В СТОРОНУ КРЕМЛЯ
РЫБАЛКА
Однажды Ельцин и Хасимото собрались ловить рыбу.
Начало типично сказочное, но на то и президентская администрация, чтобы превращать сказку в быль. Или быль в сказку. В зависимости от поставленной задачи. У них для этого работает специальный политтехнологический аппарат по управлению воображаемой действительностью. Демонстрирует удивительное торжество объяснения над разумом! Таким образом, жанр нашего повествования точнее всего определить как скептический реализм.
В сказке они взяли бы удочки и пошли на речку. Сейчас! В реальности они вообще не собирались ловить рыбу. То есть на самом-то деле собирались, но в государственном масштабе — рыболовецким флотом близ злополучных Курильских островов. Споры вокруг этой рыбалки продолжаются уже полвека. И чем меньше там остается наших — тем большей твердостью политической позиции приходится компенсировать убыль населения. В результате, что удается поймать японцам — они едят. А что удается поймать нам — мы продаем японцам и, опять же, они едят. И при этом спорят, кому ловить, а кому сосать. Как бы большим ртом компенсируя узкие глаза. К глазам мы еще вернемся.
Итак, встреча президента Ельцина и премьера Хасимото произошла в Красноярске. Вроде как на середине между Москвой и Токио. (Ох да есть что-то тревожное в таком делении дистанции пополам... Японская традиция половинить соседям здоровья не сулит.) Они обсуждали государственные интересы и крепили дружбу.
И вот прогулочный теплоход, нарядный, как после евроремонта, красиво плывет по седому Енисею-батюшке, имея на палубе двух государственных особ со свитой. Шезлонги, столик, бутылки, секретари за спиной. Ельцин активно работает с документами, стакан не просыхает. Японец вежливо макает в бокал верхнюю губу и ласково кивает на любое предложение. На втором литре лицо у Ельцина цвета коммунизма, а глаза уподобляются японской узости. Дедушка потеплел. Царь добр.
Он смотрит с жалостью на маленького, трезвенького, добренького японца и хочет сделать ему приятное.
А кругом гладь серебряная, по берегам леса сизые, островочки какие-то зелененькие после весеннего разлива.
И, расплывчато уловив скользящие поперек взгляда островочки, Ельцин хватает за хвостик какую-то мысль, мысль тащит его в своем направлении, он отмахивает величественной дланью и шлепает Хасимото по колену, плюща японский организм.
— Ы! — одаривает он. — Забирай свои острова. Мое слово.
Японец деревенеет и начинает недоверчиво лучиться.
По свитам проходит ветер и шорох.
— Мы — великая — страна, — гудит Ельцин. — Земли—у нас — до хрена. — Взмахивает стаканом, чокается об японца, бросает жидкость в горло. — Если — вам — так уж — надо — берите. Берите! Для — друзей — нам — не жалко.
На лицах русской свиты — преддверие Страшного Суда. Президент дошел именно до той кондиции, когда перед встречающей делегацией писает на колесо своего лайнера.
— Россия — щедрая — душа! — завершает царь рекламным слоганом бабаевского шоколада.
В японской команде медленно, как сход лавины, возникают и ускоряются манипуляции с бумагой, папками и ручками. Русская группа блокирует эту опасную суету и теснит к борту. Ельцин грозит трехпалым кулаком официанту, указывая пустой стакан. Хасимото напружинился и подался к нему. Стоп-кадр произошел.
Придворная политика учит скорости и риску. Краткое перемигивание и перешептывание в русской группе переходит в перепихивание. Два ходатая и глашатая предстают пред тяжелые государевы очи. Рослый и кудрявый любимый вице-премьер Немцов и маленький лысый ценимый пресс-помощник Костиков.
