Бог войны
Учения с треском заваливались.
Начать с того, что полк подняли по тревоге неожиданно, причем в ночь с субботы на воскресенье. То есть все знали, что в дивизии ожидается проверка, новый командующий армией намерен провести полковые учения с боевыми стрельбами, но было достоверно известно, что поднимут соседний полк, всегда использующийся в подобных случаях: полностью укомплектованный, выдрессированный, отличный, – показной. Там отменили увольнения, кое-кому задержали отпуска; к отбою офицеры пришли в казармы с уложенными чемоданчиками, в артпарке сняли с консервации тягачи, танкисты прогрели моторы, проверили заправку баков, – все были в напряжении, наготове, ждали только звонка из штаба, чтоб, перекрывая отличные нормативы, вытянуться в район сосредоточения и приступить к выполнению задачи.
А здесь царило спокойствие: благодушно причастились к радостям субботнего дня, предвкушая, как новый командующий даст прикурить соседям. И в половине первого ночи грянул гром.
Время было расчетливо выбрано самое неудачное. Дежурный завершил обход караулов, стянул сапоги, накрылся старой шинелью и заснул, велев будить себя в шесть. Помощник, лейтенант-двухгодичник из младших научных сотрудников туманных наук, врубил в полгромкости транзистор, сел поустойчивей в креслице перед окошком и раскрыл роман. Дежурный по парку, немолодой прапорщик, сел за стол с приятелем, другим немолодым прапорщиком, они разложили закуску и налили по второй. Старослужащие же солдаты мелкими группами покинули расположение части – выражаясь разговорным языком, свалили в самоход: в пяти километрах, за озером, имелось село, а в селе том имелись девушки, с каковыми у них была налажена прочная солдатская дружба: иные, как водится, обещали жениться, а многим этого и не требовалось: теплый июль, крепкий самогон, практическое отсутствие конкурентов в селе и могучий нежный пыл двадцати лет делал их желанными гостями без всяких обещаний и планов на будущее: жизнь-то свое требует и берет.
Офицеры, как известно, тоже не монахи, и вдобавок среди них нашлись любители рыбной ловли. А если ночью вдруг плохо ловится рыба, то нигде не сказано, что ловля рыбы есть единственное и обязательное занятие на рыбалке.
Короче, приятно расслабились. Все настраивало личный состав полка на лад исключительно мирный и лирический: ласковая ночь, блеск звезд, томительный аромат травокоса, завтрашнее воскресенье и усиливающее радость от всех этих благ сознание того, что соседям будет сейчас не до красот и удовольствий, вздрючат в хвост и в гриву, в мыло и пот.
В ноль часов двадцать девять минут командующий вылез из газика в полусотне метров от безмолвного КПП с прожектором над закрытыми воротами. Махнул короткой колонне гасить фары, кинул в зубы сигарету из серебряного портсигара, усмехнулся свите: «Ну, посмотрим без дураков, что тут у вас делается. Чего стоят эти разгильдяи». И с безжалостным любопытством прислушался к тишине за стандартным бетонным забором в резьбе ночных теней.
Огоньки сигарет приблизились к циферблатам: те, чья служба затрагивалась проверкой, мрачно представляли себе все возможные тягостные и даже позорные следствия, которые не замедлят проявиться, другие же, вне причастности и ответственности, втайне наслаждались отчасти комической стороной назревающих событий.
И в ноль тридцать сонный лейтенантик, не ожидая худого, снял телефонную трубку – и слух его разрубил загробный голос, устрашающе скомандовавший полку боевую тревогу.
Очки спрыгнули с лейтенантикова носа и хрустнули в помутившемся пространстве. На короткое время он очумел и впал в легкую панику. Психология военного такова, что в любой момент он может – приучен, привычен – ожидать войны, и если тревога неожиданна, то внутри холодеет, мышцы напрягаются, доведенные до автоматизма команды выскакивают из перехваченного горла не в том порядке, – короче, застоявшийся от долгого покоя и рутины человек впадает в мандраж.
Мандраж, понятно, не лучшее состояние, в котором офицер может поднимать по тревоге полк. Кроме того, он имеет свойство передаваться окружающим.
Прежде всего лейтенант довольно сильно пихнул обеими руками храпящего дежурного и сорванно, заикаясь, проорал:
– Товарищ капитан! Боевая тревога!!!
Сон слетел с капитана и перепутался с явью. Суетясь руками, он натягивал сапоги, совал под погон портупею и орал в ответ:
– Спокойно! Чего орешь! Вызывай по списку, чего стал столбом!!
