Поскольку сценарное воздействие начинается до рождения, а «финальное представление» или последний выигрыш происходит во время смерти или позже, клиницисту редко удается проследить сценарий с начала и до конца. Юристы, банкиры, семейные врачи и священники, особенно те, что практикуют в маленьких городах, – вот кто, вероятнее всего, знает все тайны жизни человека с рождения до смерти. Но поскольку сам сценарный анализ возник всего несколько лет назад, по существу, нет ни единого примера клинических наблюдений за ходом всей жизни или за сценарием. В настоящее время такое возможно только с помощью биографических книг, но обычно в таких книгах многого не хватает; мало на какие из поставленных выше вопросов можно ответить с помощью обычных академических или художественных биографий. Первая попытка чего-то похожего на сценарный анализ предпринята Фрейдом в его книге о Леонардо да Винчи. Следующий ориентир – написанная Эрнстом Джонсом биография самого Фрейда. У Джонса было то преимущество, что он был лично знаком с героем своей книги. Эриксон изучил жизненные планы и ход жизни двух успешных лидеров: Мартина Лютера и Махатмы Ганди. В написанной Леоном Эделем биографии Генри Джеймса и в описании отношений Хисса и Чемберлена, сделанном Зелигсом, также можно найти много сценарных элементов. Но во всех этих случаях о самых ранних директивах можно только догадываться.

Наиболее близко подходит к научному изучению сценариев Макклелланд. Он изучал соотношение между историями, которые слышали или читали дети, и их жизненными мотивами. Много лет спустя его работу продолжил Рудин.

Рудин изучал причины смерти тех, у кого смерть мотивирована подобными историями. Те, кто стремится к достижениям ради прогресса, всегда должны быть «хорошими», они стараются сдерживать свои чувства, контролировать их и часто страдают от язвы желудка и высокого кровяного давления. Рудин сопоставил эту группу с теми, кто стремится к власти и свободно проявляет себя в стремлении достичь ее; у них высокий уровень смертей от того, что мы назвали бы сценарными причинами: самоубийство, убийство и цирроз печени от усиленного пьянства. Сценарий «прогрессоров» основан на историях об успехе, сценарий «властителей» – на рассказах о риске, и Рудин сообщает нам, какой тип смерти они предпочитают. Это исследование двадцатипятилетней давности легко укладывается в рамки приведенного выше сценарного анализа.

В своих исследованиях сценарный аналитик не может достигнуть точности и уверенности психолога, который ставит опыты на мышах, или бактериолога. Сценарному аналитику приходится читать биографии, следить за успехами друзей и неудачами недругов, встречаться со множеством пациентов с ранним программированием и проецировать назад и вперед жизнь тех пациентов, с которыми знаком достаточно долго. Клиницист, который, например, практикует двадцать или тридцать лет и поддерживает контакт со своими прежними пациентами, навещая их время от времени или даже просто обмениваясь рождественскими открытками, чувствует себя все более уверенно в сценарном анализе. С таким фундаментом он лучше представляет себе, что делать с сегодняшним пациентом и как получить от нового пациента максимально возможное количество информации за короткое время. Чем быстрее и точнее распознается в каждом случае сценарий, тем быстрее и эффективнее действует предложенный терапевтом антитезис. Таким образом он сберегает время, энергию и жизни представителей нового поколения.

Психиатрическая практика, как и все остальные отрасли медицины, связана с определенным процентом смертей и неудач в лечении, и первая задача терапевта – снизить этот процент независимо от всех прочих достижений. Следует предотвратить быстрое самоубийство с помощью передозировки снотворного и медленное самоубийство от высокого кровяного давления или алкоголя. Лозунгом терапевта должно стать: «Сначала добейся улучшения, а анализируй потом», иначе его самые «интересные» или «вдохновляющие» пациенты будут самыми интересными обитателями морга, психолечебницы или тюрьмы. Следовательно, первая проблема такова: каковы «сценарные знаки», которые проявляются во время лечения? Терапевт должен знать, что нужно искать, где искать, что делать, когда он найдет искомое, и как определить, действует ли он эффективно. Об этом мы поговорим в следующей главе. Вторая проблема – проверка его наблюдений и впечатлений, приведение их в систематический порядок, чтобы терапевт мог говорить о них с другими. В этом может помочь сценарный вопросник, который приводится в конце книги.

Многие пациенты, обратившиеся к трансакционным аналитикам, сделали это после обращения к другим врачам. Если этого не было, то с трансакционным аналитиком они пройдут все фазы «предварительной» терапии. Поэтому разумно рассмотреть две фазы клинического сценарного анализа: предварительную фазу и фазу непосредственно сценарного анализа. Какой бы способ лечения ни применялся, фазы будут теми же; они не специфичны для сценарного анализа. Сценарный аналитик может заметить ошибки других терапевтов, но свидетелем их успеха он обычно не становится. И, наоборот, другие терапевты видят неудачи сценарных аналитиков, но не видят их успехов.

Почти каждый врач предпочитает думать, что пациент избрал его, руководствуясь по меньшей мере рациональными мотивами, на основании полной информации, каким бы неразумным ни был этот пациент в других отношениях. Это чувство, что тебя выбрали по заслугам – как по заслугам в профессии, так и по личным качествам, – нормальное чувство и является одной из наград нашей профессии. Поэтому каждый врач может окунуться в это чувство и наслаждаться им – минут пять или семь. После этого он должен отложить его на полку вместе с остальными своими наградами и дипломами и забыть, если хочет добиться успеха в лечении.

Доктор Кью может быть очень хорошим врачом, и у него есть дипломы, репутация и множество пациентов, подтверждающих это. Он может подумать, что пациент пришел к нему по этой причине или сам пациент скажет ему это. Однако его должна отрезвить мысль о всех тех пациентах, которые не обратились к нему. В соответствии с надежными статистическими данными, 42 процента встревоженных людей вначале обращаются к священнику, а не к психиатру, а почти все остальные адресуются к семейному врачу. И только один из пяти пациентов, нуждающихся в психиатрической помощи, получает ее – в больнице, в клинике или в частной практике. Иными словами, четыре из пяти встревоженных людей не избирают психиатра в качестве своего врача, хотя его помощь им доступна – пусть хотя бы в государственной больнице, если не другим способом. Вдобавок большой процент пациентов, решивших обратиться к психиатру, выбирают не лучшего из них, а очень многие выбирают худшего. То же самое происходит и в других отраслях медицины. Хорошо известно также, что очень многие охотнее тратят деньги на выпивку, наркотики и азартные игры, чем на психиатрическую помощь, которая могла бы их спасти.

При свободном выборе пациент выбирает врача в соответствии со своим сценарием. В некоторых местах у него нет выбора, ему приходится обращаться к местному знахарю, шаману или ангакоку. В других местах он может сделать выбор между традиционной медициной и дипломированным врачом, и в соответствии с местными обычаями и политическим давлением он выберет либо магию традиции, либо магию науки. В Китае и Индии традиционный и современный подходы часто сочетаются, как в психолечебнице в Мадрасе, где ведическая медицина и йога используются наряду с современными методами лечения психозов. Во многих случаях выбор пациента определяется финансовыми соображениями.

