Варя
В ту ночь Данилов ей не мешал, и она в кои-то веки выспалась. Даже проснулась за пару минут до будильника. Бодрая, деятельная и готовая к жизни и приключениям – что необычно было для столь раннего времени суток, начала зимы и темноты за окнами.
А может, свежа и энергична Варя была оттого, что дело – настоящее дело, а не мелочовка, которое ей наконец впервые за последние три года поручили и которое она вынянчила, выпестовала и пробила – это дело стало раскручиваться и сулило в ближайшем будущем нечто новое, волнующее и опасное? По меньшей мере, дальнюю поездку. И работу под прикрытием. И попытку вербовки.
Когда Кононова встретилась с футболистом Сырцовым, а потом обсудила беседу со своим наставником и старшим другом Петренко, она тут же написала рапорт на имя самого начальника комиссии полковника Марголина (Козла Винторогого). Она подробно изложила все, что поведал ей футболист, а также собственные по этому поводу соображения.
Петренко уже не мог и не должен был, как в прежние времена, корректировать ее рапорт, поэтому она до изнеможения билась над формулировками. Нужно было, чтобы прозвучало уверенно, но не залихватски, взвешенно, но возбуждающе – короче, требовалось, чтобы руководители дали делу ход и при этом не отставили Варю в сторонку, как однажды себя скомпрометировавшую и недостаточно надежную.
Имелось даже искушение показать черновик Данилову – признанному стилисту, все-таки журфак за плечами, да и писательский опыт в бэкграунде – и попросить отредактировать. Но сие, конечно, было абсолютно невозможно, потому что все, чем занималась по службе Варвара и что она писала, имело гриф «Совершенно секретно – особой важности».
Но в итоге собственным рапортом Кононова оказалась удовлетворена. Удалось ей проскользнуть между Харибдой несерьезности и Сциллой скукотищи, получилось заинтересовать делом вышестоящее начальство.
Ее даже вызвал вскоре сам новый руководитель комиссии Марголин и велел изложить дело устно. Спрашивал прямо в лоб, без обиняков – так что попотеть, отвечая, пришлось.
– Вы утверждаете, что в ходе своих опытов, оплаченных олигархом Корюкиным, российским ученым удалось создать нечто вроде, кгхм, машины времени?
– Так точно.
– И как это, по-вашему, работает?
– Это можно описать лишь в общих чертах – на примере случая с футболистом Сырцовым. В результате незаконных опытов группе ученых удалось в конце девяностых годов преступным путем добыть ДНК великого советского нападающего Эдуарда Стрельцова и оплодотворить им яйцеклетку современной женщины. Опыт увенчался успехом, на свет появился здоровый мальчик. В результате Сырцова можно считать незаконнорожденным сыном Стрельцова. Той же группой специалистов ему были созданы все условия для занятия футболом – и талант Сырцова действительно заблистал, в восемнадцать лет он стал лидером московского «Гладиатора» и сборной страны. Но мое внимание привлекло следующее: после того как Сырцова избили на московской улице и он оказался в коме, он, с его собственных слов, будто бы перевоплотился в своего отца – Стрельцова – и перенесся в тысяча девятьсот пятьдесят шестой год. Сырцов утверждает, что явившиеся ему видения в высшей степени реалистичны. Они последовательны, логичны, полны красок, запахов, звуков. Сырцов утверждает, что провел в шкуре футболиста Стрельцова достаточно продолжительное время – больше года. И вернулся в действительность лишь тогда, когда вышел из комы.
– Звучит чрезвычайно фантастично, – скептически заметил полковник.
– Я знаю, но почему бы не попытаться проверить?
– Есть еще хоть что-то, что может подтвердить вашу гипотезу?
– Сны экстрасенса Данилова во времена работы над делом «Аватар судьбы» – о них я докладывала.
– Вашего, кгхм, бойфренда?
– Точно так. Данилов является признанным экстрасенсом, и порой он видит что-то вроде вещих снов. При этом он как бы вселяется в тело своих ближайших родственников по мужской линии. Если речь идет о прошлом – в тело своего отца. Если о будущем – в тело собственного сына.
– Вашего с ним сына?.. Не краснейте, не краснейте – умение легко краснеть подходит нежной деве, но никак не военнослужащему и оперативному работнику… Да, все это, конечно, выглядит высосанным из пальца. Или написанным вилами по воде… Вас, конечно, Петренко настропалил этим делом заняться? Не возражайте, капитан, не возражайте. Будто бы я не знаю, что вы с ним встречаетесь и, вопреки уставу, консультируетесь… Ладно. А кто еще, кроме олигарха Корюкина, замешан в этом деле? Вот вы все говорите да пишете: «Российские ученые проводили незаконные, преступные опыты». Что за ученые? Имена, фамилии, пароли, явки?
– Во время работы над делом Сырцова мы их установили. Но выяснилось, что никого из той группы ученых больше нет в живых. Все погибли в начале двухтысячных в результате странных несчастных случаев: автокатастрофы, самоубийства, утопления, отравления… Жива только секретарша группы Галина Яковлевна Бочарова – она проживает в США, в городе Рино, штат Невада. Я допрашивала ее в связи с делом Сырцова – но она мало к чему была допущена и мало что могла показать – за исключением того, что опыты в данном направлении, в принципе, велись. И, конечно, я уверена, что в курсе дел олигарх Корюкин. Мало того, он, возможно, и технологией перемещения во времени нынче обладает.
– Догадки, догадки… А что с Корюкиным?
– Он постоянно проживает за границей, имеет гражданство США.
– Что-то на него есть? Сможем мы прижать Корюкина так, чтобы он разговорился? А еще лучше – своими секретами поделился?
– Вот я и предлагаю… – И Варя изложила начальнику свой план.
Тот выслушал ее, не перебивая.
Но не перебить по нынешним временам – не шутка. И совсем другое – взять план за основу. Утвердить. И, что совсем Варе в первый момент показалось невероятным, – назначить ее самое ответственным исполнителем плана.
Ее сделали исполнителем отчасти потому – как без обиняков заявил полковник, – что Кононова должна реабилитироваться за свое злостное нарушение приказов в ходе «Аватара судьбы». Следовательно, чтобы вернуть доверие, она должна, по его выражению, носом рыть землю. А второе – особый режим секретности, в котором существовала комиссия, просто не позволял привлечь к делу никого постороннего.
Короче говоря, сразу после Нового года до Кононовой довели, что она должна готовиться к командировке в США. И завертелась бюрократически-туристическая карусель: анкета, бронь гостиницы, собеседование, виза…
Следует отметить, что место службы Вари являлось легендированным. Иными словами, ни в каких бумагах не значилось, что она является сотрудницей некой спецслужбы. Напротив, числилась Кононова в скромной фирме «Ритм-21», где выступала заместителем генерального директора. И компания эта существовала в действительности, выдавала на-гора продукцию: программное обеспечение для автоматизированных систем в электроэнергетике. И Варя в фирме не только числилась, но и самым реальным образом работала. Писала программы, тестировала их, отлаживала. Была на хорошем счету, получала зарплату – значительно более высокую, кстати, чем денежное довольствие в комиссии. Другое дело, что трудилась она на удаленке. В офисе появлялась от силы два-три раза в месяц – на важных совещаниях или договоры-документы подписать. Даже корпоративами манкировала – объясняла, что у нее бойфренд ревнивый (что даже было наполовину правдой: бойфренд Данилов имелся, но был – к сожалению или к счастью – совершенно не ревнивым). Конечно, и впахивать приходилось в итоге, в буквальном смысле, за двоих. Спасала только с университетской скамьи воспитанная самодисциплина плюс исключительный талант (что уж там скромничать и греха таить!) по части логики, математики, программирования.
Короче говоря, никаких проблем с американской визой у Вари не предвиделось. Однажды она двухгодичную себе уже делала. Дважды съездила: один раз с Даниловым чисто в отпуск, когда еще курс доллара позволял, другой раз – по работе, в город Рино, штат Невада, свидетельницу по делу Сырцова допрашивать. И причин, почему девушке сейчас откажут в туристической, вроде не наблюдалось.
Другое дело, что в Америке ей придется действовать совершенно одной, без связи, подстраховки и прикрытия. Это, конечно, напрягало – но и наполняло кровь адреналином, восхитительным предощущением борьбы, сшибки, рубки. Практически – один на один (если не считать наверняка окружавших олигарха телохранителей).
И вот именно в таком состоянии (о чем он, разумеется, не ведал) застал любимую в шесть часов сорок минут утра в ее постели Алексей Данилов.
* * *
– Боже мой! Данилов! Кофе в постель! Как это мило!
– Вуаля и силь ву пле, мадмуазель.
– И как раз такой, как я люблю! По-турецки! В джезве! Ты просто восхитителен. Или ты провинился в чем? Налево успел сбегать, пока я тут сплю?
– Никак нет, моя госпожа.
– Или, может, хочешь, м-мур, попросить об чем?
– Попросить – это я завсегда. Но если честно, разговор есть.
Варя сделала предостерегающий жест – дескать, возможно, и стены имеют уши. Кто его знает, в комиссии ведь особый отдел имеется. Запросто могут особисты профилактически ее писать. А тут мало того что она устав нарушает – открыто живет с объектом разработки, да еще и болтает с ним о службе напропалую.
– Да не, разговор несерьезный. О снах.
– О снах?! – не удержалась от удивленного возгласа Варвара.
– Да. Является тут мне которую ночь подряд удивительное сновидение…
И пока Варя прихлебывала кофе да сок, апельсиновый свежевыжатый (лично рукой Данилова), он ей подробно и в красках начал рассказывать о мучивших его кошмарах. И получалось, что она знала, да молчала, что ей его сон интересен и важен по службе – и он знал, что его видения ей нужны, да тоже молчал об этом. А пока он излагал: будущее, две тысячи тридцать третий, резкое удешевление нефти, всеобщая бедность и невесть откуда вынырнувший красавчик – всеобщий любимчик, отвратительный господин Елисей Кордубцев.