Шутовскими движениями они бухаются на колени и простирают руки, взывая скоморошьим речитативом:
— Да уж не вели казнить, государь-батюшка, вели слово молвить! Да уж не вели ты японцу землицу-то нашу дарить, вели своему народишку оставить! Слову-то своему ты хозяин в державе своей, да и при тебе пусть будет оно, острова-то российские законные не попусти забрать рукам заморским загребущим!
Ну потому что назревает страшный международный скандал. Потом не расхлебаешь. Посмешище и позорище на весь мир. Дедушка протрезвеет — сам же убьет всю свиту. Срочно надо делать что угодно. Обратить в шутку, игру, спектакль, дурь, что хотите.
Японцы окончательно перестают въезжать в ситуацию. Это госсовет в национальной русской традиции? Их загадочный парламентаризм?
Немцов, стоя на коленях, наливает себе трехсотграммовый коктейльный стакан водки, легко глотает залпом и на закуску смачно и театрально целует Ельцину руку. А Костиков не пьет — по причине слабого организма, и не целует — по недостаточной игривости характера.
Ельцин смотрит молча, и в зрачках его выныривает одинокая молекула трезвости. Он хмуреет, светлеет и звереет. Его спутанное чувство требует разрешения в каком-то действии.
Кивком и цоком подозвав охрану, он указует на Костикова, а другой рукой — за борт. Радостная охрана взмахивает легким Костиковым. Вид спорта в стиле кантри — метание карликов на дальность.
Персидская княжна улетает в волну, как из бомбомета, Стенька отдыхает. Японцы понимающе переглядываются, делая жесты у живота.
Уши начальника пресс-службы, оттопыренные улавливанием президентских безумств, работают в полете как тормозные решетки пикировщика. За них же через оживленную паузу матрос тащит в шлюпку мокрую тушку, по невозможности ухватить тонущего за отсутствующие на лысом глобусе волосы.
И уже мчится по трапам доктор, однако к Ельцину, мерить давление тонометром, а состоящая из бюста и ног блондинка потчует Хасимото пирожками, заслоняя ему международные отношения своей сахарностью.
Такова была преамбула.
А вот и амбула.
Необходимо спасать переговоры. По любому поводу и без повода японец сдержанно улыбается, а искры негодования буквально трещат у него в волосах и срываются с пальцев. Джедая необходимо обесточить и обезвредить. Размять партнера! В непринужденной неофициальной обстановке. Задружить накоротке. Брэйн-штурм по силуэтам: водка, бабы, деньги, экстрим, колорит а'ля рюсс. Отвлечь, короче, и по-свойски, по-дружески, выбить из него эту дурь насчет островов.
Наконец-то культурной программе придается государственное значение! А что есть культурного в Красноярске?.. Все, что мы делаем руками, по мнению японцев ужасно. Зато мы делаем ракеты, перекрываем Енисей, а также в области балета... стоп! Национальное достояние. Енисей и балет — это рыбалка с женским коллективом.
И вот в умных и по должности озабоченных головах, отвечающих в протокольном отделе за культурную программу, оформляется мысль. Мысль взогнали вверх по инстанциям, и Ельцин рассмотрел ее благосклонно. Рыбалка — это костерок на берегу, уха, ну и под нее же соответственно. Накормить-напоить самурая, под бочок ему все удовольствия, и при сладостном щемлении вальса «На сопках Маньчжурии» небольно ампутировать прыщик в памяти. Размякнет! авось...
Хасимото предложение также принял. Японцы вообще вежливы донельзя и отказом не отвечают никогда. Если ты предложишь ему взорвать завтра Токио, он будет с поклонами благодарить за честь и извиняться, что именно завтра очень занят. Хотя всегда все сделает по-своему, например, выпустит тебе кишки. Но очень вежливо и без вот этого нашего хамства.
Таким образом, внесли мелкие изменения и раздвинули пункты программы, разместив гвоздь встречи и украшение переговоров — таежную сибирскую рыбалку.
