Горько слушать хвастливые разговоры, про то, как наша медицина развивается семимильными шагами, что скоро мы не будем нуждаться в иностранных препаратах, аппаратуре, что пора бы уже повысить пенсионный возраст, поскольку пенсионеров уже немерено, и растет длительность и качество жизни.

Наверное, где-то, может, в Москве или Питере, все действительно так благополучно и медицинские центры работают на полную мощь. Пересаживаются сердца, почки, кусочки печени, люди получают квалифицированную помощь. Всем нуждающимся есть лекарственные препараты российского производства. Я спорить не буду.

Просто у меня возникло ощущение, что ежели у человека есть шанс встать на ноги и поставить его к станку, то мы это сделаем. А если не дай бог у кого прилипнет хворь, которая будет вытягивать из государства деньги, то такому пациенту проще вздернуться, чем жить дальше. Такие больные тихо угасают в маленьких больничках, врач не может ему помочь, в силу нехватки знаний и препаратов, государство не в силах отправить такого пациента туда, где бы он получил действительно квалифицированную помощь. Тут же вспоминается девочка, по поводу которой меня судили. Они ни кому не нужны, они требуют сил и немереных трат, хотя траты эти, по сравнению с войной против ИГИЛ мизерные. Странно видеть постоянные призывы о помощи для детей, печально, что государству они не нужны, что патрон и порох, нужнее чем маленькая жизнь.

Не так давно у нас была пациентка, уже преклонного возраста, моя коллега, с саркоидозом. Изможденная, исхудавшая, одышкой под сорок, она тихо поведала историю своих последних десяти лет жизни. Я бы даже не назвал это жизнью, проще назвать на историю пути к смерти. Такая история, что, не дай бог, каждому пережить.

«Саркоидоз — мне этот диагноз не могли поставить больше пяти лет» — вздохнула женщина тихим скрипучим голосом. — «Появился непонятный кашель, обследовали, ничего не нашли. Потом стали гореть глаза, офтальмологи разводили руками — глазное дно в норме. Ужасно болела голова, потом суставы. Провели все возможные исследования, бесконечные бронхоскопии, гастроскопии. Лечили ото всего подряд, становилось с каждым годом все хуже и хуже. Когда на теле появились волдыри, наполненные красноватой жидкостью, стало трудно дышать, в легких на рентгене обнаружили узелки, вот тогда только заподозрили саркоидоз.

На том мои злоключения не закончились, его нужно было подтвердить, это только биопсия покажет. Во время биопсии повредили сосуд, плевральная полость за считанные минуты заполнилась кровью. Еле остановили кровотечение.

Саркоидоз подтвердился. Начали лечить гормонами. Стало действительно легче, но не надолго. Однажды утром я неаккуратно потянула спину, что-то хрустнуло, и я упала. С сильнейшей болью в спине добралась до больницы, сама. Удивленный рентгенолог зафиксировал перелом позвоночника в двух местах. Позже у меня отнялись ноги. Целый год я лежала без движений, все срослось, но кости совсем стали тонкими и ломкими. С одной стороны, гормоны помогли, с другой — покалечили.

Потом стало совсем трудно дышать, кружилась голова. Местные доктора каждый день выкачивали из плевральных полостей по полтора-два литра жидкости. Откуда столько? Я мгновенно теряла белок. Отеки пошли по всему телу. Начали колоть цитостатики. Стало чуток легче, жидкости стало уходить меньше, я наконец смогла выйти самостоятельно на улицу.

Но саркоидоз добивал мои легкие. Там, наверное, уже и нечем дышать. Кушать нормально не могу, увеличенные лимфоузлы сдавили пищевод. Хоть бы умереть, да страшно…»

С каждым годом растет количество больных с онкологией. Мои коллеги с ужасом констатируют, что раньше такого не было.

Лечить таких пациентов затратно, тяжело и часто безуспешно. Организация процесса поставлена так, что больной сам махнет на себя рукой и уже попросит, чтобы не трогали, но хоть обезболивали. А с обезболиванием в нашей стране идет борьба, везде мерещатся наркоторговцы в белых халатах. Проще сдохнуть, но сдохнуть с болью тяжко.

Куда-то катимся, пооткрывали медицинские центры, отрапортовали, что все хорошо. А коллеги с сосудистых центров шепчут своим, чтобы оставляли у себя, если хотите, чтобы пациент выжил. Люди с инфарктами умирают в дороге, кои как нам известно дорогами только называются. А как лечить, если в эти медцентры уходит финансирование, в маленьких больничках лечение таких пациентов не предусмотрено?

Мы, врачи, стараемся помочь, но часто наши знания оказываются на не очень высоком уровне. Оно хорошо бы читать литературу да некогда. С такой зарплатой нужно брать побольше дежурств, а на дежурствах нет желания, что-либо читать. Хотелось бы учиться, но дальше Дальнего Востока мало кто вырывается, так и варимся в своем котле. Проходит десяток лет, врач истерзанный безвылазной работой уже и не горит желанием куда-либо выбираться, ему лишь бы дали отдохнуть и не трогали. Приходит усталость, беспросветность и депрессия.

Извините за пессимизм, может, я просто устал, а завтра засветит солнце, и я подумаю, что был не прав, надеюсь…