Книга: Шестерка воронов
Назад: Часть третья. Павшие духом
Дальше: Часть пятая. Лёд не прощает

Часть четвертая. Фокус с падением

21. Инеж
Инеж казалось, что они с Казом превратились в солдат-близнецов, которые шли впереди и делали вид, что все нормально, скрывая свои раны и синяки от остальных.
У них ушло еще два дня на то, чтобы добраться до скал, с которых открывался вид на Джерхольм, но идти стало легче, когда они направились на юг к побережью. Потеплело, земля оттаяла, появились первые признаки весны. Инеж думала, что Джерхольм будет похож на Кеттердам – черно-серо-коричневый пейзаж, запутанные улочки, наполненные туманом и угольным дымом, гавань с множеством кораблей, суета и шумная торговля. Гавань действительно оказалась забита судами, но аккуратные улочки упорядоченно вели к воде, а дома были раскрашены в красный, синий, желтый и розовый цвета, словно в пику диким белым просторам и долгим северным зимам. Даже склады у пристани покрасили в теплые тона. Так она представляла себе города в детстве – все в конфетных оттенках и полном порядке.
Ждал ли их уже в порту, приютившись у причала, «Феролинд» с развевающимися флагами – керчийским и ярким оранжево-зеленым компании «Хаанраад Бэй»? Если все пойдет по плану Каза, завтра ночью они неспешно прогуляются по причалу Джерхольма вместе с Бо Юл-Баюром, запрыгнут на свой корабль и отплывут далеко в море прежде, чем кто-то во Фьерде успеет опомниться. Инеж предпочитала не думать о том, чем закончится завтрашняя ночь, если план не сработает.
Девушка взглянула на Ледовый Двор, расположившийся на высокой скале с видом на гавань, как огромный белый страж. Матиас называл скалы неприступными, и Инеж пришлось признать, что те бросали вызов даже Призраку. Они выглядели невероятно высокими, а белая известковая поверхность издалека казалась чистой и яркой, как лёд.
– Пушки, – сказал Джеспер.
Каз, сощурив глаза, посмотрел на большое орудие, нацеленное на гавань.
– Я вламывался в банки, склады, особняки, музеи, хранилища, библиотеку с редкими книгами и однажды даже в спальню одного каэльского дипломата, чья жена питала страсть к изумрудам. Но из пушки в меня еще никогда не палили.
– В новизне всегда что-то есть, – подметил Джеспер.
Инеж поджала губы.
– Надеюсь, до этого не дойдет.
– Эти пушки стоят здесь, чтобы остановить вторжение армады, – уверенно провозгласил стрелок. – Нужна большая удача, чтобы попасть по маленькой жалкой шхуне, рассекающей волны и несущейся вперед за богатством и славой.
– Я процитирую тебя, когда мне разнесут ядром колено, – сказала Нина.
Они с легкостью влились в поток путешественников и торговцев, когда скалистая тропа пересеклась с северной дорогой, ведущей в Верхний Джерхольм. Город наверху оказался хаотичным продолжением нижнего – беспорядочное нагромождение магазинов, рынков и постоялых дворов, обслуживающих стражников, служащих Ледового Двора и гостей столицы. К счастью, толпа была настолько плотной и разношерстной, что очередная группа иностранцев не привлекала особого внимания, и Инеж смогла наконец-то вздохнуть с облегчением. Она боялась, что они с Джеспером будут слишком бросаться в глаза в море светловолосых фьерданцев. Возможно, команда из Шухана тоже надеялась спрятаться среди пестрой толпы.
Признаки начала Рингкеллы были повсюду. Магазины красиво оформили витрины перцовым печеньем в форме волков; бисквиты развесили в качестве декорации и на высоких, ветвистых деревьях, а мост над речным ущельем украсили серебряными фьерданскими ленточками. Единственный вход и выход из Ледового Двора. Удастся ли им завтра пересечь этот мост под видом посетителей?
– Что это? – спросил Уайлен, остановившись перед тележкой торговца, нагруженной венками из скрученных ветвей и серебряных лент.
– Ясени, – ответил Матиас. – Священные деревья Джеля.
– Один из них растет посредине Белого острова, – отозвалась Нина, игнорируя предупреждающий взгляд фьерданца. – Дрюскели собираются вокруг него для церемонии слушания.
Каз постучал тростью по земле.
– И почему я узнал об этом только сейчас?
– Ясень поддерживается духом Джеля, – сказал Матиас. – Именно там мы лучше всего слышим его голос.
Глаза Каза заблестели.
– Я не об этом спросил. Почему его нет на наших картах?
– Потому что это самое святое место во всей Фьерде и оно несущественно для нашей задачи.
– Я определяю, что существенно, а что – нет. Что еще ты решил скрыть от нас в тайнике своей мудрости?
– Ледовый Двор – огромное строение, – пробубнил Матиас, отворачиваясь от них. – Я не могу отметить каждый уголок и трещинку.
– Тогда будем надеяться, что никто не скрывается в этих трещинах, – хмыкнул Каз.
В Верхнем Джерхольме не было центральной площади, но большая часть таверн, гостиниц и торговых рядов теснилась вокруг основания холма, ведущего к Ледовому Двору. Казалось, что Каз просто бесцельно бродит по улицам, но вскоре он свернул к захудалой таверне под названием «Гестинге».
– Сюда? – заныл Джеспер, заглядывая в промозглое помещение, в котором воняло чесноком и рыбой.
Каз многозначительно посмотрел вверх и сказал:
– Терраса.
– Что значит «гестинге»? – полюбопытствовала Инеж.
– Рай, – ответил Матиас, но даже он смотрел скептически.
Нина помогла заказать столик на крыше таверны. Там почти никто не сидел – погода была слишком холодной, чтобы привлечь много посетителей. Или же их отпугивала кухня: сельдь в прогорклом жире, черствый черный хлеб и какое-то масло, покрытое мхом.
Джеспер посмотрел на свою тарелку и застонал.
– Каз, если ты хочешь моей смерти, я предпочитаю пулю в лоб, а не яд.
Нина сморщила нос.
– Если даже я не хочу это есть, значит, у них проблемы.
– Мы сюда не есть пришли – смотрите, какой обзор.
С их столика открывался прекрасный, хоть и несколько отдаленный вид на внешние ворота Ледового Двора и первую гауптвахту. Они были встроены в белую арку, которая представляла собой конструкцию из двух монументальных каменных волков, стоящих на задних лапах и возвышающихся над холмистой тропой, ведущей к Ледяному Двору. Инеж, как и остальные, наблюдала за людьми, входящими и выходящими из ворот, и ела свой обед в ожидании тюремных фургонов. К сулийке наконец вернулся аппетит, и она старалась съесть как можно больше, чтобы набраться сил, хотя этому сильно мешала пленка жира на супе.
Кофе в меню не было, поэтому все заказали чай и рюмку чистого брэннвина – он обжигал горло, но помогал не замерзнуть при порывах усилившегося ветра, успевшего разметать серебристые ленточки на ветках ясеней, которые росли вдоль улицы.
– Скоро мы станем вызывать подозрения, – сказала Нина. – Это не то место, где люди хотят задержаться подольше.
– Может, им некого везти в тюрьму? – предположил Уайлен.
– Всегда есть кто-то, кого надо везти в тюрьму, – Каз кивнул на дорогу. – Смотрите.
К гауптвахте катился квадратный фургон, который тащили четыре крепкие лошади. Его крыша и высокие стенки были укрыты черным брезентом. Сзади находились тяжелые железные двери, закрытые на засов и висячий замок.
Каз засунул руку в карман пальто.
– Держи, – он передал Джесперу тонкую книжку в красивой обложке.
– Мы будем читать друг другу?
– Просто открой последнюю страницу.
Джеспер так и сделал, и на его лице отразилось недоумение.
– И?
– Держи ее так, чтобы мы не видели твою страшную рожу.
– У меня необычные черты лица. Кроме того… ох!
– Прекрасное чтиво, не так ли?
– Кто же знал, что у меня обнаружится пристрастие к литературе?
Джеспер передал книгу Уайлену, и тот нерешительно взял ее.
– Что там написано?
– Просто посмотри.
Уайлен нахмурился и поднял ее, а затем просиял.
– Где ты достал такую?
Очередь дошла до Матиаса, и он удивленно хмыкнул.
– Она называется книгой без спинки, – сказал Каз, когда Инеж забрала ее из рук Нины и поднесла к глазам. Страницы были полны обычных проповедей, но в изысканной обложке прятались две линзы, что-то вроде бинокля. Каз просил Инеж приглядывать за женщинами, пользующимися пудреницами с похожими зеркалами в «Клубе Воронов». Они могли рассмотреть карты игрока с другой части комнаты и подать сигнал партнеру за столом.
– Умно, – подметила девушка, вглядываясь в линзу. Для официантки и других постояльцев на террасе все выглядело так, будто они передавали друг другу книгу и обсуждали какие-то интересные отрывки. На самом же деле Инеж могла внимательно рассмотреть гауптвахту и фургон, остановившийся перед ней.
Ворота между волками были выкованы из железа с символом священного ясеня и граничили с высоким, остроконечным забором, окружающим всю территорию Ледового Двора.
– Четыре стражника, – объявила Инеж. Как и сказал Матиас, по двое с каждой стороны контрольно-пропускного пункта. Один из них разговаривал с водителем тюремного фургона, который показывал пакет документов.
– Они – первая линия защиты, – начал фьерданец. – Проверяют документы, подтверждают личности, отмечают всех, кто, по их мнению, требует более тщательного изучения. Завтра к этому времени у ворот будет стоять очередь из гостей, приехавших на Рингкеллу, и тянуться она будет до самого ущелья.
– К этому времени мы уже будем внутри, – произнес Каз.
– Как часто ездит фургон? – поинтересовался Джеспер.
– Зависит от обстоятельств, – ответил Матиас. – Обычно утром. Иногда во второй половине дня. Но вряд ли они захотят, чтобы заключенные прибывали в то же время, что и гости.
– Тогда нам нужно попасть на утренний фургон, – сказал Каз.
Инеж снова подняла книгу. На вознице была серая форма, похожая на форму стражников у ворот, но без лент и украшений. Он спрыгнул с сиденья и обошел фургон, чтобы открыть железные двери.
– Святые, – ахнула девушка, когда они распахнулись. Вдоль стен фургона стояли скамейки, на которых сидели десять заключенных, – их руки и ноги были закованы в кандалы, на головах – черные мешки.
Инеж передала книгу Матиасу и, когда та прошла по кругу, почувствовала, как у всех нарастают дурные предчувствия. Только Каз оставался невозмутимым.
– В мешках, цепях и кандалах? – спросил Джеспер. – Ты уверен, что мы не можем зайти как артисты? Я слышал, что Уайлен просто рвет публику на части своей игрой на флейте.
– Мы зайдем теми, кто мы есть, – возразил Каз, – преступниками.
Нина всмотрелась в линзы.
– Они считают по головам.
Матиас кивнул.
– Если процедура не поменялась, они быстренько посчитают по головам на первом контрольно-пропускном пункте, затем еще раз на втором и обыщут фургон снаружи и внутри на предмет контрабанды.
Нина передала книгу Инеж.
– Возница заметит, что заключенных стало на шесть человек больше, когда откроет двери.
– И как же я об этом не подумал, – сухо сказал Каз. – Вижу, ты никогда не чистила карманы.
– Вижу, ты никогда не уделял достаточно внимания своей стрижке.
Бреккер нахмурился и непроизвольно провел рукой по голове.
– Нет таких проблем с моей стрижкой, которые не решили бы четыре миллиона крюге.
Джеспер склонил голову набок, и его серые глаза засияли.
– Мы воспользуемся печеньем-подкладкой, не так ли?
– Именно.
– Не знаю никакого «печенья-подкладки», – проворчал Матиас, с трудом выговорив все слоги.
Нина окинула Каза недовольным взглядом.
– Как и я. Мы не так хорошо знаем уличный жаргон, как ты, Грязные Руки.
– И никогда не узнаете, – охотно согласился Каз. – Помните нашего друга, филю? – Уайлен скривился. – Предположим, что это турист, прогуливающийся по Бочке. Он слышал, что здесь часто грабят, поэтому постоянно хлопает себя по кошельку, убеждаясь, что тот на месте, и хвалит себя за внимательность и осторожность. Он не какой-нибудь простак, которого легко надурить! И что он делает, каждый раз хлопая себя по карманам пальто? Естественно, рассказывает каждому вору в Обруче, где именно спрятаны денежки.
– Святые, – буркнула Нина. – Я, наверное, тоже так делала.
– Все так делают, – кивнула Инеж.
Джеспер поднял бровь.
– Не все.
– Только потому, что твой кошелек всегда пуст, – парировала Нина.
– Ты злая.
– Я реалистка.
– Реальность нужна только тем, у кого убогая фантазия, – отмахнулся Джеспер.
– Так вот, плохой вор, – продолжил Каз, – у которого мало опыта, просто хватает и бежит. Отличный способ попасть в лапы городской страже. Но хороший вор – как я, – тащит кошелек и оставляет на его месте что-нибудь другое.
– Печенье?
– «Печенье-подкладка» – это всего лишь название. Это может быть камень, мыло, даже черствая булочка, если она подходящего размера. Хороший вор может прикинуть вес кошелька хотя бы по тому, как он оттягивает карман пальто. Он производит замену, и бедный филя продолжает хлопать по карману, счастливый, как бизон. А потом турист захочет заплатить за омлет или сделать ставку, и тут только поймет, что его обчистили. К тому времени вор уже спрячется в безопасном месте и будет подсчитывать добычу.
Уайлен недовольно заерзал на стуле.
– То, что ты обманываешь невинных людей, – не повод для гордости.
– Повод, если умеешь это делать. – Каз кивнул на тюремный фургон, громыхающий по дороге к Ледовому Двору и второму контрольно-пропускному пункту. – Мы будем печеньем.
– Погоди, – встряла Нина. – Дверь закрывается снаружи. Как мы залезем внутрь и закроем ее за собой?
– Это проблема только для тех, кто не знаком с хорошим вором. Предоставь замки мне.
Джеспер вытянул свои длинные ноги.
– Значит, нам нужно открыть двери, расковать и обезвредить шестерых заключенных, занять их места и каким-то чудом закрыть фургон, чтобы стража и другие заключенные ничего не заметили?
– Все верно.
– Есть еще какие-нибудь невозможные подвиги, которые мы должны совершить?
Губы Каза тронула едва заметная улыбка.
– Я подготовлю вам список.