Ну, запланировали и приступили. Свистнули главных охотоведов, лесничих, егерей, поставили задачу, посадили в вертолет и полетели выбирать поблизости наилучшее место для рыбалки. Кружили долго, снижаясь и целясь так и сяк, и ставили на карте кружочки и восклицательные знаки.
Но главное в президентской рыбалке, в отличие от обыкновенной, — это чтобы он сам уцелел. За этот шаг, как и за все прочие, в первую голову и собственными головами отвечает охрана.
Ответственные лица охраны, эксперты по снайперской стрельбе и диверсиям в условиях лесной местности и водных преград, садятся в другой вертолет и тоже долго кружат над зеленым морем тайги. Тоже тычут вниз пальцами, перекрывая гул спором, и рисуют на карте кружочки и восклицательные знаки.
Обе команды садятся, встречаются и начинают бдительно сличать свои карты. И? И! И ни одно место не совпадает.
Оно и понятно. Одних интересуют такие места, чтоб улов был больше, а других — чтоб риск меньше. Противоположность интересов совместить трудно. Без труда и рыбка из пруда матерится отчаянно.
Спорят долго, страстно. Максимальная безопасность против чана с ухой. Руками машут, крутят у виска и хрипят. Но охрана объясняет все категорические условия: чтоб в радиусе двух километров не было высотки, где может сесть снайпер; а также не было выдающегося промеж прочих по высоте дерева; чтоб сплошные заросли, «зеленка», не подходила ближе ста метров; и чтоб район рыбалки можно было блокировать двойным кольцом охраны, исходя из ее наличной численности. Короче, на карте охраны река вообще нигде не была отмечена. Это фактор повышенного риска. Оттуда аквалангист вынырнуть может. Не говоря уже о знаменитом старом случае сваливания Ельцина с моста в реку. Коржаков с тех пор рек не одобрял.
— Ващще?!! Мало Ермака на Енисее замочили?.. Хрен тебе золотая рыбка! Подводная одиссея команды Кусто...
Но поскольку рыбалку дедушка уже утвердил, вопрос государственной важности, пришлось охране скрепя сердце пойти на компромисс. Согласились на самое безопасное место.
— А-а-а-а!.. — застонали егеря, хватаясь за сердце. — Да там же вообще ни одной рыбы нет! Там перекат. И берега скалистые, и дно — голая галька, и не жила там отродясь рыба, потому что жрать там нечего... а проходит там вал только в нерест, а до него еще месяц да месяц.
— Подождем, — уступчиво соглашается охрана.
— Я вам подожду, идиоты! — вопит ответственный из администрации. — Два дня до рыбалки! Все будете уволены на хрен!
— Есть мнение, что наш президент дороже вашей рыбы.
— Сам лови!
— Сам охраняй!
— Японец уже согласился!... дед утвердил!..
— Пусть лесники ищут безопасное место, — настаивает охрана.
Полетели смотреть то, которое самое безопасное. Голые скалы, галечная отмель, волны бурлят и мчатся. Дикий пейзаж. Эстетический минимализм. Кстати, не чужд японской традиции.
Охрана прикидывает:
— Так... Здесь и вон там сажаем снайперов. И вон на той скале. Отлично, они перекрывают подходы. В расщелины — наряды. За утесом прячем катер с группой. А оцепление в кустах здесь и здесь... и вдоль той кромки. Ну... годится!
Рыбинспекция теряет сознание:
— А ловить-то, ловить-то тут чего?!
Представитель администрации:
— А вот это не вашего собачьего ума дело. Поймают.
— Здесь даже триппер не поймаешь, здесь вообще ничего нет.
Наивным лесным людям объясняют, что за поимку отвечает другой отдел, специально обученный. Их проблемы.
Специально обученные решают проблемы. Тут же достают спутниковые телефоны и звонят в Ставропольский край. И командуют, что нужна живая рыба. Сколько? М-м, ну, давайте бочку. Нет, лучше две. Присылайте четыре.