Расчухай вот так, вдруг, спросонок, учебная это все-таки тревога, как обычно, или – на самом деле боевая, и тогда… Нехитрая дезинформация сработала, утечка сведений из штаба и военкомата капнула предусмотрительно, – психологический расчет нового командующего был абсолютно точен: он получал товар лицом. Лицо было не ах.
– М-да; необстрелянный солдат – не солдат. И службу понял, а вот если что…
Капитан перехватил трубку и заполошным отрывистым голосом выкрикивал в нее, как под артобстрелом. Нервозность запульсировала по жилам полкового хозяйства: пошел блин комом. Вырубилось дежурное освещение. Под черным колпаком тьмы р-рухнуло с коек, зашевелилось, зашуршало, зашумело, зацокало подковками сапог, защелкало примыкаемыми магазинами, заматерилось, застучало, забегало, залязгало, загрохотало дверьми, завопило командами. Сложная и продуманная до деталей военная машина приводилась в действие. И в каждой детали что-то сбоило, что-то не стыковалось, неполадки цеплялись одна за другую, и вместо предполагаемого стройного движения через несколько минут прочно образовался невообразимый хаос. Кто-то наделся глазом на компенсатор автомата впереди идущего, и его вели в санчасть, кто-то приложился головой о лестницу, и по нему ссыпался торопливый взвод, кого-то не могли досчитаться, докричаться, найти; рысили посыльные, кое-кого расталкивали дома с трудом, и такие, дыша выпитым, лишь усугубляли напряженный разброд; погнали грузовик по излюбленным местам офицерской рыбалки. Лейтенанты криком слали сержантов собирать недостающих солдат за пределами части. Сержанты из стариков отругивались с достоинством, возражая, что ночью по кустам до света лазать придется, и перепоручали это молодым. Молодые выбегали за забор и топтались растерянно поблизости, отдыхая. Наличествующий личный состав топтался на плацу и бил злых лесных комаров, проклиная устроителя этой гадской затеи.
– Пирл-Харбор, – сказал командующий. – Как писал любимый мною в детстве Луи Буссенар, на войне много и часто ругаются.
На кухне гремело, в санчасти звенело, в складах НЗ скрипело и стукало, у реки свистело разбойничьим призывным высвистом. В парке рыдали в голос: один тягач разобран на профилактику, из второго слито все горючее, третий простоял на консервации от рождения, по принципу «не тронь – не сломается», и теперь не заводился никаким каком. Прапорщик успел выбросить пустую бутылку, но закуска красноречиво валялась под столом в развернувшемся газетном комке, и черный от ненависти помтех сулил ему дисбат и все смертные муки, одновременно прикидывая, во что обойдется мероприятие ему самому.
И среди всего этого бардака и безобразия ровно взрычали ГТСы противотанковой батареи. Приземистые гусеничные машины с приплюснутыми и разлапистыми длинноствольными пушками на прицепе подползли к повороту из аллеи и остановились: ворота уже закупорил застрявший танк, размявший о бетонный столб полевую кухню, разъяренный повар клялся сжечь соляркой поганую бандуру и вытравить мышьяком всю танковую роту, экипаж заводил буксир и отругивался, в очереди на выезд рота на БТРах развлекалась зрелищем и подавала советы.
Фигура, торчавшая в люке переднего тягача, сказала спокойно, негромко:
– Рахманов, давай вокруг второго ангара к курилке. – И, прижав к горлу ларингофоны: – Все за мной.
В противоположном конце парка его головной тягач выдавил пролет забора, и короткая колонна утянулась в темноту, не обратив на себя ничьего внимания.
Грузовики с резервистами заблудились на проселочных маршрутах, однако развертывание приемного пункта запоздало еще больше, задерганные вещснабженцы швыряли обмундирование тюками, отяжелевшие на гражданке люди напяливали кому что досталось, приобретая вопиюще нестроевой вид: куцее торчит, мешковатое висит, вкось давит и вкривь болтается: «Строиться!» – «Ладно, потом поменяемся…» Партизаны флегматично ждали команд и, следуя им, тыкались туда, где их вовсе не ждали, потому что посыльные перехватывались по дороге офицерами и усылались с другими распоряжениями. Поучительные воспоминания бывалых о давней службе бесили девятнадцатилетних сержантов: «Р-разговоры в строю!»
С рассветом задождило, палатки шуршали и хлопали, хлюпало, булькало, народ промок, подустал, приуныл.
Утряслось все кое-как только к шести утра. Командир полка стал меньше ростом. Лейтенантов, принявших во взводы пополнение, трясло от изнеможения. Солдаты безнадежно мечтали поспать и с надеждой – пожрать. Командующий наблюдал происходящее со спокойной брезгливостью дипломата, обнаружившего в тарелке мокрицу:
– Летчики говорят, что когда Господь Бог наводил порядок на земле, авиация была в воздухе. Мало они той земли видели!
