Эпилог
В штабе нас со Светой отправили в лазарет. Ранение у меня было несильное, железку вытащили, а вот сестру Осип Валерьянович оставил на какое-то время в палате. Она уже пришла в сознание, но поговорить нам не дали.
Вместо этого меня вызвал к себе Драгомыслов.
– Иди поговори, а потом поедем к маме, – сунув руки в карманы белого халата, сказал врачеватель.
Начальник был очень сильно не в духе.
– Ну и что ты на все это скажешь? – требовательно спросил он.
Я пожал плечами.
– Степан, ты сам-то понимаешь, какая это была авантюра с твоей стороны? – продолжал горячиться Геннадий Петрович. – Нет, ты, конечно, правильно поступил, придумал, как не нарушить клятву и спасти сестру. Но какой ценой, ты об этом подумал?
– А что мне еще было делать, Геннадий Петрович? К вам я обратиться не мог. Свой Дозор тоже подставлять желания никакого. И к тому же я не преступника в первую очередь хотел наказать, а спасти Свету.
– Какой же ты еще пацан, Степа, – тяжело выдохнув, протянул Драгомыслов. – Эх, ладно, придумаем, как минимизировать ущерб от данного тобою Наталье обещания. Вот ведь плутовка, она же точно знала, где прятался этот Темный, только нам сообщать не спешила.
– Вы тоже думаете, что она специально все так подстроила, чтобы заполучить меня в должники?
– Да кто знает, что там в ее голове творится, какие у нее мысли и планы на твой счет, – покачал головой Геннадий Петрович.
– Но для чего ей может потребоваться слабый Светлый маг седьмого уровня?
– Бред какой-то получается. – Драгомыслов постучал ручкой по столу. – Ладно, иди. Будем разбираться. Денек у тебя сегодня еще тот выдался.
С этим я был полностью согласен. Главное, обошлось. Еще раз заглянув в медпункт и убедившись, что Светлана в порядке, я забрал Осипа Валерьяновича, и мы пошли к моей машине. Захотелось позвонить маме, но было уже поздно, к тому же мой телефон остался в фотостудии, хорошо, что хоть сменная одежда в офисе нашлась.
Ну и плевать. Мы и так все сделаем. Прямо сейчас. Пора было применять полученное в сегодняшнем бою воздействие.
Ехать было не ближний свет, но у меня не оставалось выбора, метро давно закрыто. Вцепившись в руль, я гнал служебный «уазик» через ночной город. Рядом вжался в кресло пристегнутый Осип Валерьянович.
– Да не гони ты так, Степан, – время от времени нервно приговаривал он.
Я послушно сбрасывал скорость, но через некоторое время все равно притапливал педаль.
Домчавшись до больницы, я кое-как припарковался и помог выйти кряхтящему Осипу Валерьяновичу. Миновав пост дежурного в Сумраке, мы направились по пустынным коридорам. Светлый целитель едва поспевал за мной. Остановившись у нужной двери, я отдышался и осторожно заглянул внутрь.
Свет не горел, а кровать оказалась пуста.
Я растерянно замер на месте.
– Может, перепутал палаты? – предположил Осип Валерьянович.
Я посмотрел на табличку на двери, нет, все верно. Двести шестнадцатая. В сердце холодными щупальцами стал просачиваться страх.
– Мужчины, сюда нельзя, и почему не в бахилах? – Я обернулся на голос и тупо посмотрел на стоявшую у меня за спиной медсестру, назначенную следить за мамой. – А, это вы…
– Что-то случилось? – сипло спросил я.
– Мы вам звонили. – Голос, каким она это сказала, мне не понравился.
– Я телефон дома оставил. Где она? Перевели?
– Сядьте.
Я послушно опустился на диван у стены, медсестра присела рядом, и дальше ее слова вбивались в мой мозг обрывками, словно осколки битого стекла.
– Два часа назад… резкое ухудшение… кровоизлияние в мозг… врачи делали что могли… Я и Светлане звонила, но у нее тоже вне доступа.
Кровоизлияние, кровоизлияние, кровоизлияние – страшно, как зацикленная пластинка, стучало у меня в голове. Как же хрупка и несовершенна человеческая жизнь, способная, как полет бабочки, оборваться в любую секунду. И почему мы начинаем ее по-настоящему ценить только тогда, когда все уже кончено…
Осип Валерьянович снял свою шерстяную кепочку и тяжело вздохнул. Мы не успели.
