Поверхность головного мозга человека снаружи покрыта бороздами и извилинами, обладающими уникальной морфологией. Их рисунок намного индивидуальней отпечатков пальцев и генной дактилоскопии. В ближайшем будущем комплект антропометрических паспортных данных наверняка дополнят томографией мозга. Борозды и извилины, создающие рисунок большей части поверхности полушарий, принадлежат неокортексу, или новой коре. Новой корой называют шесть слоёв нейронов, лежащих тонким слоем под поверхностью полушарий и занимающих полоску толщиной около 5 мм. Эта структура нашего мозга появилась задолго до возникновения человечества и специфична для всех млекопитающих. Надо отметить, что гордый царёк природы имеет довольно посредственный с анатомической точки зрения головной мозг. У животных он может быть тяжелее, как у слонов и китов. Дельфины при равной с человеком массе тела имеют в два раза больше борозд и извилин, а начисто лишённый их бобёр может гордиться намного более толстой корой (Савельев, 2005б).

Тем не менее ничем не выдающийся человеческий мозг каким-то образом умудрился стать сложнейшим ассоциативным инструментом. Для ответа на вопрос о принципиальных отличиях мозга человека от мозга высокоорганизованных млекопитающих необходимо обратиться к различиям в механизмах эволюции. Именно уникальные критерии искусственного отбора гоминид стали источником нашего творческого мышления. Культивируя наиболее востребованные особенности общественного поведения, мы начали уникальный процесс церебрального сортинга, который быстро привёл склонных к каннибализму диких приматов к современной цивилизации.

Феномен человеческого мышления постоянно вдохновлял и озадачивал теологов, философов и учёных недавнего прошлого. Не понимая неврологической природы рассудка, искусственного отбора и причин смены стратегий гоминидного поведения, они искали ответы в умозрениях и изящном словоблудии. Так всегда бывало в истории человечества, когда незнание скрывали за туманной терминологией или объясняли выдуманной сущностью. В этом отношении наиболее занятны антикварные философские представления о социальном развитии человечества, которые совсем не связаны с реальностью (Клейн, 2014). Тем не менее старые идеи об «истории развития души» очень полезны для понимания становления мозга человека.

Следует отметить, что в понятие «души» на рубеже XIX и ХХ веков вкладывали рациональный смысл, а не современный коктейль из примитивных верований и страхов, подогретых животной праздностью мозга. Лучше всех пытался рационально использовать этот термин Э. Кречмер (1927), который писал: «Душою мы называем непосредственное переживание. Душа есть всё то, что было ощущаемо, воспринимаемо, чувствуемо, представляемо, желаемо». В столь разумном виде термин в психологии не прижился и вернулся в культовый словарь как обозначение вымышленной сущности гоминид.

В рамках изучения истории души или социального развития человечества внятную периодизацию событий предложил наимоднейший в начале ХХ века психолог В. Вундт (Wuпdt, 1896, 1912). Этот исследователь был безупречно обобран своими последователями и постепенно, но столь же тщательно забыт (Клейн, 2014). Заслуга В. Вундта состоит в том, что он попытался создать очень грубую и умозрительную систему становления поведения человека. Он предложил периодизацию церебрального развития Ноmо sapiens sapiens, где каждый этап был сопоставим по значению с известными зоологическими ароморфозами. По сути дела, в изменении поведения человека он выделил этапы, сравнимые в эволюции с выходом позвоночных на сушу, появлением теплокровности, полёта и плацентарным развитием млекопитающих. Не столь очевидные и яркие, но сходные по значимости этапы становления поведения наших предков В. Вундт и попытался выделить.

Он предложил различать период примитивного человека, который представлял собой переход между животным и человеческим образом жизни. Речь идёт, по его мнению, о «состоянии неорганизованных орд, без земледелия и только с зачатками орудий». Следующий этап развития В. Вундт обозначал как земледельческий тотемный период, который предполагал сложное племенное расчленение и систему социальных законов, регулирующих репродуктивные отношения. За этим этапом следовал период богов и героев, который часто не совсем корректно называют античностью. Последний период развития В. Вундт называл периодом гуманности, «который от узконациональной организации стремится перейти к общим мыслям о человечестве с большими интернациональными объединениями (мировые царства, мировые религии)».

Если не придираться к деталям, то за прошедшие столетия никаких заметных изменений в натурфилософских взглядах на социальное развитие человечества не произошло. Следует особенно подчеркнуть, что выделенные В. Вундтом социальные периоды развития автор объяснял не усложнением культуры и орудийной деятельности, а сменами понимания человечеством общей картины мира. Для примитивного и тотемного этапов он считал характерной анимистическую (животную), для периода богов и героев — религиозную, а для современного времени гуманности — научную картину мира.