В Америке у большинства пациентов нет свободного выбора врача; пациента направляют к многочисленным «авторитетам» одного или другого типа: психиатрам, психологам, социальным работникам, медицинским сестрам, адвокатам и даже социологам. Пациент в клинике, в частной или государственной больнице, в психолечебнице или в социальном учреждении может быть направлен к представителю любой из этих профессий. Школьника направят к школьному советнику, а освобожденного условно – к полицейскому, который совсем не имеет терапевтической подготовки. Если у пациента нет никаких точных сведений или фантазий о психиатрии и ему понравится первый психотерапевт, он будет и в будущем искать помощи психотерапевта, если будет нуждаться в лечении.

Свободный выбор существует в частной практике, и здесь начинает проявляться «сценарный» выбор, особенно при выборе между психиатром, психоаналитиком, психологом и социальным работником-психиатром, а также между компетентными и малокомпетентными представителями этих профессий. Сторонники сайентологии, например, если обращаются к медикам, предпочитают наименее компетентных, поскольку сценарий запрещает им быть излеченными медиком. Вдобавок среди представителей одной профессии существуют многочисленные направления и школы, среди которых тоже нужно осуществить выбор. Среди психиатров есть сторонники шоковой терапии, применения наркотиков, гипноза, и пациент должен сделать выбор. Этот выбор он обычно делает на основе своего сценария. Если пациент обратился к семейному врачу, этот врач может выбрать специалиста в соответствии со своим собственным сценарием. Это ясно видно, когда пациент обращается к гипнотизеру. Если он обратился к психиатру с этой целью, а психиатр не использует гипноз, последующая беседа становится сценарной и пациент настаивает на том, чтобы его погрузили в сон. Иначе ему не станет лучше. Аналогично при выборе психоаналитика некоторые по сценарным причинам, таким как необходимость соблазнять или страх быть соблазненным, выбирают самых ортодоксальных. Мятежники часто идут к нетрадиционным, «мятежным» терапевтам. Люди со сценариями Неудачников обращаются к самым плохим врачам, таким как хиропрактики или откровенные мошенники. Г.Л. Менкен как-то заметил, что единственным реликтом дарвиновского естественного отбора в Америке, где «обо всех заботятся», являются хиропрактики: чем шире разрешается им практиковать, тем быстрее неприспособленные представители человечества с помощью их лечения вымрут.

Существуют четкие доказательства того, что сценарные директивы пациента определяют следующее: 1) обращается ли пациент за помощью или предоставляет делам идти своим путем; 2) выбор врача, если такой выбор возможен; 3) должно ли лечение быть успешным или нет. Так, человек со сценарием Неудачника либо вообще не обратится к врачу, либо выберет некомпетентного терапевта. В последнем случае, если лечение не дает улучшения, он не только остается Неудачником, как требует его сценарий, но и получает различные иные выигрыши. Например, он может винить терапевта, или получать выигрыш Герострата от того, что он «худший» пациент, или хвастать, что он десять лет лечился у доктора Х и это стоило ему Y тысяч долларов, а результата никакого.

Для Ребенка пациента врач – нечто вроде волшебника. Он предпочитает выбирать магическую фигуру, подобную тем, что видел в детстве. В некоторых семьях такой почитаемой фигурой является семейный врач или знахарь, в других – священник. Некоторые врачи и священники – серьезные трагические фигуры, подобные Тиресию, которые сообщают пациентам дурные новости и иногда дают амулет или сообщают заговор, дающий спасение; другие – веселые зеленые великаны, которые оберегают детей, успокаивают их и вселяют в них уверенность, играя при этом своими гигантскими мышцами. Когда ребенок вырастает, он обращается за помощью к таким же фигурам. Но если опыт общения с ними был у него неудачным, он может восстать и обратиться к волшебству другого типа. Остается загадкой, почему пациенты выбирают для этой сценарной роли психолога: ведь мало у кого в раннем детстве был такой волшебник – семейный психолог. Со сказочной точки зрения врач – это гном, ведьма, рыба, лиса, птица, которые дают герою волшебное средство для достижения цели: семимильные сапоги, шапку-невидимку, волшебный сундучок, который по его приказу дает золото или накрывает столы заморскими яствами и питьем, – либо какое-то волшебное средство от зла.

Грубо говоря, при выборе врача пациент может обратиться к одному из трех типов волшебства, и каждый из этих типов он избирает либо ради успеха, либо ради неудачи. Он может также противопоставить один из этих типов другому, если того требует его сценарий. Эти три типа известны как «наука», «цыплячий суп» и «религия». Любая профессия может предложить все три типа; психологи предлагают «современную науку», психологи – социальные работники – «цыплячий суп», а советники из сельской местности – «религию». Хорошо подготовленные терапевты могут предложить пациенту любой из этих трех подходов; некоторые предлагают их комбинации. Наука и религия, «цыплячий суп» и наука, религия и «цыплячий суп» – таковы наиболее обычные смеси, которые предлагаются пациенту, если одного типа ему недостаточно. Практическая разница между «наукой», «цыплячьим супом» и «религией», с одной стороны, и научным, поддерживающим и религиозным подходами, с другой, – в понимании момента, когда необходимо остановиться. Терапевт, использующий первые три подхода, не знает, когда нужно остановиться, потому что каждый из них есть вариант волшебства, входящего в его собственный сценарий. Те, кто использует последние три варианта, знают, когда остановиться, потому что понимают, что делают. Первая группа играет в «Я только пытаюсь вам помочь», вторая на самом деле помогает.

Прежде чем подвергнуться лечению, пациент «привыкает к кушетке». Это означает, что он учится играть в свои игры лежа – буквально или фигурально – на кушетке психоаналитика, а также учится играть в игры врача, чтобы тот был доволен. Это хорошо видно в частных психиатрических лечебницах, в которых пациент быстро изучает правила душевной болезни, так что может делать выбор: 1) оставаться в лечебнице неопределенно долго (пока семья может его там содержать), 2) перевестись в менее комфортабельное заведение, такое как государственная больница, или 3) вернуться домой, когда будет готов. Он также учится, как вести себя, чтобы со временем иметь возможность вернуться в лечебницу.

После нескольких дней, проведенных в больнице, такие пациенты постигают искусство «учить» начинающих терапевтов и стажеров. Они усваивают, когда нужно угождать хобби врача, например толкованию снов, а когда можно заниматься собственными хобби, например «поставлять интересный материал». Это подтверждает основное предположение, что пациенты готовы к играм. Бывают, конечно, и исключения. Некоторые отказываются играть в больничные игры или в игры врача, утверждая, что они совсем не больны. Другие упрямо или мрачно отказываются поддаваться лечению, хотя понимают, что с ними не все в порядке, и даже могут громко на это жаловаться. Таких пациентов можно успокоить, позволив им отдохнуть неделю-другую, прежде чем потребовать от них улучшения. Небольшое количество невезучих хотели бы стать хорошими пациентами, но не могут по чисто органическим причинам, таким как болезнь Пика или квазиорганические заболевания типа шизофрении, вызванной меланхолией, или различные мании. Но получив достаточную дозу лекарств, таких как фенотиазин, дибензазепин или литий, такие больные начинают поддаваться лечению. Как ни прискорбно, но в некоторых больницах к упрямым больным применяют и шоковую терапию.

В любом случае первой стадией больничного лечения должно стать обсуждение различных аспектов терапии – на консилиуме в присутствии пациента и приглашенных врачей. Все они могут сделать ценные предложения, если поймут, что цель психотерапии – не избавиться от пациента, а добиться улучшения его состояния. Если такой консилиум проведен правильно, вскоре многие игры прекращаются и пациенту не просто «становится лучше» – он выздоравливает и остается здоровым, за исключением указанных выше случаев. После такого консилиума пациент часто подходит к терапевту, чтобы пожать ему руку и, может быть, заметить: «Впервые врач обращался со мной как с реальным человеком и говорил непосредственно со мной». Так происходит потому, что больничные игры ни в коей мере не являются «подсознательными». Пациент очень хорошо сознает, что делает, и высоко оценивает терапевта, не поддавшегося на его игры. Даже если в первый раз он в этом не признается, пациент все равно благодарен, потому что такой подход избавляет от скуки обычной психотерапии.