И вот Ельцин и Хасимото на политической авансцене щеголяют друг перед другом дипломатическими манерами и весомостью своих великих держав и выпивают в свете прожекторов в смокингах, все за счет бюджета. А за сценой, за кулисами, там, где в чаду и смазке со скрипом проворачиваются колеса политического механизма, кипит бешеная работа, птеродактилями реют крылатые фразы, и пар из пор пахнет адской серой.
В бывшем образцово-показательном рыбоводческом хозяйстве Ставрополья крутят телефоны и хвосты соседям: скребут по сусекам, иначе тебе наскребут по сусалам. Подстанывая от исполнительности, набивают по бочке судака, карпа, форели и стерляди. А пятую бочку, на всякий случай, от всего пролетарского сердца, наполняют отборной икоркой черной паюсной. Показывают свое понимание политики Кремля. Прессуют это все да под самую под крышечку, чтоб — щедро, спрыскивают для свежести водичкой и грузят в самолет. Рыба взмывает в поднебесье и мчит со скоростью девятьсот километров в час. И холодеют от зависти теплые океаны со своими порхающими мальками: получите летучую рыбу по-русски!
Когда рыбинспекторы в Красноярске узнают подробности, у них начинается икота, переходящая в инсульт. Не водится в той речке тая рыба! Звонят мичуринцам в Ставрополье. Уж и от стерляди рыло воротят, а, удивляются там. Вот он, пресыщенный оскал капитализма. Где ж мы вам возьмем нельму? Какой чир?.. Пускай ловят что дают! Ихтиандры... А рыба уже к Уралу подлетает.
В Красноярске бочки перегружают в вертолет и везут на место. План простой: перед рыбалкой выпускать ее из бочек выше по течению, за поворотом, а поскольку течение быстрое, то деваться ей некуда: поплывет вниз. Тут ее и поймают.
На месте выясняется неувязка: река прямая, как стрела. Охрана позаботилась о безопасности. Ближайший поворот — в направлении горизонта. Километрах в шести.
— Доплывет! — уверяет охрана. — Рыба же.
— Да там сесть негде, — стучат по лбу вертолетчики.
В самом деле: тайга и скалистые берега. Сгоряча попробовали переть бочки на себе, но быстро остыли. Там и без груза пешему трудно пробраться.
— Да давайте их по одной на катер — и отвозите вверх.
— Да нету катера!.. Идет. Перед рыбалкой только и успеет.
Прыгают, курят, бьют комаров: переходят к личным оскорблениям.
— Ты ж — вертолет! Завис — и спускай бочки на тросе.
— Завис он... над очком... Да нет у нас троса.
— Пач-че-му нет?!
— Не возим. Без надобности. Не положен так-то.
— В Красноярск за тросом — мушкой полетел! Полетел мушкой. Через три часа тарахтит с тросом.
— Так. Давай, стропь. Смотри сюда! — вот так спустите.
— Да как же мы ее спустим?..
— Молча, тля!!!
— Да она ж... ух-х, с-сука... здоровая! Хрен ты ее на руках спустишь. Тут лебедка нужна.
— Да? Кулибин! Механизатор. Так давай лебедку!!
— Да откуда у нас лебедка?!!
Скопом оттеснили охрану, которая рвалась к мордам вертолетчиков — линчевать за саботаж. Позвонили на аэродром в Красноярск. Позвонили военным. Вертолеты отдельно, лебедки отдельно; и море ценных советов.
Все вибрируют, скелет как кастаньеты. Часы тикают. Зарплата капает, но завтра время может остановиться навсегда.
— Какого хрена! Стропь на тросе, закрепляй конец и вези по воздуху.
Застропили. Примерились.
— А там кто примет?
Черт. А там никого нет.
— Так! Ковригин — давай в вертушку. Там спустишься по тросу.
Ковригин давится сигаретой, дым идет из ушей, как у пораженного дракона. Лететь отказывается категорически. Я не десантник, не спецназ, по тросу сто метров из вертолета спускаться не буду. Готов заявление по собственному желанию.