А когда рассказ и завтрак подошли к концу, ни о каком м-мур и речи не могло быть – история Варю чрезвычайно завела. В том смысле, что показалась ей очень и очень важной. Прямо-таки важней всего: и текущих дел, и олигарха Корюкина, и предстоящей командировки.
– Я тебя по пути подброшу? – спросил напоследок возлюбленный.
– Я на метро.
– Провожу тогда до «Новослободской».
Это означало, что Данилов хочет еще о чем-то поговорить – но вне домашних стен. О чем-то, стало быть, что точно не предназначается ни для чьей записи. Ведь то, что он рассказал ей в квартире, – просто сон. Мало ли кому что снится! Но его мысли вокруг этого сна, его анализ – этого уже никаким особистам знать не надобно.
– Буду только рада.
И Варя побежала в душ – хоть весь мир может рушиться, но воинскую дисциплину, будь она неладна, в комиссии никто не отменял.
Когда они вышли, уже совсем рассвело, и бодрые и невыспавшиеся люди неслись по тротуарам в сторону метро – впрочем, имелось и обратное движение: в институты и офисы, что располагались тут, в районе Новослободской улицы. Варя взяла Алексея под руку. Со стороны они представляли собой прекрасное зрелище: примерно одинакового роста, стильно одетые, красивые. Вот только чрезвычайно озабоченное выражение застыло на лицах обоих – впрочем, подобное для многих москвичей характерно, и совсем не обязательно, что им приходится, в самом буквальном смысле, как Кононовой и Данилову, мир спасать.
Убедившись, что его никто не слушает, Алексей высказался, причем довольно горячо – Варя его таким давно не видела:
– Ты знаешь, у меня есть глубокое убеждение, что вот эта история из моего сна – она как раз для вас. А для чего еще существует ваша комиссия? – Тут Варя нервно оглянулась, но нет, никто не мог слышать их диалога. – Для чего с хрущевских времен ваша комиссия ест деньги налогоплательщиков, если не для таких оказий? Я, как ты знаешь, спецслужбы, оптом и в розницу, не люблю – за исключением отдельных прекрасных представителей в твоем лице. Но в данном случае без зазрения совести о сновидении своем тебе доложил и, типа того, Кордубцева сдал. Потому что я понимаю: может, фабула или сюжет этого сна тебе не доказали, но ощущение мое не врет: он, этот человек (или НЕ человек?), очень, очень и ОЧЕНЬ опасен. Ты у нас, конечно, атеист и агностик – поэтому предлагаю тебе найти любое подходящее ситуации реалистическое и материалистическое объяснение. Я же, как старый мистик и метафизик, скажу тебе, что более всего этот персонаж похож на того самого лжепророка, что явится к нам в преддверии апокалипсиса. Я не знаю, можно ли этот самый апокалипсис остановить, и в наших ли это силах, но Кордубцева этого остановить надо. Причем не дожидаясь тридцать третьего года, когда он будет окружен клевретами и войсками, а желательно сейчас, пока он не набрал еще свою силу.
– Я тебя услышала.
– Фу, ненавижу эту формулировку! Звучит как пошел ты вон со своими предложениями!
– Нет-нет-нет, Алешенька! Ни в коем случае не так! Ты совершенно прав: все, что ты рассказал, чрезвычайно важно! И я даже размышлять и медлить не буду, и советоваться ни с кем не стану. Сегодня же доложу обо всем руководству. Но только ты – ты, пожалуйста, забудь и о том, что мне рассказывал, и о нашем разговоре. И мы с тобой тоже эту тему больше поднимать не станем.
– Ага, хорошо бы забыть, – проворчал Алексей, – если только эта история меня самого больше мучить не будет.
– Хочешь, я тебя вечером убаюкаю? – промурлыкала девушка. – Так, что ты будешь спать безо всяких сновидений?
Приступы нежности у столь большой и спортивной девушки, как Варя, случались довольно редко, но выглядели настолько многообещающими, что Данилов тут же схватил ее за бедро и полушутя повлек обратно: «А ну пошли домой, кокетка!» Кононова вскричала: «Но-но!», вырвалась и обозначила на руку возлюбленного болевой прием. А потом, наоборот, прильнула к нему и прошептала:
– Извини, я не могу, служба, но вечером я тебе обещаю, только приходи пораньше.
У метро они распрощались, и Данилов побрел обратно домой. Первый прием у него сегодня в час дня, и еще есть время, чтобы поразмыслить. Варя Варей, ее дела – это ее дела. Но ему и самому не мешает понять, что и почему происходит с ним и что ему делать дальше.
* * *
В тот же день на службе Варя написала подробный рапорт. Лично отнесла его начальнику комиссии. Тот кивнул: «Оставь, прочту». Обычно мог пройти день или два, а то и месяц, прежде чем полковник Марголин откликнется на инициативы Кононовой. Но тут минуло пару часов, и он ее вызвал – что означало, что в комиссии ее сигнал восприняли именно так, как хотел Данилов: очень и даже ОЧЕНЬ серьезно.
Что это означало? Скорее всего, имелись другие источники, подтверждавшие всю опасность ситуации – какие, можно было не спрашивать, секретность здесь царила такая, что все равно никто ничего не скажет.
Марголин был лапидарен. Даже не пригласив Варю присесть, бросил:
– Готовьте план активных мероприятий по Кордубцеву, срочно.
Разумеется, ей не надо было переспрашивать, а что с Америкой и с подготовкой к командировке – и без того ясно, что от прочих обязанностей Кононову никто не освобождает.
* * *
Варя не любила участковых. Не потому, разумеется, что нарушала порядок или правила человеческого общежития. Повелась неприязнь с тех пор, как у нее во время одного расследования случился с участковым роман. Было это давно, когда те еще не полицейскими, а милиционерами звались. Задолго до Данилова. Вернее, знакомы-то они в ту пору с Алешей уже были, но она воспринимала его тогда только в роли объекта для разработки и ни о каком романе с ним помыслить не могла. А участковый Борис Федосов очаровал ее, помнится, своей статью, вел себя уверенно, на редкость нахраписто – она и уступила. И только потом оказалось, что Боря – это огромный букет проблем. Ревнивый, пьющий, недалекий самодур. Чрезвычайно долго пришлось его от себя отваживать, даже телефон сменить. Ф-фу, аж вспоминать противно!
Однако участковый майор Галимулин решительно не походил на героя ее романа. Впрочем, трудно было представить, чтобы он вообще являлся героем чьего бы то ни было романа: маленький, толстенький, лысенький, красненький, с крохотными хитренькими глазками. Очень вежливый, пронырливый и себе на уме. И всячески старавшийся Варваре услужить. Кличка ему (по методе Петренко) явилась тут же, сама собой: Самоварчик.
Опорный пункт находился ровно в том самом доме, где проживал девятнадцатилетний студент Елисей Кордубцев. А проживал он в том самом подмосковном городе Мытищи, который фигурировал во сне Алексея. Прописан был в квартире, которой владел единолично, на правах собственника – на проспекте, изящно названным Новомытищинским, в длинном, скучном двенадцатиподъездном доме брежневских времен. Некогда светлая веселенькая панельная девятиэтажка теперь поблекла и загрязнилась, выглядела усталой и обветшавшей – как и большинство коренных жильцов, которые лет сорок назад, радостные и юные, получали здесь новые квартиры от своего секретного завода.
Участковый Галимулин своего подопечного Кордубцева знал. Никаких проблем по службе тот ему не доставлял.
– Он что, один в квартире проживает?
– Так точно.
– А родители?
– Пропали без вести. Признаны умершими. Его опекунами стали бабка с дедом. Но потом в автокатастрофе погибли и они. Кстати, бабка и дед с другой стороны тоже умерли неестественной смертью – их молнией убило.
Варя вздрогнула и чуть не воскликнула вслух: «И как это может быть, что парень раньше в разработку комиссии не попал?!» Но, конечно, сдержалась. Ни о какой комиссии никакой участковый, разумеется, ведать не должен. Работала Варя под прикрытием – представилась капитаном тайной полиции. Свой интерес к молодому человеку объяснила незатейливо: возможны контакты с террористическим подпольем, странный интерес к парню вербовщицы из ИГИЛа проявляют.
Вместо своего риторического возгласа – почему же столь странные дела, творившиеся вокруг Елисея Кордубцева, раньше до сведения комиссии не доходили? – Варя задала участковому другой:
– Значит, никого из его родных в живых не осталось?!
– Почему? – Галимулин явно гордился своей осведомленностью. – Имеется двоюродная бабушка. Иными словами, сестра его покойного деда. Зовут Мария Петровна Суконцева, в девичестве Кордубцева. Проживает на моем же участке, правда, домовладение другое. Вдова. Супруг лет семь назад скончался. Кажется, от инсульта.
– Возраст ее какой? Род занятий?
– Пенсионерка. Медсестра в прошлом. Правда, подрабатывает. В церкви нашей в свечной лавке торгует. А возраст… – Участковый достал разграфленную тетрадь, полистал. – Одна тысяча девятьсот тридцать пятого года она. Стало быть, восемьдесят два ей.
– Пошли к ней. Познакомите меня. А представлюсь я ей сама. Допустим, я сотрудник страховой конторы. Вы мне подыграете.
– Конечно, конечно, – подобострастно склонил голову майор.
Он закрыл опорный пункт, и они отправились. Снегу в ту зиму навалило предостаточно, да и морозно было. Варя пару раз поскользнулась, но Галимулин не помог ей, под руку не взял – опасался, девушка на полголовы выше него, да и должность ее значилась куда престижней: столичный главк тайной полиции – это вам не подмосковный участковый.