Тем своим коллегам, которым удобнее считать, что у их пациентов «слабое Я», я скажу, что без всяких колебаний прочел бы все вышеизложенное группе пациентов, даже очень возбудимых, при первой же встрече, после короткого периода подготовки и знакомства (скажем, через 30 минут), и не сомневаюсь, что это оказало бы благоприятное воздействие, потому что неоднократно говорил нечто подобное в аналогичных обстоятельствах.

Когда пациент, который предварительно лечился у различных психотерапевтов или в психиатрических лечебницах, впервые обращается к трансакционному аналитику в качестве амбулаторного больного или в порядке частной практики, необходима следующая процедура. При первой беседе терапевт должен установить все предпосылки и основания сценария, по возможности незаметно направляя беседу; если что-то остается для него неясным, он должен заполнить эти пробелы. Прежде всего он получает медицинскую и психиатрическую историю болезни. В процессе разговора он расспрашивает о снах – о любых снах, потому что это скорейший путь к пониманию сценарного протокола пациента и его взгляда на мир. Потом расспрашивает обо всех предыдущих врачах, к которым обращался пациент: почему пациент обратился к данному врачу, почему избрал его, что предварительно узнал о нем, почему и при каких обстоятельствах расстался с ним. В ответах на эти вопросы сценарный аналитик находит много важных ключей. Продолжая выяснение, он расспрашивает о других привычках: как пациент выбирает работу или супруга, почему и как бросает работу и разводится. Если это сделано умело, пациент не прервет преждевременно лечение, как бывает в случаях, когда терапевт опасается повлиять на пациента и прячется от него за бесстрастным лицом, ритуальной вежливостью или звукозаписывающей аппаратурой. Ничто так не успокаивает пациента и не вселяет в него уверенность, как компетентность врача.

Распространенная ситуация такова: пациент коллекционирует неудачи психотерапии, чтобы оправдать психотический или самоубийственный выигрыш своего сценария. Он уходит со словами «Он еще будет мне говорить!», то есть делает нечто неожиданное и прекращает лечение без предварительного обсуждения. Например, в конце третьей сессии, когда все как будто идет хорошо и пациент «делает успехи», он может небрежно заметить, вставая и собираясь уходить: «Кстати, это мое последнее посещение, потому что я сегодня хочу обратиться в больницу штата» – или что-то в этом роде, о чем раньше даже не упоминал. Если доктор Кью внимательно изучил историю пациента, он может предотвратить такой случай, сказав во время третьей сессии: «Я думаю, вы собираетесь посещать меня полгода или год, а потом внезапно исчезнуть». Если Пат возражает, доктор Кью ответит: «Но именно так вы поступили на своих двух прежних работах и с тремя предыдущими терапевтами. Если хотите так поступить, пожалуйста: я за это время все равно кое-что смогу узнать, но если вы серьезно хотите выздороветь, нам прежде всего нужно поговорить об этом. Иначе вы просто зря потратите полгода или год своей жизни. А если проясним это сейчас, вы сможете сэкономить много времени, и мы пойдем дальше». Алкоголики, которые стремятся к полному контролю или абсолютной капитуляции, вероятнее всего, обидятся такому прекращению своих игр, зато пациенты, которые действительно хотят выздороветь, будут благодарны. Если пациент кивнет или рассмеется, прогноз обнадеживающий.

Пациенты, которые долго лечились и предварительно встречались с несколькими психотерапевтами, обычно становятся «профессиональными пациентами». Чтобы поставить диагноз «профессиональный пациент», необходимы три критерия. Первый – пациент использует специальные термины и сам ставит диагнозы, второй – он называет патологию «детской» или «незрелой» и третье – во время разговора он выглядит очень серьезным. К концу второго посещения ему следует сказать, что он профессиональный пациент, и велеть перестать пользоваться терминами. Поскольку он хорошо разбирается в ситуации, достаточно только сказать: «Вы профессиональный пациент, и я считаю, что вам с этим нужно покончить. Перестаньте пользоваться терминами и говорите по-английски». Если проделать это должным образом, он очень быстро перестает пользоваться специальными терминами и начинает говорить по-английски, правда, речь его будет полна Родительских шаблонов и клише. На следующем этапе можно попробовать предложить ему избавиться от шаблонов и клише. К тому времени он перестанет пыжиться и начнет улыбаться, а иногда даже смеяться. Тогда ему можно сказать, что он больше не профессиональный пациент, а реальная личность с некоторыми психопатическими симптомами. Он должен также уже понять, что его Ребенок остается все тем же, что он не «ребячливый» и не «незрелый», а просто сбит с толку, и под его смятением скрывается очарование, непосредственность и творческая сила настоящего ребенка. Следует отметить прогресс: от привязанного к кушетке Ребенка к говорящему общими местами Родителю, а от него к откровенному Взрослому.

В терминах сценарного анализа наш пациент, как мы надеемся, после нескольких сеансов лечения «вышел из своего сценария» и ведет себя как реальная личность. Попросту говоря, его можно теперь называть «полноправным членом общества налогоплательщиков». Если он временами впадает в прежнее состояние, врач в индивидуальной беседе или другие члены группы сообщат ему об этом. Пока пациент вне своего сценария, он может рассматривать его объективно, и лечение можно продолжать. Главная трудность, которую здесь приходится преодолевать, это давление сценария, что-то вроде «сопротивления Ид», по Фрейду. Профессиональные пациенты принимают на себя эту роль, когда они совсем еще в юном возрасте с помощью родителей решили стать психическими калеками; им могли помочь и предыдущие терапевты. Обычно в таком случае мы имеем дело с семейным сценарием, и братья и сестры пациента и его родители тоже могут проходить лечение. Типичный пример – когда брат или сестра пациента содержатся в психиатрической лечебнице, где «представляются» (как обычно говорят служащие) или «ведут себя ненормально», как учится говорить пациент. Пациент обижается и может откровенно заявить, что завидует брату или сестре: те в лечебнице, а ему приходится довольствоваться амбулаторным лечением. Как заметил один человек: «Почему это мой брат в отличной роскошной психушке, а я должен ходить в какую-то вшивую терапевтическую группу? Мне было бы гораздо приятней стать профессиональным пациентом».

Хотя обычно такие слова произносятся шутливо, в них самое ядро сопротивления тому, чтобы выздороветь. Прежде всего, пациент утрачивает все преимущества пребывания в больнице и возможности вести себя ненормально. Больше того, он совершенно откровенно говорит (после того как научится понимать свой сценарий), что его Ребенок боится выздороветь и не может принять разрешения терапевта и других членов группы сделать это, потому что, если он выздоровеет, его мама (в его сознании) его покинет. Какими бы жалкими ни казались его страхи, тревоги, одержимости и физические симптомы, все равно ему кажется, что он не сможет прожить в мире без защиты Родителя. В этот момент сценарный анализ почти неотличим от обычной психоаналитической процедуры. Предметом исследования становятся сценарный протокол пациента и те ранние влияния, которые заставили его принять позицию Я− и соответствующий образ жизни. Он испытывает что-то вроде гордости от того, что он невротик, шизофреник, наркоман или преступник; пациент может принести свой дневник или заговорить о том, что собирается написать автобиографию, как делали многие его предшественники. Даже те, кого избавили от задержек в умственном развитии, могут испытывать ностальгию по своему прежнему состоянию.