Свита с высоты своего безопасного положения осуждающе покачала головами.
Хмарь слизнуло с прозрачно-лимонного неба, солнце брызнуло сквозь мокрый лес на заляпанную технику, нечетко-ровный строй касок, лаковые козырьки начальства: подразделения получили задачи.
На выбитой разъезженной трассе БМП, взревывая и дымя, наматывая на колеса тонкий слой грязи и взметая из-под нее пылевую завесу, покачиваясь и кренясь на виражах – одна за другой не укладывались в норматив.
– Почему мало тренируются?
– Согласно учебного расписания… все часы…
– Знаю твои часы. В год раз сдадут норматив – на одной машине, – а остальные в парке в смазке стоят. Так?
– Никак нет.
– Раз не умеют – значит, мало ездят. Мало! Почему?
– Лимиты горючего, товарищ генерал-лейтенант…
– Вот на войне и объяснишь про лимиты. Изыскать! С отличного полка за мелкие нарушения не взыщу. Какой год служишь?
– Двадцать четвертый.
– Так что, мне тебя службе учить? Не можешь полком командовать?
– Могу, товарищ генерал-лейтенант.
– А им ведь, по сути, одно положено: техникой владеть. Боевой специальностью. Может не уметь строевой, не знать всякой словесной премудрости – плевать! но чтоб был водитель! Вези на стрельбище – посмотрю твою пехоту.
Стрельбище ничем не улучшило настроение командующего. Офицеры нервирующе выкрикивали команды, стрелки поочередно бежали к огневому рубежу, падали, передергивали затворы – и в основном мазали. Мухлевать было невозможно – наблюдать в траншею к мишеням командующий отрядил своего адъютанта.
– А что они у тебя орут на солдат? – неприязненно спросил он, шагая к линии огня. – Стрельба требует спокойствия. И вообще – что за манера дергать людей?
Взял у очередного неудачливого снайпера автомат.
– Сколько служишь, гвардеец?
– Год и восемь месяцев, товарищ генерал-лейтенант.
– А сколько раз стрелял?
– Три.
– Вот так вот…
Мрачно – командиру:
– Это – стрелок? Чем он врага поразит – знанием устава и надраенной бляхой? Патроны изыскать!! Стрельбе учить! В прицеливании тренироваться ежедневно!
– Есть!
– Если стрелок не умеет стрелять, все остальное ничего не стоит. Ты его гоняешь, муштруешь, а потом он промажет – и вся судьба. Ходячая мишень, пушечное мясо, пешка! Моду завели: кое-как умеет стрелять один человек на отделение, так его титулуют аж снайпером!
Солдат тянулся, опустив глаза в неловкости, что присутствует при разносе своему начальству.
– Смотри сюда. – Командующий отпустил на полную длину ремень автомата, захлестнул его под рожок и накинул на левое плечо, упершись левой ладонью сбоку внакладку. – Видишь? Стоит мертво, как в станке. – Протянул руку назад, не глядя: – Дай-ка десяток патрончиков. – Лег, скомандовал: – Позвони там пулемет поставить.
Вдали встали три низких зеленых щита, сливаясь с травой. Треснули слитно три короткие очереди – силуэты исчезли.
– Вот так – в один прием. Ничего трудного, только целься. – Протянул автомат владельцу и тяжелым ровным шагом пошел обратно.
– Время обедать, товарищ генерал-лейтенант, – деловито-несмело доложил командир полка, надеясь, что хороший обед, как водится, смягчит настроение человека.
– Хорошее дело, – отозвался командующий и направился к своему газику. – Вези на танкодром, там и пообедаем.
Полковник изменился в лице.
С обедом на танкодроме случилась заминка – пищу еще не подвезли. Полковник отдал тихий приказ незаметному капитану.
– Если узнаю, что обед забрали у других – накажу, – ровно и доброжелательно бросил командующий. Полковник насильственно улыбнулся, как веселой шутке. Командующий демонстративно сдвинул обшлаг над часами.
Когда из «хозяйки» (ГАЗ-66) сняли термоса и контейнер с мисками, он взял миску, перевернул на траву и ухватил пятерней за бока. Сжал, приподнял – жирноватая на ощупь миска выскользнула из пальцев.
– Перемыть, да некогда, – прокомментировал он. – Дежурному по кухне передайте пять нарядов от меня лично. Завстоловой – трое суток гауптвахты. Мыть с горчицей! Или ее вам тоже не хватает?