Впрочем, взамен физической помощи коллега стал разливаться соловьем – осведомленность свою демонстрировал. Даже задыхаться при ходьбе начал, тяжело столь полному, маленькому телу торопиться по скользости и одновременно докладывать. Да еще знаки почтения даме выказывать – полной ручкой делать: прошу вас сюда, прошу туда, да вперед ее пропускать.
Из рассказа майора выходило следующее.
Елисей Кордубцев принадлежал не к первому и даже не ко второму поколению тутошних обитателей – к третьему. Родился он в 1998 году в семье тех, кто сам, в свою очередь, в этом доме вырос. И мамаша его, Елена Кордубцева, в девичестве Чигарева, 1972 года рождения, и папаша, Вячеслав Кордубцев, рожденный в 1970 году, во дворе этого дома играли. Сначала – в песочнице и на детской площадке, а затем плавно переместились на площадку игровую. Ходили в один и тот же детский сад, затем в одну и ту же школу, где учились, как положено по метрике, с разницей в два класса. Они росли, взрослели, наливались соком – в то время как шла перестройка, последние годы доживал Советский Союз. Кто знает, как и когда первый раз Слава Кордубцев проявил интерес к Лене Чигаревой? Их уже о том не спросишь, некого спрашивать. Может, в темном переулке (а в конце восьмидесятых все переулки в стране были темными) Кордубцев спас Чигареву от воров или насильников? Или лихо подскочил на коньках на катке в близлежащем Мытищинском парке культуры? Или она проявила инициативу и первой подошла к нему и попросила сигаретку (а в перестройку все напропалую подростки дымили)? Гуляли ли они вместе? Подолгу ли простаивали вдвоем на лестничной площадке того самого дома (где теперь обретался их взрослый сын и где они некогда проживали оба подростками)? Просиживали в обнимку на детской площадке? Пили ли из горла портвейн «Три топора» или, напротив, вели аскетичный образ жизни? Никто уже об этом не расскажет – потому что самих родителей Кордубцевых нет уже на свете, а участковый лирических моментов из жизни семьи ей не поведал, ограничился сухими данными.
Когда Вячеслав Кордубцев закончил школу, в институт поступать не стал, загремел в армию – да по странной прихоти местного военкома (где Мытищи, а где океаны) попал в военно-морской флот. Служил потому три года, да на Тихоокеанском флоте, всего один раз был отпущен в отпуск – зато не попал ни в какие горячие точки тех времен, где усмирять окраины приходилось армейским подразделениям – в Баку, Тбилиси или Карабахе. Как ни странно, все эти три года – да какие бедовые, в стране шуровала перестройка, ниспровергались авторитеты и наживались первые состояния – Елена Чигарева своего Славу ждала. Она закончила школу, поступила в мединститут, и когда Вячеслав Кордубцев, старшина второй статьи, дембельнулся, встретила его второкурсницей. А тут случился августовский путч, Советский Союз благополучно развалился, и на его обломках начал лихо строиться капитализм. А Слава Кордубцев и Лена Чигарева поженились.
На этом месте Варя с участковым дошли. Время было позднее, но приличное – около девяти. Вряд ли Мария Петровна в лавке свечной торгует или по своим делам пенсионерским (поликлиника, собес, магазин) бегает. Скорей всего, дома сидит, телевизор смотрит.
Так оно и вышло. Майор позвонил. (Был он в форме, в шинели, в лихой фуражке.)
– Кто здесь? – раздалось из-за двери.
– Мария Петровна, откройте. Это я, ваш участковый, Олег Хусаинович – да мы знакомы с вами.
Дверь после настороженного рассматривания в глазок отворилась. На пороге стояла сухонькая старушка в душегрейке и шерстяных носочках. На щеке у нее красовалась изрядная бородавка, из которой торчали два седых волоска. Левый глаз так сильно косил, что было даже неловко глядеть в лицо. И прозвище ей явилось тут же, само собой: Леди Косоглазка.
– Вот, гостью вам привел, Мария Петровна. Кто да что – она вам сама представится.
– Мария Петровна, – задушевно сказала Варя, – меня зовут Варвара Конева (она использовала свой оперативный псевдоним), и я работаю в страховой компании «Главная крепость». Оказывается, ваш родной брат, Семен Петрович Кордубцев, и его жена, Кордубцева Людмила Ивановна, были застрахованы у нас на весьма впечатляющую сумму в пользу своего родного внука, Елисея Кордубцева. Знаете такого?
– Знаю, чего ж.
– И прекрасно. Поэтому, это процедура такая, надо мне задать вам два-три вопроса по поводу Елисея и обстоятельств гибели Семена Петровича и Людмилы Ивановны. Можно мне пройти?
– Чего ж, раздевайтесь.
Ледок, с которым хозяйка встретила незваных гостей, потихоньку растапливался.
– Ну, я вас познакомил, теперь откланяюсь. Я вам больше не нужен? – обратился майор к Варваре.
– Огромное вам спасибо, Олег Хусаинович.
Когда хозяйка затворила за участковым дверь, Варя включила природное обаяние на «очень сильно». Да ведь и учили ее, как вызывать доверие и располагать к себе людей. В итоге пятнадцать минут спустя они уже задушевно сидели на тесной шестиметровой кухоньке единственной оставшейся в живых представительницы династии Кордубцевых (если не считать самого Елисея). Мария Петровна поила девушку чаем, потчевала зефиром и демонстрировала семейный альбом столь гигантских размеров, что он больше походил на могильную плиту.
Вот, к примеру, свадебная фотография родителей Елисея – Вячеслава и Елены Кордубцевой – цветная, образца девяносто второго года. У него – двубортный пиджак и галстук с красными переливами, у нее – платье с воланами, а прическа и макияж – точь-в-точь Сара Коннор из «Терминатора». Красивая пара. И он хорош, и она. И оба – да, похожи на Елисея (естественно, Варя изучила все доступные фотографии юноши). Понятно, от кого он взялся такой хорошенький, ангелоподобный.
– Как молодая семья устроилась?
– Они у нее, у Ленки, стали жить. У ее родителей, точнее. В ихнем доме, где выросли все. Где сейчас Елисейка живет. Там же, в десятом микрорайоне. В двушке.
– Не тесно им было?
– Да ладили, конечно, две семьи не так, чтоб очень. Не то чтоб там скандалы или, упаси бог, драки. Но напряженка чувствовалась. Но старшие, Чигаревы, отец Ленкин да мать, они ведь, слава богу, огородниками были. Все на своей фазенде пропадали, как тогда стали говорить. Работы в начале девяностых мало было, завод их стоял практически – так старшие как в деревню в конце апреля заедут, так в конце октября вернутся. Картошку когда выкопают, тогда возвращаются. Молодые, Славка с Ленкой, им, конечно, на выходных помогали. Мотались туда, на фазенду, на электричке. А в будни зато квартира оказывалась в полном их распоряжении.
Была показана еще одна фотка из серии тех, что делали первыми «кодаковскими» цветными мыльницами – стало быть, из середины девяностых годов. На ней изображены были четверо: уже знакомые Варе по фото молодые красивые родители Елисея Вячеслав и Елена Кордубцевы. И еще одна пара, постарше, лет около пятидесяти: расплывшаяся женщина и довольно бравый седой мужчина. Все четверо позировали на фоне дощатой веранды и веселого палисадника с настурциями и флоксами.
– Это мать Елены, – ткнула в полную женщину хозяйка, – стало быть, бабушка Елисея с той стороны. Вера Павловна Чигарева, тоже покойница. А это мужик ее, Александр Леонидович. Елисея родной дед.
– Смотрите, поженились Вячеслав с Еленой в девяносто втором, да? А Елисей только в девяносто восьмом родился. Что так с наследником тянули? – участливо спросила тетушку Варвара. – Может, болел из молодых кто?
Тетка посуровела:
– Точно я ничего не знаю, а болтать, бабьи сплетни повторять, не хочу. Какая разница, кто виноват был, – он, она? Лечились, говорят. Лечились оба. Вот и вылечились ведь. Добились своего. Ленка – врач все-таки. Елисейка у них таки родился.
– Так, может, он приемный?
– Нет, – отрезала тетушка категорически, – ни в коем случае. Вы только посмотрите на фотографии: Елисейка что с Ленкой, что со Славой – одно лицо.
Она стала демонстрировать разнообразные снимки Вариного объекта. Фоток было много. Наступали двухтысячные; фотографические мыльницы, пленки и печать стали стоить копейки, все щелкали напропалую. Елисей предстал перед ней сначала румяным бутузом, потом малышом, стоящим за перилами кроватки, затем пацанчиком на пластмассовом автомобильчике. Везде выделялись волосики – белые, рассыпчатые, завивающиеся и чуть более длинные, чем принято стричь детей. Обращали на себя внимание и правильные черты лица мальчика, делавшие его похожими на херувима, и синие-синие глаза. Вот только взгляд их был чрезмерно строгим, суровым, мрачным.
Варвара глянула и снова не могла не признать, что ребенок и впрямь похож и на мамашу, Елену Кордубцеву, и на папашу, Кордубцева Вячеслава. Да он и на бабушку с дедушкой, Чигаревых-старших, чем-то походил. «А жаль, – промелькнуло, – что он не приемный. Это многое бы объяснило. Хотя что, собственно, объяснило? Что Елисей – результат генетических опытов? Как Сырцов, отданный на усыновление? А что, по времени совпадает. Но хоть и совпадает по времени – что теперь, всех младенцев, в девяносто восьмом или девяносто девятом году рожденных, считать результатами экспериментов? Эх, жаль, нельзя провести генетическую экспертизу. Нету больше на земле ни Елены Кордубцевой, ни Вячеслава. И тел их нету. Хотя вот – двоюродная бабушка, тоже родственница.
Да, надо бы исхитриться взять у Елисея пробу ДНК.
Эх, я балда! Может, не так все сложно? Если заниматься данной темой (вот только нужно ли?), достаточно поднять архив загса, записи о регистрации новорожденных, там указывается, в каком роддоме младенец родился. Потом, если что, и в родилку съездить – наверное, еще даже врачи работают, которые Елисея принимали».
