком виде он, не привлекая внимания, провел в сад Шевалье пару лошадей. Роскошный особняк Дюшама охраняли не слишком тщательно: едва ли кто-то стал бы нападать на него. Во дворе дежурили часовые с фонарями, но ближе к ночи их рвение ослабевало. Дождавшись темноты, Диего, одетый в черный цирковой костюм, плащ и маску, приблизился к дому. По внезапному наитию он наклеил себе изящные черные усики, найденные в цыганском сундуке. Маска скрывала только верхнюю часть лица, а усы должны были окончательно сбить Шевалье с толку. Диего вскарабкался на балкон второго этажа, используя вместо каната свой кнут. Отыскать апартаменты Дюшама не составило труда: юноша не раз бывал у него в гостях вместе с Хулианой и Исабель. Было около трех часов ночи. Слуги давно перестали сновать по комнатам, часовые во дворе дремали, стоя на посту. В обставленном по парижской моде доме было столько гардин, мебели и статуй, что Диего без труда прошел его из конца в конец никем не замеченный. Миновав бесчисленные коридоры, он оказался в неожиданно скромной спальне Шевалье.

Поверенный Наполеона спал на жесткой солдатской койке, в полупустой комнате, освещенной всего одним канделябром с тремя свечами. Аньес Дюшам проболталась, что ее отец страдает бессонницей и принимает на ночь опиум. За час до появления Диего слуга помог Шевалье раздеться, принес ему херес и трубку с опиумом и устроился на стуле за дверью. Лакей слегка прикорнул, но мог проснуться в любую минуту. Диего пришлось прибегнуть к специальным упражнениям членов Общества справедливости, чтобы унять сердцебиение и дрожь. Попасться в спальне Шевалье означало подписать себе смертный приговор. Слухи о том, что творилось в застенках Цитадели, даже вспоминать не хотелось. Внезапно Диего пронзило воспоминание об отце. Если он погибнет, Алехандро де ла Вега узнает, что его сына поймали, точно вора, в чужом доме. Юноша собрал все свои силы и, убедившись, что ни воля, ни рука, ни голос не подведут, приблизился к жесткой кровати, на которой спал одурманенный снотворным француз. Шевалье моментально проснулся, несмотря на опиум, и Диего зажал ему ладонью рот.

— Молчите, сударь, не то я раздавлю вас, точно крысу, — прошептал он.

Приподнявшись, француз увидел, что в его грудь упирается острие шпаги, и поспешно кивнул, давая понять, что согласен хранить молчание. Диего шепотом изложил ему свои требования.

— Я не всесилен. Если я даже велю освободить этих заложников, комендант Цитадели завтра же схватит других, — ответил ему Шевалье так же тихо.

— Что ж, очень жаль. Ваша дочь Аньес — очаровательное создание. Будет жаль причинить ей боль, но вы же понимаете, сеньор, на войне часто гибнут невинные люди, — произнес Диего.

Он достал из жилетного кармана кружевной платок с монограммой Аньес Дюшам. Несмотря на скудное освещение, Шевалье мгновенно узнал его по еле уловимому запаху фиалок.

— Мои люди сейчас находятся в спальне вашей дочери. Если со мной что-то случится, она умрет. Они уйдут, когда я им велю, — учтиво сказал Диего, убирая платок обратно в карман.

— Вы, быть может, и переживете эту ночь, но очень скоро позавидуете участи мертвых, — негромко проговорил Шевалье.

— Едва ли, сударь. Я не партизан и не имею честь входить в число ваших врагов, — улыбнулся Диего.

— Кто же вы в таком случае?

— Тс-с! Не повышайте голоса, помните, в какой компании находится прекрасная Аньес… Мое имя Зорро, к вашим услугам, — прошептал Диего.

Французу оставалось лишь подчиниться. Он немедленно написал краткую записку на гербовой бумаге, приказав коменданту выпустить заложников.

— Я был бы очень благодарен вам, месье, если бы вы приложили к посланию свою печать, — заметил Диего.

Шевалье нехотя выполнил это требование и позвал слугу. Диего спрятался за дверью, готовый в любой момент пустить в ход клинок.

— Пошли записку в Цитадель, пусть ее заверит комендант, чтобы я точно знал, что мой приказ исполнен. Ты все понял? — распорядился Шевалье.

— Да, месье, — ответил слуга и поспешно вышел.

Диего посоветовал Дюшаму вернуться под одеяло, чтобы не простудиться; стояла холодная зимняя ночь. Извинившись, юноша прибавил, что составит Шевалье компанию, пока лакей не вернется. «У вас нет шахмат или шашек, чтобы провести время?» Француз промолчал. С трудом сдерживая ярость, он улегся на кровать, а человек в маске расположился у него в ногах, как добрый приятель. Через два часа, когда юноша уже начал терять терпение, вернулся слуга с запиской, заверенной капитаном Фюже.

— Всего хорошего, сударь. Передавайте привет очаровательной Аньес, — попрощался Зорро.

Юноша не сомневался, что Шевалье не станет поднимать шум, но на всякий случай связал его и заткнул ему рот. Затем Диего острием шпаги начертал на стене букву Z, отвесил Дюшаму издевательский поклон и спустился с балкона в сад. Там его ждал конь с обернутыми тряпками копытами. Диего спокойно вернулся домой по безлюдным улицам Барселоны. Тем временем по всему городу уже разыскивали разбойника в маске, напавшего на особняк шевалье Дюшама. Освобождение заложников настолько потрясло партизан, что за целую неделю в Каталонии не произошло ни одного нападения на французов.

Как ни старался Шевалье, слухи о ночном госте в маске расползлись по всему городу. Происшествие от души позабавило жителей Барселоны, а имя таинственного Зорро еще долго передавалось из уст в уста. Его повторяли в Гуманитарном колледже, в тавернах и в доме Томаса де Ромеу. Диего приходилось держать язык за зубами, чтобы не похвастаться своим подвигом. Даже Амалия ничего не знала. Цыганка, свято верившая в магическую силу своих амулетов, не сомневалась, что ее спас дух покойного мужа.