Книга: Однополчане. Спасти рядового Краюхина
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 12

Глава 11

 

Восход «Сатурна»
– Хальт! Хенде хох, Иван!
К Тимофееву приблизились два немца, здоровенных парня – закатанные рукава обнажали мускулистые руки, а каски на головах и карабины придавали им угрожающий вид.
Нагловатые ухмылки гитлеровцев еще пуще добавляли опасности, которую Вика чуял всем своим ёкающим нутром.
Унтер-офицер, вышагивавший за спинами дюжих фрицев, приблизился вплотную к Тимофееву, задравшему руки вверх, оглядел его с высокомерием римского патриция.
– Я специально искал представителя Великого германского рейха, чтобы сдаться и предложить свои услуги, – заговорил Виктор на хорошем немецком. – «Один народ, одна империя, один вождь!»[10]
Слова так и лились из него, складываясь в предложения, исполненные такой бойкой лести, что в иное время Виктор поморщился бы от легкой гадливости. Но сейчас ему было не до гордости – немцы имели полное право шлепнуть его и идти дальше.
А он так и останется лежать, устремив незрячие глаза в голубеющее небо.
Ни. За. Что.
– Ты хорошо говоришь по-немецки, Иван, – поразился унтер.
– Я не Иван, господин офицер. Меня зовут Макс Отто… Бользен[11].
Сгоряча Тимофеев хотел взять фамилию Штирлиц, но счел, что это уже чересчур. Да и нет такой фамилии у немцев.
Унтеру, видимо, понравилось, что этот унтерменш назвал его «господином офицером», и он подумал, что, возможно, в этом Бользене присутствует толика арийской крови.
Правда, Макс Отто черноволос, ну, так и самого фюрера трудно назвать «белокурой бестией».
– В машину его, – велел унтер-офицер.
Машина оказалась, конечно же, не роскошным «Хорьхом», а довольно-таки разболтанным «Опелем Блиц», в кузов которого Тимофеев и залез. Следом запрыгнули фрицы-верзилы.
В кузове уже сидели двое, явно русской наружности – щеки небритые, глаза потухшие, но кровоподтеков незаметно. Парочка сидела тихо, затравленно поглядывая на немцев. Их широкие штаны и потерханные пиджачки были порядком изгвазданы, но вполне себе целы – не то живописное, окровавленное рванье, в котором полагалось расстреливать героев-комсомольцев в старых фильмах.
Тента над грузовиком не было, одни только металлические дуги. Вот об одну из таких и оперся спиной Виктор, прикрывая глаза.
Больше всего сейчас ему хотелось орать, лупить кого-нибудь кулаками. Ногами… Или биться головой об стенку.
Дурак… Господи, какой же он дурак…
Получилось как в дурацком шпионском романе – долго шел, шел и пришел к немцам. Сдаваться. А какие песни пел!
Только что «Хайль Гитлер!» не орал. Ничего, еще не вечер…
Срам-то какой…
Тимофеев вспомнил, как он переживал, шагая к Десне. Ах, что же скажет Марлен, когда вернется с войны?
А ничего уже не скажет. Такие, как «Макс Отто Бользен», для Исаева не существуют, Марлен терпеть не может предателей.
Что? И тебе не нравится быть предателем? А ты привыкай!
Убежать? Как? Это только в дурацких боевиках какой-нибудь инженеришка или клерк ловко сигают и дерутся, а в жизни они больше напоминают мешки с картошкой – та же грация, если из кузова выбросить. Да и куда бежать? Везде немцы!
Ему очень повезло, что он добрался почти до Рославля.
Да уж, повезло.
Проехали Рославль, потом показался Смоленск. Немцы-конвоиры дремали, свесив болтавшиеся головы в касках.
Беспечность? А чего им опасаться? И кого?
Этих троих, что прижухли? Так они уже оцепенели, как бандерлоги перед Каа…
«Опель» въехал в Смоленск. Выглядел город неряшливо. Следы бомбежек и артобстрелов убирались не слишком ретиво. Команда военнопленных разбирала завалы в каком-то переулке, да и то потому, что стена дома могла обрушиться. А если доблестного солдата вермахта придавит?
Все названия улиц и площадей были переименованы и выведены на немецком. Улица Советская стала Хауптштрассе, площадь Смирнова – Командантурплац, и так далее.