Итак, Елисей появился на свет в январе девяносто восьмого года (продолжала хозяйка). Принесли его в квартиру Чигаревых на Новомытищинском, где стало их уже пятеро. К тому времени начало складываться (по словам тетки) у молодых с работой. Елена, мать, свой медицинский закончила, оттрубила интерном и сумела устроиться в частную клинику в центре Москвы. Каждое утро – автобус, станция Тайнинская, электричка в шесть пятнадцать… Вячеслава, отца, бывшего бравого моряка, тоже стали укатывать крутые горки капитализма. Учиться он не пошел, поступил на частную мебельную фабрику. Но хватка и голова на плечах имелись – как-то быстро он вырос в мастера, потом дорос до начальника производства, а потом даже до замдиректора. Кордубцевы-младшие, Вячеслав с Еленой, иномарку подержанную купили, стали на собственную квартиру копить.
Хозяйка все рассказывала сама, безо всяких просьб и понуканий с Вариной стороны. Вот только на косящий глаз ее Кононова старалась не смотреть.
А тут вдруг ударил кризис девяносто восьмого года (продолжала Мария Петровна). Все сбережения Кордубцевых – а они, дурачки, в «деревянных» (как тогда говорили) копили да в облигациях – лопнули. Болеть, правда, народ стал не меньше, если не больше – пациентов в клинике у Елены («Ленки», как все время называла ее хозяйка) не убавилось. А вот мебель покупать перестали, фабрика Вячеслава развалилась, его уволили. Стал он с маленьким Елисеем сидеть – Ленке пришлось из декрета раньше времени на работу выйти, молоко она сцеживала, в холодильник ставила, и каждое утро – вперед, на Тайнинскую к шести пятнадцати.
Тут и скандалы в семье начались. Еще бы: старшие Чигаревы, тесть и теща, трудятся в поте лица. (Оба подработку себе нашли.) Ленка, жена, тоже, а зятек, типа, баклуши обивает, груши околачивает, дома сидит! А то, что зятек с младенцем годовалым нянчится и работа эта, да для мужика, потяжелей будет, чем шпалы таскать или плитами ДСП ворочать, – это ничего? Короче, настропалили, накрутили Ленку родные папаша с мамашей, начались у них со Славочкой скандалы, и в один «прекрасный» день он не выдержал, да и свалил из жениной семейки. Тем более что и уходить далеко не пришлось – в соседний подъезд. К маме, Вере Кордубцевой, и отцу, Семену.
А там, развязав свои руки от младенца, Слава заново решил свою судьбу устроить…
«Следует учитывать, – подумала тут Варя, – что голос крови сильно влияет на отношение. И тетка-рассказчица – она Славы родственница, а не Елены. Слава ей все-таки родной племянник, а Елена – никто. Поэтому о ней, мамаше-«Ленке», рассказывает со сдержанным сарказмом, а то и недоброжелательно, а о Вячеславе – с явной симпатией. Да, всегда надо делать поправку на личные пристрастия».
– А Славка, – продолжала повествование Мария Петровна, – море всегда любил – еще со времени службы влюбился в него, и сколько раз, не упомнить, с восторгом мне о нем говорил. Всегда такой сдержанный, даже суховатый – а как про океаны разговор заходит, прямо как поэт становится. «Приедается все, лишь тебе не дано примелькаться…» В общем, устроился Славик трудиться в яхт-клуб – здесь, недалеко, на Пироговское водохранилище. Не море, конечно, но все равно – вода, простор, снасти. Сначала на самую низшую должность, вроде матроса или помощника за все. Гальюны, как он рассказывал, мыл, швартовые веревки на причал кидал. Но потом хозяева видят, что парень головастый, и на зиму его оставили. И он не только им красил-чистил, но и двигатели чинил, перебирал, с радиооборудованием, локаторами даже разбирался. Завелась у него денежка, и, долго ли, коротко – где-то через год-полтора-два семейка Чигаревых его реабилитировала. Ленка гордыню свою смирила – а девка гордая была, ох, одно слово, врач – и прямо даже просила, чуть не на коленях, чтобы Славик в семью вернулся. А он и рад. То есть тестя с тещей, Чигаревых, он терпел как неизбежное зло, а сыночка своего, Елисейку, любил. Да и Ленку, надо признать, тоже.
Стали они снова вместе жить. Но Славик свою любовь к морскому делу не оставил. И однажды его пригласил один богатей с собой в Грецию, на Эгейское море. Миллионщик там собственную яхту прикупил, и ему нужен был свой человек, матрос-помощник-прислуга за все. Славка уехал на целый сезон, с мая по сентябрь включительно. Деньжат привез, загорелый приехал, довольный, веселый. Конечно, Ленка дергалась – а ну мужик в южных землях, да на курорте, себе какую прихехе заведет?! Когда он на следующий год собрался, столько скандалов ему устроила, столько крови выпила! Но он все равно уехал.
А на третий год, чтобы она не изводила ни его, ни себя, предложил: поехали вместе. Родители твои с Елисейкой посидят – они как раз на пенсию вышли. На дачке его понянчат. А ты – увольняйся. Вернешься – другую работу найдешь. Врачи везде нужны. У Ленки как раз раздоры в клинике начались – характер-то у нее непростой был, словом, она мужа послушалась да с ним на Эгейское море махнула. Да ведь и тоже в море влюбилась! На свою беду и погибель.
Хозяйка прерывисто вздохнула, а потом вытащила из страниц могильного альбома новую порцию фотографий. Прекрасные курортные греческие виды: темно-синее море, ярко-голубое небо, белые домики и церковки. А среди них – Вячеслав и Елена Кордубцевы, дочерна загорелые, в шортиках, шейных платочках. Обнимаются, позируют. Красивые, веселые. И видно: любят они друг друга, нравится им и обстановка вокруг, и то, чем они занимаются.
– Они даже думали свою собственную яхту прикупить – жить на ней, путешествовать с острова на остров, из страны в страну. Так, рассказывали, многие на Западе делают, особенно когда на пенсию выйдут. Но самая маленькая яхта, парусная, как они говорили, тысяч около трехсот евро стоит – у них таких денег не было. Да и Елисей подрастал. Его ведь не бросишь. И учить надо – как с яхты в школу ходить?
Но оба стали только ради моря жить. Всю зиму трудились, деньги копили: Славик у себя в яхт-клубе на Пироговке, Ленка в другую клинику, частную, завербовалась. Летом брали все возможные отпуска, отгулы – и уезжали на Средиземноморье. У Ленки месяца полтора получалось там пробыть. А Славик обычно на весь сезон оставался. Все, говорит, острова греческие исходил. Швартоваться с закрытыми глазами мог.
Пару раз они и Елисейку с собой в Грецию брали. Да только ему море не полюбилось. Укачивало его, рвало. Поэтому, когда родители спрашивали, где будешь лето проводить, с нами на яхте или в деревне, с бабушкой-дедушкой, он говорил всегда: с бабулей и дедулей. Ну и слава богу, как говорится, а то б ведь тоже мог…
– А каким вообще Елисей рос?
В той степени близости, которой Варя достигла с Марией Петровной, вопрос не выглядел чрезмерно интимным – просто сидят две как бы подружки, болтают о том о сем. Почему б и не спросить по ходу дела?
– Да разным он был, скажу я вам. Красивенький, умненький, иногда очень милый и ласковый. Но и своенравный. Чуть что не по нему – нет, говорит, не хочу и не буду. И не делает, хоть кол ему на голове теши. Не важно, чего это касается, уборки в комнате, еды или уроков. Ленка как-то с ним договаривалась, дед с бабкой тоже, а вот со Славиком они, бывало, ссорились так, что только искры летели. Другое дело, что Славки часто дома не бывало – может, к лучшему. Однажды я свидетельницей стала – Елисейке лет восемь было, – как он в сердцах говорит отцу: «Проваливай, – говорит, – на свою яхту». Ленка ему, конечно, сразу – бац по губам. Тот – в рев.
– То есть отношения с родителями у Елисея были непростые? – уточнила Варя.
– Бывало, что ругались, – осторожно признала бабуля.
– Значит, Елисей мог быть заинтересован в гибели своих отца и матери?
– Это что вы тут такое сказали? Вы чего тут, Елисейке дело шьете? Двенадцатилетнему пареньку! Да и как он мог? Он в тот момент здесь был, в России, с бабушкой-дедушкой, в школу ходил, родители оба – в Эгейском море.
– А как Кордубцевы погибли?
– Ох, Славка, Славка… Не раз он сам говорил – тут, в городе, когда все собирались на праздник какой, а он чуть подвыпьет. Море, говорит, к себе уважения требует, даже трепета. А для «руссо туристо» – особенно если выпьют или деньга у них в кармане шевелится, – такое бывает несвойственно. Слишком они со стихией запанибрата. Все время их укрощать приходится. А вот и сам не уберегся.
– Что конкретно произошло?
