46
Возвращение
23 декабря 1983

Мы стояли у опушки леса и смотрели на старый дом сзади. Тьма от переплетенных над головой веток рассеялась, когда мы вышли туда, где заканчивались деревья. Еще там было мокрее, дождь легче пробивался сквозь менее густые кроны, и наши ноги по щиколотку ушли в мягкую кашу из листьев. Элизабет осталась в машине. Она почти ни слова не сказала с тех пор, как мы ушли от пустого дерева.

– Странное ощущение – быть так близко к местам, где живет Барбара, – заметила я. – Еще немного, и я захочу опять с ней увидеться.

Том поднял бровь.

– Правда?

Тут я вспомнила, что случилось, когда она меня в тот раз причесала: сбор чемодана, поезд, первые месячные – и мое сердце снова от нее отвернулось.

– Наверное, это из-за дыры, которая во мне от того, что я не знаю своих настоящих родителей.

Я поняла, что говорю шепотом, хотя мы были так далеко от дома, что никто бы нас в жизни не услышал, даже не увидел бы, нас приняли бы за тени, стоящие под деревьями. И все-таки я продолжала шептать.

– Иногда такое чувство, что во мне нет подложки, Том. Как будто почвы нет, из которой можно расти. Мои настоящие родители – наверное, они и есть почва. Я только об этом и думаю.

– Я даже не помню, как выглядит моя мама, Роз, что говорить про ее забавные привычки. Голос, правда, помню. И, в общем, все. Высокий радостный голос.

Я снова взглянула на дом и вспомнила куклу Синди. Интересно, подумала я, она так и лежит, как я ее оставила, когда скатилась по лестнице.

– Ну что, сейчас или никогда, – сказала я. – Наверное, лучше мне пойти одной. Меньше шума. Меньше шансов, что застукают.

Том схватил меня за руку.

– Осторожнее. Если увидишь его, просто закричи, и я прибегу.

При упоминании Мика во мне пробудился страх.

– Еще раз, что мне искать?

– Документы. Свидетельство о рождении или что-то такое. Оно, скорее всего, свернуто, как свиток. Или, по крайней мере, на нем буквы, как раньше писали.

Я кивнула. За нами начал виться туман. Том подтащил упавшую ветку, чтобы сесть, и прислонился к дереву.

– Осторожнее, – повторил он, когда я собралась уходить.

Лицо у него было бледное, как череп. Все произошедшее, казалось, его опрокинуло, как в игре, где убирают подпорки, и все фрагменты со стуком рассыпаются. На мочке его уха собралась капля воды и повисла подрагивая. Мокрый конский хвост распластался по плечу. Он был так подавлен, что меня затопило нежностью. Я потянулась к нему и коснулась его руки в сыром рукаве. Он не сразу очнулся от своих мыслей и улыбнулся мне.

– Я быстро, – сказала я.

– Не забудь, бумаги надо искать в шкафах, внизу! – крикнул он вслед.

Когда я обернулась и посмотрела на него, сидевшего в тумане, мне показалось, что я оставляю его на страницах книги или в фильме.

Рука куклы, красный автобус и высокие травы были на своих местах, но все же как-то переменились. Словно они все это время, пока меня не было, гуляли как хотели, и только что вернулись на место, услышав, что я иду, – захотели меня разыграть.

Я повернула ручку задней двери, и дверь подалась под моей рукой. Я медленно вошла в кухню. В ней так знакомо пахло: едва заметно газом и спичками, с легким оттенком сырости. Лаком Барбары для волос.

Я простояла, прислушиваясь, добрых десять минут, настраиваясь на звуки дома. Такая привычка у меня появилась во времена Мика и его приступов ярости, я настороженно следила за всем вокруг: тяжелое дыхание, полное подавленной злобы, скрип оттого, что кто-то сел в кровати, когда я вошла, особый звук двигателя его машины, подъезжавшей к дому. Иногда мне казалось, что мы неделями так живем, прислушиваясь друг к другу, пока не разражалась гроза. Теперь в доме никто не дышал. Он был укутан в толстое одеяло тишины. Я направилась к лестнице, и мое лицо возникло в зеркале, как подпрыгнувшая собака.

– Руби.

