113
Мэри наблюдает за мной, держа в одной руке чайник с кипятком, а в другой — скальпель. На ее лице — уродливое выражение, представляющее собой что-то среднее между оскалом и ухмылкой.
Я тихонько отползаю назад по полу кухни. Я в западне. Я не смогу одолеть ее. Она сильнее меня физически, и у нее есть скальпель и чайник с кипятком. Что есть у меня — так это только моя голова, внутри которой сейчас мелькают фотографии тела моей сестры, фотографии аутопсии, фотографии жертв, с которых снимали скальпы и которых резали ножом, обливали кипятком, подвергали невыносимым пыткам и сжигали. Собирая еще оставшиеся у меня силы, я зажимаю ладонью рану от скальпеля, и между моими пальцами сочится кровь.
— Марти, — говорю я дрожащим голосом. — Ты… Марти.
— А-а, ты видела свидетельство о рождении? Мне было интересно, доберетесь ли вы до него. Да, мой папочка хотел, чтобы у него был сын. Но вместо сына родилась я. Однако это его не остановило, не так ли?
Мэри наклоняет чайник, и струя очень горячей воды льется мне на бедро. Моя нога дергается, и я вскрикиваю от боли. От моей ноги поднимается пар.
— Не двигайся, — приказывает она.
Я снова пытаюсь отползти назад. Мэри с силой наступает на мою ступню и, поворачивая свою ногу, ломает мне лодыжку с ужасным хрустом. Я невольно протягиваю руку туда, где мне больно. Кипяток тут же обжигает мне руку, плечо, шею…
— Я сказала тебе: не двигайся!
«Используй свою голову, Эмми. Должен же быть какой-то выход».
— Значит, ты… убиваешь людей… из-за того, что твой папочка сделал тебя… мальчиком?
На этот раз кипяток обжигает мне грудь, впитываясь в рубашку. Я вскрикиваю так громко, что даже не узнаю своего голоса.
— Так вот что ты думаешь, да? Ты думаешь, что смысл в том, чтобы убивать людей? Ты, великая Эмили Докери, блестящий аналитик ФБР, так и не смогла понять, что мне нужно?
Она садится на меня. Ее колени придавливают мои руки. Она наклоняется надо мной, одной рукой хватает меня за волосы и прижимает мою голову к полу. Затем, ухмыляясь, водит скальпелем над моим лицом.
«Используй свою голову, Эмми. Придумай что-нибудь».
— Тебе нужно, чтобы обычные, нормальные люди… чувствовали…
— Эти людишки живут своей спокойной, обеспеченной жизнью, чувствуя себя в безопасности, не ведая, что такое настоящая боль, — говорит она. — Но живут они так только до тех пор, пока не встретят меня.
Она делает первый надрез на коже моей головы как раз по линии волос справа налево. Скальпель разрезает кожу и царапает кость. Я кричу с такой силой, на какую только способны сейчас мои легкие, и пытаюсь дергать ногами. У меня перед глазами то появляются, то исчезают маленькие яркие пятнышки — как будто где-то вдалеке загораются и гаснут фонарики. Я уже совсем не узнаю свой голос. Мне кажется, что это кричу не я, а пронзительно вопит где-то вдалеке какое-то животное…
«Используй свою голову, Эмми. Это твой единственный шанс».
Скальпель останавливается возле моего уха. Я пытаюсь пошевелить головой, но Мэри держит меня очень крепко. Мои силы тают, руки немеют под тяжестью ее тела, а от моих ног нет никакого толка. Из раны между ребрами по-прежнему течет кровь.
— Неплохо, — говорит Мэри, явно довольная собой. — Обычно я использую «Тазер», приспособления, ограничивающие движения, раствор нашатырного спирта и полный комплект хирургических инструментов, но, знаешь ли, это все так себе, нечто посредственное. Иногда художники создают свои самые лучшие произведения в стесненных обстоятельствах. Ты станешь моим шедевром, Эмми.
«Сделай так, чтобы это прекратилось… Сделай так, чтобы это прекратилось… Придумай что-нибудь…»
— Само собой разумеется, я не могу заставить их почувствовать то, что чувствовала я, — говорит Мэри деловым тоном. — Я не могу вводить им стероиды каждый день в течение всего их детства, или принуждать их качаться, или заставлять их переживать каждый день в школе по поводу того, что голос может показаться кому-то уж слишком тонким. Я не могу заставить их переодеваться перед футбольными тренировками не в раздевалке, а в туалете, чтобы товарищи по команде не увидели их половые органы. Но я могу сделать вот это, Эмми.
Мэри тянет меня за волосы у начала надреза, пробуя, удобно ли будет отделять кожу от черепа. Боль, которую я при этом испытываю, такая невыносимая, что я ее терпеть не могу… не могу… не могу…
«Я иду, Марта, иду повидаться с тобой, я хочу повидаться с тобой… Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, позволь мне прийти к тебе…»
— Теперь тебе уже хочется умереть, не так ли, Эмми? Тебе хочется, чтобы я убила тебя и тем самым прекратила твои страдания. Нет уж, так не будет. Тебе придется жить с этим. Тебе придется жить, терпя боль, жить, как какой-нибудь изувеченной уродине, пока я не решу, что пора заканчивать. Будь благодарна за то, что это продлится лишь несколько часов твоей жизни, а не тридцать семь лет.
«Используй свою голову. Придумай что-нибудь… Ну хоть что-нибудь… У меня кое-что есть… Одно преимущество…»
— Ты смотри у меня не умри! — говорит Мэри. — Еще слишком рано. Я еще не закончила.
Она снова прижимает мою голову к полу, но на этот раз правой рукой, а в левой она держит скальпель, готовясь сделать надрез вдоль линии волос на правой стороне, чтобы затем отделить скальп и превратить меня в уродину — такую, как она сама.
На этот раз я не сопротивляюсь. Мое тело расслабляется. Я сдерживаю дыхание.
На этот раз я все-таки попытаюсь использовать свою голову.