– Как рассказывали, дело было под конец сезона. В октябре. Славик свое по контракту отработал, Ленки все лето с ним не было. Она к нему отдохнуть прилетела, и они сами решили яхту взять напрокат, попутешествовать по островам. Если обычная парусная, да не в пик сезона, говорят, аренда по тогдашнему курсу вполне по карману была, как трехзвездочная гостиница на берегу. Ну, они вдвоем и странствовали, с острова на остров. Славик ведь прекрасно и с парусами управлялся, и с двигателем, и лоцию умел читать. Ленка тоже за все эти годы, что называется, наблатыкалась – во всяком случае, я сама слышала, Славка ее хвалил. Вот, наверное, и перехвалил… Иными словами, пошли они раз, как потом нам рассказывали, в явный шторм с какого-то одного острова – по-моему, даже известного, Санторини, – на другой. Шторм вообще был, как говорят, такой, что плавать не рекомендовалось. Баллов, что ли, шесть – я в этом не разбираюсь, с чужих слов. А они пошли. И не пришли никуда. Их только на третий день хватились. Они ведь там никому не докладывали, куда идут, где ночевать собираются. Вышли из порта – и поминай как звали. В общем, на третий день на соседнем острове обнаружили их яхту арендную. Пустую. На мель ее выбросило. А Ленки со Славиком нет. И никакого следа – как в Бермудский треугольник попали. Искали тела потом, как рассказывают, долго. Но не нашли. Ни его, ни ее. Решили, что их в шторм просто волной за борт смыло. Посчитали, что наши ведь люди, русаки, обычно страховкой не пользуются. Надо ведь в шторм к чему-то там пристегиваться на яхте – к леерам, что ли. А они – нет. Вот и получили. Долго ли, коротко ли – признали их умершими. И отпели мы их здесь заочно.
– Может, живы? – мечтательно спросила Варвара (слегка наигрывая в мечтательности). – Может, сбежали? От трудной жизни, от быта или, допустим, от долгов?
– Ага, и сына двенадцатилетнего бросили. Не выдумывайте!
– А почему Елисея, когда родителей не стало, в детский дом не отдали? Двенадцать лет все-таки.
– Еще не хватало! Все-таки у него бабушка-дедушка были тогда живы-здоровы, во внуке души не чаяли. Там, конечно, долгая история была, бюрократическая канитель, и тела искали. Сашка Чигарев, дед, в Грецию, я знаю, несколько раз летал. Потом, наконец, в общей сложности год, наверное, прошел, но признали Вячеслава и Елену умершими. И немедленно после этого Елисейку семейство Чигаревых-старших усыновило.
– Но фамилию отцовскую ему оставили?
– Конечно, он уж взрослый был, тринадцать лет ему к тому времени стукнуло.
– А почему усыновили не предки по вашей, отцовской, кордубцевской линии?
– Они всегда как-то дальше были. Не нянчились так с Елисейкой, как Чигаревы. Один или два раза только выбрались с ним в турпоездку по России, но мне потом Семка, брат мой (Елисея дед), говорил по секрету: тяжело с ним было, характерный он, непослушный. И потом, у них ведь, кроме Славика-сыночка, племянника моего погибшего, еще и дочь имеется. В общем, что я оправдываюсь? Если б безвыходное положение было, уж, конечно, взяли бы Елисея, не бросили. А раз было кому – ну и слава богу. Усыновили Чигаревы, и хорошо.
– Как они с Елисеем справлялись? Ведь он, как вы говорите, характерный?
– Что говорить? Тяжело им было, конечно. Оба пенсионеры – парня поднимать. Платили, правда, Елисею за потерю родителей пенсию, но какие-то копейки. И, конечно, на три пенсии не разгуляешься. Тем более парень подрастает. Ему и кроссовки нужны, и форма школьная, и аппетит, слава богу, хороший. На этой почве у них, конечно, скандалы бывали. Не хочу на Елисейку наговаривать, но он как будто не понимал, что с деньжатами туговато, что экономить надо. Вот приспичило ему, прости Господи, телефон – будет долдонить и день, и два, и три, и месяц: хочу телефон! Помню, я как-то Веру (бабушку) встретила, она мне жаловалась. Я им, конечно, кое-что тоже подбрасывала, и телефон ему в тот раз купила, но у меня ведь тоже мошна не бездонная – пенсионерка! И Кордубцевы, дед с бабкой по другой линии, ему подкидывали чуть не каждый месяц, но и они с золотых тарелок не едят. А Вера с Сашей Чигаревы на участке на своем впахивались, как всегда, весь летний сезон. Но Елисейку одного не оставляли – подросток! Летом он с ними на фазенде жил. Пытались к земле залучить, только (мне Вера жаловалась) работник из него никудышный выходил. Поставят картошку окучивать, а он три раза землю шыркнет – и в борозде с телефоном сидит. Они досадовали, конечно, что внучонок такой никудышный – да ведь какой есть. Поэтому в мае и сентябре бабка с ним здесь, в городе, сидела – а дед Александр на фазенде до зимы.
– Вы им помогать не пробовали? – спросила Кононова и угодила, что называется, не в бровь, а в глаз. – Побыть со Елисеем, хотя бы в мае, сентябре?
– Ох, нет, – сделала отстраняющий жест собеседница. – У них своя жизнь, свой уклад. Тем более мальчик непростой, а у меня давление. – Она выдвинула с ходу три причины, почему «нет», и это означало лишь одно: «не хотела». Однако заметно было: женщина чувствовала свою вину перед родственниками и внучатым племянником. – Финансово я помогала, когда в состоянии была. Тоже на пенсию нынешнюю не разбежишься.
– А вы что-нибудь странное за Елисеем замечали?
– Странное?
– Какие-нибудь удивительные высказывания. Или мысли. Или поступки.
– А чего вы вдруг спрашиваете?
– Хотелось бы убедиться, – не моргнув глазом, соврала Варвара, – что молодой человек сумеет правильно распорядиться суммой, что ему причитается.
– Да нет, он хоть характерный, но забавный, хороший. Раз – лет шесть ему было – я, говорит, буду ваш новый царь. Мы ему, со смехом: так ведь у нас теперь царей нет, есть президенты. А он: хорошо, тогда я буду президент.
– А дальше что?
– А что дальше? Все посмеялись, конечно. Мальчик обиделся. И еще одно было… Правда, не повторялось больше… Да точно я не знаю… Правда, и Вера с Сашей, дед с бабкой покойные, ничего не рассказывали… Короче говоря, было на заочном отпевании отца с матерью – здесь, у нас, в Рождественской церкви. Как служба началась, так плохо Елисею стало. Сначала он заплакал, затрясся, потом захохотал как безумный, на пол грохнулся, задергался, как будто эпилепсия. Пришлось службу останавливать, из храма его вынесли кое-как, воды дали, вызвали «Скорую». Но припадок прекратился, «Скорая» приехала, давление, пульс померила, ЭКГ сняла. Но ничего не нашла, посоветовала к невропатологу обратиться.
– Ой, – снизила накал истории Варя, – мне тоже, когда бабушку отпевали, плохо в церкви сделалось. (Все это было чистым враньем.) И что, к невропатологу обратились?
– Да, я знаю, водили Елисея к доктору – но ничего, как мне сказывали, не нашли. Никаких изменений мозговой деятельности. И припадков больше никаких не повторялось. Списали на то, что переживал мальчик смерть родителей сильно.
– А бабушку-дедушку когда хоронили, подобного с ним приступа не случилось?
– Так ведь их-то в церкви не отпевали.
Варя усмехнулась:
– Вы, значит, тоже подумали, что припадок с нахождением в храме связан? С церковной службой?
Мария Петровна слегка покраснела и буркнула:
– Разное болтали.
– А Елисей вообще-то верующий человек? Крещеный?
– О чем вы говорите?! Никогда его, за исключением того случая, в храме не видела.
«А бабуля своего внучатого племянника не сильно, в целом, любит и жалует», – глядя на реакцию и выражение хозяйки, заключила Кононова.
– Что ж его родители и бабушки к вере не приобщали?
– Очень они, вся семья Чигаревых, материалистичные. И дед покойный, Саша, и бабка Вера, и Ленка-врачиха. А Славик вроде крещеный был, да безалаберный. Сами знаете, как говорят: вера через жену продвигается. А если жена не верует, то и муж отпадает, и дети в лоно не приходят.
– Вернемся к Елисею. Какие-то иные противоправные поступки он не совершал?
Пожилая леди глянула на Варю одним своим здоровым глазом с подозрением. Второй окончательно улетел в угол.
– Это как?
– Ну, над маленькими, к примеру, издевался?
– Нет. Ничего подобного не слышала.
– Животных он в детстве не мучил?
– Позвольте! При чем здесь ваша страховка – и животные?
– Сумма немаленькая, – не моргнув глазом, стала плести Кононова и увидела, как при упоминании об изрядных деньгах зависть на мгновение проступила в чертах Марии Петровны. – Поэтому хотелось бы, чтобы ее обладателем стал достойный человек.
– У нас в стране прям, конечно, деньги сейчас всегда находят достойных…
– Так что про Елисея?
– Характер у него, конечно, трудный… Но чтобы деяния противозаконные… Это я не знаю… Вам точнее, конечно, наш участковый скажет…
«Что-то было, – решила Варвара, – что-то, о чем хозяйка слышала, но явно не хочет говорить. Ладно, не будем давить, надо действовать тихой сапой». Но свой характер в задний карман не засунешь, все равно спросила с напором:
– А почему Елисей нынче не в армии? По возрасту как раз вроде должен? Болеет?
– Нет. Учится, – с затаенной даже гордостью отбрила Мария Петровна. – Здесь, у нас, в Мытищах, в институте леса, на космическом факультете. – Варя даже не удивилась странному сочетанию института леса и космического факультета, знала, что в бывшем Советском Союзе и не такие оксюмороны бывали, только теперь о них свободно говорить стали.
– Там что, военная кафедра имеется?
– Имеется, имеется… Елисейка – он ведь парень очень головастый. Считает быстрее любого калькулятора. Много читает, знает много. В физике, математике разбирается.
– Так он и живет теперь один?
– Да, с тех пор, как родители его номинальные, а фактически бабушка с дедушкой, Чигаревы, погибли.
– Что же с ними-то стряслось?
– Дело было в шестнадцатом году, летом. Они с фазенды своей в город возвращались. Затемно. В июле месяце, в воскресенье.
– Зачем вдруг им посреди сезона понадобилось с дачи ехать? И почему затемно?
– Так ведь чтоб пробок избежать. А в городе они хотели в поликлинику сходить, пенсию получить. Хлопоты хозяйственные.
– Где находился в тот момент Елисей?