С удобством оставив погрешности этого умозрения на совести давно умершего В. Вундта и его последователей, перейдём к церебральным аспектам проблемы. Современные возможности анализа истории церебрального сортинга ограничены плохой исследованностью гоминидной эволюции на большинстве континентов. По этой причине анализ человечества охватывает территорию современной Европы и её ближайших окрестностей. Периодизация социального развития В. Вундта очень условна и построена на теоретическом анализе истории, что размывает границы реальных событий нашего социального становления. Учитывая ограничения этого умозрительного подхода, попробуем реконструировать столь занимательные церебральные метаморфозы.

Для понимания того, что происходило с мозгом человека на каждом вундтовском этапе развития, надо решить один небольшой парадокс. Дело в том, что в последний (сапиенсный) период эволюции объём мозга людей долго не менялся, а затем стал понемногу уменьшаться. К настоящему времени продвинутые европейцы уже утратили около 16% своего драгоценного мозга (Савельев, 2015а, 2016). Такие ужасающие потери не повлияли на динамику очевидного социального и научно-технического прогресса. Складывается, на первый взгляд, очень нелогичная ситуация. Мозг становится меньше, а цивилизация — совершеннее. Решение этой проблемы вновь спрятано в конструкции мозга, которая отличает нас от животных. Рассмотрим обе стороны парадоксальной ситуации.

С одной стороны, от полуживотных семейно-племенных отношений человечество бодро переходит к сложной иерархической структуре царств, империй и мировых религиозных культов. Параллельно удалось заменить пещеры и звериные шкурки на гигантские города и сложную одежду, а вместо утомительных пеших походов обзавестись машинами и самолётами.

С другой стороны, у гоминид с момента появления Нато sapiens sapiens и Нато sapiens neanderthalensis мозг непрерывно уменьшался, что снижает его творческие возможности. Эта закономерность обусловлена сокращением числа нейронов, вовлечённых в процессы памяти и мышления. Гении с большим мозгом встречаются в 4 раза чаще, чем столь же способные люди с маленьким (Савельев, 201 5а, б). Следовательно, общая тенденция уменьшения массы мозга у европеоидов при очевидном прогрессе цивилизации выглядит более чем парадоксально.

Противоречие можно разрешить несколькими способами. Наиболее очевидный ответ кроется в простейшем предположении о том, что сложная структура сообщества гоминид требует конформизма и социальной пассивности. Далёкие от церебральной свободы посредственности, озабоченные пищеварением, изготовлением и разведением потомков, являются фундаментом любой цивилизации. Для этой части популяции любая избыточная интеллектуальная самостоятельность разрушительна и социальным отбором не поддерживается.

Вполне естественно, что столь обширный и невостребованный неврологический ресурс опасен социальным обременением. Именно переизбыток хорошей памяти, способность к сравнению и любая форма бытового здравомыслия несут огромную опасность для стабильности сообществ. По этой причине чрезмерно сообразительные и активные обыватели быстро элиминируются под давлением стабилизирующего отбора, который у гоминид отличается изощрённостью и невероятной жестокостью.

Совершенно ясно, что следствием такого направленного отбора становится увеличение числа всё более покладистых и пассивных граждан с маленьким мозгом. Большой творческий мозг не нужен и даже вреден для выполнения ограниченного числа социальных правил поведения общественных гоминид. На сегодняшний день любое государство стремится свести рассудочную активность мозга населения к нулю. Это достигается назойливой социальной ориентацией граждан на пищеварение, размножение и бытовую конкуренцию. Для этого годятся все средства — от соблазнения простодушных людей едой и пещерками для размножения до состязания в обладании всеобщими эквивалентами или марками самодвижущихся тележек. По-видимому, перспективным финалом такого процесса может стать средняя масса мозга европейца около 1 кг. Эта общая тенденция социализации за счёт снижения индивидуальной изменчивости уже внесла большой вклад в уменьшение массы мозга современного человечества.

Столь гадкие перспективы деградации просвещённой Европы вызывают обоснованные возражения.

В настоящее время существуют огромные популяции гоминид с массой мозга около килограмма, населяющие Африканский континент. Однако тамошние обладатели мозга европейской мечты пока достигли больших цивилизационных успехов только в конкуренции за гуманитарные бутерброды и динамичное размножение. Несколько поколений успешного воспроизводства африканцев на территории Европы никак не сказались на их интеллектуальном развитии, а новые проблемы почему-то сохраняют свою древнюю пищеварительнорепродуктивную сущность.

Возникает нехорошее подозрение, что речь идёт не о массе мозга, а о качественных различиях в структуре неокортекса, прошедшего различный эволюционный путь искусственного отбора. Даже европейцы, страстно уменьшающие свой мозг, и гордые африканские владельцы искомого объёма нервной ткани не совсем одинаковы. Эти различия не очевидны, но очень влияют на поведение и социальные наклонности конкретного человека. При этом цвет кожи и географическое происхождение человека могут быть легко нивелированы индивидуальной изменчивостью мозга. Следует подчеркнуть, что различный эволюционный путь становления нервной системы может быть пройден людьми, принадлежащими к одной расе, этносу и даже популяции. Влияние искусственного отбора на выживание и метисацию потомков одной семьи довольно случайно, но не может быть усреднено ни на каком уровне.