 

Курс обучения умелому воровству – это чудесно, но Инеж предпочла бы ему крепкий сон в хорошей постели. Однако времени на спокойную ночь в гостинице у них не было, потому что они планировали забраться в тюремный фургон и попасть в Ледовый Двор до начала Рингкеллы. Слишком много работы.
Нину отправили поболтать с местными жителями и попытаться выведать, где лучше всего устроить западню для фургона. После жуткой селедки в «Гестинге» Отбросы потребовали от Каза обеспечить их чем-то съедобным и ждали Нину в переполненной кондитерской, наслаждаясь чашкой кофе с шоколадом. Остатки уничтоженных булочек и крошки от съеденного печенья лежали на столе маленькими кучками. Инеж заметила, что чашка Матиаса стоит нетронутой и кофе медленно остывает, пока он смотрит в окно.
– Тебе, наверное, тяжело, – тихо сказала она. – Находиться здесь, но не быть по-настоящему дома.
Он опустил взгляд в чашку.
– Ты себе даже не представляешь.
– Думаю, представляю. Я давно не была дома.
Каз отвернулся и завел разговор с Джеспером. Он делал так всякий раз, как она упоминала о возвращении в Равку. Естественно, Инеж не знала, удастся ли ей найти там родителей. Сулийцы по натуре кочевники. Когда они говорили «дом», то имели в виду «семья».
– Беспокоишься за Нину? – спросила она.
– Нет.
– Знаешь, у неё это хорошо получается. Настоящая актриса.
– Я в курсе, – нахмурился парень. – Она может быть кем угодно и для кого угодно.
– Лучше всего ей дается роль Нины.
– И кто это?
– Полагаю, тебе это известно лучше любого из нас.
Фьерданец скрестил свои мощные руки.
– Она храбрая, – неохотно признал он.
– И забавная.
– Глупая. Необязательно все превращать в шутку.
– Отважная.
– Шумная.
– Тогда почему твои глаза постоянно ищут ее в толпе?
– Не ищут! – возразил Матиас. Инеж не смогла сдержать смех, глядя на его рассерженное лицо. Парень провел пальцем по кучке крошек. – Нина действительно такая, как ты описала. Ее слишком много.
– М-м-м, – промычала Инеж, делая глоток кофе. – Может, это тебя слишком мало?
Прежде чем он успел ответить, колокольчик на двери кондитерской звякнул, и внутрь вошла Нина. Ее щеки раскраснелись, роскошные каштановые волосы спутались.
– Кто-нибудь, немедленно накормите меня сладкими булочками!
Сколько бы Матиас ни ворчал, Инеж не сомневалась, что увидела облегчение на его лице.

 

Не прошло и часа, как Нина разузнала, что большинство тюремных фургонов, направляющихся в Ледовый Двор, проезжают мимо придорожной закусочной, известной как «Полустанок надзирателя». Пришлось пройти почти две мили от Верхнего Джерхольма, чтобы найти таверну. Забегаловка оказалось слишком людной, забитой фермерами и местными работниками, и вряд ли могла бы быть им полезной, поэтому команда двинулась дальше. К тому времени, как они нашли укромное местечко в гуще деревьев, подходящее для их цели, Инеж едва не валилась с ног. Слава святым за казавшуюся неиссякаемой энергию Джеспера! Он бодро предложил пойти вперед и постоять на стреме. Когда на горизонте появится тюремный фургон, Джеспер подаст им сигнал факелом и бегом присоединится к ним.
Нина потратила несколько минут, чтобы перекроить предплечье Джеспера, пряча татуировку Отбросов и оставляя на ее месте пятно пигментированной кожи. Ночью она позаботится о татуировках Каза и своей собственной. Возможно, никто в тюрьме не узнает знак кеттердамской банды или символ борделя, но рисковать не следовало.
– Ни траура! – крикнул Джеспер, вприпрыжку двигаясь в сумерках. Его длинные ноги с легкостью преодолевали расстояние.
– Ни похорон, – ответили остальные. Инеж мысленно помолилась за друга. Джеспер был хорошо вооружен и мог постоять за себя, но с его долговязой фигурой и земенским цветом кожи он слишком заметен, чтобы быть в безопасности.
Отбросы разбили лагерь в сухом овраге, окруженном кустами, и спали по очереди на твердой каменистой земле. Несмотря на усталость, Инеж сомневалась, что ей удастся заснуть, но стоило ей только закрыть глаза, и следующее, что она увидела, было солнце – яркое, блестящее пятно в пасмурном небе. Время перевалило за полдень. Нина сидела рядом с ней с кусочком перцового печенья в виде волка, которое она купила в Верхнем Джерхольме. Инеж увидела, что кто-то развел костер, а в его пепле виднелись липкие остатки расплавленного парафина.
– Где все? – спросила она, оглядывая пустой овраг.
– На дороге. Каз сказал, чтобы мы дали тебе поспать.
Инеж потерла глаза. Судя по всему, это из-за ее раны. Наверное, ей не слишком хорошо удалось скрыть свою усталость. Вдруг с дороги послышались треск и хлопанье, и девушка за секунду вскочила на ноги и достала ножи.
– Расслабься, – сказала Нина. – Это всего лишь Уайлен.
Видимо, Джеспер уже подал сигнал. Инеж взяла у Нины печенье и поспешила к Казу и Матиасу, которые наблюдали, как Уайлен возится с чем-то у основания толстой красной пихты. Прозвучала еще одна череда хлопков, и от места, где ствол дерева вырастал из земли, пошел белый дым. На секунду показалось, что больше ничего не произойдет, но затем корни сами по себе вырвались из земли, увядшие и скрученные.
– Что это было? – спросила Инеж.
– Солевой концентрат, – ответила Нина.
Сулийка склонила голову набок.
– Матиас что… молится?
– Читает благословление. Фьерданцы всегда так делают, когда рубят дерево.
– Каждый раз?
– Благословение зависит от того, как именно ты намереваешься использовать дерево. Одно для домов, другое для мостов. – Пауза. – Третье для растопки.
На то, чтобы положить дерево на дороге, ушло меньше минуты. Поскольку корни остались на месте, все выглядело так, словно оно просто упало от болезни.
– Как только фургон остановится, дерево подарит нам пятнадцатиминутную фору, не более, – сказал Каз. – Работайте быстро. Заключенные будут в мешках, но они все слышат, так что не произносите ни слова. Нельзя вызывать подозрения. Они подумают, что это просто обычная остановка. Главное, чтобы так это и выглядело.
Пока Инеж сидела с остальными в овраге, ожидая фургон, то думала обо всем, что может пойти не по плану. На заключенных может не быть мешков. Стражники могли посадить своего человека рядом с арестованными. А если им все удастся? Ну, тогда они будут пленниками, направляющимися в Ледовый Двор. Это тоже казалось не самой радужной перспективой.
Только она начала гадать, не ошибся ли Джеспер и не подал ли сигнал слишком рано, как в поле зрения появился тюремный фургон. Он прокатился мимо них и остановился перед деревом. До них донеслась ругань возницы, жалующегося своему напарнику.
Оба соскользнули с сидений и подошли к дереву. С минуту они стояли, уставившись на него. Тот, что покрупнее, снял шляпу и почесал пузо.
– Какие же они ленивые, – пробормотал Каз.
Те наконец вроде бы смирились с мыслью, что само дерево никуда не уйдет, поэтому вернулись к фургону за тяжелым мотком веревки и выпрягли одну из лошадей, чтобы оттащить дерево с дороги.
– Приготовьтесь, – дал команду Каз. Затем побежал от оврага к задней части фургона. Трость он оставил в овраге и, видимо, испытывал сильную боль, но Бреккер хорошо умел ее скрывать. Он достал отмычку из-за подкладки пальто и нежно, чуть ли не с любовью потрогал замок. Уже через несколько секунд он открылся, и Каз отодвинул засов. Потом оглянулся на возницу с охранником, обвязывающих ствол дерева веревкой, и распахнул дверь.
Инеж напряглась в ожидании сигнала. Его не последовало. Каз просто стоял и смотрел в фургон.
– Что происходит? – прошептал Уайлен.
– Может, на них нет мешков? – предположила она. С ее места было ничего не видно. – Я на разведку.
Не могли же они все одновременно собраться у фургона.
Инеж выскочила из оврага и подошла сзади к Казу. Он продолжать стоять, абсолютно неподвижно. Она быстро коснулась его плеча, и парень дернулся. Каз Бреккер дернулся. Что происходит? Она не могла спросить его, потому что заключенные могли ее услышать. Девушка заглянула в фургон.
Все пленники были в кандалах и с мешками на головах. Но их оказалось значительно больше, чем накануне на контрольно-пропускном пункте. Вместо того чтобы сидеть на лавочках у стен, они стояли, прижатые друг к другу. Их руки и ноги заковали, и на шею каждого был надет железный ошейник, прицепленный к крючку на крыше фургона. Если кто-то начинал заваливаться или сильно наклоняться, ему или ей сразу же перекрывало дыхание. Не слишком милосердно, но люди стояли в такой тесноте, что никто и при желании не смог бы упасть и задохнуться.
Инеж снова подтолкнула Каза. Его лицо было бледным, почти восковым, но на сей раз он хотя бы опомнился. Бреккер залез в фургон, двигаясь неловко и судорожно, и начал работать над замками на ошейниках.
Инеж подала сигнал Матиасу, и тот поднялся из оврага и присоединился к ним.
– Что происходит? – спросил на равкианском один из заключенных. Его голос звучал испуганно.
– Тиг! – грубо рыкнул Матиас на фьерданском. По фургону прошла волна шороха, словно все резко очнулись. Инеж тоже непроизвольно выпрямилась. Матиас умудрился полностью преобразиться с помощью одного слова: будто вместе с этой, громко сказанной командой, он вновь надел форму дрюскеля. Инеж нервно покосилась на него. Она начала привыкать к фьерданцу и чувствовала себя уютно в его компании. Получилось это само собой, но глупо было забывать, кто он на самом деле.
Каз взломал шесть пар кандалов на руках и ногах. Одного за другим Инеж и Матиас вытащили шестерых заключенных, сидевших ближе всех к двери. Времени на то, чтобы сличить их рост, телосложение или хотя бы пол, не было. Они отвели их к краю оврага, попутно следя за успехами охранников на дороге.
– Что происходит? – осмелился спросить один из пленников, но очередной «Тиг!» от Матиаса быстро его заткнул.
Как только они оказались вне поля зрения охранников, Нина замедлила заключенным пульс, и те отключились. Только тогда Уайлен снял с них мешки: четверо мужчин, один довольно старый, женщина средних лет и шуханский мальчик. Конечно, не идеально, но, если повезет, стражники не станут цепляться к таким мелочам. В конце концов, какие неприятности может доставить кучка закованных осужденных?
Нина ввела им снотворное, чтобы продлить сон, а Уайлен помог откатить их в овраг за деревьями.
– Мы просто оставим их там? – прошептал парень, пока они бежали к фургону с мешками в руках.
Взгляд Инеж был сосредоточен на охранниках, убирающих дерево, поэтому она ответила не глядя:
– Они довольно скоро проснутся и убегут. Возможно, им даже удастся добраться до побережья и обрести свободу. Мы оказываем им услугу.
– Это не выглядит как услуга. Похоже, что мы просто бросаем их в канаве.
– Тихо, – цыкнула она. Не время и не место для бесед на темы морали. Если Уайлен не видит разницы между тем, что такое быть в цепях, и быть свободным от них, то очень скоро увидит.
Инеж прижала ладони к губам и тихо засвистела, как птичка. У них было примерно пять минут, прежде чем охранники расчистят дорогу. К счастью, те сильно шумели, пока понукали лошадь и перекликались друг с другом.
