Глава 9
За линией фронта
Первые километры давались Тимофееву легко, его гнали злость и обида. Правда, он краем сознания следил за собой, за лесом – старался не ломиться, поднимая треск. Виктор помнил карту, которую видел на электронном планшете, – линия фронта проходила параллельно Десне, кое-где подходя к самой реке, но в основном отступая от нее на несколько километров к востоку. Там тянулись окопы, нарытые красноармейцами, стояли орудия и танки. А по западному берегу Десны находились немцы из 9-го армейского корпуса.
Неожиданно Виктору приспичило. Шипя и бранясь шепотом, он оглянулся – никто не видит? – и сделал свое мокрое дело.
Идиотизм какой-то, покачал он головой. Боишься, что тебя застукают в процессе мочеиспускания. А то, что могут шлепнуть, нечаянно или нарочно, не пугает нисколько!
Интеллигент хренов…
Справившись со штанами – где вы, удобные «молнии»? – Тимофеев двинулся дальше с новыми силами.
На подходе к Десне он несколько расслабился, но лязг железа, донесшийся из зарослей, сработал, как сигнал тревоги – Виктор присел, прислушался.
Послышались голоса. Говорили явно на русском, но слов было не разобрать.
Тимофеев тихонько двинулся в обход и снова замер. Слева открылась большая поляна, плавно переходившая в низину, стелившуюся до самой реки. Поперек поляны рылся окоп – голые спины красноармейцев блестели, слышались натужные матерки, а лопаты так и мелькали, откидывая грунт.
Рядовые зарывались в землю, оборудуя огневую точку для пулемета. Чуть дальше громоздили вал, за которым пряталось орудие.
Никто не смотрел в его сторону, и Виктор осторожно, поглядывая на солдат, выбрался к самому берегу. Густой подлесок скрыл его от посторонних глаз, и Тимофеев быстро разделся.
Сперва он хотел переплыть Десну, но затем увидал разворошенную траву на том берегу – похоже, что это танки спускались и переходили реку. Стало быть, брод.
Аккуратно свернув одежду в тючок, повесив сапоги, «сидор» и автомат на плечи, Виктор осторожно, боязливо ступил в воду. Не сказать, что теплая, но терпеть можно.
Нащупывая дно босыми ногами, он пробрался через камыши и внимательно осмотрелся. На том берегу никого не было видно.
Следовало переходить реку немного наискосок, чтобы выйти к тростникам на противоположной стороне. А там почти к самому берегу подходила дубовая роща.
Лишь бы свои не заметили…
Виктор невесело усмехнулся. Уже не свои, дезертир.
Он зашагал, раздвигая тугую воду. В одном месте ухнул по пояс, аж дыхание сперло, но ничего, дальше снова обмелело, да и течение было слабое.
Шел Тимофеев с трудом, сбивая дыхание, приходилось напрягать ноги. Это было как во сне – изо всех сил напрягаешься, а почти не продвигаешь свою тушку. Так и здесь.
Слава богу, тростник рос на мелкой воде. Тяжело дыша, Виктор выбрался из воды и скрылся в камышах. Уже оттуда оглянулся – никого и ничего. Красноармейцев, перелопачивавших землю на позициях, видно не было, их скрывал ивняк.
Тут Тимофееву очень удачно подвернулся большой, окатанный валун. На него он и уселся – камень хранил тепло.
Омыв ноги, Виктор вытер их портянкой и поежился – ветерок остужал мокрое тело. Быстро обтеревшись, он натянул штаны и обулся. Оделся, подхватил свою кладь. Вперед.
Дубраву Тимофеев прошел быстро, немного пугаясь громкого шелеста жестких листьев, что лежали под ногами. Выйдя на опушку, Виктор огляделся.
