6
Сказать ли, что я сопротивлялся? Не дал себя сломать? Что устоял перед пытками и уговорами и не принимал участия в последующей чистке? Что моей вины нет в реках крови, стекавшей в Сулонг по переулкам Каима? Сказать, что сохранил благородство, когда прочие завиляли хвостами? Что в терроре участия не принимал?
На самом деле я отказался. Один раз.
Тогда Скацз привел Джайалу и Пайлу. Мы сидели в промозглости моей камеры, сжимаясь под холодными каплями, падающими с камней потолка, чуя сладковатую вонь гниющей соломы и слушая влажные хрипы легких Джайалы – четвертого участника навязанной нам беседы.
Сам Скацз вообще ничего не говорил – просто посадил нас всех вместе. Принес деревянные табуретки и велел стражнику подать чашки мятного чая. Сперва я вздохнул с облегчением, увидев, что Джайала и Пайла невредимы, но потом у Джайалы начался неудержимый кашель, и капельки крови показались на губах, и она стала плакать, и тогда мне пришлось позвать стражника, чтобы их увели. И хотя он поспешил на зов, все происходило мучительно медленно.
Последнее, что сохранил я в памяти от Джайалы, – как Пайла уносит ее легкое тельце прочь и от каменных стен отдается раздирающий легкие кашель.
Потом меня снова навестил Скацз. Прислонившись к стене, он внимательно смотрел сквозь решетки, как страдание сводит судорогой мое лицо.
– Холод подземелья с ее легкими не в ладах, – отметил он.
Ремонт балантхаста – такова была цена за благополучие Джайалы и Пайлы, но Скацз и наш Веселый мэр даже не думали меня отпускать. Джайала – идеальный рычаг для управления. В уплату за магию и лечение, которое мог осуществить лишь Скацз, я создавал для них нужные инструменты и приборы. Мои устройства покупали жизнь для меня и моей семьи и несли смерть всем прочим.
Кровь текла по улицам. До моей тюрьмы доходили слухи, что залы мэра стали краснее заката. В кучах терновника сгорали тела, и вонь горящего жира смешивалась с дымом лиан, заполняя небеса огнем и дымом погребальных костров. У палача появилось столько хлопот, что пришлось нанимать второго и третьего подручного, чтобы разгрузить работника топора, уставшего от непосильной ноши. Иногда они даже не давали себе труда устроить публичное зрелище.
Скацз лишь смеялся:
– Когда мы не могли найти этих таящихся мелких заклинателей, необходим был страх, чтобы сдерживать магию. А теперь, когда мы их где угодно достанем, лучше дать им немножко поупражняться, а потом покончить со всеми разом.
Пока я создавал инструменты для охоты, меня не трогали – я был очень полезен мэру и Скацзу. Как призовой ястреб. Достаточно свободен – с некоторыми ограничениями. Наши отношения были натянуты, как струны скрипки, и каждый из нас дергал эти струны, рассчитывая на определенную выгоду, нащупывая границы противника, прислушиваясь к звучанию ноты. Работа моего ума и ее результаты – с одной стороны, судьба Джайалы и Пайлы – с другой. И обе стороны дергали и натягивали эти тонкие нити.
Я не был, строго говоря, заключенным – скорее ученым, работающим день и ночь в замкнутом пространстве, создавая лучшие по качеству и более портативные балантхасты. Более точно настроенные на вынюхивание магии. Иногда я забывал о своем положении. Когда работа шла хорошо, я настолько уходил в нее, как когда-то у себя в мастерской.
Стыдно, однако следует сознаться: иногда я с наслаждением отдавался той полной изоляции, которую обеспечивала камера. Когда нечем заняться, кроме как работать, можно горы свернуть.
– Ну посмотри, я тебе сладкое принесла, – теребила меня Пайла. – Ты же любишь.
Она сидела с той стороны решеток моей мастерской, протягивая мне еду.
Я сел, глядя на нее.
– Мне теперь есть не хочется.
– Вижу. Ты худеешь.
– Я всегда был худой.
Пайла грустно смотрела на меня:
– Прошу тебя! Если не хочешь есть ради себя, поешь хотя бы ради меня. Ради Джайалы.
Я неохотно встал, пошел к ней, по-стариковски шаркая.
– Ты плохо выглядишь, – сказала она.
