На этом месте в моей памяти зияет бездонный провал или стоит одна из тех стен забвения, что казалось, возникли на пути моего повествования. Словно поток, текущий по сверкающей равнине и внезапно ныряющий в недра у края горы и исчезающий здесь из поля зрения человека. Что происходило в этой гробнице после того, как Хелиодора закончила свой рассказ, отправились мы оттуда вместе или же оставляли ее там на некоторое время, как мы ушли из Курны, благодаря ли доброй Судьбе или же своей собственной ловкости мы добрались до Александрии – всего этого я не знаю, ибо эти события начисто стерлись из моей памяти. Насколько я понимаю, они истлели под пеплом времени. Я знаю об этом не больше, чем о том, где и как я существовал между моей жизнью Олафа и моей настоящей жизнью, то есть ничего. Но все же тот путь или поток в конце концов вырывается на поверхность и вновь становится отчетливо видимым.

Я снова стоял на палубе «Дианы» в Александрии. Со мной были Мартина и Хелиодора. Лицо Хелиодоры вымазали черной краской, ее одели мальчиком, каких бродячие певцы и фокусники часто включают в свои труппы. Судно было готово к отплытию, и ветер нам благоприятствовал, но все же мы не могли отплыть, пока не получим соответствующего разрешения. Мусульманские галеры крейсировали в бухте и могли потопить нас в случае, если бы мы осмелились поднять якорь без этой бумаги.

Помощник капитана отправился на берег со взяткой, а мы ждали, ждали. Наконец капитан Менас, стоявший рядом со мной, прошептал мне на ухо:

– Успокойтесь, он возвращается. Все в порядке. Затем я услышал голос помощника:

– У меня бумага с печатью!

Менас отдал приказ отчаливать. Но в этот самый момент подошел один из моряков и доложил, что один из матросов команды пропал. Оказалось, что исчез Космас, ускользнувший с судна на берег без разрешения и не вернувшийся назад.

– Что ж, пусть остается и подождет удобного случая! – воскликнул Менас, крепко выругавшись. – Без сомнения, эта свинья напилась до бесчувствия и валяется в каком-нибудь притоне. Когда он проснется, то может сочинить любую историю, какая только ему понравится, и добраться до Лесбоса самостоятельно. Отдать концы! Отдать концы, я сказал!

И в этот миг появился сам Космас. Я не мог видеть его, но достаточно отчетливо все слышал. Очевидно, он впутался в скандальную историю, потому что какие-то рассерженные голоса, женский и мужской, требовали от него денег, он же выкрикивал в их адрес пьяные угрозы. Мужчина ударил его, а женщина схватила за бороду. И тогда здравый смысл покинул его окончательно.

– Это со мной, христианином, так обращаетесь вы, языческие собаки?! – закричал он. – О! Вы думаете, что я грязь под вашими ногами? У меня есть друзья! Вы ведь не знаете, кому я служу! Так вот, я вам скажу, что я солдат Олафа Норманна, Слепого Олафа, Олафа Красный Меч. Того самого, что заставил ваших поклонников Пророка петь жалобные песни под Митиленой! Погодите, он вам еще задаст!

– Да что ты такое говоришь, приятель! – послышался голос капитана Юсуфа, который подошел к нему (это он обращался с нами по-дружески, когда мы пришли в Александрию в первый раз) и который все время со стороны следил за этой сценой. – Значит, вы служите великому генералу, с которым кое-кому из нас приходилось встречаться? А скажи-ка мне, где он сейчас? Я слышал, что он покинул Лесбос.

– Где он? Да здесь же, на борту этого судна, конечно же. О! Он неплохо провел вас всех. В следующий раз осматривайте внимательнее нищенские лохмотья!

– Отчаливайте! Отчаливайте! – заорал Менас.

– Нет! – твердо сказал офицер. – Я запрещаю отчаливать! Солдаты, уберите этих людей, я должен поговорить с капитаном судна. Подойдите и заберите этого пьяного вместе с ними.

– Теперь все пропало, – проговорил я. – И все кончено. Такой удар после всего пережитого! По крайней мере, у нас есть еще один выход – смерть!

– Да, – ответила Хелиодора.

– Держите себя в руках! – воскликнула Мартина. – Бог еще существует и может нас спасти.

Но горечь отчаяния охватила меня. Через несколько дней я надеялся достичь Лесбоса и там обвенчаться с Хелиодорой. А теперь? Что же ждет нас теперь?

– Рубите швартовы, Менас, – закричал я. – И уходите на веслах. Есть риск, что мы нарвемся на галеру, ну и что? Вы, Мартина, поставьте меня у трапа и скажите мне, когда надо будет наносить удар. Хотя я и слепой, но еще смогу их удерживать до тех пор, пока мы не отойдем от причала.

