При французском дворе в ту пору хорошо ели. После победоносного мира первой заботой короля было получить самых откормленных гусей со своей родины Беарна. Пиршествами, охотами и праздничными забавами он хотел убедить самого себя и весь мир, что опасностей больше нет, что он утвердился во владении. Мир как будто поверил ему. Во время частых парадных трапез король щеголял своим прославленным аппетитом, но на самом деле утратил его.

— Раньше ничего не было, — говаривал он в кругу друзей. — Теперь я ничего не хочу.

Товарищ юношеских лет, маршал Роклор, дал этому объяснение:

— Сир! Раньше вы были отлучены от церкви. А такие всегда прожорливы, как дьявол. — Но король лучше знал причину.

Он достиг гавани, пусть хоть временной и не вполне безопасной. Начинания еще большего размаха сделали бы его поистине спасителем Европы, до сих пор он был им в глазах других, но не в своих собственных. Он знал свою миссию, но откладывал ее из благоразумия и пока что отказывался от нее, не в страхе за себя — ведь ему досталась бы слава, — а во имя своего народа, ибо тому достались бы одни тяготы. Мир! Мир!

Милорд Сесиль и принц Нассауский были приняты в Лувре еще до того, как испанские послы совершили свой торжественный въезд. Король поспешил им навстречу.

— Дон Филипп умер.

Он снял шляпу, впрочем, тут же бросил ее наземь и предложил своим союзникам поступить так же.

— Испанский церемониал отслужил свое.

Милорд Сесиль:

— Понятно, что старый негодяй умер. После того как вы его побили, ему только и оставалось умереть.

Принц Нассауский:

— Ему самому — конечно. Но Испания…

Король Генрих:

— Вы подразумеваете вселенскую монархию?

Принц Нассауский:

— Я подразумеваю разбойников, которые прикованы друг к другу на одной галере и так управляют миром.

Милорд Сесиль:

— Мне отрадна мысль, что захватчики хоть и опустошают теперь нашу злополучную часть света, но прикованы к одной цепи, и за первым падут еще многие.

Король Генрих:

— Господа, бывает пора войны, но бывает и пора мира.

Милорд Сесиль:

— Я искренний друг мира.

Принц Нассауский:

— Дабы стать поистине миром, мир должен быть дорог и желанен обеим сторонам: не только нам, но и захватчикам. Они же играют комедию мира. После вашего, сир, достославного Вервенского мирного договора испанских войск в Европе больше не видно.

Милорд Сесиль:

— Зато им на смену являются отряды добровольцев, я бы назвал их шайками разбойников и всех бы перевешал. Добровольцы! Испанцами зовутся они, собраны из всех возможных стран, ни одно государство не посылало их, ни одно не объявляет войны и, Боже упаси, не собирается воевать. Новая ловкая выдумка, британскому другу мира забавно наблюдать, как она осуществляется.

Принц Нассауский забывается, вскакивает, кричит:

— Только не нидерландскому! Не немецкому! Моя страна гибнет. Мой народ истребляют. Это хуже открытой войны, это страшнее и больше претит душе. Сир! Помогите. Вы единственный из королей, кто держит меч.

Король Генрих молчит.

Милорд Сесиль:

— Принц Нассау, сядьте. Все можно сказать спокойно. Король не хуже нас знает, что происходит. Шайки разбойников, которые якобы никому не подвластны, но на деле всякий знает их хозяев, — эти шайки пожирают не одну Голландию, они подобрались и к Германии. Они вгрызаются в немцев, как в протестантов, так и в католиков. А католики и протестанты тоже начали истреблять друг друга. Это ведь дает известные выгоды.

Принц Нассауский:

— Выгоды! Я готов биться головой об стену.

Милорд Сесиль:

— Бросьте. С ваших соотечественников и без того снимут головы. Я имею в виду выгоды для захватчика. Он ни за что не ответствен, как мы уже упоминали. Вдобавок его замаскированная война не стоит ему ни гроша, его шайки сами себя окупают. И, наконец, главное — такое положение не ограничено временем. Оно будет длиться до тех пор, пока разбойники вселенской монархии видят в нем пользу.