Первейшая обязанность группового психотерапевта, какой бы методики он ни придерживался, наблюдать за каждым движением каждой мышцы каждого пациента на протяжении каждой секунды групповой встречи. Чтобы достичь этого, в группе не должно быть больше восьми пациентов, и необходимо принимать все другие возможные меры, чтобы терапевт мог выполнять свой долг наиболее эффективно. Если терапевт избрал сценарный анализ, самый мощный из известных методов эффективной групповой терапии, он должен искать преимущественно те специфические сигналы, которые выдают природу сценария пациента, его корни, уходящие в глубь раннего опыта и родительского программирования. Только «выйдя из своего сценария», пациент сможет стать личностью, способной на независимую жизнь, созидательную деятельность и исполнение гражданского долга.

У каждого пациента есть характерная поза, жест, манеры, тик или другой симптом, показывающие, что он живет «в сценарии» или «ушел» в свой сценарий. И пока он подает эти сигналы, пациент не излечился, насколько бы «лучше» ему ни становилось. В мире своего сценария он может быть жалок или счастлив, но он все же в мире сценария, а не в реальном мире, и это подтверждается его снами, его повседневным опытом и отношением к терапевту и другим членам группы.

Сценарный сигнал вначале воспринимается интуитивно Ребенком психотерапевта (подсознательно, а не бессознательно). Затем однажды этот сигнал полностью осознает и берет под свой контроль Взрослый. Он сразу понимает, что это основная характеристика пациента, и удивляется, как «не замечал» этого раньше.

Абеляр, человек средних лет, жаловавшийся на депрессию и на медленную реакцию, три года посещал группу и «добился значительного прогресса», прежде чем доктор Кью понял, каков сигнал его сценария. У Абеляра было разрешение Родителя смеяться, и он делал это с большим вкусом и часто, но у него не было разрешения говорить. Если к нему обращались, он исполнял долгую и медлительную церемонию, прежде чем ответить. Медленно распрямлялся на стуле, брал мундштук, покашливал, гудел что-то про себя, словно собираясь с мыслями, и только тогда начинал: «Ну…» И вот однажды, когда группа обсуждала вопрос о детях и другие сексуальные проблемы, доктор Кью впервые «заметил», что Абеляр делает еще кое-что перед тем, как заговорить. Он глубоко засовывает руки за пояс в брюки. Доктор Кью сказал: «Достаньте руки из штанов, Абель!» И тут все, включая самого Абеляра, захохотали. Все поняли, что Абеляр все время делал так, но ни его соседи, ни доктор Кью, ни сам Абеляр этого «не замечали». Стало ясно: Абеляр живет в сценарном мире, где запрет говорить так строг, что в опасности его яички. Неудивительно, что он всегда молчал, если только кто-нибудь не давал ему разрешение заговорить, задавая вопрос. И пока этот сценарный сигнал присутствовал, Абеляр не мог заговорить спонтанно и не мог решить, что же на самом деле его тревожит.

Аналогичный, хотя и более распространенный сценарный сигнал встречается у женщин; он тоже интуитивно воспринимается гораздо раньше, чем осознается. Но опытный терапевт вскоре научается видеть и оценивать его быстрее. Некоторые женщины сидят свободно, пока не начинает обсуждаться какой-либо связанный с сексом вопрос; тут они не только сжимают ноги, но и переплетают их, часто при этом скрещивая руки на груди и иногда еще наклоняясь вперед. Такая поза создает тройную или четырехкратную защиту против насилия, которое существует только в их сценарном мире, а не в реальном мире психотерапевтической группы.

Таким образом, появляется возможность сказать пациенту: «Прекрасно, что вы чувствуете себя лучше и добиваетесь успехов, но вы не выздоровеете окончательно, пока не прекратите…» И тут полагается описать сценарный сигнал. Это начало попытки заключить «лечебный контракт» или «сценарный контракт», а не просто контракт «облегчения». Пациент при этом может согласиться, что присутствует в группе, чтобы выйти из своего сценария, а не просто встретить внимание и участие и более счастливо жить в своем мире страха и несчастий.

Одежда – плодородное поле для сценарных сигналов: хорошо одетая женщина, но в ужасной обуви (ее сценарий требует, чтобы она была «отвергнута»); лесбиянка в поношенной одежде (она, вероятно, играет в игру «сводить концы с концами», ее эксплуатирует ее подруга, и кончит она попыткой самоубийства); гомосексуалист, надевающий женское платье (он привыкает одалживать у женщин помаду, его избивает сожитель, и заканчивает он попыткой самоубийства); женщина, которая криво мажет губы помадой (ее часто эксплуатирует гомосексуалист). Другие сценарные сигналы: пациент моргает, жует собственный язык, сжимает челюсти, фыркает, стискивает руки, вертит кольцо на пальце и топает ногами. Исчерпывающий список можно найти в книге Фельдмана о манерах речи и жестах.

Поза и осанка тоже могут многое открыть. Один из самых распространенных сценарных сигналов – склоненная голова у человека со сценариями «мученика» или «бродяги». Обсуждение этого вопроса см. у Дейча, а психоаналитическая интерпретация, особенно толкование сигналов пациента, лежащего на психоаналитической кушетке, дается Зелигсом.

Сценарный сигнал – это всегда реакция на какую-то родительскую директиву. Чтобы справиться с сигналом, нужно раскрыть эту директиву, что обычно сделать нетрудно, и найти точный антитезис. Это сделать гораздо труднее, особенно если сигнал есть ответ на галлюцинацию.

Внезапное проявление симптомов болезни – тоже сценарный сигнал. Сценарий Джудит приказывал ей «сойти с ума», как сделала ее сестра, но Джудит сопротивлялась родительскому приказу. Пока верх брал ее Взрослый, это была нормальная здоровая американская девушка. Но если кто-нибудь рядом вел себя, как «сумасшедший», или говорил что-нибудь «безумное», Взрослый Джудит исчезал и ее Ребенок оставался беззащитным. У нее сразу начинала болеть голова, девушка, извинившись, уходила и таким образом избавлялась от сценарной ситуации. На кушетке происходило то же самое. Пока доктор Кью разговаривал с ней или отвечал на ее вопросы, Джудит оставалась в хорошей форме, но если врач молчал, Взрослый Джудит исчезал, проявлялся Ребенок с какими-нибудь безумными мыслями, и у Джудит сразу начинала болеть голова. Некоторых пациентов в таких случаях начинает тошнить; в этом случае родительская директива не «сойди с ума», а «заболей физически», или – на групповом языке – «будь невротиком», а не «будь психотиком». Приступы тревоги, сопровождаемые сильным сердцебиением, неожиданными припадками астмы или крапивницы, – тоже сценарные сигналы.

Если сценарию что-то угрожает, у пациента могут возникнуть сильнейшие приступы аллергии. Например, Роза с детства не страдала от аллергии, но когда психотерапевт сказал, что ей необходимо развестись, у нее случился такой сильный приступ, что ее пришлось госпитализировать и прервать анализ ее сценария. Терапевт не знал, что сценарий требовал от Розы развестись, но запрещал сделать это, пока не выросли ее дети. При таких столкновениях могут возникнуть серьезные приступы астмы, требующие помещения в кислородную палатку. Я думаю, что более глубокое знание сценария пациента поможет предотвратить подобные случаи. Под подозрение в подобных обстоятельствах попадают также язвенный колит и прободение язвы желудка. В одном случае страдавший паранойей пациент отказался от сценарного мира и стал жить в мире реальном – без соответствующей подготовки и «защиты». Не прошло и месяца, как в его моче появился сахар, свидетельствуя о начале диабета. Это вернуло его к «убежищу» его сценария «Больной» в несколько модифицированном виде.