Я пожал плечами. Последнее время меня мучили кошмары. Часто мне снилась река моих жертв. Во сне безвольные людские тела текли по улицам туда, где стоял, ожидая, палач – мясник в клобуке, перерубающий им шеи. Топор взлетал, как серп на жатве, головы катились во все стороны. А я стоял у истока реки, бросая в нее всех подряд. Поджигал их голубым огнем, а потом швырял в течение, и река несла их, вертя и качая, к последнему водопаду – плахе.
Пайла протянула руку сквозь решетку, сжала мои холодные пальцы. У нее на коже виднелись морщинки, ладони поражали неожиданной сухостью. Я подумал, что эти руки были когда-то мягкими, в дни ее молодости, но не мог такого припомнить. Она сжала мне пальцы, и я, вопреки всем обещаниям самому себе, припал к решетке, прижал ее пальцы к своей щеке.
Тяга к ее теплу – против этого я почти не мог устоять. Магистр Скацз предложил нам «облегчение», как он выразился, но после первого нашего свидания так сально осклабился, предлагая новое, что я не выдержал и плюнул ему в лицо. Его это так разозлило, что он запретил пропускать ко мне Пайлу почти на полгода. И лишь когда я пригрозил перерезать себе горло осколком стекла, он смилостивился и снова разрешил ее визиты, хоть теперь мы виделись через решетку. Я целовал пальцы Пайлы, страстно нуждаясь в ее доброте и человечности, потому что сам стал черствым и смердящим кровью.
В нескольких футах от нас сидел стражник, полуотвернувшись всем корпусом, создавая подобие уединения. Его звали Джаиска. У него была семья, усы надлежащей длины, свидетельствующей о трех сыновьях, и все они пошли по его стопам в стражники. Вполне приличный человек, желавший создать нам какую-то возможность пошептаться через решетку.
Не то что Изаак, который обожал потчевать меня рассказами о виденных им казнях, происходящих из-за моего изобретения. Он говорил мне, что на пятьдесят миль от Каима не найти теперь домовладельца, что не прошел бы проверку балантхастом. Головы выставлены теперь не только на городских воротах, но и на широком мосту, перемахнувшем через Сулонг и соединившем Каим с его меньшим братом. Голов столько, что мэру надоели горы трофеев и он распорядился просто сбрасывать тела в реку – пусть плывут в море.
– Как Джайала? – спросил я.
– Лучше, чем ты. Расцветает наша красавица. И растет. Скацз опять не разрешил мне ее привести, но с ней все хорошо. В этом ты можешь не сомневаться. Скацз – зло, но он в восторге от твоей работы и потому заботится о нас.
– Чужие головы в обмен на сохранение наших. – Я оглядел мастерскую. – Сколько я убил людей? Сколько крови на моих руках?
– Об этом нет смысла думать. Они пользовались магией, что всегда было запрещено. Не безвинные овечки идут под топор палача.
– Не забывай, что и мы пользовались магией. И остаемся в числе смертников, спасибо Скацзу.
– Не стоит о таком думать, только с ума сойдешь.
Я посмотрел на нее с горечью:
– Я тут уже два года, и все еще не нашел спасения в безумии. Так что вряд ли найду.
Она вздохнула:
– Как бы там ни было, но теперь все пошло на убыль. Меньше стало желающих испытывать розыскные способности мэра. – Она придвинулась ближе. – Говорят, теперь он проверяет наличие средств магии только на людях слишком богатых или чересчур влиятельных. Этих он вынюхивает со всем старанием и конфискует имущество.
– И никто не сопротивляется?
– Многие пытаются, но он пользуется поддержкой. Крестьяне, живущие возле терновой стены, говорят, что наступление плетей замедлилось. Кое-где стену даже отодвинули. Впервые за много поколений – стену отодвинули!
– Отодвинуть можно было бы на мили, если бы мэр попросту использовал балантхаст по прямому его назначению.
– Что уж об этом думать. – Она протолкнула матерчатый сверток с хлебом через решетку. – Вот. Ну поешь, пожалуйста.
Но я помотал головой и отошел, не взяв приношение. Мелочно, конечно, и я осозновал это. Но сорвать зло было не на ком. Мелочный бунт – вместо настоящего, на который мне не хватало духу.
Пайла вздохнула. Я услышал шуршание, потом ее слова, обращенные к Джаиске.
– Дай ему, когда передумает. И себе возьми. Не позволяй ему уморить себя голодом.
И она ушла, оставив меня с моей мастерской и машинами убийства.
– Не держи на нее зла, – сказал Джаиска. – Она остается с тобой и твоей дочерью, хотя запросто могла бы уйти. Старина Скацз ей не дает покоя. Пристает и пристает.