Ефрейтор в белой куртке и колпаке, торопливо отвернувшись, протер миску полотенцем, черпанул гущи со дна, снял жирка сверху – протянул с улыбкой.
– В Жукова играет, – зло прошептал полковник командиру танковой роты. – Солдатский демократ… Ну с-смотри, если твои подведут!
Командующий сел за раскладной столик в тени штабной машины, задумчиво помешал ложкой и велел адъютанту:
– Неси-ка за мной.
Подошел к ближнему танку – выше низкорослого экипажа на голову, похожий на огрузневшего правофлангового офицерской парадной коробки:
– А ну, гвардеец, поменяйся со своим генералом мисками.
Адъютант аккуратно опустил генеральский суп на горячую пыльную броню, а солдатский доставил обратно.
Командующий скрупулезно исследовал содержимое миски; хлебнул, пожевал, почмокал.
– Кому как, а мне изжога обеспечена. Огурчики соленые с гнильцой. Картошечка подмерзла. Так, а где же мясо? Ага – вот это мясо? – Выловил кусочек жилы размером с сигарету. – А потом солдатики гастрит наживают, под язву желудка в госпиталя косят? Мясцо-то куда идет? Поворовываем понемножку? Кабанчиков откармливаем? Для штабного магазина? Начпроду – предупреждение о неполном служебном соответствии. Завстоловой – еще трое суток. Зампотыла – ко мне! Повторится – под суд за воровство.
К пяти часам полк был разгромлен и деморализован вдребезги, как с этим не справился бы даже налет вражеской авиации.
Командующий с выражением всемирной разочарованности стоял пред свитой на артиллерийском НП и наблюдал результаты работы гаубичников, пощелкивая секундомером. Потный майор с пушками на петлицах выкрикивал телефонисту команды, и десяток-другой секунд спустя высоко над головой чугунно шелестели и прогромыхивали, как железнодорожные составы, летящие из-за леска с огневой позиции снаряды. Разрывы неукоснительно разбрасывались вдали от целей, пристрелки затягивались, майор решился на заготовленный заранее рискованный шаг: мигнул телефонисту, и, переходя к стрельбе на поражение, огневики заложили дымовые снаряды. Бурый туман окутал район цели.
– Стой! – торжествующе объявил майор. – Записать: цель задымлена!
– «Факир был пьян, и фокус не удался». Зачем же ты ее задымил? – поинтересовался командующий. – Или, как говорят в артиллерии, без «твою мать» и снаряд не туда летит? Или, раз противника уже не видно, так и нет его? Ты страусом не служил?
Ушлый майор огреб предупреждение о неполном служебном соответствии и, одеревенев лицом и фигурой, удвинулся с глаз долой.
Некогда командующий волею судеб окончил не общевойсковое, а артиллерийское училище (подобно другому, более знаменитому полководцу за двести лет до него), и артиллерия оставалась его первой любовью и слабостью.
Чем дальше, тем гуще уснащалась его речь энергическими выражениями. Когда внизу на полигоне споткнулся впопыхах гранатометчик, зарыв в песок свою трубу и кувыркнув с ног второго номера, он сплюнул, махнул рукой и отвернулся.
– Полк небоеспособен, – угрюмо резюмировал. – Офицеры подают солдатам пример жульничества и очковтирательства. Подушки в казарме ровняются по нитке, трава красится зеленой краской, а солдаты берут социалистические обязательства: вот результат. А гранаты бросать боятся – страшно! В парке занятия как? выстроит взвод на солнцепеке и талдычит. А солдат преет и терпит: скорей бы кончилось. Да выведи их в лес, посади в тени, дай расстегнуться, чтоб он видел, что ты его щадишь, бережешь! Гоняй до полусмерти, но чтоб он понимал: для дела, со смыслом! – Он достал портсигар, прикусил сигарету. – Служить не хотят – а почему? много бессмыслицы и унижений, мало воли. И считает дни до приказа. А служить – весело надо, в охотку – дело мужское! чтоб зубы скалил. Оттого и дедовщина, что снизу вверх показуха, а сверху вниз хамство: у кого на звездочку больше, тот другому тычет… товарищи офицеры… Сам грешен. Ему как себя уважать, чем в себе гордиться? вот и ищет того, над кем главным будет… А взводным удобно: старики отвечают за порядок! А комиссии смотрят бумажки и наглядную агитацию. Черт его знает, неужели и войны ничему не учат? Мы ведь с вами профессионалы, а не чиновники. – Кинул окурок в траншею, отвернулся: – Отбой. Людей и технику в гарнизон. Ну, поехали к тебе – раздавать всем сестрам по серьгам.