Сначала Матиас нацепил на крючок Уайлена, затем взялся за Нину. Инеж заметила, как он вздрогнул, когда девушка подняла волосы, обнажая изгиб своей белой шеи, чтобы было легче застегнуть ошейник. Пока он возился с ним, Нина оглянулась через плечо, и взгляд, которым они обменялись, мог бы растопить целые поля северного льда. Матиас поспешно отошел. Инеж чуть не рассмеялась. Вот и все, что требовалось, чтобы дрюскель исчез и на его место вернулся юноша.
Следующим шел Джеспер, пытавшийся отдышаться после беготни. Когда Инеж надевала ему мешок на голову, парень подмигнул ей. Поодаль раздавались крики охранников.
Инеж зацепила ошейник Матиаса и встала на цыпочки, чтобы надеть на него мешок. Но когда она перешла к Нине, та часто заморгала и кивнула на двери фургона. Ей все еще было любопытно, как Каз их закроет.
– Смотри, – произнесла сулийка одними губами.
Каз подал Инеж сигнал, и она быстро спрыгнула вниз. Затем закрыла двери на замок и задвинула засов. Через секунду те открылись с противоположной стороны. Каз попросту снял петли. Они часто использовали этот трюк, когда замок оказывался слишком сложным, чтобы справиться с ним в короткое время, или хотели создать видимость, что кража произошла изнутри. «Идеально для инсценировки самоубийства», – сказал ей однажды Бреккер. Она до сих пор не знала, говорил ли он искренне.
Инеж кинула прощальный взгляд на дорогу. Охранники справились с деревом. Тот, что покрупнее, стряхивал пыль с рук и похлопывал лошадь по спине. Второй уже подходил к фургону. Инеж схватилась за край двери и подтянулась, протискиваясь внутрь. Каз тут же принялся ставить петли на место. Инеж натянула мешок на удивленное лицо Нины и заняла свое место рядом с Джеспером.
Но даже в тусклом свете было видно, что Каз двигался слишком медленно, его пальцы в перчатках работали не так быстро, как обычно. Что с ним случилось? И почему он замер у дверей фургона? Что-то заставило его промедлить, но что?
Она услышала звон металла, когда Каз уронил один из винтиков. Инеж опустила взгляд на пол и подтолкнула его обратно к парню, пытаясь не обращать внимание на свое участившееся сердцебиение.
Каз присел, чтобы закрутить вторую петлю. Он тяжело дышал. Инеж понимала, что он работает без света, только на ощупь, да еще и в этих чертовых перчатках, которые он никогда не снимает, но девушка сомневалась, что проблема в этом. Она услышала шаги с правой стороны фургона и голос охранника. «Давай же, Каз!» У Инеж не хватило времени, чтобы замести следы. Что, если охранник их заметит? Что, если он откроет дверь, и она просто упадет с петель, и обнаружится Каз Бреккер без мешка и цепей?
Раздался еще один лязгающий звук. Каз выругался себе под нос. Внезапно дверь затряслась – стражник дернул за замок. Каз прижал руки к петле. Щель света под дверью стала шире. Инеж резко втянула воздух.
Петли выдержали.
Еще одна фраза на фьерданском, снова шаги. Затем раздалось звяканье упряжи, и фургон покатился вперед, громыхая по дороге. Сулийка шумно выдохнула. В горле совсем пересохло.
Каз занял свое место и натянул ей мешок на голову. В нос ударил затхлый запах. Сейчас он наденет мешок на себя и прицепит ошейник к крючку. Все довольно просто, дешевый трюк фокусника, а Каз знал их все. Его рука прикоснулась к ее коже, пока он застегивал на горле ошейник. Тела прижимались к Инеж сзади и сбоку, сдавливая ее со всех сторон.
Пока они в безопасности. Но, несмотря на грохот колес, Инеж слышала, что дыхание Каза ухудшилось – стало прерывистым, с посвистыванием, как у зверя, пойманного в ловушку. Она никогда бы не подумала, что услышит такие звуки от него.
Именно потому, что Инеж прислушивалась, она знала точно, когда Каз Бреккер, Грязные Руки, главный подонок Бочки и самый опасный парень в Кеттердаме, потерял сознание.
22. Каз
Деньги, которые господин Герцун оставил Казу и Джорди, закончились на следующей же неделе. Джорди попытался вернуть свое новое пальто, но магазин отказался его брать, а ботинки Каза уже выглядели поношенными.
Когда они принесли в банк кредитный договор, подписанный господином Герцуном, то обнаружили, что, несмотря на все официальные с виду печати, эта бумажка ничего не стоила. Никто даже не слышал о господине Герцуне и его деловом партнере.
Через два дня их выселили из пансиона, и мальчикам пришлось спать под мостом, но городская стража быстро их прогнала. Они бесцельно бродили по улицам до самого утра. Джорди настаивал, что им нужно вернуться в кофейню. Они долго сидели в парке на противоположной стороне улицы. Когда наступила ночь и стражники вновь вышли в обход, братья направились на юг – к улицам нижней Бочки, где полиция не утруждала себя патрулированием.
Заночевали под лестницей в проулке за кабаком, приютившись между выброшенной плитой и мешками с кухонными отходами. В ту ночь их никто не трогал, но в следующую пришла банда парней, объявивших, что они влезли на территорию Портовых Лезвий. Джорди избили, а Каза столкнули в канал, не забыв прихватить его ботинки.
Брат вытащил его из воды и отдал сухое пальто.
– Я голоден, – сказал мальчик.
– А я – нет, – ответил Джорди. Почему-то Казу это показалось забавным, и они оба расхохотались. Джорди обнял Каза и сказал: – Пока что победа за городом. Но мы еще посмотрим, кто останется победителем.
Следующим утром Джорди проснулся с горячкой.
Позже люди назовут эпидемию огненной оспы, охватившей Кеттердам, «Чумой Придворной Дамы» – в честь корабля, который, как полагали, привез заразу в город. Самый тяжелый удар пришелся по людным трущобам Бочки. На улицах лежали трупы, по каналам плавали специальные лодки с лопатами и крючками, которые использовали, чтобы закидывать тела на платформы и тащить их на Баржу Жнеца для сожжения.
Через два дня после того, как заболел Джорди, лихорадка добралась и до Каза. У них не было денег на лекарства или врача, поэтому они устроились на куче сломанных деревянных ящиков, которую окрестили Гнездом.
Никто их не прогонял. Все банды слегли с той же болезнью.
Когда лихорадка достигла апогея, Казу приснилось, что он вернулся на ферму и, постучав в дверь, увидел за кухонным столом двух призраков – себя и брата. Они смотрели на него через окно, но внутрь не пускали, поэтому он бродил по лугу, боясь лечь в высокую траву.
Проснувшись, мальчик уже не чувствовал запаха сена, клевера или яблони, только угольный дым и вязкую вонь гниющих продуктов из мусорных баков. Джорди лежал рядом с ним и смотрел в небо. «Не бросай меня», – хотелось сказать Казу, но у него не было сил. Вместо этого он опустил голову на грудь Джорди. Она уже казалась какой-то неправильной – слишком твердой и холодной.
Он подумал, что ему это снится, когда сборщик тел закатил его на лодку. Каз почувствовал, что падает, а затем приземлился на груду тел. Пытался кричать, но слишком ослабел. Они были повсюду: ноги, руки, окоченевшие тела, гнилые конечности и лица с синими губами, покрытые язвами оспы. Мальчик то отключался, то просыпался, потеряв грань между реальностью и галлюцинациями, вызванными жаром. Тем временем лодка вышла в море. Когда она попала на мелководье Баржи Жнеца, Каз каким-то чудом нашел в себе силы закричать.
– Я жив! – орал он что есть мочи. Но был слишком маленьким, а лодка уже удалялась к гавани.
Каз пытался вытащить Джорди из воды. Его тело было покрыто маленькими воспаленными нарывами, из-за которых огненная оспа и получила свое название, а кожа – вся бледная и в синяках. Каз вспомнил заводную собачку и как пил горячий шоколад на мосту. Подумал, что рай, должно быть, выглядит как кухня в доме на улице Зельверштрат и пахнет как гюцпот, готовящийся в духовке Герцунов. У него все еще хранилась лента Саскии. Он мог бы вернуть ее девочке. Они бы делали конфеты из пасты айвы. Маргит играла бы на рояле, а Каз мог бы уснуть у камина. Он закрыл глаза и приготовился к смерти.
Мальчик надеялся, что проснется уже в другом мире, теплом и безопасном, с набитым животом и братом под боком. Вместо этого он очнулся посреди моря трупов. Каз лежал на отмели у Баржи Жнеца, в насквозь промокшей одежде, со сморщенной от влаги кожей. Рядом с ним плавало, как какое-то жуткое морское чудище, едва узнаваемое тело брата, белое и опухшее от гниения.
Перед глазами прояснилось, а сыпь начала потихоньку исчезать. Температура спала. Он совсем позабыл о голоде, но вот жажда была такой сильной, что он чуть не сошел с ума.
Весь день и ночь он ждал у горы тел, смотрел на гавань и надеялся, что лодка вернется. Им еще нужно было разжечь огонь для сожжения тел, но когда? Были ли у сборщика тел выходные? Или они работали через день? Мальчик чувствовал себя слабым, он был обезвожен. Долго ему не протянуть. Берег слишком далеко – у него ни за что не хватит сил, чтобы проплыть такое расстояние. Он пережил болезнь, но легко может умереть здесь, на Барже Жнеца. Ну и что? В городе его ничего не ждет, помимо голода, темных переулков и сырости каналов. Но, подумав об этом, он понял, что это неправда. Его ждало возмездие. Месть за Джорди и, возможно, за самого себя. Но для этого нужно явиться на встречу с нею.
Когда настала ночь и течение сменило направление, Каз заставил себя опустить руки на тело брата. Он был слишком истощен, чтобы полагаться исключительно на свои силы, но с помощью Джорди у него получится добраться до берега. Мальчик крепко схватился за брата и оттолкнулся в сторону огней Кеттердама. Вместе они поплыли вперед, раздутое тело Джорди служило плотом. Каз продолжал работать ногами, пытаясь не думать о брате, о тугой, вздувшейся плоти под его руками – вообще ни о чем не думать, кроме ритма, с каким его работали его ноги, рассекая море. Он слышал, что тут водятся акулы, но знал, что они его не тронут. Теперь он сам стал чудовищем.
Он все плыл и плыл, а на заре обнаружил, что приплыл к восточной части Крышки. Гавань была практически пустой – из-за чумы все рейсы в Керчию были отменены.
Последняя сотня ярдов оказалась просто невыносимой. Поднявшиеся волны уносили его прочь. Но теперь у Каза была надежда, надежда и ярость – пламя, поддерживающее в нем жизнь. Оно привело его к докам и дало сил подняться по лестнице. Забравшись наверх, мальчик упал спиной на деревянные рейки и заставил себя перекатиться. Тело Джорди унесло течением, и теперь оно билось внизу об опору. Его глаза оставались открытыми, и на секунду Казу показалось, что брат смотрит прямо на него. Но Джорди не говорил, не моргал и не переводил взгляд, пока течение выносило его из-под опоры и потащило в открытое море.
«Нужно закрыть ему глаза», – подумал Каз. Но он понимал, что если спустится по лестнице и снова поплывет, то уже никогда не найдет дороги назад – попросту утонет, а он не мог себе этого позволить. Он обязан жить. Кто-то должен заплатить за все.