Ключевой проблемой, лежащей в основании возникшего вопроса, является неокортикальная организация головного мозга различного эволюционного генеза, но одинаковой массы. Для лучшего осознания сути явления проведём умозрительное сравнение парочки разноцветных гоминид с одинаковой массой мозга. Кроме этого, сделаем смелое допущение, что в результате уникального совпадения оба мозга очень похожи по организации неокортекса. При соблюдении условия структурного сходства отличия логично искать в размерах отдельных полей и подполей мозга, которые могут индивидуально различаться в десятки раз (Савельев, 2015б). Это объяснение по сути верно, но в полной мере не исчерпывает проблемы.

При большой разнице в размерах отдельных полей и подполей мы просто получим несравнимую пару. Перед нами будут два очень непохожих по поведению и личным интересам человека. Следовательно, необходимо ввести ещё одно условие — поля и подполя должны быть примерно одинакового размера. В нашем умозрительном эксперименте это означает, что любое из полей неокортекса не может отличаться в сравниваемой паре более чем на 50%. Разница невелика, если учесть существующие многократные различия. На первый взгляд кажется, что при таком сходстве мозга два человека будут напоминать однояйцевых близнецов. По идее, сходные размеры полей неокортекса должны идентично анализировать внешний мир и формировать сходное поведение. К сожалению, это не так. В строение мозга каждого нашего гипотетического испытуемого вмешивается аморальная и совсем не толерантная эволюция. Два обладателя почти одинакового мозга всё равно будут непохожи, поскольку их предки прошли очень разные пути искусственного отбора. Иначе говоря, существуют структурные отличия мозга, которые отражают эволюционный путь, пройденный той или иной популяцией людей.

По различным причинам у меня ранее не было возможности обсудить столь скользкий социальный вопрос конструкционных особенностей мозга равной массы, но разного происхождения. Для понимания сути проблемы читателю придётся немного помучиться с примерами из сравнительной цитоархитектоники. Парадоксальность столь тонких различий можно разрешить простым способом — сопоставив наиболее древние и эволюционно прогрессивные конструкции неокортекса мозга современных млекопитающих.

В качестве наиболее удобных объектов сравнения можно использовать современных хищников и сохранивших архаичные черты строения мозга австралийских сумчатых. Подберём подходящую пару для сравнения по массе мозга. Для этого вполне подойдут 35-килограммовый кенгуру и домашняя собака или волк примерно того же размера. У таких животных масса мозга составляет около 60 г и присутствуют развитые борозды и извилины на поверхности полушарий.

Вполне понятно, что при общем единстве строения неокортекс больших полушарий сумчатых немного отличается по кортикальной стратификации (расположению слоёв) нейронов от аналогичных структур мозга хищных. Тем не менее локализация функций и распределение морфофункциональных полей лежат в рамках общего архетипа. Основное отличие строения неокортекса выбранной пары состоит в размерах промежутков между полями коры, которые принято называть лимитрофными адаптациями. Эти участки неокортекса по их цитоархитектоническому строению нельзя уверенно отнести ни к одному из лежащих рядом полей.

По сути дела, лимитрофные адаптации являются переходными зонами между функционально детерминированными полями коры. Именно этими участками неокортекса собаки и волки отличаются от австралийских сумчатых. У кенгуру размер лимитрофных адаптаций намного больше, а сами поля — меньше. В результате складывается занятная морфофункциональная ситуация, которая требует небольшого пояснения.

При равных размерах мозга и сходной организации неокортекса у одной особи функциональные поля большие, а переходные зоны между ними — маленькие. В другом случае — всё наоборот, функциональные поля и переходные зоны почти равны. Чем эволюционно совершеннее неокортекс, тем меньше размеры лимитрофных адаптаций. Эволюция новой коры мозга млекопитающих происходила по этому принципу. В лиссэнцефальном, лишённом борозд и извилин, мозге современных насекомоядных морфофункциональные поля небольшие, а лимитрофные переходные зоны занимают около трети поверхности полушарий. По этой причине бобру, обладающему корой толще, чем у человека, никак не достичь интеллекта даже зелёной мартышки. Широкие лимитрофные промежутки и небольшие функциональные поля обязательно превратят бобра в модный воротник или в постную рыбу. В богатом извилинами мозге копытных и хищных лимитрофные области примерно вдвое меньше, чем у грызунов, и минимальны они у приматов. Тем не менее лимитрофные переходы между полями неокортекса ясно выражены у всех млекопитающих независимо от уровня развития нервной системы.