Но, хотя все уже приблизились к машинам, чтобы ехать, на полигоне, очевидно по инерции, еще что-то происходило. Потому что из дырявого лесочка вдруг вылетела куцая батарейная колонна, расходясь веером, резервный тягач отстал и ткнулся за куст, шесть остальных развернулись с ходу, из них разом, как чертики из шкатулок, выскочили расчеты, отцепили и развели станины, слетели чехлы, кувалды звякнули по сошникам, вгоняя в землю, длинные хоботы противотанковых пушек выстелились над травой, одинокая фигурка за боевой линией взмахнула флажком, и пушки ударили четким залпом – километровые дорожки пыли взметнулись от стволов и протянулись к зеленым щитам – снаряды шли по низкой траектории и, судя по этим дорожкам, уткнулись, точно в щиты. Заняло все это менее минуты.
Командующий поднял бровь вопросительно.
Батарея дала два залпа, мигом снялась на подлетевшие тягачи и переместилась метров на пятьсот влево, на позицию с передвижным щитом.
– Кто это упражняется? – спросил командующий, показывая, что удивлен тем, что в столь завалящем полку кто-то что-то умеет, и то по недоразумению, надо полагать.
– Командир противотанковой батареи капитан Степченков! – с особенной четкостью доложил командир полка.
– А что без приказа? Задобрить меня хотите?
– Никак нет! – рубил полковник.
Командующий неохотно протянул руку, в которую адъютант вложил бинокль. Внизу на мятой равнине орудия уже были приведены «к бою». Щит полз вдоль линии. Гулко стукнуло первое орудие, высоко подпрыгнув на колесах и на миг зависнув в полевом шатре, словно подавилось проглоченным в отказе стволом. В бинокль отчетливо просматривалось, как белые щепки брызнули за щитом от образовавшейся дырки.
– Хм, – сказал командующий утомленно.
Еще пять хлопнули поочередно, и пять раз споткнулся пятнистый прямоугольник в своем движении.
– Хм, – повторил командующий.
Щит пополз назад. Одновременно скакнули три пушечки, три нити легкого праха слились в цель, щит резко дернулся в размахах, помедлил, последовал дальше. Врезали залпом три другие.
– Неужто умеет? – с напускным презрением спросил командующий.
– Умеет, – подтвердил полковник.
Батарея дудухнула единым громом, оседающая муть клубилась над огневой: щит расщепился иззубренно, улетела вкось кувыркающаяся доска.
Командующий оперся о крыло машины и сдвинул фуражку.
– Дай-ка сюда этого комбата, – приказал он.
Газик сорвался с места и рискованно полез прямо вниз с холма. Все наблюдали, как он катит по полю к батарее, останавливается…
Через пяток минут, газуя и рыча, он выскочил наверх, открылась дверца, и взорам ожидающих явилось воронье пугало.
Тощая кривая фигура, путая шаг, с издевательской нелепостью промаршировала к командующему, и растреснутый тенорок доложил:
– Товарищ генерал-лейтенант? Командир противотанковой батареи… … …полка капитан Степченков по вашему приказанию прибыл! – Он лихо опустил от козырька руку, из-под топорщащегося хэбэ выпал грязный носовой платок.
– О Господи, – сказал командующий. – Один есть офицер у тебя в полку, так и того вблизи показывать никому нельзя.
По свите дунуло смешком. Ко всему вдобавок, на вишневом шнобеле комбата отблескивали невероятные очки – толстые, с какими-то составными стеклами, подобающие, наверное, профессору филологии в читальном зале, испортившему зрение в архивных изысканиях.
«Пятнадцать суток ареста за внешний вид!..»
Командующий посуровел и выпрямился.
– Спасибо за отличную стрельбу, капитан! – отчеканил он, взяв под козырек.
– Служу Советскому Союзу, – недобрым, вяловатым, некомандным голосом ответил странный капитан. Выглядел он лет на сорок, наверное.
– Где так стрелять научился?
– В поле, – свободно ответил капитан, и даже наметил пожатие плечами. Генеральская свита слегка нахмурилась, как бы показывая, что осуждает такую вольность, что с командующим армией таким тоном говорить не след.
– А солдат где учил? – улыбнулся командующий.
Капитан хрустнул камешком под сапогом.
– Там же, – отозвался с оттенком утомленного удивления. – В классе… в парке… Дело нехитрое, долго ли.
– А по тревоге сколько поднимались?
– С нормативом на «отлично», – ответил капитан так, как отвечают на надоедливый вопрос что-то само собой разумеющееся.
Командующий обернулся к наблюдателям:
– Врет?
– Он не врет, – проговорил комполка.