Лесной массив виднелся неподалеку, одна перебежка, и ты на месте. А потом надо будет двигаться строго на запад, пока не покажется шоссе. И, уже ориентируясь по дороге, шагать к Рославлю. Не доходя, свернуть, перебегая трассу, и выйти где-то, не доходя Стодолища. Опять перебежать через шоссе, идти к берегу Стомети, а там все рядом, все близко… И домой…
Тимофеев нахмурился. Он лишь теперь понял, что придется где-то заночевать. Вообще, то, что он продвигается днем, является глупостью. С другой стороны, как идти по лесу ночью? На деревья натыкаясь? Так ведь не только лоб жалко, но и глаза…
И кто сказал, что ночью безопаснее? Да, увидеть идущего в темноте не просто, так ведь слышно же все очень хорошо будет. И услышишь ты окрик: «Хальт!»… И что тогда делать?
Бежать? А куда? Куда глаза глядят? А они ничего не видят! Не сова, чай…
Виктор вздохнул. Ладно, прорвемся…
Вздрогнув, он остановился. Уши уловили немецкую речь, и сердце заколотилось.
С трудом, заставляя себя, Тимофеев сдвинулся с места. Переходя от дерева к дереву, он разглядел далеко в стороне немецкие танки, выстроенные по линеечке.
Мелькнуло несколько фигур в серо-зеленой форме, донеслись громкие голоса, смех, а потом послышались пронзительные звуки губной гармошки. Вермахт развлекался.
С гулом поверху прошли «Юнкерсы», но Виктор не испугался, только глазами проводил – тут они не опасны, своих бомбить не будут. Своих…
Ему, можно сказать, повезло, что немцы не закапывались, не рыли траншеи сплошной линией. Тогда пришлось бы двигаться только ночью и ползком. А если на минное поле попадешь?
Нет, конечно, может и повезти – не разорвет твою тушку.
Или не повезет – «русская рулетка».
* * *
Под вечер он добрел до шоссе. Устал так, что гудевшие ноги едва мог переставлять. Хорошо еще, луна вышла и можно было хоть как-то определиться.
Когда впереди обозначился стог сена, Тимофеев очень обрадовался. Искать место для ночлега было сложно.
Он уже обошел стороной одну деревушку. Не попросишься же на постой? Верно? Согласится какая-нибудь старушонка пустить к себе солдата в красноармейской форме, а сама побежит к местному полицаю. Тот явится, ткнет тебя, сонного, стволом винтовки в пузо, скажет ласково: «Подъем, коммуняка!» И отправит в гестапо.
Или эту, тайную полевую жандармерию вызовет. В общем, устроит веселую жизнь. Тимофеева передернуло.
По ту сторону фронта было не так опасно. Там могли в атаку послать, а здесь… А здесь каждый встречный опасен.
Не выстрелит, так попытается задержать. Или просто настучит оккупационным властям в надежде получить рейхсмарки за свою благонадежность.
Виктор разворошил сено. Оно было сухим и колким. Кое-как закопавшись, Тимофеев «прикрыл дверь», загребая солому.
Залег. Потом вспомнил про пайку и обрадовался.
В его котомке хранилась не только банка мясных консервов, но и «открывашка» – немецкий окопный нож. Неведомо как он оказался у Якушева, чей-то трофей. Тимофеев попросил «ножик» хлеба нарезать, Якушев дал, а обратно свое орудие не получил.
«Мало того что дезертир, так еще и крысятник…»
Переморщившись, Виктор вскрыл банку и ножом поддел аппетитный кусочек. Действовать приходилось в полной темноте, но манящий запах не дал ошибиться.
Умяв мясо с хлебом, Тимофеев осторожно сунул банку в рюкзак – на завтрак. Чайку бы… Ага, с тортиком!
Вздохнув, Виктор поерзал, устраиваясь поудобней.
Сейчас его решимость как-то подтаяла. Он находился на вражеской территории, где все представляло опасность. Но не возвращаться же!
Ныне угрозу несут оба направления движения. Пойдешь ли ты вперед или двинешься назад, без разницы. А раз так, лучше продолжать шагать избранным курсом.
