Глава 36
МАКС
В печальном списке всех унылых гостиных, которые я видел за свою карьеру репортера, помещение, в котором мы сейчас стояли, уверенно занимало первое место.
Удивительно, что эта комната находилась в производящем впечатление уютного домике в Бисдорфе, в конце улицы, мощенной булыжным камнем, по которой лишь изредка проезжали машины. Фасад в пятнах давно нуждался в свежей побелке, черепица позеленела, а печная труба из клинкерного кирпича покосилась, но все это проходило в Берлине как «патина», и действительно, вместе с вьющимся над входной дверью виноградом обеспечивало меланхоличный шарм постройки тридцатых годов.
Однако такие понятия, как патина, уют и шарм, абсолютно не приходили в голову никому, кто оказывался внутри дома. Скорее боль, отчаяние и смерть.
Мы оставили женщину, которая выдавала себя за Сандру Ошацки, в припаркованном перед домом автофургоне, дополнительно перевязав ей руки кабельной стяжкой, на случай, если она и правда самостоятельно надела на себя наручники и спрятала где-то нужные инструменты, чтобы так же без посторонней помощи освободиться от них.
Сандра утверждала, что у нее нет ключа от дома отца, и это даже могло быть правдой, что, однако, не добавляло к ней доверия.
Тем не менее она показала нам дорогу к дому, и, открыв немного подгнившую дверь террасы, ведущую в сад, мы очутились в гостиной Гаральда Ошацки.
Мне казалось, что внутри у меня все заледенело. При взгляде на профессора по коже побежал мороз.
– Что здесь происходит? – шепнул Космо, которого ужасная сцена шокировала так же, как и меня.
А ведь женщина в автофургоне нас предупреждала.
– Вы не сможете поговорить с ним. У моего отца последняя стадия рака легких. Метастазы уже проросли в мозг.
– А почему он тогда не в больнице? – усомнился я в ее словах.
– Потому что, когда много лет назад он открыл частную практику, добровольно отказался от медицинской страховки. Чтобы сэкономить деньги. Глупец думал, что никогда не заболеет. Сейчас, после четырех лет химиотерапии, операций и лучевой терапии, он истощен до предела. Финансово и физически. Вы сами увидите.
И мы еще как увидели!
Профессор Ошацки, или, по крайней мере, то, что от него осталось, лежал на полу, в какой-то луже, от которой пахло кровью и рвотой. Он тяжело дышал – а значит, был жив, – но кожа и кости, которые виднелись из-под задравшейся ночной рубашки, никак не могли быть телом взрослого мужчины. Скорее дистрофичного ребенка.
Он жалобно стонал, не открывая глаз. Я был уверен, что он даже не заметил нашего появления.
Рядом с ним лежала опрокинутая капельница, от которой к правой руке тянулась гибкая трубка.
Я поднял установку с капельницей, не отсоединяя катетера.
– На счет три? – спросил я Космо, и тот кивнул.
Я боялся, что кости психиатра, как стекло, разрушатся в наших руках, но мы не могли оставить его лежать на полу, поэтому подняли на кровать, с которой он, видимо, упал.
Он был легче Йолы. Черт, он казался не намного тяжелее Мистера Триппса.
Космо включил настольную лампу: света предвечернего солнца, который проникал в комнату, преодолев толстые, изъеденные молью льняные шторы, было недостаточно.
– Здравствуйте, профессор Ошацки! Вы нас слышите?
Я коснулся его предплечья в надежде, что он откроет глаза, но боль, видимо, была слишком сильной. Он отчаянно сжал веки, словно боялся ослепнуть, если хоть на секунду посмотрит на свет.
Его дыхание было прерывистым и пахло – как и весь воздух в гостиной – гниением и разлагающейся кожей.
– Странно, – сказал Космо, оглядевшись в комнате.
– Что?
– Кровать!
Я отошел на шаг и понял, о чем он. Немногочисленная мебель в гостиной была старой и потертой. Кровать же, на которой лежал Ошацки, представляла собой суперсовременную медицинскую модель с электроприводом.
– И вот на это взгляни!