– Она уже в морге, – тихо сказала медсестра. – Документы будут готовы завтра.
– Завтра, – автоматически повторил я и, посмотрев на нее, беспомощно спросил: – А что теперь делать?
– Больше ничего. Идите домой.
– Степа, мне очень жаль, – тихо проговорил Осип Валерьянович.
Я медленно поднялся на негнущихся ногах. Силы покинули меня, словно в мгновение ока я постарел на много десятков лет.
– Я подожду в машине, – сказал Осип Валерьянович и неторопливо пошел по коридору назад. Я смотрел ему вслед.
– Соболезную, – произнесла медсестра.
– Да, – тупо ответил я.
– Вас проводить?
– Спасибо. Дойду.
Но на улицу идти не хотелось. Даже Осип Валерьянович, силы которого не пригодились, вылетел у меня из головы.
Найдя в недрах коридоров пустую курилку, я закрыл за собой стеклянную дверь. Тело била дрожь.
Грузно, тяжело, со всей силы накатило ощущение бесконечного одиночества и тоски. «Это же мама!» – хотелось заорать во все горло.
Как сказать Свете? Как теперь изменится наша жизнь? У мамы была небольшая квартира в доме девятнадцатого века, в которой они жили вместе с сестрой, и пока она училась, за жилье платила мама. Теперь у девушки не хватит средств выделять на коммуналку из стипендии. Значит, мне придется помогать. Я теперь вообще остался единственным для нее защитником.
Да и волокита с правами на квартиру предстояла еще та, хоть мне и было известно, что мама предусмотрительно оставила завещание. От в одночасье навалившихся проблем хотелось выть и хвататься за голову.
Я машинально вытащил сигарету.
Совершенно неожиданно зазвонил старенький дисковый телефон, стоявший на подоконнике. Я тупо смотрел на дребезжащий пластиковый аппарат, осознавая, что торчащие из его корпуса огрызки проводов намекают на тот факт, что звонить и работать он не должен. На расстоянии оживить неработающий кусок пластика мог только один маг, которого я знал.
– Мои соболезнования, Степан, – сказал Геннадий Петрович.
– Не успели, – чувствуя подкативший к горлу ком, с запинкой сказал я. – Ее ведь можно было спасти. Если бы вы не тянули с поисками хулигана, если бы эта чертова ведьма сдала нам его логово сразу…
Драгомыслов некоторое время молчал, словно обдумывая, что сказать.
– Ты еще молодой, Степка, – наконец со вздохом сказал он. – Терять – удел и смертных, и Иных. Ничего не поделаешь.
Я слышал в динамике его тяжелое дыхание. Он был прав.
– Не мы придумали эти законы, Степа. Но нам по ним жить. Отгул бери на сколько потребуется, – переходя на деловой тон, сказал шеф. – Да и премию на непредвиденные я тебе выпишу.
– Спасибо, Геннадий Петрович, – мусоля между пальцами так и не закуренную сигарету, почти шепотом поблагодарил я.
– Держись там. – Драгомыслов нажал отбой.
Хороший все-таки мужик. Осознав, что плачу, я сломал сигарету и бросил ее в урну.
К черту законы! К черту всех!
Иные не верят в Бога. Он им не нужен. После развоплощения мы уходим в Сумрак. Единственный параллельный мир, с которым мы живем и который принимает нас в час, когда приходит время уйти.
А мама верила. Ходила в церковь, носила крестик и хранила дома иконки с изображениями святых. Это была ее спасительная ниточка в этом дурацком, неправильном, кем-то и когда-то зачем-то придуманном мире. Я это уважал. У каждого должна быть своя надежда. Каждому нужно во что-то верить. Для нее, как и для большинства смертных, существовали Ад и Рай, четко разграниченные Тьма и Свет, описанные в многочисленных книгах, куда обычные люди должны были отправиться после смерти каждый кто куда. И воздастся каждому по делам его – так когда-то, крестясь, говорила моя суеверная бабушка.
Свет и Тьма были и у Иных. Но они не ждали нас за неведомым Стиксом, а являлись нашей реальностью, после которой наступала неизвестность. Наш мир был антиподом этому. Хотя, по сути, все было одно и то же.