 

В тюремном фургоне Каз очнулся от резкого удара по бедру. Было темно и очень холодно. Со всех сторон его окружали тела. Он тонул в трупах.
– Каз, – прошептал кто-то.
Бреккер вздрогнул.
Снова удар по бедру.
– Каз, – голос Инеж. Он заставил себя глубоко вдохнуть через нос. Почувствовал, как девушка отодвигается от него. Каким-то образом ей удалось дать ему немного пространства в этой тесноте. Его сердце бешено колотилось.
– Не молчи, – прохрипел он.
– Что?
– Говори что-нибудь.
– Мы проезжаем тюремные ворота. Первые два контрольно-пропускных пункта уже позади.
Это наконец привело его в чувство. Они прошли через два пункта. Значит, их уже посчитали. Кто-то открывал эту дверь, – и не один раз, а два, – может, даже трогал его, но Каз не очнулся. Его могли ограбить или убить. Он тысячу раз представлял себе, как может умереть, но никогда не думал, что проспит собственную смерть.
Бреккер снова заставил себя глубоко вдохнуть, несмотря на вонь, идущую от тел. Перчатки остались на нем, – что легко могли заметить охранники. Уступка его слабости, – но если бы их не было, Каз наверняка сошел бы с ума.
Заключенные вокруг него перешептывались на разных языках. Невзирая на страхи, которые в нем пробудила темнота, Бреккер был ей сейчас рад. Оставалось надеяться, что его команда, с мешками на головах и погруженная в собственные тревоги, не заметила ничего странного в его поведении. Он был вялым и медлительным, когда они напали на фургон, но не более, так что придумать себе оправдание будет несложно.
Каза злило, что Инеж увидела его в таком состоянии, но следом за этой мыслью пришла другая: «Лучше уж она, чем кто-то другой». В глубине души он знал, что она никогда никому об этом не расскажет и не станет использовать этот случай против него. Девушка полагалась на его репутацию. Она не захочет, чтобы он выглядел слабым в глазах остальных. Но дело было не только в этом, ведь так? Инеж никогда его не предаст, и он это знал. Казу было плохо. Хоть он сотни раз доверял ей свою жизнь, гораздо страшнее было доверить свой позор.
Фургон остановился. Засов отодвинулся, и двери распахнулись.
Он услышал пару фраз на фьерданском, за которыми последовали скрежет и лязг металла. С него сняли ошейник и вывели из фургона вместе с остальными узниками по какому-то трапу. Он услышал звук, похожий на скрип ворот, и затем их погнали дальше. Все неловко шаркали в своих кандалах.
Внезапно с него сняли мешок, и пришлось прищуриться. Они стояли в большом дворе. Огромные ворота кольцевой стены уже опускались и приземлялись на камни со зловещей чередой стонов и клацанья. Когда Каз поднял голову, то увидел на крыше группу охранников, нацеливших ружья на заключенных. Стражники внизу проходили между рядами закованных пленников, пытаясь сличить их с документами возницы по имени или описанию.
Матиас подробно изложил схему Ледового Двора, но почти не упоминал о том, как он выглядит на самом деле. Каз ожидал увидеть старую и сырую крепость из мрачного серого камня, готовую к жестокому бою. Вместо этого его окружал мрамор, да такой белоснежный, что, казалось, он светится голубым. Бреккер чувствовал себя так, словно забрел в какую-то сказочную версию жестоких земель, которые они пересекли, пока двигались по северу. Невозможно было отличить, где стекло, где лед, а где камень.
– Если это не дело рук фабрикатора, то я королева древесных фей, – пробормотала Нина на керчийском.
– Тиг! – скомандовал один из стражников и ткнул ей ружьем под ребра. Девушка согнулась пополам от боли. Матиас и глазом не повел, но Каз заметил, как он напрягся.
Фьерданские охранники размахивали руками над документами, пытаясь сопоставить количество заключенных и их личности с группой, стоявшей перед ними. Это был первый по-настоящему опасный момент, когда их могли рассекретить. У Каза не было возможности взять это под контроль. Понадобилось бы слишком много времени, чтобы выбрать заключенных, которых они заменят. Риск вполне оправданный, но теперь Бреккеру оставалось только ждать и надеяться, что лень и бюрократия завершат работу за него.
Когда стражники двинулись дальше по рядам людей, Инеж помогла Нине подняться на ноги.
– Ты как, цела? – спросила сулийка, и Каз почувствовал, как льнет к звуку ее голоса, льющемуся словно ручей, что бежит вниз по склону.
Нина плавно выпрямилась.
– Цела, – прошептала она. – Но, думаю, нам больше не нужно беспокоиться из-за команды Пекки Роллинса.
Каз проследил за ее взглядом на вершину кольцевой стены. Там, высоко над двором, пятеро мужчин были насажены на пики, как мясо на шампуры. Их спины были скрючены, конечности болтались. Парню пришлось прищуриться, но он узнал Эролла Аэртса, лучшего взломщика и медвежатника Роллинса. Синяки и волдыри от предсмертных побоев в утреннем свете казались лиловыми, но Казу удалось рассмотреть черную отметку на его руке – татуировку Грошовых Львов.
Он бросил взгляд на остальных – их лица были слишком раздутыми и изуродованными до неузнаваемости. Мог ли один из них быть самим Роллинсом? Каз знал, что должен радоваться тому, что команда соперников выбыла из игры, но Пекка не был дураком, и то, что его банда не продвинулась дальше ворот Ледового Двора, здорово трепало нервы. Кроме того, если Роллинс обрел свою смерть на наконечнике фьерданской пики… Нет, Каз отказывался в это верить. Пекка Роллинс принадлежал ему.
Охранники начали спорить с возницей их фургона, и один из них указал на Инеж.
– Что происходит? – прошептал он Нине.
– Они заявляют, что с документами произошла какая-то ошибка, потому что им привезли сулийскую девчонку вместо шуханского мальчика.
– А возница? – спросила Инеж.
– Просто повторяет, что это не его проблемы.
– Так держать, – ободряюще пробормотал Каз.
Парень наблюдал за их разборками. В этом вся прелесть многоуровневой системы безопасности. Стражники всегда надеются, что могут положиться на кого-то другого, кто заметит погрешность или устранит проблему. Лень не столь надежная штука, как жадность, но тоже оказалась превосходным рычагом. К тому же речь шла о заключенных – скованных, окруженных со всех сторон, направляющихся прямо в тюремные камеры. Совершенно безобидных.
Наконец один из тюремных охранников вздохнул и подал сигнал своему отряду.
– Дивескемен.
– Идите, – начала Нина переводить его слова. – Отведите их к восточному блоку. Пусть следующая смена с ними разбирается.
Каз позволил себе выдохнуть с облегчением.
Как и ожидалось, охранники разделили группу на мужчин и женщин, а затем повели обе шеренги, гремевшие цепями, через круглую арку в форме распахнутой волчьей пасти.
Они вошли в помещение, где сидела старуха со скованными руками и охранниками по бокам. У нее был пустой взгляд. При приближении каждого заключенного женщина хватала их за руки.
«Человеческий усилитель». Каз знал, что Нина сотрудничала с ними, когда искала гришей на Блуждающем острове, чтобы призвать их во Вторую армию. Они могли почувствовать силу гришей с помощью одного лишь касания. Бреккер видел, как таких людей нанимали для карточных игр с высокими ставками, чтобы убедиться, что среди игроков нет гришей. Тот, кто мог менять пульс соперника или даже поднимать температуру в комнате, имел преимущество, а это несправедливо. Но фьерданцы использовали их в других целях: ни один гриш не должен проникнуть на их территорию неопознанным.
Каз наблюдал, как Нина подходит к женщине и протягивает ей дрожащие руки. Старуха сжала пальцы вокруг запястья девушки. Ее веки дрогнули. Затем она отпустила Нину и махнула, чтобы та шла дальше.
Она узнала, но ей все равно? Или сработал парафин, который они нанесли на руки Нине?
Когда их повели через арку слева, Каз заметил, как Инеж исчезла в противоположной арке с другими заключенными-женщинами. В его груди что-то екнуло, и он с тревогой понял, что это была паника. Именно Инеж вывела его из ступора в фургоне. Ее голос вернул его к жизни, послужил страховочным тросом, за который он уцепился, чтобы вытащить себя хоть к какому-то подобию здравого смысла.
Мужчин повели по темному лестничному пролету к металлическому мостику. Слева от них находилась гладкая белая кольцевая стена. Справа от моста открывался вид на огромный стеклянный корпус, длиной почти в четверть мили и достаточно высокий, чтобы спокойно вместить торговое судно. Он освещался гигантской стеклянной люстрой, свисавшей с потолка, как светящийся кокон. Опустив взгляд, Каз увидел ряды бронированных фургонов с куполообразными орудийными башнями. Крупные колеса были соединены гусеничными цепями. На каждом фургоне выступал массивный ствол некоего оружия – что-то среднее между пулеметом и пушкой – в том месте, куда обычно запрягали лошадей.
– Что это за штуки? – прошептал он.
– Торвеген, – пробурчал Матиас. – Им не нужны лошади для передвижения. Наши люди работали над усовершенствованием конструкции, когда я покидал страну.
– Не нужны лошади?
– Танки, – еле слышно сказал Джеспер. – Я видел их образцы, когда общался с оружейником в Новом Земе. В башне различное оружие. А видите вот тот большой ствол впереди? Серьезная огневая мощь.
В корпусе также находились тяжелое артиллерийское самотечное вооружение и стеллажи, набитые винтовками, боеприпасами и маленькими черными бомбами, которые равкианцы называли «гранатами». На застекленных стенах расположили в тщательно продуманном порядке более древнее оружие – топоры, копья, луки. Над всем этим висел бело-серебряный плакат «СТРАЙМАКТ ФЬЕРДАН».
Когда Каз взглянул на Матиаса, тот ответил:
– Фьерданская мощь.
Бреккер присмотрелся к плотному стеклу. Он разбирался в оборонительных сооружениях, и Нина не ошиблась: это стекло – работа фабрикатора, пуленепробиваемое и непроницаемое. Входя или выходя из тюрьмы, пленники видят оружие, пушки, машины войны – все это грубое напоминание о могуществе фьерданского государства.
«Ну, давайте, играйте мускулами, – подумал Каз. – Неважно, насколько велика пушка, если не знаешь, куда из нее целиться».
В противоположной стороне корпуса находился мостик, по которому вели женщин.
«С Инеж все будет в порядке». Он должен сконцентрироваться на работе. Теперь они на вражеской территории, в месте, где каждый шаг – это риск. Либо ты смотришь в оба, либо уже не выходишь отсюда живым. Успела ли команда Пекки добраться до тюрьмы прежде, чем их рассекретили? И где был сам Роллинс? Остался в безопасной и уютной Керчии или тоже стал узником фьерданцев?
Все это не имело значения. Пока Каз должен сосредоточиться на плане и поисках Бо Юл-Баюра. Он взглянул на остальных. Уайлен выглядел так, словно сейчас обмочится. Хельвар был мрачен, как всегда. Джеспер просто ухмыльнулся и сказал:
– Что ж, нам удалось запереть себя в самую охраняемую тюрьму в мире. Мы либо гении, либо самые тупые сукины дети, когда-либо ходившие по земле.
– Скоро узнаем.
Фьерданцы завели их в очередную белую комнату, оборудованную оловянными ваннами и шлангами.
Стража рявкнула что-то на своем языке, и Матиас с некоторыми другими заключенными начали раздеваться. Каз сглотнул желчь, поднявшуюся по горлу. Он не станет блевать.
Он может и должен это сделать. В голове всплыл образ Джорди. Что бы он сказал, если бы его младший братец упустил их шанс на отмщение, потому что не мог перебороть дурацкую тошноту? Но это лишь вернуло воспоминания о холодной плоти Джорди, как она отслаивалась в соленой воде, как Каза чуть не погребли под трупами в лодке. Перед глазами начало расплываться.
«Соберись, Бреккер», – резко одернул он себя. Не помогло. Он снова потеряет сознание, и все закончится. Инеж однажды предлагала научить его падать. «Фокус в том, чтобы тебя не сбили с ног», – рассмеялся он тогда. «Нет, Каз, – ответила девушка, – фокус в том, чтобы снова подняться». Очередные сулийские банальности, но каким-то образом воспоминание о ее голосе помогло. Он справится. Должен. Не только ради Джорди, но и ради своей команды. Каз привел этих людей сюда. Привел Инеж. Его долг – снова вывести их на свободу.
«Фокус в том, чтобы снова подняться». Парень прислушивался к ее голосу в голове и повторял эти слова снова и снова, пока снимал ботинки, одежду и, наконец, перчатки.
Джеспер уставился на его руки.
– Чего ты ждал? – пробурчал Бреккер.
– Как минимум когтей, – отозвался он, переводя взгляд на свои костлявые босые ноги. – Возможно, шип вместо большого пальца.
Охранник выбросил их одежду в корзину, которую, несомненно, отнесут к мусоросжигателю. Затем грубо дернул Каза за голову и заставил его открыть рот, ощупывая зубы толстыми пальцами. В глазах у парня потемнело, и он изо всех сил пытался не отключиться. Палец охранника прошелся по щели между зубами, куда Каз спрятал балин, а потом сжал и ткнул в его щеки с внутренней стороны.
– Ондетьярн! Фелленьюрет! – выкрикнул мужчина, доставая два тонких кусочка металла изо рта Бреккера. Отмычки с лязгом упали на каменный пол. Охранник крикнул Казу что-то на фьерданском и сильно ударил его по лицу. Тот упал на колени, но заставил себя быстро встать. Краем глаза он заметил панику на лице Уайлена, но все его силы ушли на то, чтобы оставаться на ногах, когда стражник толкнул его в очередь для ледяного душа.
Когда он вышел, мокрый и продрогший, другой охранник вручил ему бесцветные тюремные штаны и рубаху из кипы позади него. Каз надел их и поплелся в зону ожидания с остальными заключенными. В эту секунду он готов был отдать половину своей доли от тридцати миллионов крюге за уютную тяжесть родной трости.
Камеры ожидания выглядели примерно так, как и должна выглядеть тюрьма – никакого белого мрамора или стеклянных стендов, только промозглый серый камень и железные решетки.
Их загнали в уже переполненное помещение. Хельвар сел на пол, прижавшись спиной к стене, и, сощурив глаза, разглядывал проходящих мимо людей. Каз прислонился к решетке и смотрел вслед удаляющимся стражникам. Он чувствовал движение тел позади себя. Места было предостаточно, но они все равно находились слишком близко. «Еще чуть-чуть», – сказал он себе. Его руки казались непривычно голыми.
Каз ждал. Знал, что произойдет. Он рассмотрел всех присутствующих, как только они вошли в камеру, и знал, что дородный каэлец с родимым пятном непременно подойдет к нему. Тот нервничал, постоянно дергался и слишком часто пялился, обнаружив, что Каз хромает.
– Эй, калека, – сказал каэлец на фьерданском.
Затем попытался на керчийском с сильным акцентом: – Эй, калека!
Мог и не утруждаться. Каз знал это слово на многих языках.
В следующую секунду он почувствовал вибрацию в воздухе – каэлец потянулся к нему. Бреккер сделал шаг влево, и тот по инерции качнулся вперед. Каз решил не стоять без дела и просунул руку нападавшего через прутья, до самого плеча. Каэлец громко хрюкнул, ударившись лицом об железную решетку.
Каз прижал его предплечье к металлу, а затем надавил на него всем телом, пока не услышал приятный хруст – рука каэльца выскочила из сустава. Заключенный открыл было рот, чтобы закричать, но Каз прикрыл его одной рукой, а второй сжал ему нос. Прикосновение к чужой коже снова вызвало у него тошноту.
– Тс-с-с-с, – сказал он, ведя каэльца за нос обратно к лавочке у стены. Остальные узники быстро разошлись, чтобы освободить дорогу.
Каэлец тяжко сел, пытаясь сделать вдох, его глаза заслезились. Каз продолжал прикрывать ему рот и нос. Мужчина задрожал.
– Хочешь, чтобы я вставил твою руку на место?