– Противотанковая батарея вышла сразу, – подтвердил коротенький подполковник из свитских.
– Ты же докладывал, там с ходу в воротах пробка встала?
– Они забор повалили и вышли.
– Вот как, – сказал командующий неопределенно.
Степченков стоял перед ним по стойке, никак не соответствующей ни «смирно», ни «вольно», и шевелил пальцами. На носу его повисла капля, он поднял платок с земли и высморкался.
– Из каких вообще систем стрелял? – спросил командующий, потому что по обстановке, по настроению надо было еще что-то спросить.
– Из всех.
– Как? Что значит – «из всех».
– Из всех систем наземной ствольной артиллерии, – скучновато уточнил тот.
– Из М-тридцатых?
– Из М-тридцатых.
– Из ЗИСов?
– Из ЗИСов.
– Из Д-тридцатых?
– Из Д-тридцатых.
– Из Т-пятнадцатых?
– Из Т-двадцатых тоже.
– Из «самоваров»?
– И из «гвоздик» тоже…
– И как? – начал веселеть командующий от необычности случая.
– Точно так же, – с неуставной флегматичностью ответил Степченков.
– Что значит «так же»?!
– Как вы сейчас видели.
Командующий секунду помолчал; нахмурился.
– Подполковник! Отвези-ка этого хвастуна на закрытую к гаубичникам, и пусть выстрелит… пятую задачу. Цель укажу сам. А то уж больно… – подыскивал правильное слово, – выеживается. Проверим!
– Есть, – безучастно ответил Степченков, с полурасслабленной у козырька рукой повернулся и, спотыкливо гребя ногами, последовал за сопровождающим.
Командующий сдвинул линейки прибора управления огнем и произвел расчеты сам.
По полевой связи комариный голос доложил: «Капитан Степченков на огневую позицию прибыл».
– Прибыл? – недобро переспросил командующий и перевел взгляд на местность. – Цель номер четыре: дот и пехота укрытая в окопе. Полная подготовка данных. Даю метео-средний: 200-752-08007-23, 400-747-08008-21… Пошло время! – надавил секундомер. Дышал в нагретую телефонную трубку, ожидая.
Буквально через двадцать секунд он услышал, как телефонист репетует команды, подаваемые Степченковым на дальней огневой:
– Стрелять первому взводу! По доту! Взрыватель фугасный! Заряд второй! Прицел сто тридцать два! Уровень тридцать ноль! Основное направление правее пять ноль! Первое! Огонь!
Шелестяще прогромыхал в небесах снаряд и выбросил неяркий серо-прозрачный фонтан почти рядом, казалось, с бетонным колпаком среди черно-зеленых прогалин.
– Однако, – отреагировал командующий и скосился в свои записи. – Перелет право двести!
– Прицел сто тридцать! Угломер меньше ноль ноль один! Огонь!
Встал и опал земляной столб перед целью.
– Недолет влево сто, – недоверчиво корректировал командующий.
– Прицел сто тридцать один… Батарее, пять снарядов, беглый…
Командующий убедился, как первая батарейная очередь накрыла цель на поражение, и только тогда скомандовал: «Стой…»
Комполка расправился гордо.
– Хулиганит, – приговорил командующий. – Вместо широкой вилки – мизер ловит. Это еще не факт. Могло и не повезти.
– Он умеет, – весомо заступился комполка. – Он не ошибается. – Благодаря этому артиллеристу комполка сейчас чувствовал себя в чем-то даже более правым, чем генерал: как бы он защищал безупречного человека, а защищать другого всегда легче, чем себя, кроме того, безупречность защищаемого как бы распространяется на благородного защитника, причастного к успехам своего офицера и руководимого полковым патриотизмом.
– А вот перебрось-ка его на третью огневую, пусть выстрелит из ста тридцати миллиметров. Поглядим. – И добавил ворчливо: – Километров пятнадцать – это тебе не в щит перед носом тыкать.
Придирчиво выискивал цель на пределе дальности:
– Репер номер четыре! Сокращенная подготовка данных.
Фугас пробуравил вечерний воздух через те же двадцать секунд.
– У него там что, компьютер в голове? – выразился командующий. – Что-то быстровато опять…
Быстровато – не то слово: цирковой фокус.
Командующий, по привычке старых артиллеристов, смотрел поверх дальномера, чтобы засечь разрыв, если он ляжет вне ограниченного обзора оптики, – как, вероятнее всего, и должно было быть.