Она повиновалась, а я вытащил свой красный меч из-под нищенских лохмотьев. И тогда среди последовавшего вслед за этим общего замешательства я услышал голос Юсуфа, обращавшегося ко мне.

– Генерал! – вскричал он. – Ради вас самих я умоляю бросить ваш меч, тот самый, о котором, как я думаю, слышали многие. Борьба бесполезна, потому что в моем распоряжении лучники, способные тут же расстрелять вас, и метатели копий, которые сделают то же самое. Генерал Олаф – отважный человек и должен знать, когда нужно сдаваться, особенно если он слеп.

– Да, господин, – согласился я. – Отважный человек должен также знать, когда ему пришло время умирать.

– Почему вы должны умереть, генерал? – послышался опять его голос. – Мне неизвестно, почему христианин, посетивший Египет под видом нищего, должен быть обвинен в преступлении, заслуживающем смерти, если только он не явился сюда, чтобы шпионить.

– Может ли шпионить слепой? – с негодованием возразила ему Мартина.

– Как знать, госпожа? Но я ясно вижу, что у вас глаза достаточно смышленые и острые. Кроме того, есть еще одно обстоятельство. Не так давно, когда судно только что прибыло в Александрию, я подписал бумагу, дававшую право некоему слепому музыканту и его племяннице совершить путешествие по Египту. Тогда вас было только двое, теперь я вижу и третьего. Кто этот миловидный мальчик с измазанным лицом, что сидит рядом с вами?

Хелиодора начала было рассказывать какую-то историю о том, что она сирота, сын того-то и того-то, кого, я не помню сейчас, и пока она говорила, кто-то из мусульман прошел мимо меня.

– По правде говоря, ты мог бы быть полезным в этом путешествии с песнями, – смеясь, перебил офицер Хелиодору, – поскольку для мальчика твой голос удивительно чист. А ты полностью уверен, что точно помнишь свой пол? Ведь это легко проверить. Обнажите-ка грудь этого парня, солдаты. А впрочем, в этом нет необходимости. Снимите с него головной убор!

Один из солдат тут же повиновался, и прелестные черные волосы Хелиодоры, срезать которые я ей не позволил, упали, спустившись до самых ее коленей.

– Отпустите меня, – сказала она. – Признаюсь вам, что я женщина.

– Это очень великодушное признание, госпожа, – ответил офицер. – А теперь не будете ли вы еще более добры и не назовете ли вы свое имя? Вы отказываетесь? Тогда, может быть, я вам смогу в этом помочь? В последней войне с коптами мне дважды посчастливилось видеть некую благородную девушку, дочь принца Могаса, которую впоследствии эмир Мустафа взял себе, но которая ускользнула от него. Будьте добры, госпожа, скажите мне, не было ли у вас сестры, с которой вы были бы близнецами?

– Прекратите ваши насмешки, господин, – произнесла Хелиодора в отчаянии. – Я та, которую вы ищете!

– Это Мустафа ищет вас, госпожа, но не я!

– И тогда, господин, он ищет напрасно. Знайте, что, как только он меня найдет, я умру! О господин, я знаю, что у вас благородное сердце, будьте же милостивы и отпустите меня. Я расскажу вам правду. Вот он – Олаф Красный Меч, и я уже давно с ним помолвлена. И, хотя он слеп, он искал меня, пройдя через страшные опасности, и вот теперь нашел. Неужели вы разлучите нас? Во имя Бога, которому мы оба поклоняемся, во имя вашей матери, я молю вас: отпустите нас!

– Клянусь Пророком, что я бы так и поступил, госпожа, только боюсь, что в этом случае моя голова слетела бы с плеч. Слишком многие посвящены в этот секрет, чтобы он мог оставаться и дальше секретом, если я поступлю так, как вы хотите. Нет, вы должны быть отведены к эмиру все втроем… Но не к Мустафе, а к его противнику Абдаллаху, который весьма недолюбливает Мустафу и по велению халифа сейчас правит Египтом. Будьте уверены, что в вашем деле вы встретите с его стороны справедливое отношение. А теперь идите и ничего не бойтесь! Сможете ли вы подыскать одежду более подобающую вашему положению, чем эти актерские лохмотья?

Мы переоделись, охрана выстроилась вокруг нас, и мы отравились в путь. Как только мои ноги коснулись набережной, я услышал сердитые голоса на корабле, последовавший за ним вопль и всплеск воды.

– Что произошло? – спросил я Юсуфа.

– Думаю, генерал, что ваши слуги с «Дианы» рассчитались с тем пьяницей-псом, который набрался настолько, что пролаял ваше имя!

После этого мы удалились, и я больше никого не расспрашивал об этом случае, а потому не могу с уверенностью сказать, что так все и было.

– Да простит его Бог, – пробормотал я тогда. – Но я его простить не в состоянии.