Каэлец застонал.
– Хочешь или нет?
Он заскулил еще громче. Заключенные не сводили с них глаз.
– Если закричишь, я сделаю так, что она никогда больше не будет работать, понял?
Он отпустил его и вставил руку в сустав. Каэлец повернулся на бок и заплакал.
Каз вытер руки об штаны и вернулся на свое место у решетки. Он чувствовал, что все смотрят на него, но знал, что его больше никто не тронет.
К нему подошел Хельвар.
– Неужели это было так необходимо?
– Нет.
Но это было необходимо, чтобы их оставили в покое и дали сделать то, ради чего они пришли. И чтобы напомнить себе, что он – не беспомощный.
23. Джеспер
Джесперу хотелось размять ноги, но он занял козырное местечко на лавке и намеревался оставить его за собой. Казалось, все его тело немного дрожало от тревоги и возбуждения. Уайлен, сидящий рядом и неистово барабанящий пальцами по колену, никак не мог помочь ему успокоиться. Джесперу не хватало терпения, чтобы и дальше просто сидеть и ждать. Сначала шхуна, затем подъемы по холмам, а теперь он застрял в тюремной камере, пока стражники не соизволят явиться на вечерний пересчет.
Только отец понимал, какой неиссякаемой энергией обладает его сын. Он пытался помочь Джесперу использовать ее на ферме, но работа оказалась слишком монотонной. Университет должен был направить его в нужное русло, но вместо этого он побрел по другой дорожке. Парень скривился, представив, что бы сказал его папа, узнав, что его сын умер во фьерданской тюрьме. С другой стороны, а как он узнает? Эти мысли были слишком мрачными, чтобы погружаться в них с головой.
Сколько прошло времени? Что, если отсюда не слышно ударов Эльдерклока? Стражники должны еще раз пересчитать их после шестого удара. Тогда у Джеспера и остальных будет время до полуночи, чтобы сделать свою работу. По крайней мере, они на это надеялись. Матиас успел поработать в тюрьме всего три месяца. Правила могли измениться. Или же он что-то перепутал. «Или фьерданец просто хотел увидеть нас за решеткой, прежде чем сдать нас властям».
Но Матиас молча сидел у дальней стены камеры рядом с Казом. Джеспер не мог не заметить маленькую стычку Бреккера с каэльцем. Обычно Каз был невозмутим и хладнокровен во время работы, но сейчас он находился на грани. Вот только непонятно почему. Конечно же, Джеспер хотел бы спросить, что происходит, но он прекрасно понимал, какой это глупый вопрос. Он был просто наивным мальчишкой с фермы, которому очень понравился самый неподходящий для выражения симпатии человек и который постоянно искал признаки его расположения к себе там, где, как он понимал в глубине души, их нет. Например, он видел знак в том, что Каз взял его собой на эту работу, или даже в том, что он смеялся над некоторыми из его шуток. Ему хотелось выбить из себя всю дурь. Наконец-то ему посчастливилось увидеть печально известного Каза Бреккера абсолютно голым, а он даже не уделил этому должного внимания. Слишком уж волновался, как бы самому не оказаться на наконечнике пики.
Но если Джеспер был просто встревожен, то Уайлен выглядел так, будто его сейчас стошнит.
– И что мы теперь будем делать? – прошептал он. – Какой прок от взломщика без отмычек?
– Спокойно.
– А от тебя? Стрелок без пистолетов. Ты совершенно не нужен для нашей миссии.
– Это не миссия, а работа.
– Матиас называет это миссией.
– Он, в отличие от тебя, военный. А я и так уже в тюрьме, так что не искушай меня совершить убийство.
– Ты меня не убьешь, а я не стану делать вид, что все в порядке. Мы здесь застряли.
– Ты определенно больше приспособлен к золотой клетке, нежели к настоящей.
– Я ушел из отцовского дома.
– Да, пожертвовал роскошной жизнью, чтобы тусоваться в трущобах с жалкими отребьями Бочки. Это не делает тебя особенным, Уайлен, только глупым.
– Ты ничего об этом не знаешь.
– Так расскажи мне, – повернулся к нему Джеспер. – У нас полно времени. Что заставило хорошего маленького купчика покинуть семейное гнездо и присоединиться к бандитам?
– Ты ведешь себя так, будто родился в Бочке, как Каз, но ты даже не керчиец. Ты тоже выбрал эту жизнь.
– Мне нравятся города.
– В Новом Земе их нет?
– Нет таких, как Кеттердам. Ты когда-нибудь посещал другие места, помимо дома, Бочки и престижных посольских ужинов?
Уайлен отвернулся.
– Да.
– Какие? Собирал в сезон персики в пригороде?
– Гонки в Карьеве. Нефтяные месторождения в Шухане. Плантации юрды рядом со Шрифтпортом. Веддл. Эллинг.
– В самом деле?
– Отец повсюду брал меня с собой.
– Пока?..
– Пока что?
– Пока. Отец повсюду брал меня с собой, пока меня не скрутило от ужасной морской болезни, пока я не наблевал на королевской свадьбе, пока я не попытался изнасиловать ногу посла.
– Та нога сама нарывалась.
Джеспер разразился смехом.
– Наконец-то ты показал характер!
– Да, у меня сильный характер, – проворчал Уайлен. – Вот только к чему это меня привело…
Его перебил голос стражника, кричащего что-то на фьерданском. В ту же секунду Эльдерклок отбил шесть ударов. По крайней мере, фьерданцы пунктуальны.
Стражник повторил сказанное на шуханском, а затем и керчийском:
– Поднимайтесь! Шимкоппер, – потребовал он. Все уставились на него в замешательстве. – Ведро с мочой, – попытался он на керчийском. – Где… чтобы отлить? – Охранник показал жестами, что надо делать.
Заключенные пожали плечами и обменялись недоуменными взглядами.
Мрачная рожа охранника дала понять, что ему, в принципе, все равно. Он толкнул в камеру ведро со свежей водой и захлопнул решетку.
Джеспер вырвался вперед и сделал щедрый глоток из кружки, привязанной к ручке ведра. Большая часть воды вылилась на его рубаху. Когда он передавал кружку Уайлену, то вылил остатки и на него.
– Что ты делаешь?! – возмутился он.
– Терпение, Уайлен. И постарайся помочь.
Джеспер подтянул штанину и нащупал тонкую кожу над лодыжкой.
– Скажи мне, что происхо…
– Тихо. Я пытаюсь сосредоточиться. – И это была чистая правда. Ему действительно не хотелось, чтобы пилюля, спрятанная под его кожей, лопнула, пока еще находилась внутри него.
Парень нащупал швы, которые оставила Нина. Было чертовски больно, когда он порвал их и достал пилюлю. Она была размером с изюминку и скользкой от крови. Сейчас Нина наверняка использовала свою силу, чтобы вскрыть собственную кожу. Джеспер задумался, было ли это так же больно, как рвать швы.
– Натяни рубашку на нос, – приказал он Уайлену.
– Что?
– Хватит придуриваться. Ты гораздо симпатичней, когда умный.
Щеки парня залились краской. Он нахмурился и сделал, как его просили.
Джеспер потянулся под лавку, куда спрятал ведро для испражнений, и достал его.
– Надвигается буря! – громко сказал он на керчийском. Матиас и Каз тут же подняли вороты. Джеспер отвернулся, прикрыл рубахой лицо и кинул пилюлю в ведро.
Послышался шипящий свист, и из воды поднялось облако дыма. Оно за секунду заполнило камеру и накрыло ее молочно-зеленой пеленой.
Глаза Уайлена, видневшиеся над воротничком, округлились от страха. Джеспер поборол искушение сделать вид, что падает в обморок, и удовлетворился тем, что попадали все остальные.
Стрелок выждал минуту, затем опустил ворот и осторожно вдохнул. В воздухе еще чувствовался тошнотворно-сладкий запах, от которого слегка кружилась голова, но худшее осталось позади. Когда стражники придут в очередной раз считать их, у заключенных будет страшно болеть голова, но рассказать они ничего не смогут. Если повезет, к тому времени их давно уже след простынет.
– Это был хлор?
– Ты точно симпатичней, когда умный. Да, пилюля с протеиновой оболочкой на энзимной основе, наполненная хлористым порошком. Он безвреден, пока не вступит в реакцию с любым количеством аммиака. Что он только что и сделал.
– Моча в ведре… но какой в этом смысл? Мы все еще торчим здесь.
– Джеспер, – позвал Каз, указывая на решетку. – Часы тикают.
Парень размял плечи и подошел. Обычно такая работа требовала много времени, в основном потому, что он никогда по-настоящему не тренировался. Он взялся ладонями за прут и сосредоточился на поиске чистейших частиц руды.
– Что он делает? – спросил Матиас.
– Проводит древний земенский ритуал, – ответил Каз.
– Правда?
– Нет.
Между ладонями Джеспера начала появляться мутная дымка.
Уайлен ахнул.
– Это железная руда?
Джеспер кивнул и почувствовал, как на лбу выступили капельки пота.
– Ты можешь растворить решетку?
– Не будь идиотом, – прокряхтел парень. – Не видишь, какие толстые прутья?
На самом деле прут, над которым он работал, совсем не изменился, но он вытащил из него достаточно железа, чтобы облачко между его ладоней стало почти черным. Джеспер согнул пальцы, и частички закружились, завертелись в тугую спираль, которая становилась все уже и плотнее.
Парень опустил руки, и на пол с музыкальным звоном упала тонкая игла.
Уайлен поднял иглу и поднес к свету, отражающемуся от ее тусклой поверхности.
– Ты – фабрикатор, – мрачно подметил Матиас.
– Самую малость.
– Ты либо гриш, либо нет, – категорично заявил Уайлен.
– Гриш, – Джеспер ткнул пальцем в паренька. – И ты будешь помалкивать об этом, когда мы вернемся в Кеттердам.
– Но зачем тебе врать об…
– Мне нравится свободно прогуливаться по улицам. Не волноваться о том, что меня схватит работорговец или приговорит к смерти какой-нибудь фанатик, как наш друг Хельвар. Кроме того, у меня есть и другие таланты, от которых куда больше проку и удовольствия. Много других талантов.
Уайлен закашлялся. Заигрывать с ним даже веселее, чем пытаться вывести из себя, но это рискованно.
– А Нина знает, что ты гриш?
– Нет, и не узнает. Мне не нужны лекции о том, что я должен вступить во Вторую армию во имя достижения славной равкианской цели.
– Сделай это снова, – перебил Каз. – И побыстрее.
Джеспер повторил процесс с другим прутом.
– Если план изначально заключался в этом, зачем было пытаться пронести те отмычки? – спросил Уайлен.
Каз сложил руки.
– Когда-нибудь слышал об умирающем, которому доктора сказали, что он чудом вылечился? Он радостно стал танцевать на улице и тут же умер под копытами коня. Пусть филя чувствует, что выиграл. Ты видел, чтобы стражники разглядывали Матиаса и гадали, а не напоминает ли он кого-то? Ждали ли они неприятностей от Джеспера, когда тот пошел в душ и по его рукам стекал парафин? Нет, они были слишком заняты, поздравляя друг друга с тем, что удалось меня поймать. Якобы нейтрализовали угрозу.
Когда Джеспер закончил, Каз зажал две тонкие отмычки между пальцев. Было странно видеть, как он работает без перчаток, но уже через несколько секунд замок щелкнул, и они оказались на свободе. Когда все вышли, Каз использовал отмычки, чтобы закрыть за собой дверь.
– Вы знаете, что делать, – прошептал он. – Мы с Уайленом вызволим Нину и Инеж. Джеспер, вы с Матиасом…
– Знаю, украдем столько веревки, сколько сможем найти.
– Будьте в подвале до того, как Эльдерклок пробьет половину часа.
Они разделились. Механизм пришел в действие.
Согласно карте Уайлена, конюшня примыкала к караульному помещению у ворот, ведущих во внутренний двор, поэтому им придется возвращаться через зону ожидания. Теоретически эта тюремная секция должна была работать, только когда принимали или выпускали узников, но осторожность никому не помешает. Достаточно одного плутающего стражника, и их планам конец. Страшнее всего было пересекать мостик через стеклянный корпус – длинный, хорошо освещаемый участок, где они полностью открыты. Но делать было нечего, кроме как сжать кулаки на удачу и надеяться на лучшее. Затем они спустились по лестнице и свернули налево в комнату, где их проверяла та несчастная старуха-гриш, обладающая даром усилителя. Джеспера тогда едва не скрючило. Хотя парафин всегда срабатывал в игорных домах, его сердце все равно чуть не выскочило из груди, когда он подошел к старухе. Она была тонкой, как скорлупа, и такой же пустой. Вот что случалось с гришами, которых находили не в том месте, не в то время – пожизненный приговор к рабству или еще чему похуже.
Открыв дверь в конюшню, стрелок слегка расслабился. Запах сена, шорох животных в стойлах, ржание лошадей – все это напомнило о Новом Земе. В Кеттердаме экипажами и фургонами пользовались редко, поскольку там в основном передвигались по каналам. Лошади считались роскошью, хорошим поводом похвастаться тем, что у тебя есть достаточно места, чтобы держать их, и денег, чтобы ухаживать за ними. Парень и сам не понимал, как сильно скучал по возможности просто побыть с животными.
Но на ностальгию не было времени, как и на то, чтобы остановиться и погладить бархатный нос. Он решительно прошел мимо стойла и зашел в амуничник. Матиас повесил на каждое плечо по солидному мотку веревки. Вид у него был удивленный, когда Джеспер тоже умудрился закинуть на себя два мотка.
– Вырос на ферме, – объяснил он.
– А с виду не скажешь.
– Да, я тощий, – ответил парень, пока они шли обратно на конюшню, – зато почти не мокну под дождем.
– Как это?
– На меня меньше капает.
– А у Каза все товарищи такие странные, как эта его команда? – спросил Хельвар.
– О, видел бы ты остальных Отбросов. На их фоне мы почти такие же нормальные, как фьерданцы.
Они прошли мимо душевых и, вместо того чтобы идти в зону ожидания, спустились по узкому лестничному пролету, который вывел их в длинный темный коридор в подвал. Сейчас они находились под главным тюремным зданием – над ними возвышались пять этажей камер, заключенных и стражников.
Джеспер надеялся, что остальная команда уже собирала в прачечной материалы для взрывчатки. Но перед ним предстали лишь гигантские оловянные чаны, длинные столы и одежда, разложенная на ночь на сушилках, которые были длиннее, чем даже он.
Уайлена и Инеж они нашли в мусороприемном помещении. Оно было значительно меньше прачечной и смердело отходами. У стены стояли два огромных бака на колесиках, полные выброшенной одежды, которую должны были сжечь. Как только они вошли, Джеспер почувствовал жар от мусоросжигателя.
– У нас проблема, – сказал Уайлен.
– Насколько серьезная? – спросил стрелок, кидая на пол мотки веревки.
Инеж указала на металлические двери, встроенные в нечто похожее на крупный дымоход, выступающий из стены и тянущийся до самого потолка.
– Похоже, они использовали мусоросжигатель после обеда.
– Ты сказал, что они пользуются им утром! – повернулся он к Матиасу.
– Раньше так и было.
Когда Джеспер схватился за кожаные ручки дверей и открыл их, ему в лицо ударил обжигающий воздух. Он пахнул едким черным углем… и чем-то еще, чем-то химическим. Возможно, они использовали какой-то порошок, чтобы пламя больше разгоралось. Вполне терпимый запах. Сюда скидывали все тюремные отходы: объедки с кухни, ведра с людскими испражнениями, одежду заключенных, но то, что фьерданцы туда добавляли, делало огонь достаточно сильным, чтобы расплавить любую субстанцию. Парень наклонился, он уже начал потеть. Внизу горели угли – даже засыпанные, они продолжали пульсировать сердитым красным светом.
– Уайлен, дай мне какую-нибудь рубаху из бака, – сказал Джеспер.
Он оторвал один рукав и кинул его в шахту. Тот бесшумно упал, загоревшись еще на полпути, и превратился в ничто до того, как успел достигнуть углей.
Парень закрыл двери и выкинул остатки рубахи обратно в бак.
– Что ж, вариант со взрывчаткой отменяется. Нельзя лезть с ней по шахте. Ты сможешь подняться? – обратился он к Инеж.
– Возможно. Не знаю.
– А Каз что думает? Где он? И где Нина?
