Предгрозовой сумрак (1942 г.)

– Всё, ребята, конечная! Выгружаемся! – заорал я, распахивая дверь теплушки. Выпрыгивающим взводным, старшине ставил задачи, махая руками. А потом добавил: – Живо! Пока стервятники не налетели!

Выгрузились, спешно отошли от полустанка, построились в походную колонну. Ваню и двух своих посыльных верхами отправил вперёд – квартирмейством заниматься. Мне как ротному полагался верховой конь. Ещё один – политруку, два – связным. Но лошадь даже не велосипед, что с ней делать, я не знал, политрука не было. Поэтому у меня образовалась микроконармия в составе четырёх конников, все из казачьих семей. А я уж лучше пешочком. Оно привычнее.

– Запевай! – приказал я. Шёл я впереди, задавал темп, ускоренный. А с песней ход веселее.

По приказу мы должны были дойти до той деревни. И я спешил этот путь преодолеть поутру, пока гансы просыпаются, кофей, суки, пьют. Я и сам бы кофейку попил.

Полк прибыл в тыл 7-й гвардейской дивизии и выдвигался к месту сосредоточения, отмеченному на картах как деревня на развилке дорог. Но от деревни остались только печные трубы. Там нас ждали выделенные три маршевые роты, взвод 82-мм миномётов только из учебки и два 76-мм орудия времён Брусиловского прорыва с расчётами, два раза стрелявшими на полигоне. Авторота спешно сгрузила полковое имущество и колонной пошла на корпусный склад за боеприпасами. Санёк с начштаба умотали в штаб дивизии.

Замначштаба расквартировывал батальоны и роты. Нам определили лес около штаба. Перво-наперво заставил нарыть противовоздушных щелей на весь состав роты. Самые расторопные отрыли широкие траншеи и перекрыли их. Хоть и весна, но тепла не дождешься. Потом погнал два взвода помочь окопаться девчонкам-зенитчицам, расположившимся по соседству. Вопросов никто не задавал – понятно, что девушкам, какие бы они ни были боевитые, ковырять ещё не оттаявшую землю тяжело, а зенитки рядом внушали чувство защищённости.

Комбаты распределяли пополнения. Я не ждал, что мне что-то перепадёт, даже на «биржу» не пошёл, а мне, с барского плеча или случайно, перепало двое ушастых тощих солдатиков – остатки. Определил их подносчиками боеприпасов. Одного к миномёту, второго к станкачу.

К обеду в небе затарахтел двухфюзеляжный самолёт. Это и была рама. Зенитчицы надели каски, заняли свои места вокруг пушечек, но не стреляли – 37-мм зенитка бы не дотянулась. Хождения и суета в расположении поневоле уменьшились. Но дымящие из-за сырых дров полевые кухни нас сильно демаскировали. Ждали налёта, но в этот день обошлось.

Приехал Степанов. Морда злая. Решил не показываться на глаза.

Мне прислали политрука, точнее младшего политрука. В круглых, власовских очках, тонкая шея, шинель висит, как на вешалке, пустая кобура болтается. Приказал старшине выдать оружие. Выдал. Думал, убью. И где он достал наган 1907 года выпуска без самовзвода? Но потом решили, что перетопчется. Это потому, что политрук сразу же собрал весь личный состав в кучу (и это на виду у «рамы») и начал на память зачитывать целыми абзацами газетные штампы. Разогнал, к хренам, всех по укрытиям.

– Ты, политрук, дурак или враг? Ты зачем их в кучу собрал на виду у вражеского корректировщика? Молчать! Что, нечего сказать? Молчать! Политинформацию проводить индивидуально и в безопасных местах! Твою бестолковую голову разобьют, и хрен с ней, а людей моих под убой не подводи! С глаз моих! Молчать!

Так что не сложилось у нас доверительных отношений. Но приказать накормить не забыл. Ждал, что накатает на меня донос по замполитовско-комиссарской линии, но тишина. Не вызывают, не матерят. Что это они? От подобной безнаказанности я и распоясаться могу, на людей кидаться начну.

Вечером подходит, мнётся. Я сидел на снарядном ящике (зенитчики же рядом), пыжился, писал сводку.

– Что ты мнёшься? Не к декану авось пришёл. Не, не надо по уставу. Садись, политрук, поговорим. Ты в роте должен быть вторым человеком после меня. И будешь им. На фронте не был?

