48
1970
1 декабря 1970

Анна как-то добирается после венчания в их комнату.

Льюису сразу же нужно уходить, она об этом знала. Возможность подвернулась за пару дней до венчания, слишком удачная, чтобы ее упустить, так сказал Льюис. Он извинился, он потом все возместит. У Анны нет сил спорить. Она смотрит, как мимо окна такси скользит Лондон, пока Льюис рассказывает, куда повезет ее на медовый месяц, когда вернется: может, в Брайтон. В Маргейт. А может, в Испанию? Есть такая штука, пакетные туры, он видел: тебя отвозят и все организуют на месте. Она в голос смеется над этой идеей, и Льюис бросает на нее взгляд, заставляющий замолчать. Потом города, о которых он говорит, начинают вспыхивать в мозгу Анны ярко, как лезвия. Ей так хочется в лесную прохладу.

Едва вернувшись в свою пустую комнату, Анна снимает перчатки и ложится, поставив переносную люльку Руби в изножье кровати. Проснувшись, она знает, что Льюис ушел, потому что чувствует, как у нее на лбу остывает его поцелуй.

Ей страшно, как никогда раньше.

Она встает в постели на колени, и перед ней всплывает лицо Руби – бессонное, внимательное. Анна оглядывается по сторонам. Все в комнате словно обрело невыносимую значимость. Чашки и тарелки на столе, брошенные, когда они с Льюисом поспешили на венчание. Ее перчатки, пустые и сморщенные, лежащие на голых досках пола. Бритвенный помазок Льюиса, застывший перекошенным комком в кружке у раковины. Даже издали Анна видит крохотную капельку крови, высохшую на фарфоре раковины, где они моются и чистят зубы – где бреется Льюис, стоя в жилете.

В ее мозгу проносятся бессвязные образы. Ножи. Ножницы. Ножи. Потом все замирает и является ей в полной ясности. Льюис ее отравил. Он ждет, что по его возвращении она будет лежать мертвая и окоченевшая. Надо позвать на помощь, пока яд не подействовал до конца.

Ребенка он тоже отравил? На вид с Руби все хорошо, она разве что немного беспокойная, морщит нос и кривит рот. Так что, он планирует вернуться, когда Анна умрет, и забрать ребенка? Какой у него план? Какой? Он на это способен?

Анна берет Руби и на цыпочках спускается по лестнице. За тяжелой входной дверью в исцарапанной черной краске сияет яркое солнце. Люди движутся по улице туда-сюда, словно на колесах. Анна знает, что у нее таких колес нет, поэтому застревает на крыльце. Прижимает Руби к себе все сильнее, пока не слышит, как дыхание с хрипом выдавливается из маленького тельца, но все-таки девочка не плачет. Она просто смотрит Анне в лицо, в ее серо-голубых глазках вопрос, родимое пятно краснеет на лице полумесяцем.

Из-за угла появляется удивительное существо, многоногое, с двумя качающимися головами сверху. Анна на мгновение застывает, потом слегка расслабляет руки, сжимающие маленькое тельце. Это помощь, она пришла: двое конных полицейских. Их лошади отбрасывают длинные темные тени, тянущиеся вперед. Существо проходит мимо нее, безжалостно неторопливо, Анна зовет, но четыре головы склоняются друг к другу в разговоре. Анна снова зовет – зовет ли? Она не уверена, что с ее губ слетает хоть один звук. Она смотрит, как удаляются и скрываются за углом лошадиные крупы.

Стелла и Сэмюэл. Теперь Анна вспомнила. Они утром были с малышкой Розой на венчании, когда Анна выходила замуж за человека, который сейчас пытается ее убить. Она взбирается по лестнице, одной рукой обняв малышку, а другой хватаясь за деревянные перила. На площадке возле двери Стеллы и Сэмюэла она мешкает, уже подняв руку, чтобы постучать. Прикладывает ухо к двери и, как ей кажется, слышит внутри звуки, движение и шепот, но, когда она стучит, ответа нет.