Рвануло с отклонением в одно малое деление, метров триста переноса. Широкая вилка. На такой дистанции с первого пристрелочного – это практически невозможно. Не верите в случайность – назовите чудом… Грубо нарушая правила стрельбы, Степченков уменьшил прицел не на четыре, а на два; что же касается угломера, то командующий расслышал (сильная мембрана), как он скрипит наводчику: «Полделения вправо. Половину деления выставь, оглох?»
Второй лег впритирку. Попирая элементарные основы, Степченков скомандовал очередь на тех же установках.
– Стой! Ты что делаешь? – Командующий бросил трубку, ковырнул взглядом уничтоженного майора – начальника штаба дивизиона, вперился в комполка: догадался:
– Там что, все прицелы посчитаны заранее, так?
– А он? – указал тот на майора. И майор готовно изобразил лицом: да, он ведь стрелял плохо, значит – все честно, не мухлевали; да и куда, мол, нам, нерадивым, такую работу проделать.
Возникший состязательный дух ввел командующего в азарт: приятно поставить в тупик достойного противника, погонять настоящего специалиста, утыкая его в предел возможностей: все равно уже предъявлен высший класс.
– Степченкова на провод. Капитан, слушай приказ. Занять огневую позицию за рощей Зеленая, между оврагом и отметкой двадцать ноль. Понял? Доложишь по прибытии.
– Вот так, хитрецы, – удовлетворенно сказал он полковым офицерам, понимая их скрытую гордость и даже подначку. – Сам укажу огневую и сам поставлю цель. Выясним, что можете, а что симулируете… научились, понимаешь, ухари… так вашу… Соседи-то, поди, все еще боятся водку выпить, которую на учения припасли, а? Знаю, сам такой был: зимой в поле минус тридцать, руки к металлу прилипают, я своему взводу по сто, сам двести – и жарко, только нормативы перекрываешь.
И все засмеялись, разряжая обстановку, тягостность неладного дня как-то приуменьшилась, сгладилась.
Первый снаряд Степченкова ссек серпом осколков одинокую сосну, которая была ему задана в качестве цели.
– Ну сука, – восхищенно сказал командующий. – Во огневичок милостью Божией. Так. – Он вскинул часы, сощурился на догорающее в озере солнце. – Разбор здесь. Старших офицеров – ко мне. Остальным – свободны.
Теперь, когда Степченков выкарабкался из газика, атмосфера приема поощряла дружелюбием. Командующий жестом оборвал доклад и помедлил. По настроению хотелось ему чуть растрогаться, открыться грубовато-строгим, но душевным и справедливым отцом-командиром, благодарным отличному офицеру за примерную службу. Был миг уместности обнять Степченкова, но некоторая театральная проникновенность сцены диссонировала с его карикатурной фигурой и несуразным очкастым лицом, и командующий ограничился:
– Спасибо за службу, товарищ капитан. Спасибо тебе, дорогой, – и двумя руками стиснул и тряхнул ему кисть.
Степченков неловко стоял и переминался. Образовалась пауза.
– А почему ты прицел дал на два деления больше, чем выходит по подготовке? – Командующий отнес от глаз листок. – И что это за установка «полделения»? Почему поправки?
– По интуиции, – вздохнул Степченков.
– Что значит – по интуиции?
– Вечер… – скупо обронил тот.
– Не понял. То есть?
– Температура воздуха ниже, плотность и влажность выше, и ветер вечером всегда стихает… Вечером метео-средний через пятнадцать минут уже неточен, это учесть надо.
– Та-ак.
– Перепад пяток метров учесть надо: стоишь ведь не точно на отметке по карте. Степень изношенности ствола…
– Да не проще ли сразу при пристрелке…
– А зачем, если заранее ясно.
– Откуда же ясно? Сколько на них давать?
– Практика. Потом, снаряды были с тремя плюсами, а три – почти всегда два с половиной.
– С чего ты взял?
– А я их часто взвешивал, чтобы уяснить.
– Снаряды взвешивал?! На чем?
– На медицинских весах.
– Ну-ну, – сказал командующий. – Нарвался я на аса! Учитесь, товарищи офицеры, – что такое профессионал; что такое любовь к своему делу. Что ж ты в капитанах-то застрял, Степченков? ЧП были?
– Образование среднее, товарищ генерал-лейтенант. Кончал еще не высшее училище.
– А почему в академию не поступал?
– Поступал.
– Ну и что?
– Не поступил.
– Почему? Уж ты-то? Строевую не сдал, что ли? – пошутил он.
Окружающие готовно – незло – подсмеялись.
– По зрению, – неохотно скрипнул Степченков.
– А сколько у тебя?
– Минус семь с половиной.
– Ско-олько?! Да-а… – протянул командующий. – Как же тебя проверки не комиссовали?
Степченков развел локтями – эдакий дрыг обрубками крыльев.