И мы направились дальше.

В тот же день или на следующий мы стояли в каком-то помещении, где находился суд. Мартина прошептала мне, что в кресле председателя находился небольшого роста темнолицый мужчина, а рядом с ним сидели священнослужители и другие лица. Этим мужчиной был эмир Абдаллах. Мустафа, бывший ранее эмиром, по ее словам, жирный и угрюмый тип, находился там же, и всякий раз, когда он задерживал взгляд на Хелиодоре, я чувствовал ее дрожь, и она инстинктивно прижималась ко мне. Там же был и патриарх Политен, защищавший нас в этом деле. Рассмотрение дела было настолько длительным, что наши судьи, будучи крайне учтивыми, велели дать нам подушки, чтобы мы могли присесть, а также периодически приносить нам пищу и шербет.

Мустафа требовал Хелиодору, как свою рабыню. Некий офицер выступил с обвинением против нее и против меня. Он сказал, что раз Аллах отдал им в руки нас, то мы должны быть приговорены, я – к смерти, она – к рабству. Политен ответил с нашей стороны, сказав, что мы никому не причинили вреда. Он также отметил, что раз существует перемирие, то я не должен подвергаться наказанию в мирное время, так как прибыл в Египет только в поисках девушки, с которой был обручен. Кроме того, даже если и говорить о наказании, то смерть – слишком суровая мера.

Эмир почти все время только слушал, сам же говорил мало. Наконец он спросил нас, не желаем ли мы стать мусульманами, так как в этом случае, он считает, нас могли бы отпустить. Мы ответили, что не желаем покупать этим прощения.

– В таком случае, по-видимому, – проговорил он, – госпожа Хелиодора, будучи плененной во время войны, должна рассматриваться в качестве военнопленной, и следует только решить, кому она должна принадлежать.

Мустафа сердито перебил его, крича, что в этом вопросе не может быть никакого сомнения и она принадлежит ему, взявшему ее в плен, когда он был облечен властью.

Эмир некоторое время размышлял, а мы с дрожью ожидали его ответа. Наконец он огласил свой приговор:

– Генерал Олаф Слепой, известный в Византии как Красный Меч, или Михаил, который во время его службы императрице Ирине часто воевал с последователями Пророка, но впоследствии потерял зрение от рук этой женщины, – человек, известный во всем мире. Нам, мусульманам, довелось хорошо узнать его тяжелую руку, особенно в бытность его губернатором Лесбоса, где он совсем недавно нанес сокрушительный удар по нашим морским силам, убив тысячи правоверных и захватив тысячи в плен. Но так было угодно Аллаху, который ждет своего времени для свершения Правосудия, что он создал для него приманку в виде красивой женщины. Он клюнул на эту приманку, вопреки своему уму и ловкости, и попал в наши руки, прибыв в Египет переодетым нищим, чтобы разыскать эту женщину. Все же, поскольку он человек знаменитый и поскольку в настоящее время между нами и Восточной Римской империей заключено перемирие, в котором, несомненно, на данный момент отражаются высшие государственные интересы, я решил, что это дело следует передать на суд самого халифа Харуна аль-Рашида, нашего повелителя, и что задержанный должен быть под охраной доставлен в Багдад, где и будет ожидать приговора. С ним должна быть доставлена и эта женщина, которая, по его словам, является его племянницей, но которая, по нашим сведениям, была одной из фрейлин императрицы Ирины. Против нее нет никаких обвинений, кроме разве того, что она может оказаться византийской шпионкой.

А теперь я перехожу к делу госпожи Хелиодоры, которая, как здесь было сказано, является женой, возлюбленной или невестой генерала Олафа – одному Аллаху известно, что из этого истина. Эта госпожа Хелиодора – особа высокого происхождения и принадлежит к древнему роду. Она – единственный ребенок принца Могаса, утверждавшего, что в его жилах струится кровь древних фараонов, и в течение этого года потерпевшего поражение и убитого моим предшественником на посту эмира – Мустафой. Вышеупомянутый эмир, пленивший госпожу Хелиодору, собирался взять ее в свой гарем, на что он имел право, учитывая ее отказ принять истинную веру. Но так случилось, что она убежала от него, заколов кинжалом евнуха, приставленного ее охранять. По крайней мере, достоверно известно, что этот евнух был найден мертвым, хотя кто именно убил его – не известно и не доказано. Теперь, когда ее задержали снова, Мустафа требует эту женщину как свою добычу и настаивает на том, чтобы я отдал ее ему в руки. И все же мне кажется, что если она и является чьей-то добычей, то это – трофей эмира, правящего Египтом во время ее нового пленения. И только в силу своего официального положения как эмира, а не благодаря его способностям, покупке или брачному договору Мустафа получил ее в свои руки, но его право было аннулировано бегством ее еще тогда, когда она не была причислена к его домашним людям. Поэтому он и не приобрел на нее прав в соответствии с нашими законами. Что же касается меня как эмира, то я не требую себе эту женщину, так как подобный поступок был бы неугоден Аллаху – ввести ее силой в мой дом в то время, когда она не желает в нем жить, особенно потому, что, как мне известно, она замужем или обручена с другим живым мужчиной. Все же, поскольку и в этом случае дело идет о высоких вопросах, касающихся закона, я приказываю, чтобы госпожу Хелиодору тоже со всей учтивостью доставили под конвоем халифу Харуну аль-Рашиду в Багдад, где она также будет ожидать решения своего дела. Дело закончено! Пусть офицеры, кого это касается, проследят за точным выполнением моего приказа, помня, что они отвечают за безопасность пленников и их жизни.