Размеры лимитрофных участков коры показывают уровень дифференцировки и эволюционной специализации неокортекса. Чем они больше, тем меньше на мозг данного вида влиял отбор, а приспособление к изменяющимся условиям среды происходило за счёт других систем организма. Имеются в виду такие чудесные способы адаптации, как уход в почву кротов и грызунов, а также защитные иголки ежей и дикобразов. Насекомоядные, сумчатые, зайцеобразные и даже широко распространённые грызуны демонстрируют именно такой вариант эволюционной консервации новой коры больших полушарий. Небольшим утешением для представителей этих групп животных можно считать потенциальный ресурс их слабо дифференцированной коры. Если им сильно не повезёт, то они могут начать свой путь церебрального сортинга и совершенствования цитоархитектоники мозга. Это связано с тем, что за счёт лимитрофных областей изменяются размеры существующих полей и возникают новые подразделения коры, как было показано для лобной области (Кононова, 1962). Этот эволюционный потенциал лимитрофных адаптаций был замечен ещё на заре цитоархитектоники и является основой эволюционного совершенствования неокортекса.

После этого вынужденного отступления необходимо вернуться к нашему умозрительному эксперименту с двумя обладателями мозга равной массы, но прошедшими различные дистанции искусственного отбора. Пусть один мозг принадлежит потомственному африканскому охотнику. Он эволюционировал в приятном климате, с достаточной пищевой базой и без избыточного влияния искусственного отбора, давление которого снижалось из-за большой территории обитания.

Архаичная, но стабильная родоплеменная система искусственного отбора на протяжении десятков тысяч лет шлифовала ценные социальные качества предков нашего охотника. Это позволило сформировать мозг, идеально приспособленный для консервативной природной и социальной среды Африканского континента.

Другой мозг, такого же размера и схожих конструкционных особенностей, стал результатом потомственной эволюции охотников в условиях европейской Франции. Не требует пояснений, что незатейливая охота на дикихживотных вызывает страстный интерес только у тех, кто сохранил интеллектуальную близость к своим трофеям. У таких людей постановка капканов или выцеливание загнанного зверька через снайперский прицел винтовки считается примером равной борьбы с дикой и опасной природой. По этой причине можно легко допустить отсутствие различий в массе мозга европейского и африканского охотников. Килограмма нервной ткани будет даже многовато для столь интеллектуального занятия, несмотря на расовое несходство.

Допустим, что полторы тысячи лет назад истории обеих семей и действующих персонажей более или менее совпадали, хотя объекты охоты существенно различались. Навыки выслеживания и добывания даже непохожих диких животных почти одинаковы. Вполне понятно, что крупные африканские животные намного опаснее для охотника, чем обычная европейская добыча. До изобретения огнестрельного оружия эти особенности охотничьих трофеев создавали различия в действии естественного отбора на семьи охотников. В Африке любая ошибка легко приводила к смерти, а в Европе — только отдаляла мясной ужин или смену кафтана. В первом случае отбор действовал по принципу прямого истребления охотников-глупышей, а во втором — стимулировал развитие изощрённых способов охоты. Тем не менее суть охотничьего дела на обоих континентах принципиально не различалась.

Церебральные особенности охотников стали накапливаться после изменения социальной системы гоминид на территории современной Франции. Увеличение численности населения, раздел пригодных для обработки земель, вырубка лесов и создание государственных образований вовлекли семью французского охотника в развивавшиеся социальные отношения. В это время наш африканский герой продолжал охотиться на привычных его предкам животных и придерживаться неизменных социальных правил. Обе охотничьи семьи испытывали на себе давление естественного отбора со стороны дикой природы и искусственного — со стороны сообщества. Разница сводилась к скорости процесса смены требований искусственного отбора, поскольку давление естественного отбора оставалось неизменным и даже понемногу снижалось.

Не требует особых доказательств и то, что в густонаселённой Франции несчастный охотник неоднократно становился зависимым или подневольным человеком с множеством несвойственных его профессии обязательств. Это социальное давление сочеталось с показательным душегубством чрезмерно хозяйственных землевладельцев, судебными преследованиями, засильем мытарей, воинов и разбойников. Столь милая сердцу любого барона, князька и императора система вездесущего насилия над личностью стала двигателем искусственного отбора в семье французского охотника. В таких условиях выжили только те семьи, которые, кроме необходимых профессиональных навыков, обладали незаурядными рассудочными способностями. За несколько столетий пребывания в мясорубке социальных битв предки французского охотника неоднократно проходили через игольное ушко искусственного отбора.

Таким образом, в случае с африканским охотником мы имеем архаичные, но стабильные условия жизни и незначительную динамику искусственного отбора. Эволюция семьи французского охотника шла намного веселее. Животных становилось всё меньше, населения — больше. Искусственный отбор со стороны людоедской социальной системы бурно развивавшейся Франции ставил на грань выживания каждое новое поколение.