— Суки! Д-о-л-г! Падлы! П-р-и-с-я-г-а! Кретины! Г-р-у-д-ь-ю з-а-с-л-о-н-и-т-ь! Четыре человека — по берегу — бегом — арш!!!
Опера «Жизнь за царя» забуксовала и перешла в балет. По скалам и доброй тайге шесть километров бегом — это два часа на рекордный результат.
Через два часа вертолет тужится, отрывается, молотит воздух, наискось дергает бочку и разбивает об валун. С представителем администрации обморок. Стерлядь, живучая доисторическая фауна, резиновыми запятыми скачет в воду. Охрана ловит себе закуску. Вертолет с крышкой на веревочке криво удаляется.
— Садись, тварь!!! — орут все и трясут оружием, как партизаны на поляне.
От выстрела над ухом представитель администрации вскрикивает, переходя из наркоза к кошмару, и звонит в Красноярск. На его информацию они отвечают своими пожеланиями, из которых усыхание гениталий и перелом ног самые милосердные. Из трубки летят молнии, разя живых и мертвых.
Происходит общая задумчивость.
— Есть какие суда выше по течению? — спрашивают московские у местных егерей, лесников и рыбинспекторов.
— Да-а... должны быть. Это выше узнать надо. -Где?
— В Монде.
— А ваше хамство, товарищи, неуместно!
Однако звонят на самый верх речки — в поселок, с безбашенной рекламой наименованный Монды. И выясняется — что идет самоходка!
Часах в двадцати выше по течению.
Ну, так. Бочки в вертолет. Вертолет в Монды. Что значит — заправиться?!! А-а-а!!! Вмондячить, согласно указанному пункту, барже той самоходной правительственные бочки в печенку и гнать сюда в гриву, чтоб вприпрыжку мчалась!!
В седую старь уходит нить анекдота, как иностранец в России пил с русскими и вспоминал: «Вечером я боялся, что умру. А утром пожалел, что не умер вечером».
Таким образом, глухое Ничто начинает обретать цвет в ядовито-зеленую поперечную полоску на фоне вечной ночи. Приближающееся сознание извещает о себе тонкой взлетающей тошнотой. И смерть грезится голубым ангелом с прохладно веющими крыльями. Здравствуй, я твое похмелье.
Сознание начинает бить в мозгах молотом, крушить все грязными сапожищами, гнилостно рыгать, и в конце концов по-хозяйски размещается в своем телообладателе, пыткой заставляя его вспомнить себя как капитана самоходной баржи.
Пространство вокруг постепенно становится каютой. Бутылки и огрызки объясняют самочувствие. Капитан восстанавливает свое местоположение в реальности. Тряся и звеня, плещет полстакана на поправку. И выставляет в окно на ветерок ужасный лик царя природы.
Начинает смотреть и думать, куда они плывут, и где. По реке они плывут. Но очень медленно. Совсем медленно. Можно даже сказать, что и вообще не плывут. Типа стоят.
Почему стоят? Кто на руле? Капитан требует у распадающейся памяти доклад о судовой роли. Экипаж баржи — кэптен энд ту бойз: классическая схема европейского каботажа кто знает.
На руле не стоит ни ту бойз, ни уан. Сибирский бой спит в рубке на палубе. Ссссученыш. И въехала баржа на мель. Вот, кстати, почему палуба кривая.
Ну, мель так мель. Дело житейское. Кто-нибудь пройдет — поможет сняться. Но для порядку капитан воспитывает смену: поднимает пинком, будит подзатыльником и вчиняет отеческий строгий допрос: хрен ли он? Мальчик кается: мычит.
И тут капитан цепенеет от космического холода: он сошел с ума. Вот ты какая, белочка. Милый, я твоя белая горячка. Что пил?.. А внутри него с абсолютной отчетливостью играет музыка. Средняя между оперой и балалайкой, в натуре такой не бывает, мелодия шизофрении. В нем нет силы противостоять галлюцинации, и он деревянными пальцами ощупывает мерзкую плоть.