– Дело не закончено! – закричал бывший эмир Мустафа. – Вы, Абдаллах, вынесли это неправильное решение потому, что ваше сердце настроено против меня, место которого вы заняли!

– Вы можете взывать к мудрости халифа, – сказал Абдаллах. – Но помните, что если вы попытаетесь хоть пальцем тронуть эту госпожу, я прикажу, чтобы вас уничтожили, как врага закона. Патриарх христиан, вы тоже отправитесь в Багдад, чтобы посетить халифа по его приглашению, на судне, присланном за вами. В ваши руки я передаю этих пленников под охрану, зная, что вы станете хорошо относиться к ним, так как они одной с вами ложной веры. С вами, к которому халиф питает благосклонное внимание, не знаю, почему, я также передам письма, в которых будет содержаться правдивый отчет обо всем этом деле. Побеспокойтесь, чтобы была подготовлена вся необходимая провизия и чтобы генерал Олаф и те, кто будет отправлен с ним, ни в чем не нуждались и не испытывали недостатка. Мустафа, вы можете надеяться, что решение высокого суда в Багдаде будет таким, какого вы заслуживаете. А пока перестаньте меня беспокоить.

У самой двери в коридор я был разлучен с Хелиодорой и Мартиной и отведен в какой-то дом или тюрьму, где мне выделили большую комнату со слугами, уже поджидавшими меня. В ней я провел ночь, а утром спросил, когда же мы отплываем в Багдад. Старший из слуг ответил, что ему об этом ничего не известно. Днем меня посетил Юсуф, офицер, задержавший нас на борту «Дианы». Он также ответил мне, что не ведает этого, но наверняка это случится в один из ближайших дней. Кроме того, он сообщил, что мне не следует беспокоиться о госпоже Хелиодоре и Мартине, так как они хорошо устроены в некоем месте. Затем он вывел меня в большой сад, в котором, как он сказал, я могу ходить, куда мне захочется.

Так началось, наверное, самое страшное время моей жизни, время ожиданий и сомнений, тянувшееся бесконечно долго. Каждые два-три дня Юсуф приходил ко мне с визитом, и мы с ним беседовали на различные темы. В конце концов мы с ним подружились. Только о Хелиодоре и Мартине он ничего не мог или не хотел мне говорить, равно как и о том, когда же мы отправимся в Багдад. Я просил, чтобы мне разрешили переговорить с патриархом Политеном, но он ответил, что это невозможно, так как его на некоторое время вызвали из Александрии. Не смог я получить аудиенцию и у эмира Абдаллаха, потому что он тоже был куда-то вызван.

Теперь мое сердце переполнилось страхом, я боялся, как бы тем или иным образом Хелиодора не попала в руки Мустафы, ненавистного нам. Я умолял Юсуфа сказать мне правду обо всем, но он каждый раз клялся Пророком, что она в безопасности, но больше не говорил ничего. И эти его слова не успокаивали меня, поскольку мне было известно, что в безопасности она может быть в данной ситуации только мертвой. Я был осведомлен о том, что мусульмане не считают преступлением обман неверных. Неделя тянулась за неделей, а я все еще томился в этой богатой тюрьме. Мне предоставили лучшую одежду и пищу, давали даже вино. Заботливые и любезные руки переводили меня с одного места на другое. Я ни в чем не нуждался, кроме свободы и правды. Сомнения и страх мучили меня настолько, что в конце концов я заболел и потерял интерес даже к прогулкам по саду. Однажды, когда Юсуф посетил меня, я сказал, что скоро ему уже не придется приходить ко мне, ибо я предчувствую свою скорую смерть.

– Не надо умирать, – сказал он. – Может случиться так, что это будет напрасная смерть. – И с этими словами он оставил меня одного.

На следующий день он, вернувшись ко мне, сообщил, что привел врача, который меня осмотрит. Им оказался некий Мухаммед, стоявший рядом с Юсуфом. Хотя я и не надеялся на помощь врача, но попросил того присесть, после чего Юсуф оставил нас.