Так и знал – ботан. Студент, комсорг. Добровольцем пошёл в военкомат, направили его в военно-политическое училище. Ускоренный выпуск, голодный тыл. Ничего, что ботан, сам им был. Жизнь и война дурь выбьют. Главное, что козлом не был – докладную не написал и обиды не затаил. Критику воспринял верно. А за форму критики и тон я тут же извинился.

– А теперь слушай меня, Ипполит. Блин, ну и имечко! Тебе что больше нравится – Тополь или Пол?

– Пол – плохо. Как половина чего-то.

– Ты и есть пока половина. Тополь тоже плохо – дерево слабое и сердцевина гнилая. Будешь Полом. Откормим, война обомнёт, станешь полным. Сейчас я говорю, ты на ус мотаешь. Память у тебя хорошая, уже заметил – газеты прямо абзацами наизусть шпаришь. Руководство ротой и боем – моя задача. Близко даже не касайся. Две головы – это шизофрения. Твоя задача – боевой дух. Ты должен душу бойца почувствовать, помочь в трудный момент, поддержать. Да, этому надо учиться, а ты как думал? Самый верный способ оттолкнуть бойцов от себя – шпарить, как ты сегодня, правильными, идеологически выдержанными, но мёртвыми штампами. Они их в газетах начитались. Говорить с людьми нужно на том языке, на котором он привык говорить, если хочешь, чтобы тебя услышали. С бывшими зекам – на фене, с кадровым – по-уставному, с крестьянином о земле, с конюхом – о конях. Тогда ты будешь для всех свой. И тебя будут слушать. Присядь рядом с человеком, тактично спроси о настроении, о семье, что его тревожит, может, помочь чем-то сможешь. Ты должен стать настолько своим всем, что тебе, как отцу-исповеднику, расскажут самое сокровенное. Так, узнав каждого, ты будешь знать, какие слова кому и когда сказать. Как укрепить слабое сердце, как разогнать тоску из глаз, как воодушевить или успокоить. От тебя очень многое зависит. Успех войска зависит от боевого духа даже больше, чем от провианта или боекомплекта. Если дух слаб, никакое оружие не поможет. А вот уровень боевого духа целиком твоя задача.

– Я знаю. Я это и пытался сделать.

– Ты говорил по-книжному, газетными штампами. Они пусты, в них нет жизни. Ты говоришь: «За Родину! За коммунизм!» А ты знаешь, что для многих это пустой звук? Ну, родина, ну и что? А ты скажи бойцу, что он сражается не за абстрактную родину, не за госаппарат, вообще чуждый большинству, а сражается за свой город, свою улицу, за мать, за сестрёнку, речку за огородом – он сразу тебя услышит. Напомнить им, что немец делал в таких же городах с другими матерями и девчонками сопливыми, как в таких же речках плыли трупы их соратников. Проняло? Вот и их должно так же зацепить. Понял? Но одни и те же слова часто не говори – слух замыливается, слова насквозь пролетают, не задевая. Вот вы, комиссары, все говорите, что мы боремся за передовой общественный строй – коммунизм. Ты знаешь, что из этих четырёх слов три слова большинство не знает, что значат? А раскулаченные и расказаченные мужики так и вовсе воспримут с обратным смыслом. Вот если бы ты говорил им, что немец идёт господами на нашей, на земле этих мужиков и казаков сесть и возродить даже не крепостное право, а рабство – они бы подумали. Им надо напоминать, что в каждом селе есть теперь школа, что везде строятся больницы, где люди будут бесплатно лечиться, что партия пыталась облегчить жизнь народа, что колхозами управляют сами колхозники руками тех, кого они сами выбрали, а не господа. Расскажи им о том мире, который будет партией и народом выстроен после войны. Я понятно объясняю?

– Да, товарищ лейтенант, спасибо. Всё очень доходчиво.

– Вот и ты так же доходчив должен быть. Ведь нас не зря называют отцами-командирами. Мы и должны быть им отцами. Позаботиться, обогреть, накормить, надоумить, отдёрнуть, если ошибается. И наказать, чтобы предотвратить. Не забывай об этом. Если народ побежит, рука твоя не должна дрогнуть, как не дрогнула рука Тараса Бульбы. Лучше одного собственноручно пристрелить, чем все лягут навсегда. Помни об этом. Иди, политрук, погоняй сказанное в голове.