И тащит из кармана спутниковый телефон, рассыпающий ноты во все стороны. Трое смотрят на телефон, как папуасы на клизму. Происхождение предмета загадочно, назначение необъяснимо. От невозможности принять осмысленное решение они нажимают зеленую кнопку с изображением трубки.
— ...бу и высушу!!! — ревет людоед в телефоне.
— Ишь ты... — изумляется капитан.
— Где вы, вашу мать?!! где вы?!! ГДЕ ВЫ!!!
— Мы-то здесь... А вы-то что?..
— Рыба! Рыба жива?!
— Какая рыба?..
— В бочках, в бочках!..
— В каких бочках?..
— Это кто?.. — помолчав, спрашивает трубка человеческим голосом.
— Конь в пальто! — злобно отвечает капитан, от стресса у него усилился обмен веществ, он перегибается за борт и скрежещет мучительно.
— Что у вас происходит?! — орет трубка.
— Что! Что! Блюю! Ну что! — злобно отвечает капитан.
Следующие четверть часа космический телефон верещал, как свинья под ножом, и грохотал, как артподготовка. В ледяную воронку у капитана ухало и выкручивалось все между сердцем и коленями. Вздрагивая и томясь, он боролся с амнезией, он складывал загадочный пазл, стыкуя разрозненную мозаику вчерашних событий. Любящие испуганные мальчики подавали детали, и «Варягу» наступал последний парад. В центре картины тарахтел вертолет. Оттуда махали и тыкали в берег. Потом смешались в коллаже поселок, причал, луг, вертолет, бочки из вертолета катят на баржу. На переднем плане располагался магазин, бутылки и консервы.
Профессиональное поведение команды баржи при сходе в порту принципиально не отличается от действий экипажа авианосца: неукоснительно нажираются, стремясь с отходом перенести удовольствие на борт и продолжить.
Телефон — средство связи, рыба — четыре бочки на палубе, пункт назначения — президент Российской Федерации Борис Николаевич Ельцин, источник и организатор всех наших побед и имущества — администрация президента.
— Осознал наконец, мудлон?!
— Усраться и не жить, — впечатлялся капитан.
Слава богу, оставалось всего полета километров. Через час с ревом примчался катер охраны, разваливая реку на две стоячие белые волны. На него перегрузили три бочки, и он осел под планширь. Перекрестились, спустили четвертую, и он тихо затонул.
Старший на катере зарыдал в голос. Отхлестали и отпоили.
К счастью, катер лег на мель, на которую баржа к несчастью села. По грудь в воде, мать твою раз-два взяли! подняли бочки. Воду откачали. Мотор высушили. И с тремя бочками пошли вниз на всей разумной скорости.
— Тихо-тихо, не спеша, едет крыша чуть шурша... — пришептывал старший, молясь матерно.
И вот только здесь начинается история собственно о рыбалке.
Осталось только назначенную местность опрыскать невыразимым парфюмом от комаров и гнуса.
Ельцин и Хасимото вылезают из вертолета. С удовольствием вдыхают таежный воздух. Смотрят вдаль фотогенично. Говорят друг другу, какие чудесные места в российской Сибири. Направляются к берегу, где для них уже держат наготове спиннинги. По дороге натыкаются на какой-то неогибаемый фуршетный столик.
— Ну, чтоб ловилась, — гудит Ельцин и начинает нагибать японца.
А на костерке уже булькает котелок. А в кустах невидимо отдается команда.
Услышав в трубку эту команду, на катере за утесом приступают. Выбивают из бочки днище и споро вываливают в реку бочку черной икры.
И смотрят тупо — осознают. Не верят — переглядываются. Течение унесло и растворило — как не было.
— Может, это рыба была такая... икряная?..
— А по дороге лопнула... и икра...
— Ну ладно... — а где же сама рыба?..