– Будьте любезны, расскажите мне о своем состоянии, генерал Олаф, – произнес Мухаммед тихим и серьезным голосом. – Вам надлежит знать, что я послан самим халифом, чтобы помочь вам.

– Возможно ли это? Ведь он же в Багдаде? – спросил я, но, не дождавшись от него ответа, рассказал о своем нездоровье.

Когда я закончил, он заключил:

– Я чувствую, что вы больше страдаете от своего рассудка, чем тела. Будьте так добры и повторите мне историю вашей жизни, о которой я кое-что слышал. И особенно подробно расскажите о той ее части, которая касается госпожи Хелиодоры, дочери Могаса, об обстоятельствах, из-за которых вы были ослеплены Ириной, и о том, как вы путешествовали по Египту, куда прибыли переодетым в одежду нищего, и разыскали ее.

– Но почему я должен вам это рассказывать, господин?

– Чтобы я знал, как мне вас исцелить. Кроме того, генерал Олаф, буду с вами откровенен. Я больше, чем простой доктор. У меня есть некоторая власть, предоставленная мне халифом, и с вашей стороны было бы разумно открыться мне.

Я подумал, что ничего не потеряю, если повторю этому странному доктору свою историю, хотя многое из нее, как я понял, уже было ему известно. Я рассказал все, и мой рассказ получился длинным.

– Это удивительно! – проговорил доктор серьезным тоном, когда я закончил. – Просто удивительно! Все же мне кажется странным один момент из вашей истории, а именно роль, которую в ней играла госпожа Мартина. Если бы она была вашей любовницей, тогда, возможно всякому было бы понятно… – И он сделал паузу.

– Господин доктор! – заявил ему я. – Госпожа Мартина была и остается моим другом.

– Вот как! Тогда я вижу новые добродетели в вашей религии, поскольку мусульманин не нашел бы подобного друга среди женщин, если только они не его мать или сестра. Очевидно, христианская вера имеет силу изменить натуру женщины; я же считал это невозможным. Хорошо, генерал Олаф, я обдумаю ваше дело. Хочу признаться вам, у меня есть веские основания надеяться, что удастся найти лекарство, с помощью которого можно исцелить вас, исцелить все, кроме вашего зрения. Последнее же не мог бы вернуть вам и сам Аллах. А теперь я попрошу у вас одолжения. В этой вашей комнате я вижу занавес, скрывающий кровать слуги, спящего рядом с вами. Я хотел бы здесь принять еще одного пациента, но этот пациент не должен вас видеть. Будьте так добры и пересядьте туда. И поклянитесь мне честью солдата, что бы вы ни услышали, не обнаруживать своего присутствия.

– Конечно, если не случится ничего плохого, что навлекло бы бесчестье на мою голову и имя.

– Не случится ничего, что бы навлекло бесчестье на вашу голову и имя, генерал Олаф, хотя, возможно, что ваше сердце и испытает некоторую тревогу. Отчего – я не могу пока вам сказать.

– Мое сердце уже встревожено настолько, что не способно испытывать что-либо большее, – ответил я.

Затем он подвел меня к кровати слуги, на которую я и уселся, будучи весьма заинтригован этой игрой. Он задернул за мной занавес, и я услышал, как, вернувшись на середину комнаты, он хлопнул в ладоши. Кто-то вошел, проговорив:

– Что прикажете, повелитель?

– Тихо! – воскликнул он и шепотом отдал какое-то приказание, пока я за занавесом раздумывал, что это за доктор, к которому обращаются, называя его повелителем.

Слуга вышел, и после некоторого ожидания дверь снова открылась и мне послышался шелест женского платья, касавшегося ковра.

– Присаживайтесь, госпожа, – прозвучал строгий голос доктора. – Так как мне необходимо сказать вам несколько слов.

– Господин, я повинуюсь, – раздался другой голос, от звука которого у меня перехватило дыхание. Это был голос Хелиодоры!

– Госпожа, – продолжал врач. – Моя одежда говорит о том, что я – доктор медицины. Но кроме того, так уж получилось, что я больше, чем врач, а именно – посланник Харуна аль-Рашида, облеченный полной властью решить ваше дело. Вот мои полномочия, если вам угодно их прочесть, – и я услышал звук развертываемого пергамента.

– Господин, – сказала Хелиодора, – я прошу эти бумаги прочесть позднее, а пока доверяю вашему слову. Почему меня и генерала Олафа не отконвоировали к самому халифу, как приказал эмир Абдаллах?