Я прижался горевшим лбом к холодному, запотевшему от моего дыхания стеклу и посмотрел на спящий подо мной город, которому было все равно. В голове моей всплыли строчки из песни любимой курьером Пашей «Метлы»:
Мама – она хорошо меня обучила,
Сказала мне, когда я был мал:
«Сын, твоя жизнь – открытая книга,
Не закрывай ее до того, как она будет завершена».
«Ярчайшее пламя сгорает быстрее всего», —
Это то, что я слышал от других,
Сердце сына принадлежит матери,
Но я должен найти свой путь.
Мама, где ты теперь?
Я отвез Осипа Валерьяновича домой. Всю дорогу мы молчали. Впервые заговорили только тогда, когда на прощанье пожелали друг другу доброй ночи.
Хотелось побыть одному. У Вельдикяна как раз никого не было. Я забился в самый темный угол и просто сидел, тупо уставившись в одну точку перед собой. Самого хозяина тоже не было видно.
Как? Почему? Я, Светлый маг, стоящий на стороне Добра, не смог помочь близкому человеку! Не успел! Кому теперь нужно это чертово воздействие?
Как же сказать Свете…
Нахлынули детские воспоминания, в которых мама была жива и улыбалась. От бушевавшей внутри бури у меня в сознании наступило какое-то оцепенение, и я обессиленно уронил голову на руки.
С улицы донесся рокот мотоциклетного двигателя «Кавасаки Ниндзя» и сразу стих.
– Что-нибудь принести? – спросила бесшумно подошедшая Юля.
– Водки неси, – ответил за меня возникший позади девушки Миша. – Две бутылки. Любой. Для начала.
– А закуска?
– Обойдемся.
Юля направилась к бару.
– Не помешаю?
– Садись.
Миша опустился на стул напротив меня. Расстегнул крутку, некоторое время хмуро смотрел.
– Знал, что найду тебя здесь.
Я не ответил.
– Ты как? Ладно, не отвечай. Денек у тебя тот еще. Соболезную, мне Драгомыслов сказал. Наши все за тебя переживают.
Вернулась Юля и аккуратно составила с подноса две бутылки «Русского стандарта» и пару рюмок. Я подумал о припаркованной снаружи машине. Да плевать, как буду возвращаться домой. Хоть здесь под столом останусь.
– С Темным этим хрень какая-то. – Миша откупорил бутылку и разлил водку по рюмкам. – Откуда он эту «катушку» достал, непонятно. И куда она в итоге подевалась, тоже неясно, мы с Ильей весь двор на четвереньках облазили, но так и не нашли. Чует мое сердце, что без Инквизиции дело не обошлось. Короче, разбираемся. Давай…
Мы, не чокаясь, выпили. Алкоголь обжег пищевод, я поморщился, а Мишка тем временем уже разливал по новой. На самом деле я был рад, что он сейчас рядом. С того самого момента, как помог ему в первый раз войти в свою тень, тогда, в Купчино, когда помог ему отбиться от банды оборотней. С того момента, как впервые зачитал ему Договор:
Мы – Иные.
Мы служим разным силам,
Но в Сумраке нет разницы между отсутствием Тьмы и отсутствием Света.
Наша борьба способна уничтожить мир.
Мы заключаем Великий Договор о перемирии.
Каждая сторона будет жить по своим законам.
Каждая сторона будет иметь свои права.
Мы ограничиваем свои права и свои законы.
Мы – Иные.
Мы создаем Ночной Дозор,
Чтобы силы Света следили за силами Тьмы.
Мы – Иные.
Мы создаем Дневной Дозор,
Чтобы силы Тьмы следили за силами Света.
Время решит за нас.
С тех пор мы стали крепкими друзьями. Он был резкий, угловатый, не очень общительный, но хороший.
Теперь мы были чем-то похожи.
Молча выпили еще. И Миша налил по третьей.
– Куда гнать? – удивился я, хотя водка уже начинала делать свое дело, я немного успокоился и согрелся.
– Пей, – твердо приказал друг.
Я заметил, что он что-то хочет сказать, но никак не может решить как, и поэтому налегает на спиртное. Внезапно я понял, что Миша появился здесь не просто так, посочувствовать другу и помянуть усопшую. Его привело сюда что-то еще. И такое обилие водки было не случайно. Меня к чему-то готовили.