Ладонью снимают со стенок — на закуску. Старший бьется в падучей и мечет хлопья:
— Кто!!! Кто!!! Как??? Как??? Мудак!!! Мудак!!!
А из трубки:
— Пошла?
— Пошла, — отвечают, осторожно вскрывают вторую бочку и переводят дух с облегчением.
А Ельцин и Хасимото, соблюдя национальный ритуал по разгонной и по заздравной, суют ноги в рыбацкие ботфорты, по-мушкетерски взмахивают бамбуковыми хлыстами и закидывают снасти. И с непередаваемой внимательностью рыболовов, этим радостным и требовательным ожиданием чуда, — следят.
Старик и море. Два капитана. Чудо не чудо, но на лицах начинает появляться выражение.
Следить есть за чем. По реке таки да плывет рыба. Довольно быстро, в соответствии с течением. Но плывет как-то нехарактерно. Можно сказать, вызывающе плывет. Во-первых, поверху. Во-вторых, не только головой вперед, но в вольных позах: и боком, и даже задним ходом, по-рачьи хвостом вперед. В-третьих, белеет обращенными кверху брюхами, как на курорте. Отчего ее особенно хорошо заметно.
Уснула рыба. Баиньки. Сдохла. Пока в самолете, пока в вертолете, пока на барже, пока на катере, — русский экстрим крокодила доконает. Да и бочки были щедро запрессованы, придавая обитателям компактную, но трудную для жизни квадратную форму. Такого путешествия никакой Пржевальский не вынесет. И плывет теперь рыба исключительно повинуясь закону Архимеда.
А что, когда вываливали ее из бочек в реку — не видели? Видели. Безвыходность оглушала. Ужасались и истерически хихикали. А что делать.
Лицо Ельцина искажается мучительным умственным усилием. Соображает он плохо, но видит хорошо. У него нормальная старческая дальнозоркость. И в его мозгу содрогается монтажная работа по соединению увиденного с подобающим. И неодобрительная растерянность кристаллизуется в облик крупного кровососущего зверя. Свита ссыхается, пятясь.
У Хасимото же дело обстоит как раз наоборот. Ему трудно разглядеть собственный ай-кью, но не потому что он микроцефал, а потому что минус до хрена на каждый умный глаз. Он воспринимает живописную природу сквозь толстые выпукло-вогнутые очки. По причине недостатка животных жиров в рационе японцы долго живут и плохо видят. Меньше огорчаются.
Тем временем стиль плавания рыбы никак не сказывается на ее аппетите. Дохлая не дохлая, она исправно делает то, что от нее и требуется — она клюет! Причем сильно так, бодро клюет. И не сопротивляется при вытаскивании. Эх, зеленая, сама пойдем, подернем-подернем — да ухнем! И являет во-от такой размер и умильную упитанность.
Эта оголодавшая падаль клюет всеми местами! Ельцинский карп схавал крючок спинным плавником. А хасимотовская форель подбежала и ударилась об острие животом.
Увеличенные линзами глаза Хасимото делаются как марсианские летающие блюдца.
Тонко поет одинокий неприкаянный комар...
Назревает тихий и ехидный международный конфуз. Уже проступают в небе роковые буквы — издевательские заголовки желтых газетенок.
И тут мимикрирующий под рыбака-ассистента охранник находит и осуществляет изящное решение. Перехватывая вздетую из воды рыбину и активно дрыгая под ней сачком, он легким ювелирным движением фехтовальщика смахивает этим сачком с японца очки. Тот даже почувствовать ничего не успел, только хрупкий шепот послышался — это стекла об камень брызнули.
Все раскрыли рты. Кроме японца, который наоборот, сощурил все лицо с выражением обороняющейся подслеповатости. Охранник содрал рыбу с крючка, плюхнул в ведерко, поозирался на окружающие выражения и с душераздирающими ахами стал бить себя по голове. Всем поведением он демонстрировал решимость встать на колени и сделать харакири.