– Потому, госпожа, что халифу неудобно принять вас, ибо в настоящее время он переезжает с одного места на другое по делам государства. Поэтому – вы можете узнать об этом из бумаг – он поручил мне решить ваше дело. Халиф и я, его слуга, знаем вашу историю, госпожа, из уст, которым вы можете вполне верить. Вы помолвлены с неким нашим врагом, норманном по имени Олаф Красный Меч, или Михаил, ослепленным императрицей Ириной за некоторые преступления против нее, но затем назначенным ее сыном, Константином, губернатором острова Лесбоса. Этому Олафу, так было угодно Аллаху, удалось нанести тяжкое поражение войскам халифа, которые тот послал, чтобы захватить Лесбос. Затем, благодарение Аллаху, он отправился в Египет, чтобы разыскать вас. И в результате этого вы оба стали пленниками. Госпожа, вам должно быть совершенно ясно, что, получив в руки этого дикого ястреба, халиф вряд ли отпустит его, чтобы он снова начал охотиться за мусульманами, хотя то, как халиф поступит с ним, умертвит ли его или сделает своим рабом, мне еще неизвестно. Нет, выслушайте меня, прежде чем что-либо говорить. Халиф наслышан о вашей изумительной красоте, и, как я вижу, сказанное ему о ней меньше того, что есть в действительности. Он также слышал и о той смелости и энергии, которую вы проявили во время восстания коптов, когда ваш отец, принц Могас, был убит; слышал он и о том, как вы бежали из рук эмира Мустафы Жирного и не побоялись жить несколько месяцев в гробницах древних фараонов. И теперь халиф, сердце которого тронули ваше печальное положение и все остальное, что он слышал о вас, приказал мне сделать вам одно предложение.

Суть его заключается в том, что вы должны прибыть к его двору и там ученые люди будут некоторое время знакомить вас с основами истинной религии. Затем, если вам будет угодно, вы примете ислам, а он вас возьмет к себе в качестве одной из своих жен. Если же вы не станете мусульманкой, он присоединит вас к своему гарему, ибо жениться на христианке означало бы нарушить наши законы. В любом случае он распорядится, чтобы вам была возвращена стоимость имущества и владений вашего отца, принца Могаса. Хорошенько подумайте. Вам предстоит сделать выбор между памятью о слепом мужчине, которого, я думаю, вы больше никогда не увидите, и высоким положением одной из жен величайшего повелителя на земле.

– Господин, прежде чем я вам отвечу, я бы вам хотела задать один вопрос. Почему вы сказали «памятью о слепом мужчине»?

– Потому, госпожа, что до меня дошли слухи, которые я хотел бы утаить от вас, но которые теперь вынужден сообщить. Дело в том, что генерал Олаф, говоря по правде, уже прошел Ворота Смерти.

– В таком случае, господин, – ответила она с рыданием, – мне надлежит последовать за ним через эти Ворота.

– Так и произойдет в свое время, когда будет угодно Аллаху. Так каков же ваш ответ?

– Господин, суть моего ответа в том, что я, бедная христианка и пленница, жертва войны и судьбы, благодарю халифа Харуна аль-Рашида за честь и блага, которыми он меня осыпает. И я отказываюсь принять их.

– Пусть будет так, госпожа. Халиф не тот человек, который мог бы стремиться пересилить ваши склонности. Все же, если это так, я обязан сказать, что он просит вас не забывать о следующем: вы были захвачены в плен во время войны эмиром Мустафой. Халиф полагает, что если оставить в стороне свои высшие права, от которых он отказывается, неточности следовать духу и букве закона, то вы останетесь собственностью эмира Мустафы. Все же он обязан быть милосердным и, следуя милосердию Аллаха, предоставляет вам три выбора. Первый – вы чистосердечно принимаете ислам и немедленно получаете свободу.

– От этого я сразу же отказываюсь, как уже сделала это ранее, – произнесла Хелиодора.

– Второй, – продолжал он. – Вас отправят в гарем эмира Мустафы.

– Также отказываюсь!

– Третий и последний. Вы оттолкнули его милость и поэтому испытаете общую участь пленных христиан, упорствующих в своих заблуждениях, и умрете!

– Это я принимаю, – сказала Хелиодора.

– Вы принимаете смерть? Во всем блеске своей юности и красоты вы принимаете смерть? – с ноткой удивления в голосе проговорил он. – Госпожа, у вас великое сердце, и халиф будет глубоко огорчен, узнав о своей потере, так же как и я. Все же я получил приказы, за выполнение которых отвечаю головой. Госпожа, если вы выбрали смерть, она должна наступить здесь же и немедленно. Вы по-прежнему выбираете смерть?

– Да! – подтвердила она тихим голосом.

– Посмотрите на эту чашу, – продолжал он, – и на жидкость, которую я в нее наливаю. Видите? – И я расслышал звук наливаемой жидкости. – Теперь я прошу вас выпить это. Затем, позднее, скажем, через полчаса, вы уснете, чтобы пробудиться в новом мире, предназначенном для идолопоклонников Креста. Вы не испытаете ни боли, ни страха, быть может, этот напиток даже принесет вам радость.