Народу на улицах было мало – «новый порядок» вводил строгие правила жизни. Здесь нельзя было нарушать трудовую дисциплину, а за малейшую провинность, скажем за опоздание, полагались пятнадцать суток в концлагере номер 126 на западной окраине Смоленска. На улицах полагалось появляться с шести утра до половины восьмого вечера, а выход за город и вовсе был запрещен.
Хотя бургомистром был назначен некто Борис Меньшанин, вся власть находилась в руках коменданта фон Шварца.
Привыкай, народ, к господам. А уж как пресмыкалась интеллигенция… Больше десятка газет, вроде «Нового пути» или «Новой жизни», наперебой славили оккупантов, в красках описывали мощь рейха, и аж подпрыгивали от нетерпения: когда же сильнейшая армия Европы промарширует по Красной площади…
«Опель» проехал на Крепостную, 14… то есть на Штадтмауэрштрассе, 14, где располагалась канцелярия Абверкоманды-1-Б, куда и направлялся грузовик.
Унтер быстро доложился, и на улицу важно вышел начальник канцелярии, капитан Зиг. Лениво помахивая стеком, он заглянул в кузов, оглядел троих пассажиров.
– Этих к фон Герлицу, – решил он, и унтер вытянулся во фрунт.
Грузовик тронулся и поехал. Покинул город и попал в пригород, в район Красного Бора, буквально напичканный танками и охраной – открыто здесь находился штаб группы армий «Центр», занявший еще советские бункера, а тайно располагалась ставка Гитлера «Беренхалле» – «Медвежья берлога».
Раз пять «Опель» останавливали, проверяли документы, зиговали, и снова в путь.
Посигналив, машина заехала в ворота дачи «Сатурн» – не особо приметного особняка, выкрашенного в голубой цвет. Раньше дача принадлежала санаторию «Борок», а теперь здесь разместилась диверсионно-разведывательная школа абвера.
Место было спокойное, тем более что рядом стояла другая дача, где проживал генерал-фельдмаршал Федор фон Бок, командующий группы армий «Центр». Мышка не проскочит.
«И не выскочит», – вздохнул Тимофеев.
– Слазь! – буркнул конвоир, небрежно пихая Витьку.
Тот безропотно слез. Его опять пихнули в спину, указывая направление движения, и привели в небольшую комнату с беленым потолком, засиженным мухами, и стенами, наполовину выкрашенными зеленой краской. За окном сияло садившееся солнце, освещая скромную обстановку – стул и стол.
«Зольдат» усадил Виктора на скрипучий венский стул, и Тимофеев поднял глаза на двух немецких офицеров, устроившихся напротив за столом. Один из них что-то сосредоточенно писал, а другой сидел рядом, лениво развалясь, и курил, не глядя на какого-то там «хиви»[12].
Говорят, Гитлер умел держать минутную паузу, взвинчивая зал. Так вот тот офицер, что затягивался сигаретой, выдержал как минимум втрое дольше. Он жмурился, пускал дым, стряхивал пепел, думал о чем-то приятном. С сожалением докурив, немец перевел скучающий взгляд на Тимофеева и спросил:
– В какой разведшколе вы выучили немецкий язык?
Виктор, чувствуя в душе пустоту, отчаяние и почившую надежду, усмехнулся.
– Не знаю, в разведшколах не бывал. Только вряд ли хватит года, чтобы выучить чужой язык. Я с самого рождения слышал два языка – немецкий и русский, потому и владею обоими.
– Имя? Фамилия?
– Макс Отто Бользен.
– Где родились?
– В России, в городе Марксштадт. Это в Поволжье. Но жили мы не там, а на Дальнем Востоке, в городе Хабаровске.
В Хабаровске Тимофеев бывал не раз, там жила его тетка, она возила «Викочку» в Китай.
– Тогда как вы объясните, что при вас нашли зольдбух красноармейца Тимофеева?
– Это долгая история… – вздохнул Виктор, соображая, как бы ему не запутаться в «сочинении на вольную тему».
– А мы не торопимся! – ухмыльнулся тот, что писал.
– Моего отца звали Отто…
– Звали? Он умер?