– Каз пока не знает о мусоросжигателе. Они с Ниной пошли обыскивать верхние камеры.
Глаза Матиаса помрачнели, как небо перед ливнем.
– Мы с Джеспером должны были идти с Ниной.
– Каз не хотел ждать.
– Мы пришли вовремя! – рассердился Хельвар. – Что он задумал?
Джеспера тоже это интересовало.
– Он собирается проковылять вверх и вниз по лестничным пролетам, избегая патрулей?
– Я пыталась образумить его, – ответила Инеж. – Он всегда удивляет, помнишь?
– Как пчелиный рой. Я очень надеюсь, что нас не ужалят.
– Инеж, – позвал Уайлен, копаясь в одном из баков. – Тут наша одежда.
Он засунул руку и, одну за другой, достал кожаные тапочки Инеж.
Ее лицо осветилось счастливой улыбкой. Наконец-то хоть щепотка удачи! У Каза не было трости. У Джеспера не было револьверов. У Инеж не было кинжалов. Но, по крайней мере, к ней вернулись ее волшебные тапочки.
– Что скажешь, Призрак? Сможешь подняться?
– Смогу.
Джеспер забрал тапочки у Уайлена.
– Если бы я не боялся, что они кишат инфекциями, я бы расцеловал их, а затем и тебя.
24. Нина
Нина тащилась вслед за Казом вверх по лестнице. Один пролет за другим по крутой каменной лестнице при свете мигающих газовых ламп. Девушка внимательно следила за Бреккером. Он шел в быстром темпе, но его походка казалась напряженной. Почему он настоял на том, чтобы она поднялась именно с ним? Дело определенно не во времени, так что, возможно, он планировал это с самого начала. Вероятно, хотел скрыть часть плана от Матиаса. Или просто решил держать их всех в неведении.
Они останавливались на каждой лестничной площадке, прислушиваясь к патрулям. Тюрьма была полна звуков, и каждый заставлял их вздрагивать – голоса, разносившиеся эхом по лестнице, металлический лязг открывающейся и закрывающейся двери. Нина вспомнила жестокий хаос Хеллгейта – взятки, переходящие из рук в руки, кровь на песке. Чудовищная разница между тем и этим стерильным местом. Фьерданцы, безусловно, умели наводить порядок.
Когда они поднимались на четвертый этаж, сверху вдруг раздались громкие шаги и голоса. Нина и Каз спешно вернулись на третий и скользнули за дверь, ведущую к камерам. Заключенный в ближайшей к ним камере начал кричать. Нина быстро подняла руку и перекрыла ему воздух. Он уставился на нее выпученными глазами и зацарапал шею. Девушка замедлила пульс, отправляя узника в сон, и ослабила давление на гортань, чтобы он мог дышать. Им нужно, чтобы он замолчал, а не умер.
Шум возрос, когда стражники начали спускаться по лестнице, громкое звучание фьерданского эхом отдавалось от стен. Нина задержала дыхание, наблюдая за дверью с поднятыми руками. У Каза не было оружия, но он занял оборонительную позицию на случай, если дверь распахнется. Но стражники продолжили спускаться на второй этаж.
Когда звуки стихли, Каз подал ей сигнал, и они снова вышли за дверь. Закрыли ее как можно тише и продолжили подъем.
Добравшись до верхнего этажа, они услышали, как часы пробили семь раз. Прошел ровно час с момента, как они отключили пленников в зоне ожидания. Осталось сорок пять минут, чтобы осмотреть камеры для особо опасных заключенных, встретиться на площадке и вернуться в подвал. Каз указал ей на левый коридор, а сам пошел направо.
Когда Нина вошла, дверь громко заскрипела. Здесь лампы были размещены далеко друг от друга, и тени между ними пролегали довольно густые, так что в них можно было прятаться. Девушка убеждала себя, что нужно радоваться такому укрытию, но не могла отрицать, что все это выглядело жутко. Камеры тоже оказались другими: вместо железных решеток – двери из твердой стали. В каждой из них на уровне глаз находилась смотровая решетка. Ну, на уровне глаз фьерданца. Нина была высокой, но ей все равно приходилось подниматься на цыпочки, чтобы заглянуть внутрь.
Большинство заключенных спали или отдыхали, свернувшись в углу или лежа на спине с закинутой на глаза рукой, чтобы защититься от тусклого света из коридора. Некоторые сидели, прислонившись к стене, и безучастно смотрели в пустоту. Иногда она видела кого-то, кто ходил взад-вперед по камере, и быстро отступала. Никто из них не был шуханцем.
– Айор? – крикнул один из них на фьерданском. Нина не ответила ему и пошла дальше с колотящимся сердцем.
Что, если Бо Юл-Баюр действительно в одной из этих камер? Маловероятно, но все же… она могла бы убить его прямо здесь, окунуть в глубокий, безболезненный сон и просто остановить ему сердце. Казу скажет, что не нашла ученого. Но если он найдет его первым? Возможно, ей придется ждать, пока они не сбегут из Ледового Двора, чтобы найти способ. По крайней мере, она могла рассчитывать на помощь Матиаса. До чего же странную, грустную сделку они заключили.
Но чем больше Нина ходила по коридорам, тем меньше оставалось надежды, изначально и так крошечной, что ученый окажется здесь. «Еще один ряд камер, – подумала она, – а затем обратно в подвал с пустыми руками». Вот только, свернув в последний коридор, она увидела, что он короче остальных. На месте камер находилась стальная дверь, из-под которой лился яркий свет.
Нина почувствовала беспокойство, когда приблизилась к ней, но заставила себя открыть дверь. Ей пришлось сощуриться от ослепительного света. Он был резким – ясным, как солнечный луч, но без его тепла, – и ей не удавалось найти его источник. Дверь со свистом стала закрываться. В последнюю секунду девушка повернулась и схватила ее за край. Что-то подсказывало, что понадобится ключ, чтобы открыть ее изнутри. Нина поискала взглядом что-нибудь, чем можно подпереть дверь, но пришлось довольствоваться куском ткани с ее тюремных штанов, который она запихнула в щель.
В этом месте было что-то странное. Стены, пол и потолок – такие белые и чистые, что на них больно смотреть. Половина одной из стен была выложена панелями из гладкого, идеального стекла. «Работа фабрикатора». Прямо как стеклянное ограждение, окружающее ту мерзкую оружейную выставку. Ни один фьерданский ремесленник не мог изготовить столь чистую поверхность. Для ее создания использовалась сила гришей, Нина это чувствовала. Бывали гриши-отшельники, не служившие ни одной державе, которых могли нанять для работы на фьерданское государство. Но выжили ли они после такого поручения? Скорее, стали рабами.
Нина сделала пару шагов внутрь комнаты. Оглянулась через плечо. Если в коридор зайдет охранник, ей будет негде спрятаться. «Так шевелись же, Нина
Она заглянула в первое окошко. Камера оказалась такой же белой, как все помещение, и освещалась тем же ярким светом. В ней никого и ничего не было – ни лавки, ни умывальника, ни ведра. Единственное, что нарушало эту белизну, – сток в самом центре пола, вокруг которого виднелись красные пятна.
Девушка перешла к другой камере. Она была точно такой же, как предыдущая. И следующая тоже. Но тут что-то привлекло ее внимание: рядом со стоком валялась монета… нет, не монета, пуговица! Крошечная серебряная пуговица, украшенная крылом, – символ шквального-гриша. Ее руки покрылись мурашками. Эти камеры были созданы рабами-гришами для пленников-гришей? Стекло, стены и пол могли выдержать силу фабрикатора? В помещении не было ничего металлического. Не было канализации, труб, по которым текла бы вода, которой могли бы злоупотребить проливные. Нина подозревала, что стекло, в которое она вглядывалась, было зеркальным с другой стороны, чтобы сердцебит в камере не мог найти цель. Это помещение было выстроено специально для гришей. Для нее.
Девушка быстро развернулась на пятках. Бо Юл-Баюра здесь не было, и она хотела как можно скорее покинуть это место. Она вытащила кусок ткани из щели и мигом вылетела за дверь, даже не останавливаясь, чтобы посмотреть, закрылась ли она. После ослепительной яркости коридор с железными камерами казался еще темнее. Нина постоянно спотыкалась, пока бежала той же дорогой, которой пришла. Она знала, что ведет себя неосмотрительно, но в ее голове застыл образ белого помещения. «Сток. Пятна вокруг него. Там пытали гриша? Заставляли признаться в преступлениях против человечества?»
Она изучала фьерданцев – их лидеров, их язык. Даже мечтала о том, как проникнет в Ледовый Двор в качестве шпионки и нанесет удар по сердцу их нации, которая так ненавидела ей подобных. Но, оказавшись здесь, она просто мечтала поскорее уйти. Нина привыкла к Кеттердаму и приключениям, которые вошли в ее жизнь вместе с Отбросами, к беззаботной жизни в «Белой розе». Но чувствовала ли она там себя в безопасности? В городе, где нельзя даже пройти по улице без оглядки. «Я хочу домой». Тоска по родине накрыла ее так внезапно, что стало физически больно. «Хочу вернуться в Равку».
Эльдерклок тихо отбил три четверти. Нина опаздывала. Тем не менее, она намеренно сбавила темп, прежде чем выйти на лестничную площадку. Там никого не было, даже Каза. Она заглянула в соседний коридор, чтобы посмотреть, не идет ли он. Никого – железные двери, темные тени и ни намека на Бреккера.
Нина стала ждать, не зная, что еще делать. Они должны были встретиться на лестничной площадке в сорок пять минут. Что, если он попал в беду? Она заколебалась, но затем все же поспешила по коридору, который, по плану, должен был обследовать Каз. Девушка пронеслась мимо камер, по извивающимся коридорам, но Бреккера нигде не встретила.
«Хватит», – подумала Нина, дойдя до конца второго коридора. Либо Каз бросил ее и уже спустился к остальным, либо его поймали и куда-то увели. В любом случае ей нужно вернуться к мусоросжигателю. Как только она встретится с остальными, они что-нибудь придумают.
Девушка поспешила обратно по коридорам и распахнула дверь на лестничную площадку. У лестницы стояли, болтая, два стражника. На секунду они просто уставились на нее, разинув рты.
– Стен! – крикнул один на фьерданском, приказывая ей остановиться, пока они тянулись к оружию. Нина вскинула обе руки, сжимая пальцы в кулаки, и мужчины повалились на спины. Один приземлился на площадке, но другой свалился вниз по лестнице и случайно выстрелил из ружья. Просвистели пули, врезаясь в каменные стены, и звук эхом раскатился по пролету. Каз ее убьет. Да она сама его убьет!
Нина промчалась мимо трупов охранников и спустилась на два пролета. На третьем этаже двери распахнулись, и на площадку выбежал еще один стражник. Нина крутанула руками в воздухе, и его шея сломалась с громким хрустом. Девушка побежала вниз еще до того, как тело мужчины коснулось земли.
Тут-то и начал звонить Эльдерклок. Не стабильно выбивать новый час, а пронзительно вопить, сотрясая все вокруг, – это был сигнал тревоги.
25. Инеж
Инеж посмотрела вверх, в темноту. Высоко над ней маячил небольшой серый лоскуток вечернего неба. Лезть шесть этажей вверх в темноте, со скользкими от пота ладошками и адским пламенем, пылающим внизу. Без страховки в виде сетки и с тяжелой веревкой. «Лезь, Инеж».
Подниматься наверх лучше всего с голыми руками, но стены мусоросжигателя были слишком горячими, чтобы она могла себе это позволить. Поэтому Уайлен и Джеспер помогли ей достать перчатки Каза из баков. Девушка на секунду замешкала. Каз бы сказал ей просто надеть перчатки и делать все, что потребуется, чтобы выполнить работу. Тем не менее она чувствовала себя до странного виноватой, когда натянула на руки эластичную черную кожу, – будто прокралась в его комнату без разрешения и прочитала письма, валяясь на чужой кровати. У перчаток не было подкладки, а на кончиках пальцев находились едва заметные разрезы. «Для ловкости рук, – догадалась она, – чтобы чувствовать монеты или карты и лучше взламывать замки. Касание без касания».
Времени на то, чтобы привыкнуть к слишком большим перчаткам, не было. Кроме того, она множество раз взбиралась в варежках, когда от кеттердамских зим немели руки. Инеж поджала пальцы в своих кожаных тапочках, наслаждаясь знакомым ощущением родной обуви, и попрыгала на резиновой подошве, бесстрашная и готовая действовать. Жар – это пустяк, всего лишь небольшое затруднение. А вес семидесятифутовой веревки, обвязанной вокруг ее тела? Она – Призрак. Ей доводилось бывать в ситуациях и похуже. Девушка уверенно залезла в дымоход.
Коснувшись пальцами камня, она зашипела от боли. Невыносимый жар кирпичей чувствовался даже сквозь перчатки. Без них ее кожа мгновенно покрылась бы волдырями. Но делать нечего, надо было держаться. Сулийка полезла вверх: сначала подняла руку, затем ногу, затем снова руку. Выискивала каждую трещинку, каждую зацепку на скользких от сажи стенах.
Пот ручьем стекал по спине. Ее одежду и веревку намочили водой, но толку от этого было мало. Все тело покраснело, наполнилось кровью, словно она медленно варилась в собственной шкуре.
Ступни пульсировали от жара. Казались свинцовыми, неуклюжими, будто принадлежали кому-то другому. Девушка попыталась сконцентрироваться. Она доверяла своему телу. Знала его силу и на что именно оно способно. Инеж снова подняла руку, заставляя свои конечности работать, пытаясь найти ритм, но обнаруживала лишь неловкие синкопы, от которых ее мышцы дрожали каждый раз, когда она тянулась вверх. Она нащупала следующую зацепку и впилась в нее пальцами. «Лезь, Инеж».
Нога соскользнула. Ее стопы потеряли контакт со стеной, а желудок поднялся к горлу, когда она почувствовала тяжесть своего веса и веревки. Девушка схватилась за камень и втиснула пальцы в трещину. Перчатки Каза набухли вокруг ее влажных пальцев. Она снова начала нащупывать ступней хоть какую-то опору, но лишь скользила по кирпичу. Затем и вторая нога начала соскальзывать. Девушка глубоко вдохнула обжигающий воздух. Что-то не так. Она рискнула опустить взгляд. Далеко внизу сияли алым угли, но то, что она увидела на собственных ногах, заставило ее сердце пуститься галопом. Резиновое месиво. Подошвы ее обуви – ее идеальных, любимых тапочек, – начали плавиться.
«Все нормально, – сказала она себе. – Просто схватись иначе. Перенеси вес на плечи. Резина остынет, когда ты поднимешься выше. Это поможет тебе двигаться». Но ее ноги горели огнем. Увидев, что происходит, она почувствовала себя хуже, будто резина плавилась вместе с ее плотью.
Инеж сморгнула пот с глаз и поднялась еще на несколько дюймов. Откуда-то сверху донесся бой Эльдерклока. Половина? Или только четверть? Нужно лезть быстрее. Она должна быть уже на крыше и привязывать веревку.
Девушка оттолкнулась от стены, и ее нога скользнула по кирпичу. Она зависла в воздухе, ударившись всем телом об стену, и лихорадочно попыталась найти точку опоры. На этот раз ее никто не спасет. Каз не прибежит на помощь, сеть не подхватит снизу. Только огонь ждал ее в свои жаркие объятия.
Инеж откинула назад голову в поисках того лоскутка неба. Оно по-прежнему казалось невероятно далеко. Насколько? Двадцать футов? Тридцать? С тем же успехом между ними могли пролегать мили. Она умрет медленно, мучительно, сгорев на углях. Они все умрут – Каз, Нина, Джеспер, Матиас, Уайлен… и это будет ее вина.
Нет. Нет, не будет.
Она поднялась еще на фут, – «Это Каз привел нас сюда», – а потом еще на один. Заставила себя найти следующую опору. Каз и его жадность! Инеж не чувствовала себя виноватой. Отнюдь. Она просто разозлилась. На Каза, за то, что придумал эту безумную работу, на себя, за то, что согласилась на нее.
Вот зачем она это сделала? Чтобы выплатить долг? Или потому, что, несмотря на доводы рассудка и добрые намерения, она позволила себе проникнуться чувствами к подонку из Бочки?