– Тогда дайте его мне, – чуть слышно произнесла Хелиодора. – Я сразу же выпью его и уйду…

И тогда я вышел из-за занавеси и, вытянув руки, направился к ним.

– Господин доктор или господин посланник халифа Харуна, – сказал я, и в следующий момент не мог уже двигаться, так как с негромким криком Хелиодора кинулась ко мне на грудь и остановила мои губы своими.

– Подожди, дай мне сказать, – прошептал я, обнимая ее, и обратился к посланнику халифа: – Я только что поклялся вам, что не обнаружу себя до тех пор, пока не услышу чего-либо такого, что навлечет бесчестье на меня или мое имя. Сидеть без движения за этой ширмой в то время, когда моя нареченная выпивает яд, полученный из ваших рук, означало бы навлечь на себя такое черное бесчестье, которое вовек не смоют моря всего мира. Скажите, доктор, этой чаши достаточно, чтобы умерли мы оба?

– Да, генерал Олаф, и, если вы желаете разделить ее, думаю, что халиф будет доволен, ибо ему не нравится убивать храбрых людей. Только это должно быть сделано сейчас же, без всяких слов. Поговорить вы сможете и впоследствии, до того как сон охватит вас.

– Да будет так, – заключил я. – И раз я все равно должен умереть, о чем вы только что говорили, думаю, что не будет греха, если я умру подобным образом. По крайней мере, я рискну сделать это, чтобы не расставаться с человеком, который поведет меня по этой дороге. Пейте, любимая, только пейте меньше половины, поскольку я крепче вас. И затем передайте чашу мне.

– Муж мой, я пью за вас, – промолвила она и, выпив, протянула кубок мне.

Я поднес его к своим губам. О Боже! Кубок был пуст!

– О самая жестокая из всех похитительниц на свете! – закричал я. – Вы же украли все для себя одной!

– Да, – согласилась она. – Могла ли я видеть своими глазами, как вы будете пить этот яд? Я умру, но, быть может, Господь еще спасет вас!

– Нет, Хелиодора, – крикнул я снова и, повернувшись, ощупью пошел в сторону окна, которое, как мне было известно, находилось высоко над землей, так как я был лишен своего оружия, которое могло бы послужить мне на этот раз.

Но в то же мгновение, когда я толчком распахнул окно, я почувствовал, как две сильные руки обхватили меня, и услышал восклицание доктора:

– Идите сюда, госпожа, и помогите мне удержать этого сумасшедшего, иначе он убьется.

Она, подбежав, тоже ухватилась за меня, и мы стали бороться втроем. Но тут дверь распахнулась, и меня оттащили назад, на середину комнаты.

– Олаф Красный Меч, слепой генерал христиан, – проговорил изменившимся голосом, полным величия и власти, врач. – Я, говорящий сейчас с вами, не доктор медицины и не посланник. Я Харун аль-Рашид, халиф правоверных. Так это, слуги мои?

– Это правда, о повелитель, – прозвучал ответ, исходивший из многих глоток.

– Тогда выслушайте приказ Харуна аль-Рашида. Знайте оба, что все происшедшее здесь было только игрой, которую я затеял, чтобы испытать вашу любовь и преданность друг другу. Госпожа Хелиодора, успокойтесь. Вы выпили не что иное, как кипяченую воду, настоянную на лепестках роз. И никакой сон не охватит вас, кроме того, что дан вам природой. К счастью, госпожа, я должен сказать вам, что, увидев то, что я видел, услышав то, что я слышал, я предпочел бы быть на месте этого слепого человека, а не правителя Востока. Истинно, ваша любовь такова, какую больше нигде в этом мире не сыщешь. Должен сказать, что, когда я увидел, как вы осушили этот кубок в последней, отчаянной попытке отвести от Олафа смерть, угрожавшую ему, я преисполнился любви к вам. Но не опасайтесь этого, ибо моя любовь такого рода, что не лишит вас вашей любви, а лишь придаст ей новые богатые оттенки в сиянии моей к вам благосклонности. Изумительна история вашей любви, и конец ее будет счастливым. Генерал Олаф, вы были моим противником в войне и обращались с моими пленными слугами, попавшими в ваши руки, так, как вам подсказало ваше благородное сердце. Могу ли я в таком случае поступить иначе, кроме как превзойти благородного человека, которого некоторое время назад называл христианской собакой? Нет, не могу! Пусть войдет в комнату высший служитель христианской церкви Политен, прибывший сюда. Он находится там, снаружи, вместе с особой по имени Мартина, бывшей фрейлиной императрицы Ирины.

Посланцы вышли, и затем наступило молчание. Это был момент, когда сердце не нуждалось в словах – по крайней мере, я и Хелиодора не могли сказать друг другу ни слова. Мы только сжимали руки друг друга и ждали.