– Его как раз ни в городе, ни на даче не было. Отдыхал он на институтской базе отдыха, в Джанхоте. У лесного нашего института база там имеется.
– И что случилось с Чигаревыми?
– Говорят, ослепил деда Александра по пути кто-то. А доподлинно вам никто не скажет. Вылетела машина с дороги, несколько раз перевернулась, да еще и в дерево врезалась. Говорят, когда спасатели приехали, они оба еще живы были. Но до больницы не довезли.
Слезы набухли и выкатились из глаз Марии Петровны. Она утерла их сгибом пальца.
– Простите, что вызвала тяжелые воспоминания.
– Елисей, конечно, на похороны примчался. Больше того, всем распоряжался, за все платил. Я ему денег предложила, а он – нет, тетя Маша, – он меня тетей называл, – ни в коем случае, у меня всего хватает. А откуда, спрашивается, у первокурсника деньги? В церкви их не отпевали, так Елисей распорядился, была только гражданская панихида, а потом крематорий. Тут мы немного даже с ним схватились: почему, говорю, ты бабушке с дедушкой в последних земных почестях отказываешь и почему сжигать хочешь, а не в земле упокоить? А он в ответ: а они неверующие были. И вообще, бога, говорит, нет, тетя Маша, разве тебя в советской школе не учили? – Мария Петровна сердито поджала губы. – В общем, сожгли мы моих родственничков, и, что удивительно, Елисей всем на похоронах распоряжался, молодой парень, юноша! Восемнадцать лет! На лице – ни кровинки, бледный весь, как полотно – но ни одной слезинки. Как будто они ему чужие.
– Так ведь ваш родной брат, Семен Кордубцев, и его жена – бабушка и дед Елисея со стороны отца – тоже погибли? И тоже оба вместе? И тоже трагически?
– У них смертушка совсем несуразная вышла. У Кордубцевых, брата моего с женой, тоже фазенда имелась. То есть дом в деревне. В иных краях, в Тверской области. Дело было раньше, в двенадцатом году. Летом. Пошли Семен, братик мой, и Людмила его за грибами. И соседка с ними. А когда возвращались уже домой, гроза их настигла. Ветер поднялся, дождик закрапал, гром в отдалении раздается, зарницы сверкают. Они на опушке под елкой все трое спрятались – а от дома-то недалеко. Минут десять-пятнадцать ходьбы осталось. Сначала поле перейти, потом бор, а там и дома. Ну, Семка мой и говорит женщинам: пошли да пошли, что у моря погоды ждать, мокнуть тут под лапами? Сейчас же дома будем, Бог даст, и не намочимся. Невестка моя, дура, привыкла его слушаться – хотя он заполошный был, на месте не сидел. Вот и тогда ему лучше погодить было. Но она тоже деятельная: а, была не была, пойдем! Соседка-то осторожная, осталась: я, говорит, обожду. Ничего, в деревне встретимся. А они двое пошли. И вроде далеко где-то гроза была – а тут как сорвалась! Как налетела! И посреди поля молния в них, в Семку и жену, – ба-бах! Соседка потом рассказывала – они так и полегли! Замертво! Потом на обоих на теле – прямо как молния, как электрический разряд отпечатался. Мгновенный, как сказали потом, паралич сердца.
И снова слезки выступили на глазах Марии Петровны, она достала платок – стародельный, тканый, не бумажный – высморкалась. Извинилась.
– Их, наверно, тоже отпевали? Кордубцевы ведь, как вы говорите, люди религиозные?
– Отпевали-отпевали. В сельской церкви. Семен Кордубцев, брательник мой, такую всегда мысль высказывал, что хочет он быть похоронен на сельском кладбище – чтобы, говорит, над ним березы шумели, а не магистраль какая-нибудь. Ну, его и уважили, и невестку мою рядом положили – а что, земли много! Только вот мне теперь к ним ухаживать за могилками не наездишься. А дочка их тоже не больно-то.
– А Елисей на отпевании был?
Хозяйка даже языком цокнула от досады:
– Дались вам эти отпевания! Что вы такое себе придумали?.. Не было его.
– Как?! На похоронах родных деда и бабки?
– Они в двенадцатом году, напомню, преставились. Еще Чигаревы-старшие живы были. А Елисейке четырнадцать лет тогда минуло. Ну, Чигаревы его и не взяли на похороны. Сами поехали, а его в городе оставили. Видно, помнили, как он на отпевании родителей брякнулся-то.
– Смотрите, что получается: родители Кордубцевы в десятом году неестественной смертью умерли – пропали в шторм. Еще через два года погибли старшие родственники по линии отца – молния убила. А в шестнадцатом году бабушка и дедушка Елисея со стороны матери, его приемные родители, в автокатастрофе погибли. Вам не кажется это странным?
– Да, есть что-то, – нахмурясь, неохотно признала Мария Петровна. – Не знаю, может, сглазил кто…
– Вам не кажется, что в этом может быть замешан Елисей?
– Ты даешь, красавица! Как?! И почему это Елисей?! Почему не я, например?
– Только не говорите мне, что вы об этом даже не думали.
– Думала, – через силу признала, вздыхая, хозяйка. – Но этого ведь не может быть! Это ведь бред!
Кононова с выразительным недоумением развела руками.
– Опять-таки, – добавила вслух, – выгодоприобретателем каждой из смертей был именно Елисей Кордубцев.
– Не всех, – со знанием дела поправила Леди Косоглазка, – от смерти Кордубцевых-старших, которых молнией убило, ничегошеньки он не получил. Все досталось моей племяннице родной, дочке Семена.
– Но все равно. Теперь Елисей ни с кем не делит квартиру. Над ним нет опекунов – ни настоящих родителей, ни приемных.
– Но только не надо мне рассказывать, что он умеет из Джанхота автокатастрофы в Московской области вызывать, а из Мытищ – штормы в Эгейском море.
– Да, это я что-то брежу, – охотно согласилась Варя.
Но в мыслях у нее было иное… В свете того, что видел в своих снах Данилов… В свете того, что Алексей, возможно, и впрямь предсказал то, что случится через полтора десятка лет… Лжепророк, лжемессия… Антихрист… Почему нет, почему нет…
И почему мы (спросила она себя) – мы, комиссия, призванная откликаться на все странное и загадочное, что творится в стране, заметили эти шесть странных смертей – три раза по две! – только нынче, только задним числом, после даниловского предсказания? А, с другой стороны, как углядишь со стороны всю их необычность? Вроде бы произошел один случай: смыло волной в Эгейском море – он маловероятен, но вполне правдоподобен. Второй – гибель от удара молнией – тоже. Третий – двойная смерть в автокатастрофе – тем более. А все вместе взятое, да в одной семье, кажется странным, аж до дрожи.
И последний вопрос, который Варя должна была задать хозяйке, тем более что задушевность их в ходе почти трехчасовой беседы достигла нужного градуса:
– А вы ведь своего внучатого племянника, Елисея Кордубцева, не слишком любите?
– Нельзя так сказать, – решительно отрубила пожилая женщина. – Мальчик он очень яркий, необычный, своенравный. Очень умный, образованный. В компьютерах как разбирается! Иногда умеет быть ласковым. Конечно, я не люблю его так, как своих – но в обиду его не дам. Да и что, скажите, в нем такого плохого? – перешла она в атаку, вдруг решив, что от ее с Кононовой разговора и впрямь будет зависеть, получит ли Елисей выплату по страховке. – Родители и бабки с дедками трагически погибли? Так это не вина его, а беда. Карма такая. Испытание. Послушание, может быть. В обморок в церкви брякнулся? Так ведь тоже – болезнь, и потом, не забудьте, ведь не кого-нибудь, а его родителей отпевали! Эх, зря я, наверное, – закручинилась Мария Петровна, – это вам все рассказала!
– Ничего не зря, – твердо возразила Варя. – И наш разговор, заверяю вас со стопроцентной гарантией, никак на решение нашей компании не повлияет. Если только в положительную сторону.
«Не повлияет, – подумала она про себя, – потому что нет никакой выплаты, да и никакой компании тоже нет».
* * *
К Елисею Кордубцеву Варя ехала с осторожностью. После того что случилось с его родителями и бабушками-дедушками… После предсказаний Данилова… После рассказов двоюродной тетушки… Было, было от чего волноваться и чего опасаться.
Постоянного наружного наблюдения за объектом пока не велось. Однако мо́лодцы из технического отдела скрытно проникли в квартиру объекта и установили там в каждом помещении по камере.
Для первого знакомства Варя взяла себе в пару все того же участкового Галимулина (по ее тайному именованию – Самоварчика). Человек он приметный, на участке пять лет, Елисею наверняка знаком – тем более что майор утверждает, что с ним пару раз общался. Легенда прикрытия у Вари под визит к объекту наличествовала: она, капитан тайной полиции Конева (корочки наличествовали), проводит профилактические мероприятия, связанные с усилением борьбы с террористической угрозой. Кордубцев – человек молодой, к тому же сирота и проживает в одиночестве. Поэтому может представлять интерес для террористических и преступных элементов. Вследствие чего первоначальные вопросы к нему планировались простые: знает ли объект такого-то, такого-то и такого-то (фотокарточки имелись)? Не выходили ли они с ним на контакт? Не получал ли он от них, не дай бог, денежных средств? Не предоставлял ли им кров и пищу? Не состоял ли в переписке с адресатами такими-то?
Хотя Кононова заранее знала, что не состоял – как почти наверняка не встречался и не получал денежных средств ни от каких игиловцев. Все эти разговоры были не что иное, как дымовая завеса, белый шум – способ войти в доверие и прокачать юношу на действительно интересных для Вари темах – например, причастен ли тот хоть каким-то образом к смерти своих родителей и бабулей-дедулей? И откуда достает средства для безбедной и даже роскошной жизни?