– Я не знаю… В прошлом году его арестовали по лживому доносу, обвинив в шпионаже, хотя он был простой бухгалтер. Отец бежал. Не знаю, как, но неизвестный человек передал нам от него письмо из Шанхая. Отец писал, что сумел перейти границу, представляясь японцам немецким гражданином, и теперь попытается добраться до Германии морем, на пароходе. Не знаю, добрался ли он до берегов рейха, больше мы не получали от него весточки. А перед самой войной чекисты арестовали мою муттер. Взяли бы и меня, но я застал сам момент ареста и спрятался за деревом. Я скрывался у друзей, а потом узнал, что мать расстреляли. То ли как жену шпиона, то ли как врага народа… Не знаю уж. И мне не оставалось ничего другого, кроме попытки пересечь границу, по отцовскому примеру, но папахен неплохо владел японским, я же выучил всего несколько слов, а соваться с таким багажом в Маньчжурию, где правят воины микадо… Это просто глупость. И я поехал на восток, украв у пьяного на вокзале в Хабаровске паспорт. По нему я купил билет на поезд и добрался до Москвы, откуда двинулся к фронту. На берегу Десны я столкнулся с красноармейцами, но сумел убежать от них. А потом наткнулся на убитых русских и вот не побрезговал, раздел одного из них, переоделся в красноармейскую форму, только сапоги оставил свои. Там же я взял зольдбух на имя Тимофеева, решив, что если встречусь с русскими солдатами, то притворюсь своим. Но мне это не потребовалось – я дошел до самого Рославля, где и встретил немецкий патруль.
– Вы сами хотели сдаться?
– Я хотел не сдаться, а верно служить рейху! Русские – враги Германии, значит, они и мои враги. Я еще ни разу не убивал людей. Наверное, из меня получится плохой солдат, но я готов снова уйти в Советскую Россию через линию фронта, как разведчик. Научите меня, и я принесу много пользы Фатерлянду!
Тимофеев старался несколько убавить степень пылкости, но немцы восприняли ее, как должное – сентиментальная нация.
– Меня зовут Готлиб, – представился писавший, – а вот его, – он указал на курившего, – Курт. И мы оба не верим, что тебя зовут Макс Отто. Мы считаем, что ты – русский шпион!
Виктор вздохнул. Им овладело смертельное равнодушие. Наверное, в таком состоянии люди пускают пулю в лоб или позволяют накинуть себе петлю на шею.
– Я дьявольски устал, господа. Все, чего я хочу, – это честно послужить родине. Вы мне не верите? Простите, но это ваши проблемы – я вам говорю правду.
– Где вы родились?
– Марксштадт.
– Где жили?
– Хабаровск.
– Улица?
– Волочаевская.
– Как звали отца?
– Отто. Отто Иоганнович.
– Мать?
– Марта. Марта Францевна.
И так до самого вечера. Тимофееву устраивали перекрестный допрос, пытались поймать на противоречиях, но память у него была хорошая, а страха не было – его в душе заместили отчаяние и обреченность. И только крошечная надежда еще подавала признаки жизни – если он пройдет проверку, то его сделают агентом абвера и сбросят с парашютом где-нибудь в России… На территории Советского Союза. И тогда он сразу сдастся НКВД…
Допрос продолжался до самой ночи. Менялись «следователи», а Тимофеев монотонно повторял, повторял, повторял свою «легенду», пока сам едва не поверил в то, что его зовут Макс Оттович и он жертва «кровавой гэбни»…
С утра все продолжилось. Опять допрос, да с напором, с криком: «Кто такой? Говори! Твое звание в НКВД! Твое задание! Отвечай!»
И Виктор в сотый раз выкладывал свою «легенду», поневоле заучив ее наизусть.
И вот снова Курт, снова Готлиб. Сто первый допрос…
– Говори правду, – заорал Готлиб, – или расстрел!
Тимофеев выложил им «правду» в сто второй раз.
Двое солдат вывели его из дома и поставили у стенки какого-то сарая. Виктор обмер, внутри все будто льдом покрылось.
Это что, конец? Его расстреляют? Вот сейчас – и все?!
Тимофеев заплакал. Слезы катились по щекам и падали в пыль. Он плакал не от жалости к себе, не от страха, а от полной безнадеги.
Грохнули выстрелы из винтовок, и пули выбили над его головой щепки и древесную пыль. Не попали… Так это имитация?
Это ненастоящая казнь?
Виктор медленно сполз по стенке сарая и растянулся на земле.
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 12

יהודה
כן