Наконец открылась дверь, и я расслышал нетерпеливые и шумные шаги Политена, а также другие, мягкие, которые, я знал, принадлежали Мартине. Она подошла ко мне, поцеловала в бровь и прошептала мне на ухо:

– Наконец-то все хорошо! Я знала, что так и будет. А теперь, Олаф… Теперь, Олаф, вы женитесь. Да, сейчас же… И я желаю вам радости…

Ее слова были просты и естественны, но все же они зажгли в моем сердце свет, с помощью которого я увидел многое.

– Мартина, – сказал я, – если я дожил до этого часа, то это, с Божьей помощью, случилось благодаря вам. Мартина, вы говорили, что каждый из нас имеет ангела-хранителя на небесах. И если это так, то мой сошел на землю. А если на небесах есть еще один, то я отблагодарю его, как смогу.

После этих моих слов Мартина зарыдала на моей груди, и дальше я помню только то, что Хелиодора помогала мне вытирать ее слезы, в то время как я различал отдаленные слова халифа, сказанные им негромким задумчивым голосом, как бы про себя:

– Удивительно! Воистину удивительно! О Аллах! Странный народ эти христиане. Насколько мудрее наши законы, по которым он мог бы жениться на обеих, и все трое были бы счастливы. Действительно, провозгласивший это должен был бы знать сердце женщины и мужчины и быть Пророком, посланным Богом. Нет, не отвечайте мне, друг мой Политен, ведь мы договорились никогда больше не спорить о делах религии. Совершайте то, что положено по вашему нечистому обряду, мы же с моими слугами посмотрим на все это и помолимся, чтобы дьявол не присутствовал на этой свадьбе. О! Молчите, молчите! Я вам разве не сказал, что мы не будем спорить по вопросам религии? Делайте свое дело, Политен!

И тогда Политен отвел нас двоих в другую часть комнаты и там обвенчал нас, стараясь исполнить обряд наилучшим образом. Мартина была свидетелем, а придворные-мусульмане – прихожанами.

Когда все было закончено, Харун распорядился, чтобы моя жена подвела меня к нему.

– Это свадебный подарок вам, генерал Олаф, – сказал он. – Подарок, который, я думаю, вы цените дороже всего. – И он протянул мне что-то острое и тяжелое.

Я ощупал этот предмет, по рукоятке и лезвию я узнал меч Странника, да, мой собственный красный меч, давший мне прозвище. И повелитель правоверных возвращал мне его, и с ним мое положение и свободу. Я взял меч, не сказав ни слова, лишь трижды отсалютовав ему этим мечом, как это положено делать перед монархами. Сразу же после этого я услышал звон кривой восточной сабли, знаменитой на всем Востоке, а также сабель людей окружения халифа. И я понял, что они приветствуют меня ответным салютом, которым монарх удостаивает только высших военачальников. Затем халиф заговорил снова:

– А это свадебный подарок вам, госпожа Хелиодора, потомку древнего и могущественного народа, только что ставшей женой этого доблестного человека. Второй раз за этот вечер примите золотую чашу, и пусть то, что лежит внутри нее, украшает вашу грудь в память о Харуне. Древние царицы носили эти драгоценности, но никогда они еще не помещались над столь благородным сердцем.

Хелиодора взяла чашу, я слышал, как бесценные камни, наполнявшие ее, со звоном ударялись о края. И снова заговорил халиф.

– Для вас, госпожа Мартина, у меня также есть подарок. Возьмите это кольцо с моей руки и наденьте на свою. Оно кажется маленьким, не так ли? И что-то должно находиться внутри его. В этом городе я сегодня видел очень красивый дом, построенный каким-то выходцем из греков, а вокруг дома – участок земли, который самая быстрая лошадь едва ли успеет объехать дважды в течение часа. Это очень плодородная, орошаемая земля. Этот дом и эта земля – ваши, вместе с властью над теми, кто на ней обитает. Там вы сможете жить в мире и согласии с тем, кого пожелаете назвать своим мужем, даже если это будет христианин, освобожденные от налогов и дани при условии, что ни вы ни он не станете участвовать в заговоре против моей власти. А теперь я прощаюсь со всеми вами, возможно, навсегда, если только кто-либо из вас не встретится со мной вновь на поле битвы. А ваше судно, генерал Олаф, находится в гавани, оно в вашем полном распоряжении. Я молюсь о том, чтобы у вас остались такая же добрая память о Харуне аль-Рашиде, как у него о вас, Олаф Красный Меч!

Пойдемте же, оставим здесь этих двоих. Госпожа Мартина, я прошу вас сегодня быть моей гостьей.

И они ушли, оставив нас с Хелиодорой одних в большой комнате. Наконец-то одних и наконец-то в безопасности!