Из машины, что была припаркована во дворе, Варю страховали капитан Вася Буслаев и юный лейтенант Петя Подгорнов. Камера, поместившаяся в ее сумке, будет передавать на монитор в машине весь разговор. Равно как и другие камеры, установленные в квартире. Беседу запишут – появится впоследствии пища для разбора и размышлений: виновен? Не виновен? А если виновен, то в чем?
Кордубцев в тот день возвратился к себе в квартиру в половине седьмого вечера. В одиночестве. Никому не звонил, ни с кем не разговаривал, к компьютеру не прикоснулся, планшетом и телефоном не пользовался. Лег плашмя на диван, включил довольно громко музыку. Слушал Шнитке, первую скрипичную сонату. Варя не узнала, что исполняется, для нее классика двадцатого века вообще была темный лес – все эти атональные взрывы и пропасти. Шенберга от Бриттена ни за какие коврижки не смогла бы отличить. Так что определила, что играют, лишь по спецпрограмме для смартфона. Да, Шнитке. Довольно странный выбор для девятнадцатилетнего юноши. Очень странный.
Ладно, придется молодого меломана от прослушивания отвлечь.
Участковый, впервые оказавшийся в фургоне комиссии, быстро освоился, оглядывался с удовольствием, все ему тут нравилось: мониторы, пульты, наушники. Чувствовал он себя причастным если не к высшим тайнам государства, то к чему-то значительному, чего за двадцать лет беспорочной службы сроду не касался. Варя похлопала его по плечу, прямо по погону шинели: «Пойдемте, товарищ майор. Нас ждут великие дела».
Дальше действовали, как намечено. Вошли в подъезд (ключ от домофона у участкового, конечно, имелся). Поднялись на шестой этаж. Никаких рукотворных отдельных тамбуров на площадке бдительные жильцы не обустроили – об этом Галимулин известил заранее. Ну и слава богу – проще получить доступ к квартире для задушевного (если получится) разговора. Главные вопросы, которые Варя хотела прояснить: знает ли сам Кордубцев, что он особенный? Понял ли? Сообразил? И если да, умеет ли пользоваться своими способностями? И насколько они сильны? Разумеется, она не собиралась просить парня завязывать в узлы металлические ложки. Или швыряться тарелками без помощи рук, или отгадывать мысли участкового инспектора. Но Кононовой почему-то казалось, что она подноготную молодого человека поймет. И насколько он представляет опасность – тоже. Опыт работы сказывался. Да и жизни с таким отличающимся от всех товарищем, как Данилов.
На лестничной площадке за стальной дверью приглушенно слышалась соната для скрипки и оркестра – та самая, о существовании которой Варвара узнала десять минут назад и которую еще пятью минутами ранее они услышали из наушников в спецфургоне.
Самоварчик позвонил. Дверь распахнулась – без томительных разглядываний в глазок, расспрашиваний, кто там, и предъявления удостоверений. Это сразу наполнило девушку смутным предощущением тревоги. Действительно, с чего бы вдруг в наше время – такая беспечность? Или клиент знал, что к нему придут и кто к нему придет?
Мальчишка, нарисовавшийся на пороге, выглядел и был настоящим красавчиком. У Вари, которая по совету и обычаю Петренко давала клички своим объектам, непроизвольно выскочило в уме: Херувим. Да-да, пусть будет Херувимом – хотя, если верить Данилову, совсем это прозвание Кордубцеву не годилось, скорее, падший ангел. Но Падший Ангел звучало и выглядело претенциозно, пусть уж будет Херувимом. Хотя… Глаза юноши выглядели совсем не ангельскими: были они большими, голубыми, да. И в обрамлении длинных ресниц. Но при этом (правильно описывал Алеша) – жесткими и мрачными. Может, Злой Херувим?
Но если не вглядываться в выражение, юноша смотрелся, пожалуй, даже лучше, чем на фотках: гладенькая юная кожа, ни единой морщинки, бурные светлые кудри до плеч, плюс вышеописанные ослепительно-синие глаза в обрамлении черных-пречерных длиннющих ресниц. А кроме того, его отличали высокий рост и тонкие кисти и пальцы рук – о, как небрежно они держались за дверную ручку! Словом, был Елисей одним из тех молодых людей, от вида которых у большинства женщин перехватывало дыхание и чуть слабело под коленками.
Но кроме выражения глаз имелось и другое, что портило юношу: ослепительно-белая, как будто никогда не знавшая солнечных лучей, кожа и холодное, неподвижное, неприступное выражение лица.
– Елисей Вячеславыч? – заученно разлучезарился спутник Вари и представился: – Я ваш участковый, майор Халимулин. Помните меня? – Козырять не стал и сделал паузу, как бы приглашая мальчишку заполнить ее ответной репликой, типа: «А я вас узнал», или «Очень приятно», или, на самый худой конец, «Что вам надо?» Однако молодой человек молчал, и майору ничего не оставалось, как продолжить домашнюю заготовку:
– А это моя коллега, капитан Варвара Конева, – по согласованию они использовали ее оперативный псевдоним, а о том, что она представляет не обычную полицию, а тайную, решили, она сама скажет позже, когда войдут в квартиру.
Без выражения, холодно Елисей пару секунд изучал Варю, и ей снова сделалось донельзя неуютно. Гнетущее чувство усилилось. Интересно, Халимулин испытывает то же? Или его, толстокожего, ничто не берет? Эх, жаль, нельзя пока обменяться, посоветоваться.
Наконец Кордубцев, видимо, счел, что они достойны, и распахнул дверь своей квартиры: «Прошу».
Вошли тем же порядком: майор первый, Кононова вторая.
Жилье ничуть не производило впечатления, что обитали в нем несколько поколений, да еще в течение без малого полувека. Совсем недавно здесь сделали современный, с иголочки, и недешевый ремонт. Стиль Варя с ходу определила как хай-тек: черный дубовый пол, ослепительно-белые стены. И еще новшество: потолок оказался матово-зеркальным, и от этого создавалось впечатление, что составляет он не стандартные для панельного домостроения два с половиной метра, а простирается высоко вверх – чуть ли не портал получался в другое измерение. То был, конечно, никакой не портал – однако выглядело стильно. Хозяин безмолвно показал длинной узкой рукой в сторону кухни.
Они вошли. Кухня составляла прежние шесть квадратов – тут места ни для каких оптических иллюзий не оставалось. Но стильно, стильно. Черная мраморная барная стойка вместо подоконника, блистающая хромом и никелем кофемашина, посудомойка ценой в полугодичное Варино денежное довольствие. Непроизвольно подумалось: «Во сколько же обошелся этому хлыщу ремонт?» Она, все никак не могущая взяться за обновление отцовской квартиры, даже прикинуть с ходу не бралась – миллиона два, три? Тем более, не видя комнат. И откуда взялись у переростка деньги?
Опершись спиной о барную стойку, не предлагая гостям сесть и бесстрастно на них уставившись, Елисей как бы предоставлял им первым приоткрыть карты.
Варя решила взять инициативу на себя и начала заученное: я капитан ФСБ Конева, профилактика терроризма, имели ли контакты и прочее.
Кордубцев в это время насмешливо изучал ее лицо. По мере продвижения монолога, который произносила Кононова, ирония, сперва таившаяся в уголках его глаз, постепенно заполнила все лицо (хотелось даже почему-то сказать – рожу) и, наконец, заблистала на губах почти неприкрытой улыбкой. Он как бы говорил ей: «Ври-ври, все равно не верю ни единому твоему слову!»
– Вы что-то хотите мне сказать? – резко перебила саму себя Варя и, нахмурившись, уставилась на молодого человека. Редко кому удавалось выдержать ее взгляд (Данилову удавалось). А этот тип как ни в чем не бывало вдруг произнес неизвестно на каком языке – а, вернее, ни на каком, просто набор слов:
– Хакарты бурда. Мунды.
– Что?! – не выдержала, сорвалась девушка. Так бы и дала ему промеж глаз, прямо в переносицу!
– Чего ты мелешь? – тоже напрягся майор-участковый.
– Наша прекрасная, солнечная страна, – вдруг проговорил Елисей голосом и интонацией диктора из тридцатых годов прошлого века – бодрым, высоким, духоподъемным, – встречает героев-полярников, героев-космонавтов, героев-летчиков, героев-животноводов и свинопасов! На двести тридцать восемь процентов перевыполнили механизаторы комплексной сквозной бригады Уршамали Алиева план третьего года тринадцатой восьмилетки! Давайте поприветствуем героев труда, отдыха, спорта и пересадки органов!
– Ты что, сумасшедший? – набычился и попер на молодого человека участковый. – К тебе чего, спецперевозку вызывать?!
Но Варя видела: нет-нет, Елисей нисколько, ни разу не сумасшедший. Судя по хитрованству и насмешке, глубоко запрятанным в его прекрасных (и злых) голубых глазах, ему надоело маскироваться. Он, кажется, решил проявить свою подлинную суть – а вот в чем она заключалась, он, похоже, до конца еще даже сам не знал. Он как бы играл, резвился, пробовал свои силы. И от этого на душе у Кононовой становилось совсем нехорошо и тревожно. Она решила резко сменить вектор разговора.
– Подожди, мой дорогой, – вдруг ласково и чуть фамильярно пропела она, – давай присядем, побалагурим, кирнем слегка. У тебя кирнуть-то есть чего? А то майор сбегает. Правда, майор? У него в опорном пункте припасено. И чего только нет – и джин, и водка, и текила, и мартишка с ромом! Лучше любого бара! – Придурошности объекта она решила противопоставить собственную как бы придурошность, а там еще кто кого обдурит. – И почему ты не предлагаешь прекрасной даме сесть?
И вот тут юный Кордубцев растерялся и не знал, что ответить, – и это Варе понравилось.
– Давай, Елисей, присядь, поболтаем, – промолвила девушка и без спроса взгромоздилась на высокий барный стул – а иных на кухне не имелось. – И поставь ты уже чаю, – капризно полуприказала она. – На кухню привел, а чаю не предлагает.