Ты же хотел приключений на нижние «девяносто»? Вот ты их и получил. Наслаждайся теперь!
Или он был не прав? В чем-то, возможно, да, но признать правоту Исаева Виктор однозначно не мог. Это было уж слишком.
Они, видите ли, не могут бросить своих однополчан! Да ерунда это все. Каких однополчан? Из 145-й дивизии? Так нет уже такой дивизии! Те, кто остался, пополнили личным составом 149-ю. А их, хреновых попаданцев, вообще в 316-ю законопатили, ко всем этим киргизам да казахам. Они, что ли, однополчане? Чё смеяться…
Это просто у Марлена комплекс вины развился на почве знакомства с фронтовиком, с «Дедусом». А то как же…
Деды-то воевали, немца били, а он год прослужил, и всё на этом.
И что теперь? Или тем дедам так это надо было – на фронт идти?
Призвали того же Павла Иваныча, он и пошел. На войну.
Повезло старому, жив остался. А миллионы давно уж сгнили.
Поправка: сгниют.
Случись война в его времени, разве не отправились бы многие на фронт? Ну, его бы папочка уберег… Хотя…
Кто его знает? Вон у самого Сталина оба сына в армии. Один – летчик, другой – артиллерист, кажется. Воюют.
Просто не подгнила еще «элита», ее только-только тронуло тление. После войны развезет всех этих высокопоставленных начальничков.
Это у Сталина, когда его похоронили, ничего не осталось в наследство – ни дач, ни счетов в швейцарском банке, одна лишь старая шинель. Вот только другие «микровожди» не согласны жить без корысти, а лишь идеи ради.
Скоро эти «люди в черном», с пузатыми портфелями и в непременных шляпах, заполонят все министерства, заселят высотки, займут «ЗИСы» и станут жить-поживать да добра наживать. Много добра, девать некуда.
Потому и «перестройку» затеют, что нахапают больше, чем смогут унести, надеть или съесть. Возжелают обратить свое добро, «нажитое непосильным трудом», в капитал…
Виктор резко пошевелился. Хватит размышлизмов! Спать пора.
А не спалось.
Поморгав на видимую звезду, Тимофеев сомкнул веки.
Как же ему быть-то? Нет, до портала он доберется обязательно и уйдет отсюда. А потом-то что?
Разве забудешь все, что здесь с ним случилось? А что случится с Марленом? Может, он и убережет Мишку, и в 44-м того не похоронят, так ведь война! Вон как та бомба – хлопнулась рядом и не взорвалась. Абанин говорит, это взрыватель не сработал, слишком низко «Юнкерс» пролетел. А вот взял бы сотней метров выше – некому было бы в стогу ховаться…
Но даже если Марлен выживет… Он же обязательно вернется, и Мишку притащит, хоть тот и упираться станет. И что будет тогда?
Как Краюхин предлагал – уехать подальше, чтоб не встречаться? А толку? Он-то будет знать, всегда будет, что вот – двое остались, а один ушел. Бросил…
Тимофеев поворочался и незаметно задремал.
Разбудил его сильный шум – грохот, лязг, взревывавший гул моторов. Подскочив с громко бившимся сердцем, Виктор огляделся, потом торопливо разрыл сено.
По шоссе шла немецкая колонна. Врубив фары, катили грузовики, тащившие на прицепах пушки, дробно скрежетали танки и бронетранспортеры, стрекотали мотоциклы.
Проехали. Шум утих, но, вспугнутый, сон не шел.
Вздохнув, Тимофеев вылез из стога, отряхнулся, собрал свое барахло и потащился вдоль шоссе.
Было, наверное, начало пятого – восток светлел, да и небо над головой было не черным, а синим. Темно-синим, как сапфир.
Витька вспомнил, как в Таиланде долго выбирал подарок матери на 8-е Марта. Сапфиры ей всегда нравились, вот он и искал подходящий камушек…
– Хальт! Хенде хох, Иван!