Лозунг «Думай о сфинктере!» относится также к психологическому компоненту сценария. Человек с поджатым ртом и человек, который ест, пьет, курит и говорит одновременно (насколько это возможно) – типичные «сценарные характеры». Человек, пристрастившийся к слабительным или клизме, может обладать архаическим «желудочным» сценарием. Женщины со сценариями «насилие» могут постоянно держать в напряжении мышцы Levator end и Sphincter cunni, что может вызвать сильную физическую боль. Преждевременная или замедленная эякуляция и астма могут также рассматриваться как связанные со сфинктером нарушения сценарного характера.

Сфинктеры – это органы финального представления или выигрыша. Истинная «причина» всех неприятностей, вызываемых сфинктерами, конечно, заключена в центральной нервной системе. Но трансакционный аспект возникает, однако, не из этой «причины», а из ее следствий. Например, хотя «причина» преждевременной эякуляции находится в центральной нервной системе, этот недостаток отражается на взаимоотношениях мужчины с супругой, и поэтому преждевременная эякуляция возникает из его сценария, или является его частью, или вносит в него свой вклад. Обычно это сценарий Неудачника и в других сферах, а не только в сексе.

Важность призыва «думай о сфинктере» определяется тем, как сфинктеры могут использоваться трансакционно. Ребенок в Майке интуитивно очень быстро определяет, каким образом окружающие хотят использовать свои сфинктеры против него. Он знает, что вот этот мужчина хочет помочиться на него, а тот – испражниться, что эта женщина хочет на него плюнуть, и так далее. И он почти всегда прав, как со временем и обнаружится, если он достаточно долго пообщается с этими людьми.

Вот что при этом происходит. Когда Майк впервые встречается с Патом (в первые десять секунд или – в самом крайнем случае – в первые десять минут после того, как они впервые встретились взглядами), Ребенок Майка точно определяет, на что настроен Ребенок Пата. Но как можно быстрее Ребенок Пата с помощью его Взрослого и Родителя создает густую дымовую завесу, которая, как джинн, постепенно принимает человеческое обличье, напоминая самого Пата. Это маскировка. Тогда Майк старается игнорировать интуитивную проницательность своего Ребенка, забыть о ней и воспринимать только персону Пата. Так Пат обманывает Майка, лишает его проницательности и подставляет свою персону. Майк принимает персону Пата, потому что и сам в это время деловито воздвигает дымовую завесу, чтобы обмануть Пата, и настолько занят этим, что забывает не только то, что его Ребенок знает о Пате, но и то, что он знает о самом себе. Я в другом месте более подробно обсуждал эти первые десять секунд. Люди игнорируют свою интуицию и вместо этого воспринимают персоны друг друга, потому что так требует вежливость и потому что это соответствует потребностям игр и сценариев. Это взаимное приятие называется «социальным контрактом».

Каждый определяет у другого сценарное значение сфинктеров и интуитивно выделяет людей с совпадающими сценариями. Говоря в общем виде, тот человек, сценарий которого призывает питаться дерьмом, будет искать человека, который по сценарию испражняется на других. В первые же десять минут они сцепятся друг с другом, проведут какое-то время, переживая сфинктерное основание своего взаимного влечения, и если минуют этот пункт, со временем начнут удовлетворять сценарные потребности друг друга.

Если это кажется невероятным, вспомните о гораздо более ужасных случаях, когда начинается немедленное удовлетворение сценарных запросов. Мужчина-гомосексуалист может войти в мужскую уборную или в бар, он может просто идти по улице и в десять секунд безошибочно узнает человека, которого ищет, того единственного, кто не только даст ему сексуальное удовлетворение, которое он ищет, но и даст это предписанным сценарием образом: в каком-нибудь редко посещаемом месте, где к сексуальному удовольствию добавляется возбуждение от игры в «казаки-разбойники», или в более укромном месте, где может возникнуть долговременная связь, которая закончится (если того требует сценарий) убийством. Опытный мужчина-гетеросексуал, идя по главной улице любого большого города, безошибочно определяет нужную ему женщину: ту, которая не только даст ему сексуальное удовлетворение, но и будет играть в игры, включенные в его сценарий. Мужчина может быть ограблен, получить плату, напиться, принять наркотики, быть убитым или жениться – в зависимости от требований своего сценария. Многие цивилизованные и хорошо воспитанные люди научаются игнорировать или подавлять свою интуицию, хотя в соответствующих условиях она проявляется, сбрасывая маску.

В первом разделе мы обсудили некоторые видимые сигналы сценария. Теперь обратимся к искусству слушать. Терапевт может слушать пациента с закрытыми глазами, время от времени заверяя, что он не спит, или повторяя услышанное, или слушать запись групповой встречи, опять-таки предпочтительно с закрытыми глазами, чтобы отсечь зрительные раздражители. Одно из сценарных требований, которому учат почти каждого ребенка, помимо того, что нельзя слишком настойчиво смотреть на людей, – нельзя слушать с закрытыми глазами, чтобы дети не услышали слишком много. Этот запрет нелегко преодолеть – маме это не понравилось бы.

Даже если он никогда не видел пациента и ничего предварительно о нем не знает, опытный сценарный аналитик может извлечь огромное количество информации из десяти– или двадцатиминутной записи разговора в группе. Начиная с нуля, он, послушав некоторое время неизвестного пациента, может довольно точно описать, как его воспитывали в семье, его любимые игры и вероятную судьбу. После тридцати минут восприятие из-за усталости притупляется, так что запись нельзя слушать дольше получаса за раз.

Всегда можно научиться слушать лучше. Это напоминает положения дзэн-буддизма, потому что по большей части зависит от того, что происходит в голове слушателя, а не от того, что происходит вне ее. Услышанную информацию усваивает состояние личности, известное как «Профессор», Взрослый в Ребенке (см. рис. 7). Профессор обладает мощной интуицией, и главное в интуиции связано с трансакционным поведением сфинктеров. Какой сфинктер собеседник хочет использовать на мне и какой хочет, чтобы я использовал на нем? Откуда исходят эти желания и на что направлены? К тому времени как архаичная или «примитивная» информация доходит до Взрослого слушателя, она может стать более точной: относительно семейного окружения пациента, его инстинктивных стремлений, его занятий и его сценарной цели. Таким образом, необходимо знать, как помочь Профессору выполнить свое дело наиболее эффективно. Правила для этого таковы:

1. Слушатель должен находиться в хорошем физическом состоянии, предварительно нормально выспаться, он не должен находиться под воздействием алкоголя, лекарств или наркотиков, которые отразятся на эффективности его мышления. Это относится также к успокоительным и стимуляторам.

2. Он должен освободиться от посторонних мыслей.

3. Он должен отбросить все Родительские предрассудки и чувства, включая потребность «помогать».

4. Он должен отбросить все предубеждения относительно пациентов в целом и относительно того пациента, которого слушает, в частности.

5. Он не должен позволять пациенту отвлекать себя, задавая вопросы или прося чего-нибудь; нужно научиться так пресекать подобные помехи, чтобы не обидеть пациента.

