35
Снег
11 декабря 1983
Сначала он пришел как свет и лишь потом посыпался с неба. Свет был пронзительно-серым. Казалось, он наполняет тебя до краев. Потом начали падать хлопья. Когда я взглянула вверх, мне показалось, что я вижу, как на меня рушатся распавшиеся частицы, из которых состоит мир.
Когда снег выпал и лег на все толстыми дюймами, внешняя белизна залила нас отраженным сиянием сквозь окна, озарив все комнаты. Я услышала шаги Элизабет, направившейся к курятнику, за ромбовидными стеклами окна в библиотеке. Потом увидела, как она возвращается в длинном черном мужском пальто, печатая на снегу новую цепочку следов, и спина ее безнадежно сгорблена.
– Она их даже не съела, – послышались внизу ее рыдания. – Ей, наверное, просто весело было их убивать.
Позднее Криспин поймал меня возле черной двери в кухне, когда я смотрела на белый простор.
– Надевай пальто, пойдем, пройдемся, – сказал он.
Его серебристые глаза сегодня были тусклыми и больше походили на олово. Кожа у него на лице была грубее, чем у двоих других, толще обычной; как будто он много времени проводил снаружи, и холод ее простегал.
Я вспомнила, что слышала под дверью.
– С чего это я пойду куда-то с тобой? Особенно одна.
Вместо ответа он кивнул в сторону охотничьего ружья, висевшего на крючках на стене, и я, не сумев удержаться, вскрикнула.
– Не психуй, – рассмеялся Криспин, садясь на скамейку, на которой мы обувались перед тем, как выйти, – просто прогуляемся. Тебе пойдет на пользу. Ты бледная как смерть, если не считать, ну ты знаешь…
Он покрутил пальцами возле своего лица, там, где у меня было родимое пятно.
– Ничего с тобой не случится, – улыбнулся он. – Не надо верить всему, что подслушаешь у замочной скважины.
Я залилась краской и открыла дверь пошире, чтобы остыли щеки.
– К тому же, – продолжал Криспин, – мне нужна помощь. Я не могу один обеспечивать нас всех белком. Том доит коз, все устраивает и копает. Элизабет выполняет свою работу – пора и тебе платить за то, что ты тут живешь. Можешь стать вроде как моей… ученицей.
Я напомнила себе о проекте Вползание в Доверие. Да ладно, сказала я себе, если ты способна защититься от Мика, от взрослого мужика, который, когда выйдет из себя, деревья валить может, четырнадцатилетнего мальчишки бояться незачем.
Вот только он не был похож ни на одного четырнадцатилетнего из тех, кого я знала, и я почти решилась сказать ему, что никуда с ним не пойду, с ружьем особенно, но он снова кивнул в его сторону.
– Давай, будешь моим подручным.
Я сняла ружье и взвесила его в руках; оно было тяжелым и вместе с тем легко вскидывалось. Я вспомнила, как призналась Элизабет, что хочу научиться выживать. Осторожно повесила ружье на плечо.
– Умница, – сказал Криспин.
– Ты научишь меня стрелять кроликов?
– В общем, да. Ты всегда так быстро схватываешь?
Мы вышли на снег.
– Давай сначала зайдем, посмотрим, правда ли всех кур убили, – произнесла я.
Я не так боялась Криспина, когда у меня на плече висело ружье. Мне это напомнило ту ночь, когда я ушла в лес, выставив нож перед собой, и как он придавал мне храбрости, пока у меня в голове не всплыло слово «убийца», и все не погубило. Тут я задрожала, и ружье у меня на плече качнулось.
– Да умерли они, мертвее не бывает. Лисы, насколько я знаю, дурака не валяют.
– Ну проверить не повредит.
Я больше всего хотела обнаружить одну курицу живой, чтобы побежать домой и рассказать об этом Элизабет. Она с тех пор, как увидела утром кур с перегрызенными глотками, не проронила ни слова. Сидела в боковой комнате, где стоял телевизор, на жестком стуле, подтянув колени к груди, и волосы закрывали ей половину лица. Мне так хотелось принести ей добрые вести.
– Оно заряжено, да? – спросила я.
– Конечно. Зачем выходить из дома с незаряженным ружьем? Какой смысл?
– У нас дома не ходят с ружьями. За это могут арестовать.
Серые глаза Криспина снова стали похожи на серебро, когда он повернулся ко мне в белом свете.
– Ну мы тут живем не по правилам, разве ты не заметила?
– Наверное.
– Держись меня, малыш. Все у тебя будет в порядке.