Взглянув вниз, Анна видит, как под дверь затекает что-то странное – желтый газ или непонятный свет, заливающий все вокруг. Анна бежит к себе в комнату.

Так вот как это – умирать, думает Анна.

Комната словно пульсирует, ударные волны катятся в окно и по стенам. Она чувствует их сквозь тонкие подметки жемчужных туфелек на шпильках, которые надела на венчание. Узел у нее в руках начинает хныкать, она поднимает его и прижимается щекой к мягкой крошечной щечке.

– Руби, Руби, Руби, все будет хорошо. Мама найдет, кто нам поможет, обязательно найдет.

Ей просто нужно набраться смелости и пройти дверь, из-под которой сочится свет, и людей на колесах. Она смотрит на стол, где лежит хлебный нож. Кажется, его края поднимаются и набухают, на поверхности выступает кровь. А с острия что, тоже капает кровь?

Анна кладет сверток с Руби, ее захлестывает потребность сжать нож в руке. Но тут же, опустив глаза, издает душераздирающий крик ужаса. Куда делась Руби? Ее лицо изменилось. Красное пятно парит над ним, как одна из тех жестяных масок, про которые рассказывал отец – их крепили на лица солдат, вернувшихся с битвы на Сомме, где их изуродовало. Маленький ротик закрыт, но Анна знает, что он полон острых зубов.

Анна кричит и выпускает малышку из рук. Она с мягким стуком падает на пол. Анна едва слышит крики, когда хватает сумку и пальто, голубое, как колокольчик, расклешенное, которое купила на венчание. Каждый шаг к двери дается ей тяжело, словно она бредет через клей, но она знает – ей нужно уйти от ножа, пока она его не схватила.

В последнюю минуту она замечает на полу куклу, ту самую, с лицом эскимоски, она упала с одеяла, в которое укутана Руби. Анна поднимает куклу и сует ее в сумочку, а потом распахивает дверь.

На открытом окне шевелятся занавески, отбрасывая на голые стены колеблющиеся тени.

Хрупкая голова Руби приземлилась на лоскутное одеяло, упавшее вместе с ней на пол. Остальное тело лежит наискосок на голых досках. Плач ничего ей не дал и понемногу затих, как исчезнувший вдали самолет. Руки Руби торчат вверх, она загребает ладошками воздух. Сквозь открытое окно доносятся звуки улицы. Шарканье, бряканье, шорох колес и голоса:

– Спарки. Идет, приятель?

– Если сядешь на тридцать второй, как раз туда доберешься, но не выходи у «Пера и парика», не та остановка.

– Селия, ты погляди.

Для Руби это все белый шум. Только один голос для нее исполнен смысла, это голос Анны, повторяющий: «Руби, Руби, Руби. Руби. Золотце мое. Сокровище мое».

Свет за окном начинает гаснуть. В комнату сочится холод. Пальчики Руби превращаются в холодные жесткие палочки. Она снова начинает плакать, но уже по-другому. Тонко и слабо, ее плач едва проникает сквозь толстые стены. Ее губы приобрели голубоватый оттенок, а живот под клеточкой ребер втягивается и надувается от крика. Звук затихает, превращаясь, в конце концов, в тихое гудение, исходящее у Руби изо рта.

Еще не стемнело, вечерний свет отбрасывает в комнату длинные тени. Возле Руби начинает проявляться тень, тень, у которой нет отбрасывающего ее источника. Она в волнении склоняется над распростертым телом. Руби уходит. Висит облачком над своим вздувающимся животом. Что делать? Тень знает, как работает время, как оно может вращаться вокруг своей оси, словно камень в полосе прибоя. Как жизнь может вырваться, и то, что должно было стать будущим, выключится. Как в скорлупке, которую покинула жизнь, ворочаются и обустраиваются все и каждый, заполняя пустоту. Всё случается быстро, не успеешь понять.

Желание впрыгнуть в это маленькое тельце так велико. Это все равно, что залезть в постель, все еще теплую, потому что ее недавно освободили.