6. Взрослый терапевта вслушивается в содержание слов пациента, в то время как Ребенок-Профессор слушает, как пациент говорит. Если сравнить это с телефонным разговором, можно сказать, что Взрослый слушает рассказ собеседника, а Ребенок – шум на линии. Если сравнивать с радио, Взрослый слушает программу, а Ребенок – как работает приемник. Таким образом, терапевт одновременно и слушатель, и ремонтник. Если он советник, ему достаточно быть слушателем, но если он терапевт, его цель – произвести ремонт.

7. Когда терапевт начинает уставать, нужно перестать слушать и начать смотреть или разговаривать.

Научившись слушать, терапевт должен узнать, к чему нужно прислушиваться. С психиатрической точки зрения есть четыре основных голосовых сигнала: звуки, акцент, голос и словарь.

Простейшие звуки дыхания и соответствующие им значения таковы: покашливание (никто меня не любит), вздохи (если бы только), зевки (проваливай), хмыканье (это вы сказали) и всхлипывания (вы меня достали), а также различные звуки смеха: смешки, хихиканье, гоготанье, хохот, ржание. Ниже будут рассмотрены три важнейших типа смеха, известные в просторечии как «хо-хо», «ха-ха» и «хе-хе».

Сценарии в очень малой степени зависят от культуры. В каждом слое общества и в каждой стране есть свои Победители и Неудачники, и по всему миру они одинаково движутся к своей судьбе. Например, распространение душевных заболеваний в различных больших группах людей примерно одинаково, и повсюду случаются самоубийства. В каждой большой группе по всему миру есть также свои лидеры и свои богатые.

Тем не менее иностранный акцент имеет значение для сценарного аналитика. Прежде всего, он позволяет сделать обоснованную догадку о ранних родительских наставлениях, и именно здесь вступает культура: «Делай как сказано» в Германии, «Не мешай» во Франции и «Не будь непослушным» в Англии. Во-вторых, акцент указывает на степень гибкости сценария. Немец, который прожил в нашей стране двадцать лет и по-прежнему говорит с сильным акцентом, вероятно, имеет менее гибкий жизненный план, чем голландец, который уже через два года свободно владеет американским вариантом английского. В-третьих, сценарий пишется на родном языке Ребенка, и сценарный анализ будет сделан быстрее и легче, если терапевт владеет этим языком. Иностранец, живущий по своему сценарию в Америке, все равно что «Гамлет», поставленный на японском языке в театре кабуки. Если критик не знает оригинала, он очень многого не поймет или упустит в представлении.

Местный акцент тоже несет в себе информацию, особенно если проявляется сильно. Человек, который говорит с бруклинским акцентом, но время от времени произносит слова на бостонский или бродвейский манер, ясно демонстрирует влияние героической или родительской личности, которую несет в голове, и эту личность нужно определить, потому что влияние, вероятно, очень сильное, даже если сам пациент это отрицает.

Каждый пациент имеет, по крайней мере, три голоса: Родителя, Взрослого и Ребенка. Он может долгое время скрывать один из них или даже два, но рано или поздно они проявятся. Обычно внимательный слушатель, вслушиваясь в течение пятнадцати минут, определит по крайней мере два голоса. Пациент может произнести целую Родительскую речь, только раз всхлипнув Ребенком, или целую Взрослую речь, только раз сделав Родительское замечание, но внимательный слушатель уловит ключевую фразу. У некоторых пациентов голос меняется от одного предложения к другому, иногда же даже два или три голоса могут быть слышны в одном предложении.

Каждый из этих голосов что-то раскрывает в сценарии. Родитель, обращаясь к другому человеку, использует лозунги и наставления, которые произнесли бы в такой ситуации отец и мать: «Разве не все так делают?», «Только посмотри, кто говорит», «Тебе нужно лучше думать», «Постарайся получше», «Никому нельзя доверять». Непоколебимый голос Взрослого обычно означает, что Родитель подавил Ребенка, чтобы иметь возможность отпустить несколько невеселых педантичных замечаний, сдобренных «официальными» или анальными шутками. Это означает, что Ребенок найдет другой путь для своего выражения, он будет периодически взрываться, демонстрируя неадаптивное и неадекватное поведение и напрасную трату энергии, что обычно является признаком побежденного. Голос Ребенка обычно означает сценарные роли, например «умный малыш», «маленький старичок», «приставала и нюня». Таким образом, Родительский голос выражает антисценарий, голос Взрослого – образец и голос Ребенка – сценарную роль.

Каждое состояние Я может иметь собственный словарь. Родительские слова, такие как «плохой», «глупый», «трус» и «нелепый», говорят о том, чего боится человек и чего старается избежать. Настойчивое употребление Взрослого технического словаря может быть просто способом избежать общения с людьми, как бывает в инженерном деле, авиации и финансах, где строго придерживаются директивы «Совершай великие поступки, но не принимай ничего близко к сердцу». Словарь Взрослого «защитника» (родительский комитет, психология, психоанализ, социальная наука) может быть использован для интеллектуального жертвоприношения, когда расчлененная душа жертвы валяется на полу – в полном согласии с теорией, что постепенно она снова срастется и станет еще содержательнее. Главная мысль такого сценария: «Я разорву тебя на части, но не забывай, что я только стараюсь тебе помочь. Но собирать себя из кусочков тебе придется самому, потому что никто это за тебя не сделает». Иногда пациент сам становится ритуальной жертвой собственного обряда. Словарь Ребенка может состоять из непристойных слов мятежа, жалобных клише или сладких слов очаровательной невинности.

Типичная триада, которую можно найти в одной и той же личности: Родитель подслащает пилюлю, Взрослый все раскрывает, а Ребенок произносит непристойности. Например: «У нас у всех бывают взлеты и падения; мне кажется, ты прекрасно справляешься. Конечно, тебе придется расколоть свое автономное Я, чтобы избавиться от идентификации с матерью. В конце концов мы живем в дерьмовом мире». Такой сценарий исходит прямо из Дантова ада: «Как улыбаться, читая учебник, в то время как ты по уши в дерьме».

Предложения составляются совместно Родителем, Взрослым и Ребенком, и каждое состояние Я использует слова и фразы в соответствии со своими потребностями. Чтобы понять, что происходит в голове пациента, терапевт должен быть способен расчленить конечный продукт на отдельные фрагменты, имеющие смысл. Это называется трансакционным разбором по частям речи и отличается от грамматического разбора.

Человека, который говорит, что он страдает от «пассивной зависимости» или что он «социопат с ощущением опасности», нужно спросить: «Как называли вас родители, когда вы были маленьким?» Эвфемизмы типа «агрессивное выражение» или «сексуальные отношения» нужно отграничить, спросив: «А как вы их называли, когда были маленьким?» «Экспрессивная агрессия» – чистейшей воды артефакт, означающий, что пациент посещал класс современных танцев или сражался с гештальттерапевтом, в то время как «половые сношения» может означать, что он бывал на собраниях Лиги свободного секса.

Наречия несколько более интимны. Так, «Иногда я испытываю сексуальное возбуждение» звучит несколько отстраненно, в то время как «Иногда я бываю сексуально возбужен» гораздо ближе к самому говорящему. Однако точное психологическое значение наречий предстоит еще выяснить.