Космо подошел к шкафам из темного орехового дерева, которые занимали всю стену с соседней комнатой, полки были скрыты за темным стеклом. Он открыл одну дверцу и указал на содержимое шкафа.
Там, где когда-то, наверное, стояли книги, цветочные ваза или сувениры из поездок, лежали медикаменты, одноразовые перчатки и прочие медицинские принадлежности.
Я бросил взгляд на пластиковую бутылку на капельнице.
– Это морфий, – сказал я.
Практически в тот же момент я услышал щелчок – как будто щелкнули выключателем.
– Для того, кто якобы разорился, у него неплохой запас! – Космо открыл ящик, который также был полон лекарств.
– Теперь ты тоже знаешь, как он распорядился деньгами за выданное заключение!
Я снова услышал щелчок, и тут Ошацки открыл один глаз. Наши взгляды встретились, и я понял, откуда исходил этот звук. Ошацки держал в руке маленький пульт дистанционного управления, с помощью которого дозировал морфий. Я слышал про такие устройства, когда собирал материал о раке одного из моих персонажей.
– Здравствуйте, – сказал я. – Не бойтесь. Я…
– …я знаю, кто вы! – простонал он.
Щелк.
– Вы написали заключение о родителях моей приемной дочери!
– Йолы.
Щелк. Щелк.
– Да, ее так зовут!
Он открыл другое веко.
– Она еще жива?
Его глаза были цвета грязного желтка. Химиотерапия не только лишила его всех волос, но и разрушила печень.
– Не знаю! – признался я. – Надеюсь…
– Что вы сделали? – перебил он меня неожиданно жестко.
– Я? Ничего. Ее похитили.
– Вы мерзкая свинья!
Космо повернулся в нашу сторону, вероятно, так же, как и я, удивленный силой в голосе, с какой умирающий неожиданно начал меня ругать. Я переживал дежавю и вспомнил о жертве самоподжога в Вестэнде.
– Вам нельзя нарушать закон!
– Послушайте, вы ошибаетесь! Я не имею никакого отношения к исчезновению Йолы. Думаю, это люди, которые вам заплатили.
– Хорошие ребята.
Щелк. Щелк. Щелк.
Ошацки в изнеможении снова закрыл глаза и какой-то момент выглядел умиротворенным, пока его тело не сжалось судорожно и он не выплюнул – буквально – следующие слова:
– В отличие от вас! Вы дьявол. Выродок.
Слюна капала у него из рта, и, пока я наблюдал за нитью, которая тянулась с его подбородка на запавшую грудь, услышал, как перед входной дверью остановилась машина.
Я посмотрел в окно. На Космо, который пожал плечами. Потом снова на старика, который изобразил нечто, похожее на дьявольскую ухмылку.
Щелк.
Наконец я взглянул на капельницу – уровень жидкости в которой за последние секунды не опустился ни на миллиметр – и понял свою ошибку.
Это не дозатор морфия у него в руке.
Впереди открылась входная дверь, и я услышал, как по коридору зашагали тяжелые сапоги.
А тревожная кнопка!
Космо повернулся к другому выходу, но оттуда тоже послышались шаги. Все пути оказались отрезанными.
Мой сотовый зазвонил странной, незнакомой мне мелодией. Я ответил, как в трансе, не подумав, что сейчас неподходящий момент для телефонного разговора: сейчас, когда в гостиную вошли двое полицейских в черной униформе.
– Твоя дочь, – сказал голос, который показался мне смутно знакомым. – Йола, – добавил он.
– Что с ней? – спросил я и вспомнил, чей голос. Мое веко задергалось, и на протяжении секунды я испытывал худшее, что может чувствовать отец; неизбежность услышать новость, что его ребенка больше нет в живых. Но потом, прежде чем мужчины в масках заставили меня положить телефон на пол перед собой, прежде чем ловкими движениями ощупали меня и Космо и надели на нас наручники, я услышал, как Фрида сказала:
– Хорошо, что ты забрал мой телефон, иначе я никогда не смогла бы с тобой связаться. Я говорила с Йолой. Возможно, мы сможем ее найти!