– Я думала, ты не хочешь, чтобы я тут оставалась, – наконец сказала я.
– Может, я передумал. Ты тощая. Тощие всегда полезны. Куда полезнее, чем здоровенные жирдяи. Я научу тебя стрелять. Я все обдумал ночью, ты будешь при мне вроде Ловкого Плута при Фейгине. Мне сейчас трудновато за всем уследить.
На мгновение его охватывает беспокойство, потом Криспин встряхивает головой.
– Если я тебя приставлю приносить в дом мясо, то смогу сосредоточиться на других занятиях. Я же вижу, как Том пытается, а это совсем не его. Он слишком мягкий, чтобы у него по-настоящему хорошо получалось. Нужно, чтобы был стержень, – ты хорошо справишься.
Я вспоминаю окровавленные комки, которые приносят в дом, и передергиваюсь.
– А если у меня не хватит духу?
– Ты же их ешь, так? Если можешь есть, то и убить тоже должна мочь.
Он был прав. Я, как и все остальные, грызла плоть, обсасывая мясо с ножек, пока они не становились похожи на леденцы на палочке.
Мы бок о бок шагали по снегу; снова начался снегопад. Следы Элизабет, оставленные утром, заметало, они понемногу выравнивались. Снежные хлопья садились на голые руки Криспина.
– Ты пальто не взял. Не мерзнешь?
Он остановился и помотал головой.
– Я ничего не чувствую.
Курятник замаячил сквозь метель, и, хотя это я настаивала на том, что надо туда зайти, меня пугало то, что мы там можем увидеть. Я не привыкла к жизни на ферме. Да, я всегда жила в деревне, но у нас мясо доставали из морозилки, твердое и ощипанное, или оно было в пирогах, спрятанное под тестом или картошкой. При мысли о том, что оно получалось из теплых животных с мехом, становилось не по себе. За оградой курятника я остановилась и уставилась на яркие пятна крови и перья на земле – снег лежал только по краям, где намело через сетку, потому что двор у курятника был крытый.
– Ну?
Криспин остался снаружи. Я видела его сквозь сетку, и меня охватило странное чувство, что он может закрыть дверь и запереть ее на задвижку снаружи. Может быть, он это и замышлял с самого начала – он вполне мог выкинуть что-то в таком роде и сказать, что пошутил. Я быстро вышла, чтобы он не успел ничего сделать.
Когда мы двигались прочь от курятника, мне стало невыносимо грустно.
– Они точно все мертвые?
– Так ты же смотрела, – удивился Криспин.
Я не стала ему объяснять, что не смогла толком проверить все гнезда. Мне просто хотелось уйти от запаха железа, от вырванных перьев в воздухе и вони старой лисы. Теперь я начала сочинять, что одна курица все еще жива, что она забилась в сарай, распушившись от страха, или ползает по курятнику с надкушенным горлом.
– Увижу лису – застрелю, – сказал Криспин.
– Теперь-то зачем, кур больше не осталось.
– Нет, но ради мести. Не надо недооценивать месть, Руби. Она часто бывает самым верным выбором.
Я подумала о доске, бьющей Мика по голове, о восторге и страхе, пришедших потом, о тошном чувстве вины, и поняла, что все не так просто, как говорит Криспин.
Мы прошли еще немного, Криспин все высматривал на горизонте лису.
– Думаю, она знает, что мы вышли по ее душу, – наконец сказал он.
Холод сочился сквозь щель под воротник моего пальто, и я хотела только одного – вернуться домой прямо сейчас, даже если у меня не нашлось бы вестей о выживших курах, чтобы подбодрить Элизабет. Потом я что-то увидела краем глаза, какую-то темную тень на белом. Уже сгущались ранние сумерки, и снег местами казался почти голубым. Движения неизвестного существа преувеличивала большая синяя тень, которую оно отбрасывало на снег. Огромный смутный силуэт качался и дергался.
– Смотри, – прошептала я.
Криспин медленно повернул голову, и его серебряные глаза сощурились, напомнив мне пули.
– Кролик, – прошептал он в ответ. – Умница, умница Руби. Теперь стой очень тихо и неподвижно, не сделай ничего, чтобы его спугнуть. Он будет первым, кого ты убьешь. Я тебе покажу как.
Я медленно подняла ружье к плечу. Внизу шаркали по снегу, чтобы не поднимать шума, сапоги Криспина: он подобрался ко мне поближе сзади. Я чувствовала его дыхание на шее; оно уже остывало, пока долетало до моей кожи.
– Так, держи ровнее. – Теперь он дышал мне в ухо. – Ровно, ровно. Не пытайся полагаться на глаза, полагайся на чутье.