 

Когда Инеж вошла в приемную Танте Хелен той далекой ночью, Каз Бреккер уже ждал ее. На нем был темно-серый костюм, и он опирался на трость с головой ворона. Комната была убрана в золотом и изумрудном тонах, а одну стену украшали разрисованные павлиньи перья. Инеж ненавидела каждый дюйм «Зверинца» – гостиную, где она и другие девушки были вынуждены строить глазки потенциальным клиентам, свою спальню, которая напоминала какую-то смехотворную версию сулийского каравана, украшенную фиолетовыми шелками и благоухающую ладаном, – но приемная Танте Хелен была ужасней всего. Это была комната для избиений, место, где проявлялись самые низменные инстинкты хозяйки «Зверинца».
Когда Инеж только попала в Кеттердам, она пыталась сбежать. Ей удалось преодолеть два квартала от «Дома экзотики»: все еще в шелках, ошеломленная огнями и хаосом Западного Обруча, она бежала, не разбирая дороги, пока Коббет не сжал свою мясистую ладонь на ее шее и не притащил девушку обратно. Хелен отвела ее в приемную и избила так сильно, что Инеж еще неделю не могла работать. Весь следующий месяц Хелен держала ее в золотых цепях, не пуская даже в гостиную. Когда она наконец сняла оковы, то сказала: «Ты должна мне за месяц потерянного дохода. Попробуешь снова сбежать, я брошу тебя в Хеллгейт за нарушение сделки».
В ту ночь она с ужасом входила в приемную, а когда увидела там Каза Бреккера, испугалась еще больше. Должно быть, Грязные Руки донес на нее. Сообщил Танте Хелен, что она заговорила без разрешения и пыталась напакостить.
Но Хелен только откинулась в свое шелковое кресло и произнесла:
– Что ж, маленькая рысь, похоже, ты теперь чужая неприятность. Оказалось, Пер Хаскель питает страсть к сулийкам. Он выкупил тебя за очень кругленькую сумму.
Инеж сглотнула.
– Я переезжаю в другой бордель?
Хелен махнула рукой.
– Хаскель владеет борделем, если это можно так назвать, где-то на дне Бочки, но там ты будешь лишь пустой тратой денег. Хотя попади ты туда, узнала бы, насколько доброй была к тебе Танте Хелен. Нет, Хаскель хочет тебя для себя.
Кто такой Пер Хаскель? «А какая разница? – отозвался голос в ее голове. – Он мужчина, покупающий женщин. Это все, что тебе нужно знать».
Огорчение Инеж было настолько очевидным, что Танте Хелен рассмеялась.
– Не волнуйся. Он старый, отвратительно старый, но вполне безобидный. Хотя, кто знает? – она пожала плечом. – Может, он поделиться тобой со своим мальчиком на побегушках, господином Бреккером.
Каз обратил взгляд своих холодных глаз на женщину.
– Мы закончили?
Инеж впервые услышала его голос и была поражена его грубым скрежетом.
Хелен фыркнула, поправляя вырез своего мерцающего синего платья.
– Безусловно, маленький негодник. – Она нагрела палочку синего павлиньего воска и поставила печать на лежащий перед ней документ. Затем поднялась и посмотрела на свое отражение в зеркале над каминной полкой. Инеж наблюдала, как Хелен поправляет колье, сверкающее бриллиантами. Сквозь сумятицу в ее голову пробилась одна мысль: «Они похожи на украденные звезды».
– Прощай, маленькая рысь, – произнесла Танте Хелен. – Сомневаюсь, что ты продержишься больше месяца в той части Бочки. – Покосилась на Каза. – Не удивляйся, если она сбежит. Девчонка быстрее, чем кажется. Но, может, Перу Хаскелю это придется по вкусу. Вы знаете, где выход.
Она покинула комнату в облаке шелка и медового парфюма, оставив позади ошеломленную Инеж.
Каз медленно пересек комнату и закрыл дверь. Инеж напряглась, сжав шелк в кулаке, и приготовилась ко всему, что последует.
– Пер Хаскель – глава «Отбросов», – начал Бреккер. – Слыхала о нас?
– Они – твоя банда.
– Да, а Хаскель – мой босс. Твой тоже, если захочешь.
Она призвала всю свою храбрость и спросила:
– А если не захочу?
– Я откажусь от своего предложения и вернусь домой как дурак. Ты останешься здесь с этим чудовищем по имени Хелен.
Инеж в ужасе прикрыла рот.
– Она слушает, – испуганно прошептала девушка.
– Пускай. В Бочке водятся разные монстры, и некоторые из них действительно очень красивы. Я плачу Хелен за информацию. Вообще-то плачу слишком много. Но зато я в точности знаю, что она из себя представляет. Я попросил Пера Хаскеля выкупить тебя. Знаешь почему?
– Тебе нравятся сулийки?
– Я не так много их встречал, чтобы знать наверняка. – Парень подошел к столу и взял документ, пряча его в пальто. – Той ночью, когда ты заговорила со мной…
– Я не хотела тебя обидеть…
– Ты хотела предложить сведения. Вероятно, в обмен на помощь? Письмо родителям? Надбавка к жалованью?
Инеж поежилась. Это именно то, чего она хотела. Она подслушала разговор о торговле шелком и подумала, что можно продать этот секрет. Глупо и дерзко.
– Тебя действительно зовут Инеж Гафа?
С уст Инеж сорвался странный, постыдный, слабый звук: полувсхлип, полусмех, но она уже многие месяцы не слышала своего имени и фамилии родителей.
– Да, – выдавила девушка.
– Предпочитаешь, чтобы так тебя и называли?
– Конечно, – ответила сулийка, а затем добавила: – Тебя действительно зовут Каз Бреккер?
– Зовут. Прошлой ночью, когда ты подошла ко мне, я даже не заметил твоего присутствия, пока ты не заговорила.
Девушка нахмурилась. Она хотела быть бесшумной, так что ничего неожиданного. Какая ему разница?
– У тебя на щиколотках колокольчики, – продолжал Бреккер, указывая на ее костюм, – но я все равно тебя не услышал. Фиолетовый шелк и нарисованные пятна на плечах, но я все равно тебя не увидел. А я вижу все. – Инеж лишь пожала плечами, и парень склонил голову набок. – Ты училась танцам?
– Акробатике, – она запнулась. – Все в моей семье акробаты.
– Ходите на высоте по канату?
– Да, а также работаем на качелях, жонглируем и исполняем разные трюки.
– Ты работала с сеткой?
– Только в детстве.
– Хорошо. В Кеттердаме тебя никто не подстрахует. Когда-нибудь участвовала в драках?
Инеж покачала головой.
– Убивала кого-нибудь?
Ее глаза округлились.
– Нет.
– А думала об этом?
Она помолчала, а затем скрестила руки.
– Каждую ночь.
– Неплохо для начала.
– Я не хочу по-настоящему убивать людей.
– Вполне обоснованное желание, пока другие не захотят убить тебя. А в нашей сфере деятельности это часто случается.
– В нашей?
– Я хочу, чтобы ты присоединилась к «Отбросам».
– С какой целью?
– Сбор сведений. Мне нужен паук, который будет лазить по стенам кеттердамских домов и контор, подслушивать возле окон и на карнизах. Мне нужен кто-то, кто умеет быть невидимкой, кто может стать призраком. Как думаешь, справишься?
«Я уже призрак, – подумала она. – Я умерла в трюме корабля работорговцев».
– Думаю, да.
– Этот город полон богатых мужчин и женщин. Ты изучишь их привычки, когда они уходят и приходят, какие грязные вещи вытворяют по ночам, какие преступления совершают, пытаясь скрыть их днем, размер их обуви, коды от сейфа, какая игрушка была их любимой в детстве. А я использую эту информацию, чтобы отобрать их денежки.
– Что произойдет, когда ты украдешь их деньги и сам станешь богачом?
Уголки губ Каза слегка приподнялись.
– Тогда сможешь похитить и мои секреты.
– Для этого ты меня и купил?
Все веселье исчезло с его лица.
– Пер Хаскель тебя не покупал. Он выкупил твою сделку. Это значит, что ты должна ему денег. Много денег. Но это вполне реальный договор. Вот, – он достал документ Хелен из кармана. – Хочу, чтобы ты кое-что поняла.
– Я не умею читать на керчийском.
– Не имеет значения. Видишь эти цифры? Это сумма, которую, как заявляет Хелен, ты должна ей за транспорт из Равки. Вот деньги, которые ты заработала, будучи ее работницей. А вот то, что ты должна ей вернуть.
– Но… это невозможно. Эта сумма больше, чем та, которая была в самом начале.
– Верно. Она взымает деньги за проживание, питание, уход.
– Она купила меня, – рассердилась девушка. – Я даже не могла прочитать, что подписываю!
– В Керчии рабство запрещено. А двусторонние сделки – нет. Я знаю, что этот контракт – фикция, и любой судья с кучкой мозгов тоже это поймет. К сожалению, большинство судей с мозгами давно у Хелен в кармане. Пер Хаскель предлагает тебе заем – ни больше ни меньше. Твой контракт напишут на равкианском. Будешь выплачивать ему проценты, но не заоблачные. Пока ты будешь ежемесячно отдавать ему определенную сумму, ты вольна приходить и уходить, когда заблагорассудится.
Инеж покачала головой. Все это казалось немыслимым.
– Позволь мне быть с тобой откровенным. Если ты убежишь, Хаскель отправит за тобой людей, на фоне которых Танте Хелен покажется заботливой бабулей. И я не буду его останавливать. Я поставил на кон свою голову ради этой небольшой сделки. И мне не нравится эта ситуация.
– Если это правда, – медленно произнесла Инеж, – то я могу отказаться.
– Естественно. Но ты определенно опасна. И я бы предпочел, чтобы эта опасность была на моей стороне.
Опасна. Ей хотелось уцепиться за это слово. Инеж не сомневалась, что парень либо сбрендил, либо же просто безнадежно заблуждался, но ей нравилось, что он говорил. И если она не ошибалась, он предлагал ей сегодня же покинуть этот дом.
– Это не… не какая-то уловка, правда? – ее голос прозвучал тише, чем хотелось бы.
По лицу Каза прошла тень.
– Будь это уловкой, я бы пообещал тебе безопасность. Счастье. Не знаю, существуют ли эти вещи в Бочке, но со мной ты их точно не обретешь.
По какой-то причине эти слова обнадежили ее. Лучше горькая правда, чем сладкая ложь.
– Хорошо, – ответила Инеж. – С чего начнем?
– Начнем с того, что выберемся отсюда и найдем тебе приличную одежду. О, и еще, Инеж, – сказал Бреккер, уводя ее из приемной, – больше никогда не подкрадывайся ко мне.