Я обернулся:
– В смысле?
Он пожал плечами:
– Пристает.
– Она такого не говорила.
– Тебе – нет. Не хочет, чтобы ты глупостей натворил.
Я вздохнул, устыдившись своего ребячества:
– Я ее не достоин.
Джаиска засмеялся:
– Никто никого не достоин. Ты их завоевываешь и каждый раз надеешься, что это навсегда. – Он протянул мне хлеб: – Мог бы и поесть, пока свежий.
Я взял хлеб и отрезал ломоть на рабочем столе. Отрезал и Джаиске. Аромат меда и розмарина – в сочетании с вонью мелии и мяты и гари от углей из очага, где плавилось стекло.
– В странном мире мы живем, – сказал я, показав на рабочий стол. – Все эти месяцы усиленно искали магию, а теперь Скацз вдруг опять требует балантхастов, уничтожающих терн. Может быть, он и правда решил снести стену зарослей?
– Ну, в каком-то смысле, – фыркнул Джаиска. – Он вырубает в терновнике новые земли для друзей – своих и мэра. Для тех, кто им наушничает. Для любимых стражников.
– И тебе тоже достанется надел?
Джаиска пожал плечами:
– Я рядовой мечник. Знаю свое место. Не занимаюсь магией, когда охотники рыщут повсюду. Надеюсь, что мои сыновья научатся правильно махать мечом. Земли мне не нужны, награды не положены. С мэром дел не имею.
– Вот это и есть мудрость, наверное, – вздохнул я. – А я вот думал стать спасителем нашей страны.
– Терновник почти остановлен, – ответил Джаиска. – Вряд ли кто сейчас творит магию, кроме Скацза. По-настоящему. Не могу даже припомнить, когда последний раз появлялся в городе побег терна. Это спасение – своего рода.
– Не то, на которое я надеялся.
Джаиска в ответ засмеялся:
– Как можно быть таким сообразительным с приборами и таким чертовским дураком с людьми?
– Я уже слышал это от Пайлы.
– Потому что это правда, алхимик. – Услышав новый голос, Джаиска вскочил на ноги. – Прошу прощения, если обидел, сударь.
В коридоре показался Скацз:
– Стражник, пойди займись чем-нибудь.
– Слушаюсь, – ответил Джаиска, коснувшись лба, и вышел.
Скацз сел на освобожденный им табурет. Остановил взгляд на остатках приношения Пайлы.
– Попросил бы у тебя твоего прекрасного хлеба, но боюсь, как бы ты мне туда нитей терна не подложил.
Я мотнул головой:
– Терн слишком хорош для такой твари, как ты.
– Твари, значит. И правда, твари. – Он улыбнулся. – Самой могучей твари в этой стране – твоими стараниями, алхимик. Головы магистров Алакана все на кольях. – Он вздохнул. – Сила – к ней привыкаешь, как пьяница к вину. Ощущение силы, текущей через тебя… нет, никому этого не понять. Песня сирен для нас, владеющих мастерством. Но ведь ты и сам это знаешь.
– И не скучаю по ней.
– Может быть, – хмыкнул Скацз. – Но все равно манит, никуда от нее не деться. Многих манит. Почти всех. Мы не можем допустить, чтобы люди поверили, будто твой балантхаст и есть окончательное решение. Это было бы ложным утешением. Как только они чуть зачерпнут магии, у них возникнет потребность забраться глубже. А тогда, – он взмахнул руками, – волей-неволей все и каждый начнут колдовать то там, то сям, понесутся чередой чары и заклинания, чудо-дворцы, летающие ковры, и все будет прекрасно – пока терновник не одолеет нас.
– Не одолеет, – сказал я. – Мы ведь не глупцы.
Скацз засмеялся.
– Да ведь и народ Джандпары – и всей прежней империи – не то чтобы не осознавал неблагоприятных эффектов магии. Из древних манускриптов видно: они старались сдерживать свои порывы. Но продолжали жаждать магии. Ради власти. Ради наслаждения ею. Ради удобства. Ради спасения. Ради поразительной роскоши.
Он сделал быстрое движение – и над его ладонью появился светящийся город. Он парил в облаках, и над ним кружили разноцветные драконы.
– Может ли человек отказаться от этого? – спросил он. – У народа Джандпары отсутствовала дисциплина. И даже те, кто хотел себя сдержать, не имели достаточной силы воли. Так и пала наша Империя.