– Насчет Светланы… – начал Миша, но запнулся и махнул рюмку.
– Ей хуже? – встревожился я.
– Ты только горячку не пори. Выпей еще.
Первая бутылка постепенно подходила к концу. Я с трудом послушался. Миша молча смотрел на меня.
– В общем, Светлана беременная была, – наконец рубанул он. – На втором месяце. Ты когда у нее силы взял… Она же слабенькая, сам знаешь. Короче, умер ребенок. Вот.
Несколько секунд я тупо смотрел на него как громом пораженный. Водка меня действительно спасла, притупив первое впечатление от услышанного.
– Как… ребенок?
Неожиданно я ощутил, что все выпитое сейчас резко пойдет наружу, прямо на стол.
– Так, ребенок, – тяжело вздохнул Миша. – Мальчик.
Этот проклятый, бесконечно длинный день продолжал добивать меня, втаптывать, рвать изнутри на части. Я вдруг почувствовал, что пространство вокруг начинает крениться, ломаться, лететь в какую-то зияющую, чернеющую пустоту.
Беременная… Светлана носила ребенка! Наверняка от Вити. А нам, видимо, боялась сказать. Или ждала удобного момента. И теперь его нет…
По моей, Светлого Иного, вине!
Мне стало трудно дышать. Недавно пережитой ужас от потери матери навалился на меня с новой, такой чудовищной силой, что у меня чуть не остановилось сердце.
Я УБИЛ РЕБЕНКА СВОЕЙ СЕСТРЫ! Своего племянника, маминого внука… Стремясь сделать добро, я совершил чудовищное зло…
– Миха… – подавив рвотный позыв, не своим голосом просипел я.
– Тихо-тихо. – Он наклонился ко мне. – Ты не виноват. Кто же знал, никто не знал… Только в лазарете выяснилось.
Я – убийца.
– Я убил, – ни к кому не обращаясь, вслух проговорил я.
– Ты. Не. Виноват, – раздельно произнес Миша. – Если бы не это, вы бы оба сейчас скорее всего были мертвы.
Меня заколотило. Весь выпитый алкоголь как рукой сняло. Или это у меня уже начиналась истерика?
Я убил ребенка.
Маленькую, едва зародившуюся жизнь. Родную.
Я почувствовал, что теряю над собой контроль. Как я теперь посмотрю Свете в глаза? А Витя… Знал ли он? Простят ли они меня… Да какое, к лешему, прощение! И почему мне не сказал Осип Валерьянович? Не успел? Не хотел?
– И когда же мне хотели сказать?!
– Не знаю. Мне в курилке хирург проболтался, – видя мое оцепенение, пояснил Миша. – Уже после того, как вы в больницу поехали.
Драгомыслов, звоня мне, скорее всего наверняка был в курсе, но не стал добивать, решил дать немного времени и прислал ко мне Мишу. Зная о нашей дружбе, сложил с себя ношу, предоставив ему этот разговор.
Запустив пальцы в волосы, я стиснул зубы и тихонько завыл.
– Что-то случилось? – на звук подошла встревоженная Юля.
– Еще неси, – откупоривая вторую бутылку, ответил Миша. – А Валик вообще тут?
– Да, в кабинете.
– Пусть потом подойдет, как освободится.
– Хорошо, я передам.
Разлив новую порцию водки, Миша посмотрел на меня.
Я плакал.
Потом стал пить. Много и жадно. Отчаянно. Но спиртное не хотело заливать боль.
Усмирить такие страдания оно было не способно. Но я все равно пил и пил… Миша молча подливал. Пил сам.
Через какое-то время к нам подсел Вельдикян, что-то говорил, но я ничего уже к тому времени не соображал. Это было какое-то другое, незнакомое существо, внутри которого где-то глубоко спрятался Светлый Иной Степан Балабанов.
Не сумевший спасти мать и убивший ребенка.
Я смутно помнил происходящее дальше. Окончательно набравшись, я в истерике кричал что-то про развоплощение, чувствуя, как сзади меня скручивает Вельдикян, а перед лицом трясет кулаком Миша с горящими глазами и суровым, рычащим голосом что-то внушает…
В тот вечер я напился так, как не делал уже много лет. Не помня, каким образом я попал домой, я, не раздеваясь, рухнул на диван и провалился в тяжелый глубокий сон без сновидений.