Наконец продолжительные особенности социальной эволюции привели и к появлению церебральных различий. Они возникли из-за того, что предки африканского охотника, жившие в более стабильном сообществе, подвергались искусственному отбору в несравнимо меньшей степени, чем у его французского коллеги. При равной массе мозга различия заключаются в размере лимитрофных зон, расположенных между специализированными полями. У африканского охотника они больше, а у французского — меньше. Лимитрофные адаптации француза были использованы в качестве неврологического субстрата для расширения размеров полей неокортекса. Их увеличение позволяло находить оригинальные решения и выживать в условиях жесткой системы социального сортинга. Эффективный искусственный отбор, существовавший на французских землях последние две тысячи лет, умело культивировал новые свойства мозга и лишал возможности размножения обладателей архаичных конструкций.

Таким образом, при равной массе мозга и сходном строении полей неокортекса мы можем найти глубокие поведенческие отличия, которые отражают эволюционный путь, пройденный предками конкретного человека. Причиной этих отличий будет то, что одна популяция гоминид эволюционировала в жёстких условиях искусственного отбора, а другая — в благоприятной естественной среде. Мозг сходного строения может стать основой глубоких поведенческих различий, если несколько поколений будет подвергаться различному искусственному отбору. Противоположность поступков и суждений будет спрятана в размерах лимитрофных адаптаций между специализированными полями. Они отражают эволюционный путь не только конкретной популяции или этнической группы, но и отдельной семьи. Для этого есть все основания. Многие небольшие религиозные и этнические сообщества тайно или явно тысячелетиями поддерживают самоизоляцию. Они создают автономные системы близкородственного размножения и изолированную среду социальной автономизации искусственного отбора. Последствия такой обособленности прекрасно увеличивают неоднородность и нестабильность более крупной популяции гоминид.

Если внутри обитателей одного города существует скрытая сегрегация по национальному или расовому принципу, то нетрудно понять, что локальные особенности искусственного отбора будут бесконечно усиливать противоречия и конфликты. С точки зрения стабильности социальной системы это очень плохо, поскольку непрерывно нарастают скрытая межнациональная неприязнь и культурные противоречия. Зато для эволюции гоминид подобные конфликты, перерастающие в физический отбор, — идеальный механизм социального сортинга мозга. Оставляя эти процессы без рассудочного контроля, мы бодро шагаем по привычному пути биологической эволюции, в которой нет и следов модных гуманистических ценностей и религиозных иллюзий.

Следует отметить, что в отношении лимитрофных адаптаций коры головного мозга справедлива и обратная логика при анализе мозга наших современников. Если мы видим, что в мозге какого-либо человека размеры лимитрофных адаптаций достаточно велики, то вправе заподозрить некоторую архаичность неокортекса и поведения. Имеется в виду склонность к агрессивным способам решения социальных проблем и нетерпимость к существованию биологической конкуренции. Такой конструкцией мозга обладал один из очень известных политиков и диктаторов недавнего прошлого — В.И. Ульянов (Ленин). Его мозг мог похвастаться обширными лимитрофными адаптациями, а поведение — искомыми биологическими особенностями (Савельев, 2015б).

Однако ни в коем случае не следует считать, что обладатель одной конструкции лучше, а другой — хуже. Вопрос оценки эффективности организации центральной нервной системы сводится к последующей деятельности человека. С одной стороны, простодушный людоед с большими лимитрофными зонами может быть очень полезен для общества, если его активность направить на борьбу с убийцами, истребление постельных клопов и огородных сорняков. С другой стороны, самый гениальный обладатель редуцированных лимитрофных зон окажется большой обузой, если владельца столь искушённого и опасного мозга деклассировать до санации выгребных ям. Каждый вариант строения мозга может найти себе область оптимального применения для получения уникальных результатов. Для этого необходимо лишь совпадение интересов сообщества и врождённых ^особностей людей. Проблемы начинаются тогда, когда обладатели обширных лимитрофных адаптаций устанавливают критерии искусственного отбора для тех, у кого они намного меньше. Этот виток перехода полного взаимного непонимания в социальные отношения особенно хорош для эволюционного кровавого отбора, но губителен для людей.

Собственно говоря, такой социальный эк^еримент произошёл в начале ХХ века. В то время англосаксонская и германская популяции европейских гоминид передали власть в Российской империи Tpynne обладателей развитых лимитрофных адаптаций неокортекса. Последствия такого эволюционного возврата к управлению страной обладателей наиболее архаичных и агрессивных конструкций мозга хорошо известны. В конечном счёте это привело к массовому истреблению или миграции наиболее рассудочной части населения. Параллельно происходил физический искусственный отбор no принадлежности к коммунистическому культу. Он вывел на первые государственные и социальные роли наиболее адаптивных и биологичных особей, что гарантировало разрушение системы. Такие эволюционные процессы неизбежны, так как увеличивают интенсивность отбора. Аналогичные события развиваются на Ближнем Востоке и в Африке. Масштабное истребление населения на основании выдуманных культов и их различий является скрытой формой пищевой и репродуктивной эк^ансии. Эти факты подтверждают идеи биологического происхождения основных мировых культов как естественных инструментов эволюции и искусственного отбора.