Я сосредоточилась на темном пятнышке и, против моей воли, ощутила волнение, от которого у меня по коже побежали мурашки; потом я себя за это ругала.
– Почувствуй пулю, Руби, и нажми на курок. Почувствуй, как она войдет кролику в голову.
Криспин шептал мне в ухо, его голос отдавался в пустоте, как будто он говорил в пещере. Я нажала, и все погрузилось во тьму, а потом мир качнулся, накренился и выправился.
– Молодец, умница! – выкрикнул Криспин.
Я опустила ружье, оно зашипело и выдохнуло в воздух облачко пара. Я всмотрелась в тени. Теперь они были неподвижны, и от них веяло смертью, которая тяжело на меня навалилась.
– Так, иди, подбери кролика, отнесем его домой. Он окажется на тарелке, моргнуть не успеешь. Из тебя вышла лучшая ученица, чем я думал. Очень неплохо для начала. Я тобой доволен.
У меня что-то странное творилось с ногами, когда я пошла: словно на мне были полозья от деревянной лошадки-качалки, из-за которых меня шатало взад-вперед. «Убийца», прошептало что-то в сумраке рядом со мной. Я остановилась, прижала ладони к лицу, повернула голову и заставила себя посмотреть на темный холмик тушки, лежавшей на боку.
– Давай, – сказал Криспин. – Чего ты ждешь?
Вблизи я увидела уши кролика – они были прижаты к затылку и спине. Из-за этого казалось, что в какой-то момент он понял, что с ним происходит. Крови видно не было. Я стояла, смотрела на него, опустив голову, и день словно померк в одну секунду.
– Странно как! – крикнула я.
– Что?
Криспин начинал терять терпение, он ссутулился от холода и хлопал в ладоши, облаченные в серые вязаные перчатки.
Я медленно опустилась на колени.
– Вот ты жив, а потом раз – и умер.
– Ты о чем?
В его голосе зазвучало раздражение.
– Куда он ушел? – Я чувствовала, как к моим глазам подступают слезы. – Что вообще происходит?
– Никуда, конечно, глупая ты девица. Просто набор биологических функций одновременно прекратил работать. Мы о всяком таком разговаривали с отцом. Так, хорош сопли жевать.
Я склонилась вперед, закрыла глаза и сомкнула руки, подумав, что надо хотя бы прочесть молитву.
– Твою мать, Руби. Не сиди в снегу. А то я уже задумываюсь, нужна ты мне вообще в ученицах. Ты дурная совсем. Что с тобой такое?
– Не знаю, – прошептала я.
Я снова открыла глаза, и то, что я увидела, словно приковало меня к месту.
– Ну давай, соберись тогда, – сказал Криспин. – Я думал, ты обрадуешься: первая добыча. Ты должна принести кролика домой, потому что он первый, кого ты убила. Если бы ты так не психовала, я бы тебя еще и кровью помазал, будь у меня возможность. Не тяни. И не забудь ружье.
И Криспин направился обратно к дому.
Когда он превратился в черную точку вдали, я склонилась над кроликом.
– Прости, – прошептала я и нагнулась, чтобы поднять его за уши.
В сухих папоротниках и кустах рядом со мной что-то зашуршало, и я застыла с протянутой к тушке рукой.
– Кто там?
По звуку казалось, что там нечто крупнее кролика. Возможно, лиса.
– Сматывайся, пока можешь, – с нажимом прошептала я. – Криспин хочет отомстить. Он не понимает, что это просто в твоей природе.
Снова зашуршало, на слух даже крупнее лисы. Я упала на колени, отодвинула в сторону окостеневший на морозе папоротник, ломавшийся у меня под рукой.
– Кто там? – опять спросила я, хотя уже знала ответ, ведь разве я не уловила движение бледной маленькой щеки в кустах, разве не увидела его краем глаза, как кролика?
– Я думала, ты ушел и насовсем меня бросил. – Я села в снег.
Я все время был неподалеку. Не хотел подходить ближе. Семья в доме – они нехорошие, я это потом понял. Они плохие, поэтому я решил держаться подальше.
– Они мне не семья. Ты меня опять завел не туда. Вечно ты так. – Я села на пятки. – Чего не выходишь? Я по тебе вообще-то скучала. Ты мне так…
Я повыбирала слово и отбросила «дорог».
– …знаком.
Почему не сказала «дорог»?
Я невольно улыбнулась.
– Хорошо, дорог.