Фигура за приоткрытой дверью в гостиную выглядела какой-то скособоченной. Узел рук и ног, тонких, как палки, и одеял. Блестящий карий глаз поблуждал немного и остановился на мне.

– Кто там?

Пауза.

– Руби?

Снаружи мне было уже наплевать, кто меня услышит.

– В машину, и поехали, поехали! – кричала я, маша Тому руками.

Он вскочил.

– Что такое?

– Там кто-то есть. Я не совсем понимаю, что это такое.

Мы добежали до машины, Элизабет проснулась, когда мы забились внутрь.

– Что случилось? – Голос у нее был сиплый со сна.

Машина плюхнулась обратно на дорогу.

– Господи, господи.

– Прекрати, Руби! – рявкнул Том. – Мы разобьемся, если ты и дальше будешь так психовать.

Когда мы проезжали мимо, из леса появился Джо с нашей улицы в оранжевом джинсовом костюмчике.

– Руби! – закричал он. – Ты вернулась! Вернулась!

Том опустил окно и сбросил скорость.

– Тихо, пацан.

– Руби! Руби! – Джо трусил рядом с машиной, горстями бросая в окно конфеты.

– Черт, парень, ты что творишь? – спросил Том, потирая висок.

– Это конфеты, – сказала я. – Он пытается сделать приятное.

Я склонилась к окну.

– Джо, иди домой и никому не говори, что видел меня.

Том прибавил газу, и маленькая оранжевая фигурка осталась на дороге – одинокая и бледная.

– Я что-то видела, – сказала я.

– Что?

Я закрыла глаза. Руки-палочки и карий глаз смотрелись по-другому, они связались воедино. Появилась копна кудрей.

– У меня жуткое ощущение, что это Барбара, – сказала я. – Выглядела она чудовищно. Как подыхающая от голода крыса. Я не могу ее вот так бросить. Она на вид полумертвая.

В гостиной были задернуты занавески. Пахло в комнате сладковато, словно Барбара тут уже давно. Угол, в котором обычно ставили рождественскую елку из зеленой мишуры, был пуст.

Барбара выглядела изможденной и худой – я присела рядом и накрыла ладонью ее руку. Руки и ноги у нее были какими-то хрупкими. Наверное, это из-за того, что я рассказала ей в письме про Сандру. Это ее доконало.

– Мама, прости. Я так виновата. – Я заплакала.

Она с трудом приподнялась.

– Что случилось? Элейн тебя выставила? Я предполагала, что такое может случиться. Ты их огорчила?

– Ох, мама, я же письмо тебе написала. Я…

Она нахмурилась.

– Ты мне писала? Ну, – фыркнула она, – я ничего не видела. Ты точно наклеила на конверт марку?

Она села.

– Черт. Во что Элейн тебя одевает. Ты похожа на бродяжку. Выглядишь даже хуже, чем до отъезда.

Тут я все увидела. Мик склоняется над ковриком в прихожей. Вскрывает конверт пальцем. Читает. Сворачивает письмо. Сует его в карман. Я перекатилась на пятках, села на пол и потерла мокрые глаза.

– Где Мик? – спросила я.

Из кухни послышались голоса.

Барбара резко повернулась.

– Кто там?

– Не волнуйся, просто мои друзья, – мягко сказала я. – Просто мои хорошие друзья.

Том и Элизабет выглядели на нашей маленькой кухне так странно – Том, выставивший ноги вбок со стула, и Элизабет с волосами, ярким пятном горевшими в комнате.

– По-моему, ей нехорошо, – произнесла я. – И она совсем одна. Она говорит, Мика уже не первый день нет.

Солнце садилось по-зимнему: рано, низко, светя холодными лучами сквозь черные стволы голых деревьев. В этот миг мне показалось, что оно следит за мной весь день, как камера или огромный красный глаз бога, записывает дневные события.

Дом родителей Сандры был в трех деревнях от нас. В саду перед домом стояла сырость. С клюва пластмассовой птицы, сидевшей на верхушке шеста в саду, капала вода. На меня надвинулись белые пластиковые рамы, и дом показался мне великанской головой, нижняя половина которой ушла в землю. Машина Мика стояла сбоку от дома.

– Не ходите со мной, – сказала я. – Ждите здесь.