Получается, различия в размерах лимитрофных адаптаций как детерминируют фундаментальные свойства человеческого мозга, так и маркируют эволюционный путь любого локального сообщества. По этой причине мне придётся остановиться на морфофункциональных последствиях структурного полиморфизма переходных зон немного подробнее.

Переходные зоны, или лимитрофные адаптации, расположены по периферии каждого специализированного поля, отличного от соседних по выполняемой функции. Между функционально близкими полями и подполями одного поля неокортекса их нет. Например, моторные области предцентральной извилины граничат с аналогичными соседними полями без лимитрофных переходов. Зато слуховые, зрительные и ассоциативные комплексы полей окружены обширными переходными зонами. По этой причине во всех цитоархитектонических картах мозга человека есть доля лукавства. Обычно поля нанесены на поверхность мозга без каких-либо промежутков, что создаёт иллюзию непрерывной и окончательной специализации всей поверхности полушарий (Савельев, 2005а, б). Это не совсем так. У человека между разными по функциям полями существуют небольшие переходные зоны, где строение коры не имеет выраженной принадлежности ни к одному из соседних полей. За счёт этих переходных участков коры могут расширяться старые поля, появляться новые подполя и формироваться внутрикортикальные связи.

В первую очередь речь идёт о количестве межкорковых связей с удалёнными полями и подполями неокортекса. Например, первичное затылочное зрительное поле получает волокна от латерального коленчатого тела, а то, в свою очередь, от сетчатки глаза. Эти «входы» в зрительное поле занимают львиную долю нейронов, которые сохраняют фототопическую организацию. Это значит, что каждый участок сетчатки глаза соответствует определённой зоне поля 17. Вполне понятно, что в неокортикальные взаимодействия могут быть вовлечены только нейроны, не задействованные в непосредственном анализе зрительных сигналов. Эти связи возникли за счёт тех самых лимитрофных переходных зон, которые у наших далёких предков окружали зрительные области и поля.

Межкорковые связи между одинаковыми полями, расположенными в правом и левом полушариях, позволяют сравнивать изображения, оценивать объём и расстояние до предметов. На краях специализированных полей расположены нейроны, образующие связи с другими полями, столь же специализированными, но не имеющими общих зрительных функций. Они позволяют интегрировать работу зрительной системы с другими морфофункциональными центрами мозга. По сравнению с межкорковыми зрительными волокнами, таких связей немного. Однако именно они возникают в результате лимитрофных адаптаций, вовлекаемых в работу рассматриваемого поля. Иначе говоря, ассоциативные связи специализированных полей формируются преимущественно путём сокращения лимитрофных участков неокортекса.

Данные пояснения приводят к нескольким важным следствиям, которые предопределяют интеллектуальные возможности отдельных людей. Для простоты понимания кратко оценим роль лимитрофных адаптаций в речевых центрах Брака и Вернике. Эти центры неокортекса ответственны за моторные и сенсорные компоненты речевых функций человека. Область Вернике включает в себя несколько полей и подполей, имеющих тонотопическую организацию и позволяющих распознавать колебания звукового диапазона. При её повреждении происходит как выпадение возможности воспринимать определённые звуки, так и снижение понимания речи. Моторные речевые центры Брака выполняют функции управления мускулатурой глотки, гортани и языка при генерации звуков. Их повреждения вызывают речевые проблемы, которые зависят от масштабов и локализации дефекта.

Из личного опыта читателю хорошо известно, что люди издают звуки по-разному. Первые словоохотливы и могут болтать непрерывно и на любую тему, не особенно задумываясь над содержанием слов. Вторые предпочитают помалкивать и с трудом выжимают из себя даже необходимые слова. Третьи говорят ясно и чётко, и только по конкретному делу. Внешних вариантов особенностей организации речевых центров великое множество, которое детерминировано изменчивостью полей, их сочетанием и ассоциативной структурой мозга. Под ассоциативной структурой следует понимать как размеры самих ассоциативных полей, так и количество межкорковых связей, сформированных нейронами лимитрофных адаптаций. Если этих связей вокруг сенсомоторных речевых полей много, то в словах появляется осмысленность. По сути дела, сами слова и смысловое содержание речи являются отражением развитости индивидуальных ассоциативных связей. За счёт них происходит замена отдельных слов на связные рассудочные тексты.

Не требует особых пояснений, что сокращение лимитрофных адаптаций в результате формирования новых межкорковых связей является самым быстрым способом эволюции речевых центров. Следствием этих событий стала постепенная замена асинтаксических рядов образов ранних гоминид на целостное миропонимание современных людей. Необходимо уточнить, что все эти рассуждения не учитывают гигантскую индивидуальную изменчивость мозга. Общие принципы эволюции неокортекса только объясняют механизмы полиморфизма вариантов строения нервной системы. У каждого конкретного человека можно встретить бесконечное сочетание множества переменных в строении мозга, что снижает точность любых универсальных подходов.