Замок над рукой Скацза полетел, кувыркаясь, с облака и рухнул в густой терновый лес. Плети захлестнули арки дворцов, амфитеатры, храмы Трех Ликов Мары, выросли высоко и страшно. Пыль и облака щебенки закрыли миниатюрную сцену – это рушились другие замки.
Скацз отряхнул руки, уничтожив видение и вызвав дождь пыли, засыпавший его одежду.
– Магия рождает терновник, – сказал он. – Но даже ты, алхимик, жаждал ее применять.
– Только чуть-чуть. Чтобы спасти дочь.
– Каждый заклинатель назовет разумные причины для использования чар. Снисходить ко всем – коллективное самоубийство. Интересная проблема для такого этичного человека, как ты.
– Думаешь, что мы все одинаковы?
– Магия – это магия, терн – это терн. На философские казусы мне в высшей степени наплевать. – Он встал, кивнул в сторону нового балантхаста. – Поспеши с этим устройством, алхимик. Как всегда – благополучие твоей дочери зависит от него.
– Почему ты меня не отпустишь?
– Какова может быть причина для такого поступка? Ты мог бы уйти и унести секрет балантхаста в другие города. Дать другим людям иллюзию, будто дисциплина ничего не значит. – Он помотал головой. – Нет, это совершенно никуда не годится.
– Моя родина – Каим. У меня нет желания покидать его. Я мог бы строить балантхасты. Ты говорил, что теперь хочешь отбросить терновник. Наконец-то наши цели можно согласовать.
– Наши цели уже согласованы, алхимик. – Скацз отвернулся. – Давай побыстрее. У меня есть феоды, которые я желаю раздать.
– А если я откажусь?
Скацз повернулся ко мне:
– Я просто перестану интересоваться, кашляет твоя дочь кровью или нет. Выбор за тобой. Как и всегда.
– Ты меня никогда не отпустишь.
Скацз рассмеялся:
– Не могу придумать достаточно веской причины для этого. Ты слишком полезен.
В ту ночь я лежал в постели в окружении странно-уютных запахов и капающих звуков моей тюрьмы-мастерской, прокручивая в голове проблему магистра. С этим драконовским умом не поторгуешься. И вопреки его словам я подозревал, что мое время подходит к концу.
Строительство балантхастов для создания феодов в терновнике – не зеленые ростки нового начала, но сигнальный дым печального конца. Как только будет создана бригада балантхастов, нужда во мне отпадет.
Я лежал, слушал беспечное сопение ночных стражников и пытался составлять план. Собирать отдельные куски и узлы проблемы в большее целое. Вырисовывался не полностью осознанный план, но все же… некоторая интрига. Переплетение путаниц, а в конце извилистой тропы – путь. Возможный путь из моей хализакской коробки. Я рассматривал переходы и повороты, нащупывал дыры в собственной логике.
Если честно, их было предостаточно.
Но Пайла, Джайала и я слишком долго жили в центре кровавой воронки Каима. И этот шторм в конце концов разорвет нас на кусочки. Может быть, Скацз человек слова, но явно не человек милосердия. Мэр и Скацз мыслят категориями торговли, и когда мне нечего будет предложить, от меня избавятся.
С раннего утра я был уже на ногах и напряженно работал.
– Джаиска! – попросил я. – Пойди найди Скацза. Скажи, что у меня важное сообщение.
Когда пришел Скацз, я озвучил свое предложение.
– Если будешь время от времени выпускать меня на прогулку, я сделаю тебе более мощные детекторы. Думаю, что смогу значительно расширить дальность их действия. И сконструировать их таким образом, чтобы они работали даже без участия человека. И работали постоянно – на рыночных площадях, на главных улицах, у городских ворот.
Скацз посмотрел на меня с подозрением:
– С чего это ты вдруг такой покладистый?
– Хочу жить хорошо. Хочу видеть солнце и небо и поэтому желаю торговаться.
– Ты задумал побег.
– От магистра твоей силы? – Я покачал головой. – Иллюзий не строю. Но вечно жить без свежего воздуха не могу. – Я поднял руку. – Вот, посмотри. Я чахну. Смотри, как я бледен. Можешь заковать меня в цепи, но я буду дышать воздухом.
– Как ты усовершенствуешь свое устройство?
– Вот. – Я развернул пергамент, обмакнул перо. Нарисовал скелет конструкции. – Несколько похоже на вертикальный факел. Часовой. Из кипятильника пойдет медленный дым. И любой прохожий будет немедленно в него пойман.
