Скорбь ужаски

Я не помню, сколь долго я не мог оторвать взгляд от усопшего эйдеита. Считается, что невыносимо тяжело смотреть на умершего, которого ты любил при жизни, но если это сопоставить с фактом необратимости того, что вы никогда больше не увидите вновь этого человека, то прощание с ним будет более тяжелым, чем можно себе представить. Так было и с Кибитцером.

Только когда я очнулся от своего скорбного транса, я заметил, что ужаски в комнате нет. Я услышал какой-то шум и нашел ее в отдаленной части лавки у стеллажа, где она трясущимися руками переставляла книги. Она повернулась ко мне спиной.

– Здесь должно быть все систематизировано по-новому! – сказала она рассеянно. – Это ведь не магазин, а чистый хаос. То ли он классифицировал книги по цвету, то ли по весу? Я вообще не вижу здесь никакой системы! Настало самое время все привести здесь в порядок.

Я пришел в ужас от ее жестокосердия. Кибитцер только что умер, его тело еще не остыло, а она уже начала уборку.

Потом она обернулась. Ее глаза были наполнены слезами, а взгляд был самым беспомощным из всех, которые мне когда-либо приходилось видеть.

– Как он только мог так обидеть меня? – спросила она дрожащим голосом. – Он был моим единственным другом в этом городе. В последние годы мы все делали вместе. Все делили пополам. И радость, и горе. Все! Как он мог просто оставить меня одну?

Только теперь я понял, какой незначительной была моя собственная печаль по сравнению с той, которую испытывала ужаска. Она бросилась в эту работу, чтобы не впасть в отчаяние, чтобы не потерять рассудок. Вся ее жизнь внезапно раскололась.

– Я должна все урегулировать, все упорядочить, все! – объявила она сумбурно. – Книги, наследство, документы, налоги, погребение. Я должна провести инвентаризацию! Обязательно! Все переписать. Все переставить. Все внести в каталог. Установить новые цены! Я впишу новые цены в книги, а старые сотру. Все должно быть приведено в порядок.

Она подошла к другому стеллажу.

– Три мозга! Неудивительно, что во всем здесь такой хаос! Это был безумец! Он посыпал яйца, которые ел за завтраком, сахаром, добавлял в кофе соль, чистил зубы мылом. Ему было все равно, если только при этом своим тройным мозгом он мог решить какое-то запутанное уравнение с сотней неизвестных. Жить с умалишенным непросто. О, нет! Почти так же, как с тремя сумасшедшими близнецами. Если он один идет в магазин, то возвращается назад, купив целый мешок корма для птиц и сорок трусов – вместо молока и хлеба! При этом у него не было птиц, и он никогда не носил трусов! – Инацея бросила стопку книг на пол и зашлась жутким хохотом. – Я обо все должна была заботиться сама. Обо всем! В самый разгар работы он бы умер с голоду. Или зимой замерз бы, потому что забывал подбросить дров в камин. И что же мне теперь делать, если мне больше не о ком заботиться? Зачем мне жизнь без Хахмеда? – Она бессмысленно переставляла книги с одной полки на другую, постоянно бормоча себе под нос. – Я проведу инвентаризацию. Да! Я сделаю это! Инвентаризацию…

– Я тебе помогу, – сказал я беспомощно. – Я помогу тебе с погребением и…

Инацея дернулась, сразу оборвала свое бормотание и на пару мгновений застыла и замолчала, будто внезапно превратилась в камень. Наконец она очень медленно повернулась ко мне со странным взглядом, который меня страшно напугал, и сказала ледяным прозрачным голосом:

– Нет, спасибо, Хильдегунст. Он бы этого не одобрил. Я обо всем позабочусь сама. Это его последняя воля. Мы долго об этом говорили.

– Тогда скажи, чем бы я мог помочь, – сказал я. – Я в самом деле понятия не имею, что должен сделать в этой ситуации. Мне совершенно не хотелось бы показаться назойливым.

– Пойми меня, пожалуйста, правильно, – сказала ужаска. – Я действительно ценю твое участие и благодарна тебе за это. Но сейчас ты вряд ли сможешь мне помочь. Мне не требуется никакая помощь. Мы, ужаски, иначе воспринимаем трагические ситуации. Поверь мне: тебе совершенно не нужно знать, что я буду делать, когда ты оставишь меня с Кибитцером наедине. Это скорбь ужаски, понимаешь?

Я кивнул, хотя, разумеется, вообще ничего не понял.

– Кибитцер знал это, – сказала она с печальной улыбкой. – Поэтому он распорядился, чтобы я сама занималась организацией погребения и наследством. Я все улажу. Я также займусь завещанными тебе письмами и отнесу их на почту.

– Как тебе будет угодно, – ответил я. Честно говоря, я почувствовал некоторое облегчение от того, как решительно Инацея справлялась с ситуацией. В течение одной секунды она вновь взяла себя в руки. Скорбь ужаски! Ну, хорошо. Сейчас я тоже предпочел бы остаться в одиночестве.

– Я предлагаю, – сказала Инацея, – встретиться завтра в это же время. До этого я сделаю все самое неприятное. А потом я хотела бы выполнить одно пожелание Кибитцера. А именно – он просил меня на следующий день после его смерти сходить с тобой в театр.

– В театр? – переспросил я озадаченно.

Инацея кивнула. – В совершенно особый театр. Который Кибитцер любил больше всего… Он считал, что ты обязательно должен это увидеть. И так как он сам завтра не сможет этого сделать…

– Я понимаю, – ответил я быстро. – Конечно, мы обязательно пойдем. Где мы встретимся?

– Ты знаешь Площадь Революции? Где они сожгли Наборика Бигозу? Букваримика?

– Да, я знаю, где это, – ответил я.

– Хорошо, – сказала Инацея, – тогда встретимся там. – Она посмотрела вокруг и потерла руки. – Теперь давай-ка… – Ужаска вновь начала переставлять книги и вести себя так, как будто меня здесь не было вовсе.

И я тихо выскользнул из лавки.