Местоимения, глаголы и конкретные имена существительные – самые реальные части речи и применяются, чтобы «называть вещи своими именами». Называть вещи своими именами означает, что пациент готов к выздоровлению. Так, женщина, которая боится секса, часто подчеркивает прилагательные и абстрактные существительные: «У меня был удовлетворительный сексуальный опыт». Позже она же может подчеркивать местоимения и глаголы: «Мы кончили одновременно». Одна женщина впервые обратилась в больницу, чтобы приобрести «акушерский опыт». Второй раз она явилась туда рожать. Пациенты «проявляют враждебность к фигурам, олицетворяющим собой власть». Становясь реальными людьми, они просто рвут газеты. Что касается терапевтов, то тот, кто сообщает: «Мы начали интервью, обменявшись положительными приветствиями. Затем пациент сообщил, что выразил враждебность, исполнив акт физической агрессии против своей жены», реже добивается успеха, чем тот, который говорит: «Пациент поздоровался и рассказал, что ударил жену». В одном случае терапевт утверждал, что мальчик «посещал закрытую школу-интернат в частном районе», в то время как сам мальчик просто сказал, что «ходил в интернат».

Самое важное слово в сценарном языке – союз «но», который означает: «В соответствии с моим сценарием я не имею разрешения делать это». Реальные люди говорят: «буду…», «сделаю…», «не могу», «я проиграл…», в то время как выражения «буду, но…», «сделаю, но…», «не могу, но…», «я проиграл, но…» относятся к сценарию.

Правило прослушивания звукозаписи таково: если не слышишь, что говорит пациент, не волнуйся, потому что обычно он ничего не говорит. Когда у него будет что сказать, ты его услышишь, какой бы шумной или несовершенной ни была запись. Для клинических целей иногда плохая запись лучше хорошей. Если слышно каждое слово, слушателя может отвлечь содержание и он пропустит самые важные сценарные указатели. Например: «Я встретила в баре мужика, и он стал на меня поглядывать. Поэтому, когда он стал слишком уж нахален, я сказала ему: «Что вы себе позволяете?», чтобы он понял, что перед ним леди, но он продолжал приставать, и я велела ему отвязаться». Скучная и довольно обычная история, не содержащая никакой информации. Гораздо больше раскрывает плохая запись, когда слышишь: «Др др др др стал на меня поглядывать др др др нахален др др др перед ним леди др др др др велела ему отвязаться». Различимые слова – это «о'кей» слова. Пациентка получила от матери предписание заставлять мужчин отвязаться от нее, тем самым доказывая, что она леди. При этом она должна собрать достаточно купонов или приставаний, чтобы оправдать свой (как леди) гнев. Инструкция гласит: «Помни, леди сердятся, когда мужчины пристают к ним». А отец добавляет: «В барах много нахальных парней. Мне ли не знать?» И вот женщина идет в бар, чтобы доказать, что она леди.

После того как она прошла психоаналитическую терапию, ее запись гласила: «Др др др др садист др др др др мое мазохистское Я др др. Др др др др выражая свою обычную враждебность др др». Она заменила старые «о'кей» слова новыми. Если она перейдет к трансакционному аналитику, в записи будет: «Др др др его Ребенок др др др мой Родитель др др др играл в «Насилуют!». Но еще через месяц никакого шума в записи не будет, а будут слова: «Я встретила несколько очень хороших людей после того, как перестала ходить в бары».

«О'кей» слова рассказывают историю пациента гораздо лучше, чем вся история. Требуются месяцы обычной терапии, чтобы раскрыть подробности истории неудач, рассказанной выпускницей колледжа, но если запись гласит: «Др др др напряженно училась др др др хорошие отметки, но др др др ужасно впоследствии», различимые «о'кей» слова сообщают историю ее жизни: «Ты должна напряженно работать и почти добьешься успеха, но что-нибудь произойдет, и ты будешь чувствовать себя ужасно». «О'кей» слова громко и четко выражают сценарные директивы.

«О'кей» слова в предыдущем абзаце происходят от Родительских наставления, образца и угроз. Наставления, такие как «будь леди», «учись хорошо», содержат «о'кей» слова «леди» и «учись». В угрозе «Случится что-нибудь ужасное» «о'кей» словами являются «что-нибудь ужасное». Когда пациент привыкает к психоаналитической кушетке, словарь терапевта начинает состоять из «о'кей» слов. И действительно, это один из признаков привыкания пациента. Пациент говорит «мазохизм», «враждебность», «Родитель», «Ребенок» и т. д., потому что на этой стадии терапевт подменяет собой отца, и его «о'кей» словарь заменяет усвоенный пациентом в детстве. «О'кей» слова – это слова, одобренные Родительской частью отца, матери, терапевта или другой фигурой, олицетворяющей отца.

Мы помним, однако, что многие сценарные ограничения даются Ребенком отца и матери и опираются на другой словарь – на сценарные слова и фразы, которые отличаются от «о'кей» слов. Некоторые сценарные слова могут даже противоречить словам «о'кей». Женщина, которая использует подобающие леди слова, когда находится в антисценарии, может воспользоваться очень грязным языком, когда возвращается к своему сценарию. Так, она может называть своих детей «милые малышки», когда трезва, и «грязные морды», когда пьяна. Сценарные слова содержат очень важную информацию относительно сценарных ролей и сценарных сцен, которые необходимы для восстановления сценарного мира или того мира, в котором живет Ребенок пациента.

В мужских сценариях обычны роли лиц противоположного пола: девочки, леди и женщины. В женских сценариях есть роли мальчиков, мужчин и стариков. Более специализированные роли – «маленькие девочки» и «грязные старики». Эти две роли привлекают друг друга, особенно в барах. Женщина называет мужчин, с которыми встречается, «грязными стариками». Мужчине нужна для его сценария маленькая девочка, а ей для своего – грязный старик, и когда они встречаются, начинается представление, и они знают, что сказать друг другу после того, как поздоровались. Разные женщины живут в мире, населенном волками, чудовищами, соблазнителями, котами, змеями, вампирами, мошенниками, а мужчины видят в женщинах сук, цыплят, девчонок и шлюх. Все это сценарные слова, они могут прозвучать в ходе разговора в группе.

Сценарные сцены обычно сосредоточены вокруг какой-то комнаты в доме: детской, ванной, кухни, гостиной, спальни, и это проявляется в выражениях «есть что выпить», «весь этот хлам», «настоящий пир», «все эти люди» и «врежь им». У каждой из этих комнат есть свой словарь, и человек, застрявший в определенной комнате, будет снова и снова использовать одни и те же слова и выражения. Столь же часто встречается рабочий кабинет, символизируемый выражением «убирайся отсюда».

У тех, кто борется со своими сценариями, можно отметить антисценарные слова. Джек, Сизиф, упоминавшийся в главе двенадцатой, стал профессиональным бейсбольным игроком отчасти потому, что это входило в его сценарий, отчасти же потому, что туда загнал его дядя. Слушая его однажды, доктор Кью заметил, какое ударение делает Джек на слове «нет», которое произносит очень часто, и меньшее, но тоже значительное ударение на словах «кое-что еще». Он сразу интуитивно понял значение этих слов. Когда Джек говорил «нет», он подавал, то есть был питчером, а когда он подавал, его Ребенок говорил «нет» – «Ты не попадешь!». Когда он говорил «кое-что еще», он бросал на первую базу, а когда он бросал на первую базу, он говорил «кое-что еще»: «Если я не смогу тебя выбить, мы попробуем кое-что еще». Джек не только подтвердил эту интуитивную догадку, но и сказал, что тренер по бейсболу говорил ему то же самое, только на другом языке: «Расслабься! Если будешь все подачи делать с такой силой, вывернешь плечо!» Что Джек со временем и сделал. Подобно доктору Кью, тренер на основании своей интуиции и опыта догадался, что Джек подает в гневе, и знал, что ни к чему хорошему это не приведет.