Стемнело. Палаток у меня в роте не было, землянки долбить не стали – на птичьих правах здесь, костры разжигать запретили, а ударил морозец. Тут я и пожалел, что полушубок сдал. За ночь замёрз, как цуцик! Чтобы согреться, раза четыре ходил наряды проверять. Две спящие грудные клетки проверил на прочность. Спать на посту – больно. Должны прочуять. И спящий, и начкар.

Едва начало светать, западная, ещё тёмная сторона загрохотала. Возобновилось наступление. Насколько я знал, наша дивизия была в резерве командарма. Встал, отошёл подальше – сделать утренние дела. Сильно осевший снег за ночь схватился коркой, но и под коркой он был крупными гранулами – таким не помоешься. Побрёл к штабу, где нашёл бреющегося практически на ощупь Степанова. Он увидел меня, кивнул, подзывая. Я освежил лицо из его ведра – ледяной водой бреется, спартанец.

– На столе карта. Иди, глянь, – велел он мне.

В штабной палатке остался свободным только маленький пятачок у стола. На столе горела керосиновая лампа. Стал изучать карту, запоминая возможный район военных действий.

– Ну, – раздалось снаружи нетерпеливое. Ага, там будем говорить.

Вышел, отошли в сторонку под подозрительным взглядом часового. Я закурил в кулак.

– Есть мысли?

– Как не быть? Конфигурация фронта напоминает прошлогодние осенние вяземские «мешки». Только тогда наши вырывались, а сейчас в окружение сами лезут. Осталось узкое горлышко бутылки.

– Точно. Противник контратаковал вдоль железных дорог свежими силами и занял два важных узла дорог. Наши части, изрядно потрёпанные наступлением, снабжаются самолётами и гужевым транспортом через насквозь простреливаемый коридор.

– Нас тоже в мешок гонят, или город будем штурмовать?

– Второе. Мы пока в резерве.

– Ненадолго. Если вся ударная армия такая, как наш полк, то ничего они не навоюют. Мы пойдём на штурм.

– Точно. Поэтому поступаешь под начало Елистратова, совместно с конной разведкой щупаете дорогу. Задача ясна?

– Так точно. Можно вопрос?

– Давай.

– А сапёры? Нам инженерная разведка нужна.

– Будет вам инженер.

– Разрешите идти?

– Выход – 9:00. Исполняй.

– Как знал, как знал, – такими словами я приветствовал Елистратова и двух лейтенантов, один – инженер.

– Куда комполка лошадей гонит? Ещё приказа не было, – ворчал Елистратов. Блин, кто разведчик – он или Степанов?

Ничего не ответил. Взял свою конармию, повозку-двухконку, посадил в неё радистку с рацией, сам пристроился. Елистратов и трое сапёров тоже были конны, конная разведка – по определению. А я – пассажир. За старшего оставил Кота.

Поехали. Состояние дорог навеяло, и я запел:

Путешествие было тяжёлым, опасным и безрадостным. Нас два раза обстреливали «лапотники», совершенно равнодушные к остервенело бьющим по ним зениткам. Слон и лающая Моська.

Капитан всю дорогу сверялся с картой, у меня карты не было, рисовал в блокноте кроки-схемы – решил этот навык развить. Одна беда – кончится блокнот, кирдык навыку. С бумагой в стране туго. Как и со всем остальным.

Чем громче канонада, тем больше на обочинах разбитой техники и трупов лошадей. Хорошо хоть людей убрали. Нас постоянно обгоняли грузовики, полные ящиков, обратно шли полные раненых.

– Мясорубка, – вздохнул я. Вот и увижу в действии знаменитые фронтальные атаки по типу Ржева. Нет желания видеть, а тем более на своей шкуре испытать, а куда денешься? Приказ есть приказ. Так, а что я там плёл под градусом разведчикам?

При очередном налёте подошёл к капитану, попросил карту. Долго, до конца налёта изучал.

– Нам придётся идти по этой дороге. А это ответвление куда?

– Южнее.

И всё? Исчерпывающий ответ.

Дошли до тылов атакующих дивизий, Елистратов пообщался с начоперотдела, доложились по рации эзоповским языком, получили команду возвращаться к развилке и там ждать полк.