 

По правде, с того дня она множество раз пыталась подкрасться к Казу. Но ей никогда не удавалось. Словно, увидев ее единожды, парень понял, как видеть ее всегда.
В ту ночь она доверилась Казу Бреккеру. Стала опасной девушкой, которая, по его ощущению, всегда в ней скрывалась. Но Инеж совершила ошибку, продолжая доверять ему, поверив в легенду, которую он выстроил вокруг себя. Этот миф завел ее сюда, в удушающую темноту, заставил балансировать между жизнью и смертью, как последний листочек, который отчаянно цепляется за осеннюю ветвь. В конце концов, Каз Бреккер – просто мальчишка, и она позволила ему обречь себя на эту участь.
Ей даже не в чем его винить. Она разрешила ему вести себя, потому что сама не знала, куда хочет двигаться дальше. «Сердце – это стрела». Четыре миллиона крюге, свобода, возможность вернуться домой. Она сказала, что хочет этого. Но в глубине души не могла смириться с мыслью о возвращении к родителям. Как она расскажет папе и маме правду? Поймут ли они, что все, чем ей пришлось заниматься в «Зверинце», и что приходилось делать потом, нужно было только для того, чтобы выжить? Сможет ли она положить голову на колени матери и попросить прощения? Кого они увидят, глядя на нее?
«Лезь, Инеж». Но куда ей еще податься? Какая жизнь ждала ее после всего пережитого? Спина болела. Руки кровоточили. Мышцы ног дрожали, а кожа, казалось, вот-вот отслоится от тела. Каждый глоток черного воздуха обжигал легкие. Она не могла нормально вдохнуть. Не могла даже сосредоточиться на том сером лоскутке неба. Пот продолжал стекать градом по ее лбу и застилал глаза. Если Инеж сдастся, то приговорит их всех – Джеспера, Уайлена, Нину с ее фьерданцем и Каза. Она не могла себе этого позволить.
«Это уже от тебя не зависит, маленькая рысь, – пропел голос Танте Хелен у нее в голове. – Как долго ты держалась за пустоту?»
Жар мусоросжигателя обернулся вокруг Инеж, как живое существо, пустынный дракон в своем логове, прячущийся от мороза в ожидании своей жертвы. Девушка знала возможности своего тела, как и то, что у нее больше нет сил. Она сделала плохую ставку. Вот так просто. Осенний листок может цепляться за ветку, но он уже мертв. Вопрос только в том, когда он упадет.
«Отпусти, Инеж». Отец научил ее лазить, доверять веревке, качелям и, наконец, собственным навыкам, верить в то, что если она прыгнет, то обязательно доберется до другой стороны. Будет ли он ждать ее там? Инеж вспомнила о своих ножах, спрятанных на борту «Феролинда»… может, они перейдут к какой-нибудь другой девушке, которая мечтает стать опасной. Она зашептала их имена: Петр, Мария, Анастасия, Владимир, Елизавета, Санкта-Алина, ставшая мученицей еще до своего восемнадцатилетия. «Отпусти, Инеж». Прыгнуть сейчас или просто подождать, пока тело сдастся?
Девушка почувствовала влагу на щеках. Она что, плачет? Теперь? После всего что она сделала и что сделали с ней?
Затем она услышала тихий плеск, нежную барабанную дробь, без какого-либо повторяющегося ритма. Почувствовала его на своем лице. Услышала шипение, когда он закапал на угли. Дождь. Прохладный и милосердный. Инеж откинула голову назад. Откуда-то раздался звон – часы отбили три четверти, но ей было все равно. Единственное, что она слышала, – это музыку дождя, пока он смывал с нее пот и копоть, угольный дым Кеттердама и краску для лица «Зверинца», пока он омывал скрученную джутовую веревку и помогал затвердеть резине на ее многострадальных стопах. Казалось, он – благословение, хотя Каз бы просто назвал это погодой.
Теперь ей нужно быстро двигаться, прежде чем камень станет скользким и дождь превратится во врага. Инеж заставила свое тело выгнуться, пальцы – искать щели и подтянулась на шаг выше, затем еще раз, снова и снова, бормоча молитвы благодарности своим святым. Наконец-то она обрела ритм, с которого сбилась раньше, ритм, спрятанный в прошептанных модуляциях их имен.
Но, даже рассыпаясь в благодарностях, девушка знала, что дождя недостаточно. Ей нужна буря – гром, ветер, потоп. Ей хотелось, чтобы эта буря обрушилась на кеттердамские дома удовольствий, сорвала с них крыши и двери с петель. Чтобы она подняла волны, завладела каждым кораблем работорговцев, сломала их мачты и разбила корпуса о неумолимые берега. «Я хочу призвать эту бурю», – подумала Инеж. И четырех миллионов крюге вполне может хватить, чтобы исполнилось ее желание. Она купит себе корабль – небольшой, свирепый и набитый оружием. По собственному образу и подобию. Инеж будет охотиться на работорговцев и их клиентов. Они научатся бояться ее и навсегда запомнят ее имя. «Сердце – это стрела. Ему нужна цель для меткого попадания». Девушка цеплялась за стену, но именно цель, за которую она наконец ухватилась, несла ее ввысь.
Она не рысь, и не паук, и даже не Призрак. Она – Инеж Гафа, и будущее ждало ее наверху.
26. Каз
Каз промчался мимо верхних камер, бросая лишь мимолетный взгляд через каждую решетку. Бо Юл-Баюра здесь не было. А время у него заканчивалось.
Парень чувствовал себя неполноценным. Без трости. Босоногий. В странной одежде, без перчаток, которые прикрывали бы бледные руки. Он был сам не свой. Нет, не совсем так. Он чувствовал себя тем Казом, которым был несколько недель после смерти Джорди – диким зверем, борющимся за выживание.
Тут он заметил шуханского заключенного, притаившегося в углу одной из камер.
– Сэш-юэ, – прошептал Бреккер. Мужчина окинул его безучастным взглядом. – Юл-Баюр?
Ничего. Узник начал кричать что-то на шуханском, и Каз поспешил прочь, мимо оставшихся камер, затем выскользнул на лестничную площадку и побежал вниз так быстро, как только мог. Он знал, что ведет себя безрассудно, эгоистично, но не потому ли его прозвали Грязными Руками? Не было такой задачи, которую он бы посчитал слишком рискованной. Не было поступка, который был бы слишком низким. Грязные Руки исполнит любую грязную работу.
Бреккер и сам не знал, что им двигало. Возможно, Пекка Роллинс был не здесь. Возможно, он мертв. Но Каз в это не верил. «Я бы знал. Каким-то образом я бы знал».
– Твоя смерть принадлежит мне, – прошептал он.

 

Возвращение с Баржи Жнеца стало его возрождением. Ребенок, которым он был, умер от огненной оспы. Лихорадка выжгла все доброе, что в нем оставалось.
Выживать оказалось не так уж и трудно, если забыть о порядочности. Первое правило: найти того, кто мельче и слабее, и отобрать все, что у него есть. Учитывая, каким маленьким и слабым был сам Каз, задача оказалась не из легких. Он поплелся от гавани, придерживаясь темных переулков, и направился к тому району, где жили Герцуны. Приметив кондитерскую, Каз подстерег снаружи круглощекого мальчишку, который тащился позади своих друзей. Затем ударил его, обчистил карманы и забрал мешок с лакричными конфетами.
– Отдай штаны.
– Они слишком велики для тебя, – зарыдал мальчик.
Каз избил его. Тот отдал штаны. Каз скрутил их и бросил в канал, и затем побежал так быстро, как только мог на своих ослабших ногах. Ему не нужны были штаны, он просто хотел задержать мальчишку, прежде чем тот пойдет звать на помощь. Он еще долго будет маяться в том переулке, разрываясь между стыдом от появления на улице без штанов и желанием вернуться домой и рассказать, что с ним произошло.
Каз остановился, только когда нашел самую темную подворотню в Бочке. Там он запихнул в рот все конфеты сразу, делая огромные болезненные глотки, и его тут же вырвало. Затем взял деньги и купил горячую буханку белого хлеба. Он был босым и грязным. Пекарь дал ему вторую буханку бесплатно, просто чтобы он поскорее убрался.
Почувствовав небольшой прилив сил, Каз отправился в Восточный Обруч. Нашел самый сомнительный игорный дом, на котором не было даже вывески, только одинокий зазывала у входа.
– Мне нужна работа.
– У нас нет работы, мелюзга.
– Я умею считать.
Мужчина рассмеялся.
– А мыть ночные горшки?
– Да.
– Что ж, очень жаль. У нас уже есть парень, который моет ночные горшки.
Каз дождался ночи, пока не увидел мальчика примерно своего возраста, покидавшего заведение. Он шел за ним два квартала, а потом ударил камнем по голове. Сел мальчику на ноги, снял с него ботинки и порезал ему стопы осколком разбитой бутылки. Мальчик очухается, но работать в ближайшее время не сможет. Прикосновение к коже на его щиколотках вызвало у Каза отвращение. Он продолжал видеть бледные тела на Барже Жнеца, чувствовать под руками вонючую, раздутую плоть Джорди.
Следующим вечером он вернулся к игорному дому.
– Мне нужна работа. – И он ее получил.
С тех пор он работал, драил и копил. Следил за профессиональными ворами Бочки и учился, как чистить карманы и перерезать ручки дамских сумочек. Отбыл первый срок в тюрьме, а затем и второй. Быстро приобрел репутацию человека, согласного на любое дело, и получил прозвище – Грязные Руки. Боец он был неопытный, но стойкий.
– Ты не знаешь приемов, – как-то раз сказал ему один игрок в «Серебряной подвязке». – Не владеешь техникой.
– Конечно, знаю, – возразил Каз. – Я владею боевым искусством под названием: «натяни ему футболку на голову и бей, пока не пойдет кровь».
Его продолжали называть Казом, но фамилию он украл с таблички на каком-то оборудовании, которое увидел на причале. Ритвельд – его настоящая, сельская фамилия канула в небытие, была отрезана, как конечность с гангреной. Его последняя связь с Джорди, отцом и мальчиком, которым он когда-то был. И Каз не хотел, чтобы Якоб Герцун узнал о его приближении раньше времени.
Вскоре он обнаружил, что махинация, которую провернул с ними псевдоторговец, была довольно популярна в Бочке. Кофейня и дом на Зельверштрате являлись не более чем декорацией для обмана деревенских дурачков. Филип со своими заводными собачками – приманка, которая должна была привлечь Джорди, а Маргит, Саския и чиновники с Биржи – всего лишь подставные лица для мошенничества. Даже один из работников банка был в деле, передавал Герцуну информацию о клиентах банка и сообщал, кто из приезжих открывает счет. Герцун, наверное, дурил нескольких простофиль одновременно. Маленького состояния Джорди было недостаточно, чтобы оправдать такую постановку.
Но самым жестоким открытием стал талант Каза в картах. Это могло сделать их с Джорди богатыми. Как только он узнавал о новой игре, ему требовались считаные часы, чтобы стать в ней настоящим мастером, и никто уже не мог его обыграть. Он запоминал каждую сдачу, каждую ставку. Мог следить за раздачей аж до пяти колод! А если уж чего-то не мог вспомнить, то прибегал к шулерству. Он не утратил своей любви к ловкости рук и перешел от фокусов с монеткой к картам, наперсткам, кошелькам и часам. Хороший фокусник мало чем отличался от хорошего вора. Вскоре ему запретили садиться за стол во всех игорных домах Восточного Обруча.
Куда бы он ни шел, в какой бы бар, ночлежку, бордель или нору для бездомных ни заглянул, Каз всюду спрашивал о Якобе Герцуне, но если кому-то и было знакомо это имя, они не признавались.
Однажды, когда Бреккер переходил мост через Восточный Обруч, он увидел мужчину с красными щеками и пышными бакенбардами, входящего в пивную. Вместо степенного черного костюма торговца на нем были броские полосатые брюки и темно-бордовый жилет с узорами. Он носил бархатное пальто бутылочно-зеленого цвета.
Каз начал протискиваться сквозь толпу. В голове все гудело, сердце бешено колотилось. Он не знал, что будет делать, но у двери в пивную его схватил за шиворот огромный вышибала в котелке.
– Мы закрыты.
– А я вижу, что открыты. – Его голос звучал неправильно – пронзительно, незнакомо.
– Тебе лучше подождать.
– Мне нужно увидеться с Якобом Герцуном.
– С кем?
Казалось, парень сейчас выпрыгнет из собственной шкуры. Он указал на окно.
– С Якобом мать его Герцуном! Я хочу поговорить с ним.
Вышибала посмотрел на него как на умалишенного.
– Опомнись, парень. Это никакой не Герцун, а Пекка Роллинс. Если хочешь преуспеть в Бочке, лучше запомни его имя.
Каз знал имя Пекки Роллинса. Все знали. Они просто никогда не встречались.
В этот момент Роллинс повернулся к окну. Каз ожидал увидеть ухмылку, злобный оскал, хоть какой-то намек на узнавание. Но мужчина даже не задержал на нем взгляд. Очередной простофиля. Очередной раззява. С чего бы ему помнить его?
Каза пытались переманить все банды, которым нравилось, как он работал кулаками и тасовал карты. Парень всегда отказывал. Он пришел в Бочку, чтобы найти и наказать Герцуна, а не за временной семьей. Но когда он узнал, что настоящее имя Герцуна – Пекка Роллинс, это все изменило.
В ту ночь Каз лежал на полу норы для бездомных и думал, чего он хочет, как именно нужно отомстить за Джорди. Пекка Роллинс забрал у него все. Если он собирается отплатить той же монетой, ему нужно стать равным, а затем и лучше Роллинса. Но в одиночку ему не справиться. Нужна банда, и не первая попавшаяся, а та, которая будет нуждаться в нем.
На следующий день он зашел в Клепку и спросил Пера Хаскеля, не нужен ли тому еще один солдат. Уже тогда Каз знал: он начнет пешкой, но Отбросы станут его армией.

 

Неужели все эти шаги привели его сегодня сюда? В эти темные коридоры? Это едва ли то возмездие, о котором он мечтал.
Казалось, ряду камер нет счета, и они тянутся до бесконечности. Ему ни за что не найти Роллинса вовремя. Но это казалось невозможным ровно до того момента, пока он не увидел знакомую коренастую фигуру и красное лицо в окошке железной двери. Это казалось невозможным ровно до того момента, пока он не остановился перед камерой Пекки Роллинса.
Роллинс спал на боку. Кто-то хорошенько его избил. Каз наблюдал, как поднимается и опускается его грудь.
Сколько встреч у них было после той первой в пивной? Ни разу в глазах Пекки не мелькало узнавание. Каз уже не мальчик, так что Роллинс не сможет разглядеть в нем того самого ребенка, которого он обобрал. Но это вызывало у него ярость каждый раз, как их дороги пересекались. Это неправильно. Лицо Пекки – лицо Герцуна, – не стиралось из памяти Каза, было высечено зазубренным лезвием.
Бреккер заколебался, чувствуя изящный вес отмычек, спрятанных, как насекомое, в его ладони. Разве не этого он хотел? Увидеть Пекку на самом дне, униженным, несчастным и безнадежным. Лучшие из его команды были мертвы и висели на пиках. Может, этого достаточно? Может, теперь ему всего лишь нужно, чтобы Пекка узнал, кто он такой и что сделал? Каз мог бы устроить свой маленький суд, вынести приговор и даже привести его в исполнение.
Эльдерклок начал выбивать три четверти. Пора идти. Времени на то, чтобы спуститься в подвал, почти не осталось. Нина наверняка ждет его. Как и все остальные.
Но он нуждался в этом. Боролся ради этого мига. Все не так, как он представлял, но, возможно, это не имело значения. Если Пекку Роллинса убьет какой-то безымянный фьерданский палач, то все его прошлые потуги потеряют смысл. У Каза появятся четыре миллиона крюге, но Джорди никогда не получит отмщения.
Замок на двери с легкостью поддался отмычкам Каза.
Глаза Пекки распахнулись, и он улыбнулся. Роллинс вообще не спал.
– Ну, здравствуй, Бреккер. Пришел позлорадствовать?
– Не совсем, – ответил Каз.
И двери за ним закрылись.
Назад: Часть третья. Павшие духом
Дальше: Часть пятая. Лёд не прощает