Зашелестели ветки, Тень выбрался из подлеска и пошел ко мне. Он был еще отчетливее, чем в прошлый раз, когда я его видела. Я заметила темный блеск на его нижней губе и на этот раз точно увидела, что это грязь. Густая и липкая посередине губ, засохшая коркой по краям. Кожа его казалась в зимних сумерках почти фиолетовой. Обут он был в сапоги до середины икры, которые я оставила в норе. Он надел их задом наперед, так что носки указывали ему за спину. Ясно было, что он не привык к обуви.
– Мои вещи. Я собиралась вернуться и найти их. Я тут ношу, что дали.
Поздно. Их все растащили. Мне повезло, что сапоги достались. Все разбросано по ветру, и лис, которого вы искали, носит твой клетчатый шарф. Думает, он теперь красавчик, заважничал.
– Ох, какую ерунду ты иногда несешь.
Да, знаю.
На мгновение мы замолчали, и вступил ветер, взметнувший снег.
Тень подвинулся ближе.
Что это?
– Я только что его убила. Это кролик. Не надо было мне этого делать.
Я снова уронила лицо в ладони, от холода у меня защипало веки.
Это не кролик, это заяц.
Я подняла голову.
– Заяц? Нет, кролик.
Уж я-то знаю разницу между зайцем и кроликом, и это заяц, точно говорю. Тебе есть из-за чего переживать, говорят, это к большому несчастью. Тебе надо вернуться домой, в лес.
– Нет, не вернусь. Ты так говоришь просто потому, что хочешь, чтобы я вернулась. Мне здесь нравится. Мы делаем что хотим – никаких мам и пап.
Я встала.
– Я иду обратно. Ты можешь жить, как пожелаешь.
Нет. Я понял, что тебе надо домой.
Голос разнесся над лугом, когда я подняла зайца, взяв его за уши. Вся кровь была под ним, теперь я это увидела. В сумерки на снегу она казалась черной. Я качнула тушкой, – она оказалась тяжелее, чем я думала, – и пошла обратно к дому, сунув ружье под мышку. Уши у меня в руке скользили, словно тело хотело вырваться и рвануть по полям к лесу.
Тебе нужно вернуться домой.
– Оставь меня в покое! – крикнула я через плечо.
Его зов становился все тише и тише, пока не превратился в дуновение ветра, а передо мной не засияли огни дома.
Элизабет взяла мертвое существо на руки, как младенца.
– Это заяц, – сказала я.
– Да, я знаю. Он сулит несчастье, Руби. – Она взглянула на меня с искаженным от тревоги лицом. – Я не могу оставить его в доме.
Элизабет подняла раму кухонного окна и выбросила тело зайца наружу, в темноту. В полете оно, казалось, на мгновение ожило, словно выпрыгнуло в открытое окно, но потом раздался глухой удар, когда оно приземлилось возле дома. Позднее мне показалось, что я видела, как лис, рыскавший под кухонным окном, унес зайца в зубах, и капли крови падали на мой шарф.
Ночью я вроде бы слышала его, на этот раз с ним пришел мертвый заяц, они кричали, бормотали, как безумные, сливаясь в общий хор. Они прервали мой кошмар – мне снился Мик. Он стоял под окном, наблюдая за мной, и в руке у него было оружие. Во сне я не могла разобрать какое, но оно напоминало какую-то дубинку. Я кралась по коридору, пока не дошла до двери в комнату Тома.
– Том. – Я тихонько постучала. – Том, мне страшно.
– Так заходи.
Голос у него был сонный.
Я на цыпочках вошла, внезапно осознав, что футболка, в которой я сплю, едва доходит мне до бедра.
Когда я открыла дверь, Том пихнул подушку на середину кровати.
– Страшный сон?
– Вроде того.
– Залезай на ту сторону, – сказал он. – И ничего не бойся.
Он повернулся ко мне спиной.
– Что тебе снилось?
– Помнишь ловца детей из «Пиф-паф, ой-ой-ой»?
– Да.
– Я его боялась до ужаса. Он как-то так двигался…
Как же я его ненавидела, его смешную танцующую походку, которой он всегда шел к камере, а не от нее.
– Но мы, наверное, уже слишком большие для ловца детей – ну, ты почти уже.
– Для него не бывает слишком больших.
Том снова говорил сонным голосом.
– Мик и Барбара – ловцы детей.
Голос Тома уплывал в сон.
– Они везде.
С тех пор, когда мне снились страшные сны, мы спали рядом; между нами лежала подушка, Том поворачивался ко мне спиной. Иногда я пыталась представить, какое у него лицо, когда он спит. Мне казалось, что красивое.