Полковые колонны пришли только к темноте. Степанов развернул свою карту, мы доложились.

– Дивизия наша атакует южнее города с целью прорвать оборону, окружить город и прервать сообщение по железной и параллельной автодороге. Наш полк как самый слабый – левофланговый, мы обеспечиваем связь с соседями и прикрытие тыла дивизии, после железки разворачивающейся фронтом на город. А вы разведали правую дорогу. А пойдём – по левой. И ночью.

– Откуда мы знали?

Шли всю ночь навстречу грохоту и всполохам. Вышли к передовой. И пары часов не прошло – появился комиссар второго ранга, стал требовать немедленного ввода в бой полка. Санёк ему объяснял, что подошли только два батальона, пушки и тылы ещё в дороге – бесполезно. А потом Санёк обложил его матюками и послал подальше из расположения. Это, конечно, неслыханная дерзость – и расстрельная статья. Поэтому комиссар схватился за кобуру, но услышал множественные щелчки затворов – я и мои смертники уже взяли комиссара и его охрану на прицел двух самозарядок, автомата и ДТ, с которым не расставался Иван.

– Подполковник! Вы за это пойдёте под трибунал!

– Может быть, – сказал я и катнул им под ноги РГД в рубашке, – но вам это не поможет. Молитесь своему еврейскому богу.

Немая сцена продолжалась секунд пять, пока я не заорал:

– Бум! – топнув ногой.

Подгоняльщики ретировались. Я подобрал гранату, сунул в разгрузку, подошёл к Степанову:

– Теперь только победа нас спасёт, ибо победителей не судят.

– Знаю! – зло огрызнулся Санёк. – Шёл бы ты, псих недобитый. Я думал, ты боевую кинул.

– Конечно, боевую. Зачем таскать лишний груз? Не на боевом взводе, но боевую. Я же не совсем псих, а чуть-чуть нормальный. Иногда. Пошли мясокомбинат осмотрим.

Брасеню приказал накормить людей, наркомовские выдать усиленные, чтобы повырубались, прихватил немецкий, цейсовский бинокль и побежал догонять командиров.

Деревня на бугорке. Так и называется – Малые Бугры. Опорный пункт врага. В радиусе трёх километров вокруг – ровное поле. На поле – шесть сгоревших танков, все наши, и сотни тел в тёмных на фоне осевшего снега шинелях красноармейцев. Безрадостная картина. Деревню терзала наша артиллерия, но снаряды ложились негусто. И с такой артподготовкой в атаку? Комиссар лучше бы спросил, сколько мы стволов привезли. Ему они на хрен не нужны. Ему мясо для МГ подавай. Сука! И этот урод при полномочиях!

– Надо было документы у него стребовать, – бурчал Кот.

– Что это?

– Сдаётся мне, ряженого провокатора мы упустили.

– Иди, пиши докладную в особый отдел. Пусть разбираются.

Меж тем по полю прокатилось «ура», и плотные цепи побежали прямо на деревню. Малые Бугры ожили – вспышки пушечных залпов, «сварка» пулемётов. Комбайн смерти. Я уже столько смертей успел увидеть, но на это смотреть не смог. Всё кончилось быстро – наша пехота, оставив ещё несколько десятков тел, откатилась на исходные. А они не штрафники. И в чём разница?

– Кто что увидел? – спросил Степанов.

– Две батареи миномётов калибра 80 мм, три орудия, до десятка пулемётов. Ориентировочно батальон пехоты, усиленный артиллерией и миномётами, – поведал результат своих наблюдений капитан с «костьми» в петлицах – наш начарт.

Степанов кивнул. Потом выслушал остальных, которые добавили детали.

– Ты что увидел, смертник? – это он мне.

– Это опорный пункт. Оборона не сплошная. Надо обходить.

– Наверняка минными полями обложились, – предположил инженер.

– Наверняка, – кивнул Степанов. – Кузьмин, слушай приказ. Силами своей роты и приданных взводов конной и пешей разведки постарайтесь нащупать обход вне пределов видимости Бугров. Если найдёте, вышлю вам батальон. Связь держать непрерывно. Ты – Псих, штаб – Палата.

– Номер шесть?

– Может быть. Готовься. По готовности доложить!

– А сапёров?

– Будут тебе сапёры.

– Пора делать ход конём?