Елисей рефлекторно дернулся, чуть не бросился исполнять – воспитанный все же мальчик, права была его двоюродная бабушка Мария Петровна, – однако показаться гостеприимным, очевидно, не входило в его планы. Поэтому он буркнул вдруг совсем по-мальчишески, по-подростковому – короче, впервые нормальная, человеческая последовала у него реакция:
– А я вас в гости не звал.
– Ну и ничего! – радушно откликнулась Кононова. – Иногда, знаешь, незваные гости лучшими друзьями потом становятся!
– Не дай бог, – ощетинился паренек.
– Или вспоминают друг о друге с большой симпатией, – с прежним добродушием продолжила она.
Юноша скривился:
– Это если так называемые друзья не начинают врать с порога и нести околесицу.
Лицо его сделалось непримиримо жестким, и Варя впервые в ходе разговора не нашлась, что ответить. Вроде бы легенда заставляла продолжать о терроризме и контактах с преступными элементами – но, с другой стороны, видно было, что Елисей понял, что она лукавит. И сразу возникал вопрос: как он это сделал? И насколько он ее понял? И что понял еще?
Она по-прежнему единственная сидела – на высоченном стуле, в пальто. Хозяин так и не предложил им раздеться. От этого Варя чувствовала себя неловко. С другой стороны, ощущение тревоги, нараставшее с момента, как они позвонили в дверь Кордубцева, вдруг стало рассеиваться.
– Знаешь, Елисей, – почти задушевно сказала она, – ты человек совсем молодой, и, я думаю, я могу тебя так называть, по имени…
– А я как могу тебя называть? – перебил, улыбаясь, хозяин. Он в очередной раз сменил свою личину, и теперь перед Варей предстал опытный соблазнитель, греховодник-развратник. И смотрел он на нее сейчас, будто готов немедленно в койку потащить, не смущаясь присутствием майора. Примерно как стриптизер или какой-нибудь мачо, массовик-затейник, дорвавшийся до эффектной русской красы на турецком курорте. Притом что Кононова была настроена совсем на другое, нельзя сказать, чтобы подобные флюиды белокурого голубоглазого красавца вовсе на нее не действовали.
– Хороший мой, – улыбнулась она, – я же говорила, что мы с тобой подружимся. – Она коснулась пальцами кисти Кордубцева и чуть погладила ее. Юноша аффектированно отдернул руку – это ей не понравилось.
Участковый стоял в роли статиста. Он явно не успевал за игрой Кононовой и объекта, за постоянной сменой тона и масок.
– Нравится мне твой ремонт, – улыбаясь, проговорила она.
– Вы еще комнаты не видели, – горделиво проговорил парнишка и второй раз уже показался искренним.
– Покажешь мне их?
– В другой раз, – потух и посуровел он. – У меня там не убрано.
Но Варя продолжала в шутливом, чуть ироничном стиле, как бы даже завидуя. Будто она – бедненькая бюджетница, живущая на одну зарплату, а он – богатый родственник.
– Ты ведь сирота. Где только денег взял на такой ремонт?
Но, кажется, с этой темой она хватила лишку. Кордубцев снова замкнулся, принял горделивую осанку, холодная усмешка исказила его губы.
– А вам-то что? Может, я наследство получил.
– Может, и получил. А может, и нет. Может, денежки не совсем чистые?
– Не ваше дело.
– Налоговую декларацию ты не подавал.
– Глубоко копаете, мамзель Варвара!
– Отрабатываем деньги налогоплательщиков.
– Может, я на тотализаторе выиграл.
– С выигрышей тоже налоги платить следует.
– Я говорил: наследство мне оставили.
– Хм. То тотализатор, то наследство. Путаетесь в показаниях. Кто конкретно оставил? Бабушка с дедушкой, пенсионеры?
– А вот это вообще ни разу не ваше дело! И нечего тут моих дедов своими полицейскими лапами теребить!
– Вообще интересная намечается тема: родители твои погибли неестественным образом, обе пары, бабушки с дедушками – тоже. – Варя сознательно обостряла ситуацию, шла на конфликт. Хотелось посмотреть, удастся ли вывести мальчишку из себя. И если удастся, то что произойдет дальше?..
Кордубцев совершеннейшим образом скривил рот, пальцы его вцепились в мраморную барную стойку.
– И что? – ледяным, надменным тоном проговорил он.
– «Ищи́те, кому выгодно». Знаешь такой важный принцип расследования? Плюс ты сам говоришь: наследство получил. Значит, гибель их всех – родителей и обеих бабушек с дедами – тебе выгодна была?
– Ну, допустим. А как я, по-твоему, их всех убил? Я повелитель молний, да? Стихий, смерчей? Умею за две тысячи километров направлять машины в кювет?
Варя, не отрываясь, смотрела в насмешливое лицо Елисея и вдруг поняла: а ведь не исключено, что так и есть. И это впрямь он мог наслать молнии и смерчи и столкнуть на полном ходу с дороги машину. Или, во всяком случае, он сам в глубине души так считает. Уверен в своем всемогуществе.
– Почему бы и нет? Ты ведь, наверно, выигрываешь на тотализаторе? Оттуда ведь деньги, да? Значит, мог ради своей собственной выгоды и родных замочить.
Варя откровенно провоцировала Кордубцева. Что он сейчас сделает? Бросится? Швырнет в нее чем-нибудь? Ну и прекрасно! Покушение на представителя власти. Есть свидетель. Да какой – участковый! Самое время юного гражданина задержать, а там, по ходу дела, начать с ним по-настоящему работать. Исследовать с привлечением спецов из научного отдела, а не просто прокачивать, кто он да каков.
– Шла бы ты в… куда подальше, гражданка начальница, – с ненавистью, чуть хрипловато проговорил юноша. Но, самое главное, она вдруг с ужасом поняла, что, наверное, все случилось именно так, как она предполагала – но не смела верить. И Кордубцев действительно каким-то образом – возможно, не ясным даже для него самого – смог погубить своих родных. И тот ад, который был в его душе, на мгновение приоткрылся перед ней. А Кононова, прекрасно понимая, что играет с огнем, но, тем не менее, не желая останавливаться на гибельном краю, сделала еще один шажок вперед, в пропасть. Она ехидненько, с издевочкой, с подковырочкой, спросила:
– Сам-то не жалеешь, что родных погубил?
И тут он гаркнул что есть мочи:
– Неееет!!!
И его ад разверзся перед ней.
* * *
В себя Варя приходила тяжело и долго. Мутило. Болела и кружилась голова. Но, слава богу, она находилась в безопасности. В штабном фургоне, припаркованном рядом с домом Кордубцевых. Рядом хлопотал Вася Буслаев. Поднес к носу нашатырь из аптечки. Варя дернулась, и в голове прояснилось. Флешбэками стала возвращаться память.
Флешбэк первый. Страшно кричит Кордубцев – он не бьет ее, не толкает. Однако она – видимо, только от одного этого крика? – падает навзничь и бьется головой о мраморную, шахматную, черно-белую плитку пола.
Флешбэк второй. Участковый выводит ее из подъезда. Он буквально тащит Варю на себе – откуда только силы взялись, она ведь совсем не маленькая! Встреченные местные жители, возвращающиеся домой, брезгливо отворачиваются – думают, что она пьяная, которую сопровождает участковый в форме.
Флешбэк третий. Бедный Халимулин помогает ей забраться в фургон. Сам он обескуражен, но физически, кажется, не пострадал.
Теперь он сидит рядом и довольно испуганно смотрит на Кононову. Она чувствует мгновенное раскаяние. Что ж, сама виновата. Подводила клиента к взрыву и провоцировала его – вот и получила.
– Спасибо, майор, – сказала она участковому. Язык маленько заплетался. – Присядьте, пожалуйста, к столу и пишите объяснение. Я скажу, что именно следует писать.
– Может, лучше я доведу до майора информацию? – спросил Буслаев. – А ты, Варь, отдохни.
– Нет, я в порядке, – возразила Варвара.
И она начала ясным, но слегка скособоченным от официальности языком протокола диктовать Халимулину. Голова кружилась по-прежнему, но меньше, и тошнота тоже улеглась. Состояние было, как после серьезного удара головой и сотрясения мозга – да его, сотрясение, она, видать, и получила. Понять бы только, где кончается воздействие Кордубцева и начинается жесткий контакт с мраморной плиткой на полу его кухни.
Варя заставила участкового писать все как было. Или почти все: «Поднялись в квартиру, вошли по приглашению хозяина, проводили профилактическую беседу…» А вот концовка оказалась не похожей на то, что произошло в реале:
– «Придя в агрессивное состояние, гражданин Кордубцев сильно ударил рукой капитана Коневу в плечо, в результате чего она упала, ударилась головой о пол и потеряла сознание. Никакой помощи ей гражданин Кордубцев не оказал. Гражданку Коневу, находящуюся в бессознательном состоянии, мне удалось вынести из квартиры Кордубцева и вызвать «Скорую помощь». До приезда «Скорой» Конева пришла в себя». Это все, товарищ майор. Поставьте число, время, подпись. И запомните, пожалуйста: именно так, как вы сейчас написали, и было дело. Так, и никак иначе. И никому и никогда не рассказывайте, ни под банкой, ни с женой в кровати, что молодой пацан якобы крикнул, и в результате этого крика женщина, не самая худенькая, отлетела на пару метров и ударилась головой об пол. Не надо об этом никому болтать – да ведь вам никто и не поверит, вы же знаете. Поэтому: «придя в агрессивное состояние, ударил Коневу рукой», запомните как «Отче наш», а чтобы ваша память в дальнейшем работала как надо, майор Буслаев сейчас вам выдаст подписку о неразглашении, которую вы немедленно подпишете. А теперь давайте, майор, выводите меня на свежий воздух и вызывайте действительно «Скорую». А ты, Буслаев, меня здесь жди.