– Он таблицу наизусть выучил, – подал голос майор.
– А? Та-ак… А если выучил, что ж не можешь в академию ткнуться?
– Поздно.
– Сколько тебе?
– Тридцать девять.
– Мд-а. Ну а раньше, когда поступал?
– Не догадался.
– А когда догадался и возраст позволял?
– Больше не направляли.
– Ясно! – сказал командующий. – Направлять не направляли, но в полку держали – для результативности и на всякий случай, чтоб был хоть один артиллерист, так? – Перевел тяжелый взгляд на командира полка.
Командир полка вытянулся. Степченков пожал плечами.
– Короче, – спросил командующий, – начальником штаба в отдельный артполк хочешь?
Установилась космическая тишина. Сейчас на глазах у всех происходил один из тех редчайших случаев, которые затем перелагаются в легенду и передаются поколениями офицеров всех округов: как командующий вознес личной властью судьбу неудачливого офицера, посадив капитана сразу на подполковничью должность, так ему понравилась стрельба.
– Спасибо, не хочу, – ответил Степченков.
В толпе произошло легкое гудение. Комполка спокойно кивнул головой. Командующий склонил голову чуть набок, как озадаченный победоносный петух.
– Почему это еще? – осведомился он.
– Я артиллерист, – сказал Степченков.
– А я тебе не кухню предлагаю.
– Моя профессия – стрелять, – сказал Степченков.
– Но не могу же я поставить тебя на дивизион! – сказал командующий. – Я вообще гнать тебя должен, узнав официально о твоих очках, ты понял?
– Понял, – сказал Степченков равнодушно.
– И что?
– А все равно еще год-другой – и в запас.
– Хоть бы майора тебе дать, что ли, – раздумчиво сказал командующий. – Послужил бы еще пяток лет…
– Если можно… – И тут впервые голос Степченкова потерял равнодушную ровность, он посмотрел на генерала сквозь свои неуклюжие очки с надеждой и даже, пожалуй, с мольбой.
– М-да, – крякнул командующий. И проницательно спросил: – Пьешь?
Степченков пожал плечами.
– Редко, товарищ генерал-лейтенант, – заступился комполка.
– Ясно, – сказал командующий. – Благодарность в приказе получишь. А это – на память, от меня. Сейчас это, конечно, не модно, но, что называется, чем могу. – Он отстегнул с запястья часы и вложил Степченкову в руку. – Хочешь – носи, хочешь – пропей, дело твое.
Он вздохнул и направился к натянутому тенту, под которым вокруг стола с картой ждали старшие офицеры.
…Через час Степченков стоял в гарнизонном кафе-стекляшке, именуемом здесь в просторечии «прапорщик». Фуражка его с трудом удерживалась на затылке, очки сползли, китель был расстегнут, открыв серый заштопанный свитерок. Перед ним на заляпанной мраморной крышке отекали две кружки с пивом, и между – пивная же кружка с красным. Водочная бутылка каталась под столом, старушка-судомойка подняла ее и, шаркая, унесла.
– Ссуки, – кричал и плакал Степченков, качаясь и хватая крышку столика. – Блляди! Ггады! П-портачи поганые! Я артиллерист, я! Я артиллерист милостью Божьей!.. Артиллерия – бог войны… что вы понимаете! Что вы можете, долбо…! Да я вам снаряд в баскетбольное кольцо за десять километров продену, с кем спорить, ну? Мной командовать… да я вас всех утру, дошло бы до дела!..
Он отхлебнул вермута, запил пивом, ткнул в губы мокрой сигаретой и выронил ее. Сержант из его батареи, следящий от двери, бережно вложил ему в рот зажженную сигарету и обнял за плечи.
– Пойдемте, товарищ капитан. Вам уже пора, я помогу, идемте.
– Ты не видел… мне командующий армией сегодня руку жал… одному! Я один из всех стрелять умею! И вас, салаг, щенков, учу!
– Я знаю, товарищ капитан.
– Что ты знаешь, сопля, пацан! Знаешь?! Я в Египет просился – не отправили! Во Вьетнам – не отправили! В Анголу – не отправили! Суки, гады, бляди! В Афган – не отправили! Говно отправляют, а я, срок уже отслужил, все – сижу здесь! Да я снаряд… душу твою… я его в воздухе чувствую… я его как руками на место кладу… и меня, мариновать!.. Да я вообще ослепну, и все равно стрелять буду… я артиллерист (слеза выкатилась), я ас, первый, понял!
– Пойдемте, товарищ капитан, – уговаривал мальчишка-сержант. – Поздно уже, закрывают, вам домой надо, идемте.