– Я встану так, чтобы тебя видеть. Если он попытается что-нибудь с тобой сделать, я ему руки-ноги оторву, – ответил Том.

Я зашагала по мокрой бетонной дорожке, и что-то мелькнуло в темном окне, но, когда я позвонила в дверь, ответа не было. Опустившись на колени на холодное крыльцо, я открыла щель блестящего пластмассового почтового ящика. В нос резко ударила волна теплого воздуха, пахшего маслом для жарки и мясом. Я стояла долго, думая, что сказать. Дождь, собравшийся на крыльце, просочился сквозь заплатки моих джинсов.

– Ты дрянь, – наконец произнесла я.

В доме было тихо. Я знала, что он меня слушает.

– У тебя есть жена, ее зовут Барбара. Была дочь, ее звали Руби. Только она тебе больше не дочь, потому что ты ее подвел. Барбара совсем больная, а ты сбежал с девчонкой, которой едва шестнадцать исполнилось.

Последние слова я выкрикнула.

В доме что-то зашуршало.

– Поверить не могу, что ее родители позволили тебе жить с ней прямо здесь, что они за люди такие? Надеюсь, они это слышали.

За дверью раздался шорох, и она открылась, так что я едва не ввалилась в прихожую. На пороге стояла мать Сандры в голубых тапочках.

– Я хорошая мать! – заорала она. – Нечего мне говорить, что плохая.

Когда я бежала по дорожке, Том крикнул из окна машины:

– Давай, поехали. Ей я руки-ноги отрывать не собираюсь.

Позже я слышала, как завелась машина Тома, стоявшая у дома Барбары, потом уехала, а на меня обрушилось уныние, какого я прежде не чувствовала – даже в ту ночь, когда забралась в дерево, где теперь спрятано тело Криспина. Я подождала сколько смогла, чтобы они добрались домой, прежде чем набрать номер Тома, представляя себе, как звонит в обширном гулком вестибюле телефон.

– Руби?

– Привет, Том.

Я плотнее прижала трубку к уху.

– Как она?

– Я ей только что налила чашку чая, но, честно говоря, мне захотелось на нее этот чай выплеснуть, когда я вошла. Уж поверь, она изобразит совсем больную, чтобы мне стыдно было уйти. Все время повторяет: «Так ты у Элейн не была, что, совсем не была?»

– Что с ней?

– Не знаю. Я все время повторяю, что надо врача вызвать, но она не хочет. Говорит, смертельно боится врачей. Не знаю, что делать.

– Мы тут по тебе скучаем.

– Я по вам тоже.

– Уже ведь почти Рождество, да?

– Да, через два дня. Но не чувствуется, правда? Вы уже знаете, что будете делать?

– Что-нибудь приготовим. Погуляем. Вспомним… А ты?

– Не знаю. Здесь ничего нет. Даже мишуры на зеркале. Я не сказала Барбаре, что знаю, где Мик. Она и так расстроена. Обещала, что завтра схожу с ней на уборку, у нее новая работа. Хозяйка хочет, чтобы к гостям на Рождество все было прибрано, и Барбара волнуется, как бы не упустить заказ, потому что она уже столько работ потеряла. Но на вид мама такая слабая. Как у вас там?

– Тихо. Тихо-тихо. Как в могиле.

Мне было противно снова лежать в своей узкой кровати. Говорят, что когда уезжаешь, меняешься ты сам, но мне казалось иначе. Больше было похоже, что все вокруг меня незаметно изменилось, так, что это трудно было уловить. Банки на буфете были в основном те же самые, но все немножко сдвинуты со своих мест. В некоторых опустился уровень джема и маринадов, и по какой-то дурацкой причине я с ума сходила, пытаясь вычислить, в каких именно. Все стало выглядеть старше или мне казалось? Краска на перилах облупилась чуть сильнее? В гостиной всегда было пятно на ковре под телевизором? Кое-что вовсе исчезло: например, белая с синим кружка, из которой я всегда пила.

Синди и Пол, правда, по-прежнему были в своем домике; я заметила их с кровати. Они оба лежали у подножья лестницы, наверное, свалились, пока меня не было. Почему-то я вбила себе в голову, что они одни по мне скучали. Я почти видела, как они, распластавшись по полу, ползают из комнаты в комнату и ищут меня.