Я протолкнул набросок через прутья.
– И ты это хранил в тайне?
Я прямо посмотрел ему в глаза:
– Сам видишь, держать меня живым и довольным – это окупается.
Скацз в ответ рассмеялся – ему нравилась сделка, на которую, как он думал, он меня вынудил.
– Почувствовал, алхимик, как слабеют пальцы, которыми ты цепляешься за жизнь?
– Я хочу гарантий, Скацз. И жизни. Получше, чем сейчас.
– Вот как? Еще чего-нибудь ты желаешь?
– Хочу, чтобы Пайла снова могла меня посещать.
Скацз осклабился, потом мотнул головой.
– Я думаю, нет.
– Тогда не буду совершенствовать твои детекторы.
– А что ты скажешь под пыткой?
Я посмотрел на него сквозь решетку:
– Вся власть в твоих руках, магистр. Я прошу об одолжении – ты отвечаешь угрозами. Что еще я могу предложить тебе? Лучший балантхаст? Который будет работать эфективнее и быстрее того, что у тебя сейчас есть? Могу изготовить легкие и портативные. Такие, что очистят поля за пару дней. Представь себе, какую магию ты сможешь творить, если угроза терновника испарится окончательно.
На это он клюнул. В конце концов, что толку быть самым искусным магистром страны, если не можешь заниматься самой мощной, самой впечатляющей магией? Жажда влекла Скацза развернуться в полную силу – против естественных ограничений, которые накладывает терновник.
И я стал работать над задуманными улучшенными балантхастами и над детекторами. Мастерская заполнилась материалами, рулонами листовой меди, мехами и клещами, крепежом, гвоздями, стеклянными колбами и вакуумными трубками, и каждый день приходил Скацз, с нетерпением ожидая обещанных усовершенствований.
И Пайла пришла ко мне.
В темноте мы прижимались друг к другу, и я шептал ей на ухо.
– Не получится так, – шептала она.
– Если не получится, ты должна будешь уйти без меня.
– Не уйду. Ничего хорошего из этого не выйдет.
– Ты любишь Джайалу? – спросил я.
– Конечно.
– Тогда верь мне. Верь мне так, как все те годы, когда я отчаянно трудился и в конце концов довел нас до нищеты.
– Это безумие.
– Я сотворил безумие – и я обязан его прекратить. Если не смогу, ты должна бежать. Возьми заклинание для здоровья Джайалы и беги как можно дальше. Потому что если мой план сорвется, Скацз будет гнаться за тобой до края света.
Утром Пайла ушла, унося с собой поцелуй и медный знак моей преданности, привязанный к запястью. Небольшой кусочек мастерской, ушедший вместе с ней.
Несколько недель подряд я днем лихорадочно работал, а ночью шептал Пайле на ухо формулы и необходимые процедуры. Она внимательно слушала, длинные черные волосы щекотали мне губы, как перышки, блестящие черные пряди закрывали нас от мира, и мы вели интимные игры и работали над своим спасением.
Мои детекторы разошлись по городу, изрыгая скверный дым и покрывая Каим своими реагентами, и снова потекла по улицам кровь. Скацз был очень доволен и дал мне право выйти из камеры.
Я так ослабел, что запыхался, просто поднявшись по лестнице из подземелья. И ахнул, когда увидел город.
Огни детекторов горели повсюду, синие светлячки рассылали пахучий дым, который прилипал ко всему магическому. Мост в Малый Каим горел поразительным светом – маяк магии в сгущающейся тьме.
– Ты выковал красоту, – сказал Скацз. – Теперь Каим прославится как Синий Город. И отныне мы будем расти.
Он указал в небо, и я увидел задел замка, прилепившегося к собравшимся облакам.
От удивления я ахнул.
– Чертовски трудно вызывать и собирать облака, – сказал Скацз. – Но все усилия увенчает невиданная прежде красота.
У меня возникло чувство, будто передо мной легендарная Джандпара. Я почти слышал музыку и ощущал радость вина со склонов Сены, которое попробовал когда-то давным-давно.
Когда ко мне вернулся голос, я сказал:
– Ты должен доставить ко мне все старые балантхасты, чтобы я их подрегулировал. Надо будет переделать камеры сгорания под ту мощность, с которой они вскоре заработают.
Скацз улыбнулся и потер руки:
– И тогда я смогу всерьез потрудиться над замком. Уже можно будет не сдерживать силу.
– Магистр Синего Города, – сказал я.