Антисценарий Джека требовал, чтобы он стал успешным бейсбольным игроком, и за его профессиональной подачей скрывался сильный гнев против отца и дяди, приказывавших ему быть побежденным. Таким образом, всякий раз подавая мяч, он боролся со своим сценарием, пытался вырваться из него и победить. Это придавало ему скорости, а антисценарий позволял сохранять контроль. Единственное, чего ему не хватало, так это хладнокровия и умения подавать в соответствии с игрой. В конце концов этот гнев, не позволявший ему приспособиться, привел именно к тому выигрышу, против которого он боролся, и ему пришлось перестать играть. Интуитивная проницательность Взрослого в Ребенке терапевта, то есть Профессор, – наиболее ценный терапевтический инструмент. Острая чувствительность правильно настроенного Профессора демонстрируется тем фактом, что доктор Кью все это понял, хотя только раз в жизни был на бейсбольном матче профессионалов, хотя, конечно, в молодости играл в любительский бейсбол.

Метафоры тесно связаны со сценарными словами. Например, у Мэри были два различных словаря метафор. В одном она бултыхалась, как в море, ничего не могла понять, едва могла держать голову над водой, у нее бывали бурные дни и волны чувств. А в другое время жизнь была пиром, Мэри могла есть свои слова, у нее было множество лакомств, она могла испытывать горечь или кислоту, потому что таков был вкус блюд. Она вышла замуж за моряка и жаловалась на ожирение. Когда она чувствовала себя в море, язык ее становился морским, а когда переедала – кулинарным. Так она переходила из океана на кухню и обратно, и задача терапевта заключалась в том, чтобы помочь ей встать на землю. Метафоры есть продолжение сценарных сцен, и перемена метафор означает перемену сцен. В случае Мэри бурное море означало море гнева.

Некоторые должны пройти через своеобразный ритуал или сделать определенный жест, прежде чем заговорить, – чтобы защититься или попросить прощения за свои слова. Эти ритуалы обращены к Родителям. Мы уже рассказывали об Абеляре, который всегда засовывал руки за пояс брюк, прежде чем заговорить. Он явно пытался защитить свои яички от какого-то внутреннего врага, который мог напасть, когда Абеляр заговаривал и терял бдительность. Поэтому Абеляр всегда принимал меры против этой опасности, прежде чем заговорить. В других случаях подобные меры безопасности вплетены в структуру предложения. Существуют различные степени защиты при ответе на вопрос «Сердились ли вы когда-нибудь на свою сестру?». «Может быть, сердился» означает Родительский приказ «Никогда не допускай ошибок». «Мне кажется, может быть, сердился» включает два Родительских приказа: «Как ты можешь быть уверен?» и «Никогда не допускай ошибок». Первый приказ обычно приходит от отца, второй – от матери. «Мне кажется, может быть, я мог бы сердиться» содержит в себе тройную защиту. Фразы безопасности имеют большую прогностическую ценность. Терапевту гораздо легче преодолеть одну степень защиты, чем три. «Мне кажется, может быть, я мог бы» – это сослагательное наклонение, призванное защитить и скрыть очень юного и уязвимого Ребенка.

Сослагательное наклонение включает три составляющих. Во-первых, союз «если» или «если бы»; во-вторых, различные вспомогательные глаголы; в-третьих, различные необязательные слова. Наиболее часто встречается в университетских городках. Классический пример: «Я должен был сделать и сделал бы, если бы мог, но…». Варианты: «Если бы они могли, я тоже мог бы и, вероятно, сделал бы, но…» или «Я должен был и, вероятно, мог бы, но тогда они могли бы…».

Сослагательное отношение формализуется в названиях книг, тезисов, статей и студенческих работ. Обычные примеры: «Некоторые факторы, связанные с…» (= если бы только) или «К теории…» (= «Я сделал бы, если бы мог…»). В самых крайних случаях заголовок гласит: «Некоторые вступительные замечания, касающиеся факторов, связанных с накопленными данными относительно теории…» – поистине очень скромное название, так как совершенно ясно, что потребуется не менее двухсот лет для того, чтобы опубликовать саму теорию. Очевидно, мать автора велела ему не высовываться. Его следующая статья, вероятно, будет называться: «Некоторые промежуточные замечания, касающиеся… и т. д.». Когда он изложит все замечания, названия его следующих статей будут становиться все короче. К сорока годам он завершит предварительные рассуждения и подойдет к «К теории…», но сама теория возникает все-таки очень редко. Если она все же будет опубликована в седьмой статье, обязательно будет и восьмая «Простите. Вернемся к исходному варианту». Автор всегда в пути, но никогда не достигает следующей остановки.

Терапевту, который берется излечить человека, дающего такие названия своим статьям, совсем не весело. Пациент тоже будет жаловаться на неспособность закончить свой тезис, на невозможность сосредоточиться, на сексуальные и семейные проблемы, депрессию и порывы к самоубийству. Если только терапевт не найдет способа изменить его сценарий, лечение пройдет описанные выше восемь стадий, причем каждая стадия займет примерно полгода, а заключительную статью («Простите…») напишет не пациент, а сам терапевт. На сценарном языке «к» означает «не ходи туда». Никто не спрашивает: «Летит ли этот самолет к Нью-Йорку?» И мало кто согласится лететь с пилотом, который отвечает: «Да, наш самолет летит к Нью-Йорку». Либо самолет летит в Нью-Йорк, либо садитесь на другой рейс.

Помимо тех, кто использует сослагательное наклонение, встречаются люди, которым запрещено заканчивать что-либо или достигать цели, так что когда они говорят, им «не хватает слов». Предложения их перенасыщены союзами: «Вчера я была дома с мужем и… и… и вдруг… и… и потом…». Часто за этим скрывается директива «Не выдавай никаких семейных тайн!», так что они пытаются обойти тему и играют словами, пока могут.

Некоторые говорящие стараются все уравновесить. «Идет дождь, но скоро выйдет солнце». «У меня болит голова, но животу лучше». «Они не очень вежливы, но, с другой стороны, прекрасно выглядят». В этом случае директива как будто такова: «Ни к чему не приглядывайся слишком внимательно». Наиболее интересным примером этого случая был человек, страдавший диабетом с пятилетнего возраста. Его научили очень тщательно уравновешивать свою диету. Когда он говорил, то с такой же осторожностью взвешивал каждое слово и точно рассчитывал каждую фразу. Эти предосторожности очень мешали его слушателям. Всю жизнь он испытывал гнев против строгих ограничений, наложенных на него из-за болезни, и когда он сердился, речь его становилась очень неуравновешенной. (Значение этого для психологии больных диабетом ждет дальнейшего изучения.)

Другой тип структуры предложения – затягивание, с многочисленными «и так далее», «и тому подобное». «Ну, мы пошли в кино, и так далее, и потом я поцеловал ее, и тому подобное, а потом она украла у меня бумажник, и все прочее». К несчастью, такая привычка часто скрывает глубокий гнев, направленный против матери. «Ну, я хотел бы сказать ей все, что я о ней думаю, и так далее». – «А что такое «и так далее»?» – «Ну, на самом деле я хотел бы разрезать ее на кусочки». – «И так далее?» – «Нет, больше никаких «и так далее». Структура предложений – увлекательное поле для изучения.