Следовательно, вопрос о природе уменьшения массы мозга людей при параллельном развитии цивилизации может иметь разумное объяснение. Справедливо высказанное ранее предположение о том, что для однородного и сплочённого социального сообщества индивидуальные мыслители вредны и очень опасны. Это означает, что любое увеличение изменчивости нервной системы не приветствуется. По этой причине их старательно истребляют вместе с носителями, снижая индивидуальную изменчивость головного мозга. Такая профилактика появления творческого мышления одновременно уменьшает размеры мозга и укрепляет конформизм единомыслия. Эта закономерность распространяется и на вводимую в обиход изменчивость лимитрофных адаптаций. Полиморфизм переходных зон коры является такой же важной переменной, как и вариабельность размеров полей и подполей.

С одной стороны, появление человека со слишком большими переходными зонами будет означать возврат к архаичным формам поведения, а с маленькими — к чрезмерно прогрессивным и рациональным. Такой разброс вариаций поведения в одном сообществе всегда вызывает эволюционные конфликты. Если начинает доминировать тенденция к снижению размеров лимитрофных адаптаций, то масса мозга может уменьшаться без потери интеллектуальных качеств своих владельцев.

С другой стороны, эволюционным ресурсом неокортекса является комплекс переходных зон или лимитрофных адаптаций, которые окружают специализированные поля мозга. Если последние в процессе эволюции расширяются, то нейроны переходных зон создают систему межкорковых ассоциативных связей, увеличивающих рассудочный потенциал мозга. Это перспективное направление развития мозга человечества, как всегда, не прижилось и осталось уделом талантливых отщепенцев. Иначе говоря, редукция лимитрофных адаптаций может представлять собой негативный с человеческой точки зрения сценарий современной инволюции. Гоминидный мозг стал уменьшаться без редукции размеров специализированных полей, а за счёт лимитрофных адаптаций. Ими легко можно пожертвовать, поскольку в искусственной среде обитания расширения функциональных полей не требуется. Наоборот, чрезмерные аналитические и творческие начала частенько вступают в непримиримые противоречия с любой социальной системой. Каждый читатель на собственном опыте может оценить реакцию социальной системы на любое разумное нововведение.

Таким образом, старая идея В. Вундта о социальной периодизации развития Ното sapiens sapiens отражает различные направления и принципы церебральной эволюции (Wundt, 1896, 1912). Во время продолжавшегося более 3 млн лет периода примитивного человека происходило появление архетипа человеческого мозга с тормозными лобными областями. Они позволили создать сообщество, поддерживать его социальную структуру и делиться пищей с неродственными особями. В это время действовал как естественный, так и искусственный отбор, который был направлен на стабилизацию отношений между людьми за счёт культивирования обладателей больших лобных областей социализированного мозга.

Земледельческий, или тотемный, период В. Вундта ознаменовал фактическую победу искусственного социального отбора над всеми другими механизмами гоминидной эволюции. Впервые в истории планеты интенсивность изменения мозга стала полностью зависеть от процессов самоотбора по поведенческим свойствам (Савельев, 2016) . Во время тотемного периода, продолжавшегося около 1 млн лет, завершилось формирование мозга человека современного архетипа.

Под современным архетипом следует понимать такой мозг, в котором размеры морфофункциональных полей неокортекса и подкорковых структур примерно соответствуют нижней границе сегодняшней нормы. Тем не менее хорошо известно, что головной мозг ранних неандертальцев и наших непосредственных предков был больше 1500 г. По-видимому, причиной столь большого объёма мозга стали не выдающиеся способности изобретателей каменных топоров, а обширные лимитрофные адаптации неокортекса.

Если это предположение верно, то мыслители тотемного периода были очень возбудимы и чрезмерно впечатлительны, как все животные — обладатели обширных лимитрофных зон полушарий мозга. Социальность, хорошая сообразительность в сочетании с прекрасной памятью сделали из этих существ богов как для природы, так и для них самих. Вполне понятно, что эти возбудимые, сообразительные и злющие божества моментально устроили глобальный церебральный сортинг. В результате были созданы вундтовское сложное племенное расчленение и система социальных законов, регулирующих репродуктивные отношения. Такой же социальный фокус спустя тысячелетия устроил в Российской империи обладатель развитых лимитрофных зон В.И. Ульянов (Ленин). Эволюционные последствия этих событий были очень похожи, но в ХХ веке они оказались немного отягощены уже уменьшенной массой мозга ( 1320 г) и высокой социализацией гоминид.

По поводу событий такого рода в заметках чертовидного инопланетянина было обнаружено много острого сарказма. Он писал:

Возвратимся к увлекательной вундтовской периодизации созревания человечества — в тотемный период. К концу этого этапа гоминиды создали основы самой примитивной, но масштабной социальной системы в виде городов-государств и их деревенских аналогов.