– Воистину.
– Мне бы очень хотелось увидеть его, когда он будет готов.
Скацз задумчиво кивнул.
– Если эти балантхасты зарабатывают так, как ты говоришь, алхимик, то самое меньшее, что я смогу для тебя сделать, – дать тебе имение над землей.
– Воздушная тюрьма?
– Все ж лучше, чем подземная. И вид оттуда будет потрясающий.
Я рассмеялся в ответ.
– С этим не поспоришь. Я изо всех сил постараюсь приблизить этот момент. – Повернувшись уходить, я вдруг остановился, будто вспомнил: – Когда пришлешь балантхасты, к ним нужно еще несколько побегов терновника. Чтобы проверить и убедиться, что все сделано правильно.
Скацз кивнул рассеянно, все еще разглядывая мысленно свой замок во всем его великолепии.
– Что?
– Терновник, – терпеливо повторил я. – Для испытаний.
Он махнул рукой в знак согласия, и стражники повели меня обратно в подземелье.
Через несколько дней я попросил Джаиску пригласить Скацза для окончательных испытаний, а сам выстроил в ряд несколько горшков с терновником.
– Возле терновой стены получилось бы лучше, – ворчал я, – но и так сойдет.
У одной стены я поместил все балантхасты города. Каждый был заново отрегулирован, трубки и камеры переноса изменены под увеличенную мощность. Взяв один из сверкающих приборов, я ткнул его сопло в горшок с терновником. Ветви растения зловеще задрожали, будто понимая, какую судьбу я им уготовил. Когда шевельнулся горшок, застучали сухие стручки.
Я зажег спичку, приложил к камере сгорания. Сейчас зажигание происходило куда проще и быстрее.
Глухой взрыв. Растение вздрогнуло – и исчезло в клубе едкого дыма. От него просто ничего не осталось.
Я засмеялся в восторге:
– Видите?
Скацз и Джаиска смотрели, оцепенев. Я повторил опыт, смеясь, и на сей раз Скацз и Джаиска тоже засмеялись.
– Отлично, алхимик! Отлично!
– И заряжать его теперь можно гораздо быстрее, – сказал я. – В этих камерах наверху смешиваются ингредиенты, и они всегда готовы. Открываем клапан, и…
Я зажег спичку. Взрыв. Дым из отдушин. Побег терновника впитал яд балантхаста и исчез в визге горящего сока и клубящемся дыме.
Я улыбался во весь рот, повторял процесс снова и снова, совершая нечто более великое, чем магия. Джаиска притоптывал ногой и посвистывал. Улыбка Скацза превратилась в ошеломленный жадный оскал. А я, хохоча в экстазе, опьяненный успехом, схватился за терновник голыми руками.
Глупо, беспечно. Миг невнимательности – и погублен мой гений.
Я отдернул руки, будто от огня, но волоски-нити уже вцепились в голую кожу. Руки онемели от сонных токсинов, расходящихся как пожар. Я упал на колени, попытался встать. Споткнулся, налетел на балантхаст, опрокинул. Он разлетелся вдребезги.
– Кретин! – заорал Скацз.
Я снова попытался встать, но рухнул назад, запутавшись в терновнике. В меня воткнулись колючки, нити прилипли к коже, жадно пуская яд, заливая сон в сердце, сжимая легкие.
Глаза заволокло тьмой – пугающе быстро. Я отполз, одурев от токсинов, потянулся через решетки. Скацз и Джаиска отшатнулись от моих покрытых нитями рук.
– Прошу тебя! – прошептал я. – Вылечи меня, спаси! Включи магию!
Скацз покачал головой, стараясь держаться от меня подальше.
– От тернового сна магия не помогает.
– Пожалуйста! – прохрипел я. – Джайала! Прошу тебя, позаботься о ней.
Он посмотрел на меня с презрением:
– А какой теперь в этом смысл?
Мои конечности превращались в воду. Я рухнул на плиты пола, все еще протягивая руки за решетку. Скацз оказался далеко-далеко, расплываясь у меня в глазах. Окинул меня задумчивым взглядом.
– А наверное, так даже лучше, алхимик. Все равно в конце концов пришлось бы отрубить тебе голову. – И обратился к Джаиске: – Как только он перестанет дергаться, собери балантхасты. И не будь так глуп, как он.
– А с телом что делать? Доставить его жене?
– Нет, брось в реку вместе с прочими.
Я уже слишком далеко ушел, чтобы ужаснуться. Терновник остановил мне сердце.