Принц Нассауский:

— Целый век!

Милорд Сесиль:

— Полвека. Достаточный срок, чтобы довести до озверения весь материк. Я говорил «вгрызаться и истреблять» как бы иносказательно. Но люди в буквальном смысле слова научатся пожирать друг друга.

Принц Нассауский:

— Что же решит король, к которому Европа взывает как к своему спасителю?

Король Генрих:

— Милорд, поможет ли мне ваша великая королева, как помогала уже много раз?

Милорд Сесиль поднимается.

Принц Нассауский вскакивает.

Король Генрих встал с кресла.

Милорд Сесиль:

— Ее величество готова и намерена поддержать начинание всеми своими вооруженными силами на море и на суше.

Принц Нассауский:

— Нидерландские генеральные штаты пожертвуют всем, чем могут.

Король Генрих:

— Тогда я поистине могу оказаться сильнейшим; могу быть достаточно силен, чтобы предотвратить великую войну и чтобы имя мое стало благословенным перед Богом и людьми. Слишком вески должны быть причины, чтобы лишить меня спасения души, не говоря об уважении людей. Война для меня запретна, говорю я и требую, чтобы вы, господа, дали мне договорить до конца. Мне самому тоже пришлось выслушать папского легата, когда он здесь, в этой комнате, предрекал мне, будто я дойду до того, что подниму оружие против католическо-христианского мира. Будто на мне лежит подозрение, что я хочу повсеместно взять под свою защиту протестантство — и не во имя веры, а ради собственной своей славы. И я успел подтвердить подозрение легата, даровав в Нанте мой эдикт.

Милорд Сесиль, принц Нассауский говорят возбужденно и наперебой.

Король Генрих:

— Господа союзники! Поборники мира и просвещенных нравов! Захватчик творит мерзость. Свет был полон мерзости с тех пор, как я имею с ним дело. Однако я не унывал. Воевал я всегда лишь во имя человечности. Так я действовал в своем королевстве и так же выступил бы в поход против ваших разбойников.

Милорд Сесиль, принц Нассауский говорят вместе:

— Решено! Вы будете действовать. Вы наш великий предводитель. Пусть же распадется их Священная Римская империя, пусть рухнет их святая церковь.

Король Генрих:

— Точь-в-точь это же говорил легат, только добавил еще, что я тем самым стану повелителем мира.

Милорд Сесиль отстраняется от принца Нассауского, отступает на шаг:

— Это, должно быть, шутка. Ее британское величество и в мыслях не имеет вести войну с такой целью.

Король Генрих:

— Я тоже — и вообще не намерен вести ее.

Принц Нассауский — с трудом сдерживая слезы:

— Сир! Неужто у вас нет жалости к этому злосчастному миру?

Король Генрих:

— Есть! И прежде всего я жалею мой народ и мое королевство. Ибо у них за плечами двадцать лет войны, и теперешнее поколение будет помнить ее до конца дней. Я не считаю себя господином судьбы и взял бы на себя слишком много, если бы попытался уберечь другие страны от великой религиозной войны, которую вынесла моя страна и все же уцелела. Из долгих смут мое королевство вышло с новым тяготением к разуму, и это тяготение я буду поддерживать, а не пресекать. Границы моего королевства открыты, крепости полуразрушены, флот в плохом состоянии, многие провинции превращены войной в пустыню. Дабы народ мой мог есть досыта и рожать детей, я должен вложить меч в ножны.

Принц Нассауский:

— Ради того, чтобы ваши французы жили в достатке и довольстве, вы обрекаете большую часть Европы на величайшие ужасы. Ваше разоружение окончательно развязывает разбойникам руки.

Милорд Сесиль:

— Однако же здесь в стране благополучие крестьян и ремесленников заметно возрастает.

Король Генрих:

— А люди созданы для того, чтобы жить в благополучии. Кстати, они бы прогнали меня, если бы я думал иначе. Мое собственное благополучие и мое государство зависят от одной или двух проигранных битв. Знайте же, господа, волей или неволей, но я распускаю свои войска.