В таких значительных скоплениях вынужденно трудолюбивого населения легко было процветать праздным, похотливым и вороватым особям. Это неизбежно привело к началу нового цикла социальной сегрегации и интенсификации искусственного отбора. Структурализация общества на основании выделения группы доминантов и развития инструментов системного паразитизма была уже почти готова и не требовала особых усилий. Довольно быстро возникли кланы военных, торговцев, земледельцев, ремесленников и социальных доминантов. Последние занимались принудительным перераспределением ресурсов в соответствии со своими интересами самосохранения. Совершенно иные проблемы решались в процессе искусственного отбора. Он был направлен на создание покладистого, профессионального и трудолюбивого населения без избытка творческой активности. Чем сложнее социальная структура, тем меньше индивидуальности может позволить себе человек. Бодрый отбор конформистов стал быстро уменьшать размеры мозга путём сокращения лимитрофных адаптаций.

Стабилизация этой системы церебрального сортинга привела к античности, или вундтовскому периоду богов и героев. Ощущение того, что популяции античных гоминид были для самих себя одновременно богами и людьми, проходит красной нитью через всю человеческую историю. Боги в те времена легко скрещивались со смертными, решали свои проблемы при помощи человеческих интриг и широко использовали массовое истребление людей как эффективный способ искусственного отбора. Эти наивные фантазии отражают интуитивное понимание масштабного самоотбора, который продолжал умело сокращать наш лимитрофный потенциал развития неокортекса.

В конечном счёте редукция переходных зон между функциональными полями снизила индивидуальную изменчивость поведения до уровня рабского социального самоконтроля. Когда большей частью населения был достигнут этот прекрасный результат, наступил самый прогрессивный вундтовский период гуманности (Wundt, 1896, 1912). Для нашего мозга и реального мира этот термин означает начало применения немыслимых по жестокости и масштабам самоистребления процессов отбора. Под песни о свободе, равенстве и братстве, вооружившись эмансипацией, социализмом и либерализмом, человечество доказало наступление эпохи гуманности двумя мировыми войнами и успешным истреблением более 150 млн человек. По сравнению с нашим временем вся предыдущая история человечества выглядит как детский утренник в сообществе пацифистов. За ХХ столетие были изобретены и широко применены выдающиеся методы направленного церебрального сортинга, а скрытое планирование почти естественного уничтожения целых популяций стало эффективным приёмом искусственного отбора. Столь заметного ускорения биологической эволюции нервной системы история планеты ещё не знала.

Подводя итог истории очеловечивания неокортекса, необходимо отметить, что этот процесс происходил несколькими параллельными путями. Первичным и наиболее значимым событием было увеличение лобных областей как инструмента снижения внутривидовой агрессии (Савельев, 201 5a, 2016). Затем, под живительным влиянием искусственного отбора, приводившего к массовому самоистреблению, совершенствовались социальные инстинкты. Они не только усложнялись вместе с мозгом, но и дифференцировались на основе национальных, экономических и государственных различий. Следствием полезнейших эволюционных нововведений стала неравномерность развития отдельных стран, их объединений и даже целых континентов. Эти прогрессивные изменения повышали уровень внутривидовой конкуренции и заметно ускоряли эволюцию.

В конечном счёте социальный искусственный отбор дотянулся до неокортекса, где лимитрофные адаптации стали настоящим полем битвы за репродуктивный и общественный успех. У кого они были меньше, тот лучше думал, адаптировался, крал, обманывал, скрывал свои недостатки и демонстрировал достоинства. Несчастным обладателям больших лимитрофных адаптаций была уготована роль мальчиков для битья или мёртвых героев. Они страстно совершали кровавые перевороты, затевали войны и разрушали страны. Их архаичный мозг требовал масштабных социальных действий, в которых они увлечённо участвовали. Однако плодами активности обладателей устаревших церебральных конструкций всегда пользуются тихие конформисты. Результатом интенсивного искусственного отбора стали вполне ощутимые изменения даже в представлениях об устройстве нашего мира.

Внутри одного вида интуитивно был выделен своеобразный пищеварительно-экономический подвид, названный «золотым миллиардом». По сути дела, это те самые популяции, которые подверглись наиболее жестокому и продолжительному искусственному отбору. Не вызывает сомнения, что это наиболее прагматичная часть нашего вида, сосредоточенная на решении биологических задач своего дальнейшего процветания. Проявляя бескомпромиссный эгоизм, полную аморальность и ставя репродуктивно-пищеварительные интересы выше любых религиозных и социальных иллюзий, они демонстрируют светлое будущее человечества. Не стоит обижаться или взывать к совести представителей «золотого миллиарда». Они не виноваты в биологическом содержании и убогих целях гоминидной эволюции. Естественные процессы очень трудно остановить, если нет понимания механизмов происходящего. Некоторое успокоение может принести осознание незавершённости дифференциации по размерам лимитрофных адаптаций головного мозга, что гарантирует нам занимательность завтрашних новостей.