В воздухе распустился розовый вздох всеобщего счастливого облегчения. Утешают японца и аж тают от сочувствия.
— Ковригин! идиот! смотреть! думать! рапорт! вон! — гремит начальник охраны, как майская декоративная гроза, а сам ручку ему жмет и глазами лижет до дыр.
— Виновный будет строжайше наказан! — вытягивается он перед Хасимото и как бы невольно кидает взгляд на рыбацкий тесак.
— Ничего, рыба крючок сама найдет!.. — уверяет старший рыбинспектор.
— Сейчас — поджарим — и — после стопки — по-русски — мимо рта — не пронесешь! — гудит Ельцин, подмигивая и похлопывая.
Что же коварный самурай? Он достает из кармана запасные очки. Детально крепит свой оптический прибор на носу и ушах. Теребит и дергает, проверяя на прочность. И машет небрежно: Япония богатая страна, очков хоть всеми местами носи.
Молодецким взмахом он со свистом посылает блесну на середину реки. В самую гущу этого пейзажа после битвы. И опять сразу по-крупному клюет. Топит и тянет.
Свита азартно вскрикивает, обеспечивая звуковую поддержку. Хасимото крутит катушку силой и откидывается, словно выбирает якорь линкора. Леска звенит опасно в натяге! Удилище рвется из рук и буксирует рыбака в воду.
Помощник, охранник и секретарь вцепляются в своего премьера, согласно национальной русской инструкции «дедка за репку, внучка за жучку». Сползают, бороздя упертыми каблуками. В эту ночь решили самураи перейти границу у реки. Перетягивание каната. И-эххх!.. Кий-яяя!!!
И н-а-к-о-н-е-ц показывается из воды...
Большое! Лоснящееся. Черное. Круглое. Длинное. Как кашалот. Лох-несское чудовище.
Оно бьется, пузыря воду!!! Огромное!!! Загадочное... Раздвоенное!!! Мощное и страшное.
Боже, что это...
Это зад аквалангиста в гидрокостюме. Двоих доставили из Москвы, чтобы они рыбу на крючки под водой нацепляли. Обычное дело, так часто делают.
А здесь мелко. По колено, можно сказать. Местные эксперты предупреждали. Приходится аквалангисту лежать на дне на брюхе и переползать по-пластунски. Сделал одно неверное движение — и выставишься.
И вот эта дрянь недорезанная, имперский реваншист, всадил ему крюк в ягодицу. Такой блесной только акулу ловить. Резина костюма прочная, толстая, а бурлак узкопленочный на радостях тащит, как тральщик!
Вся береговая братия уставилась на несвоевременное явление Христа народу. А у японцев переклинило мозги — они тащат! Вообще жестокий народ.
— Ковригин, твою мать, любимый мой... — бессмысленно шипит и гаснет начальник охраны; а сам щиплет больно...
Рыбак-охранник-ассистент с суетливым криком:
— А вот я помогу! сейчас!., сейчас!., дайте... — забегает в воду, хватается за натянутую леску, кряхтит от верноподданности и чиркает ножом.
Черное и глянцевое исчезает бесследно, как и подобает мифическому чудовищу. Только плавником взмахнуло, словно погрозило кулаком. Типа: сволочи, я в Красной Книге.
Японская рыболовная артель, неожиданно лишившись противовеса, посыпалась на спины, задрав ноги. Самый удачный камень попался под затылок Хасимото. Снопом брызг из глаз очки сорвало с креплений и унесло в неизвестность.
Уловив полет очков, наемный убийца Ковригин буквально преобразился в сокола. Хищно подобравшись, он прыгнул на цель и одним поворотом каблука растер стекло по гальке. При этом он не переставал заботливо смотреть на Хасимото, руками в то же время оказывая ему первую и вторую помощь: поднимал, щупал, гладил по затылку и отряхивал как мать родная. Когда он убрал каблук с очков, там искрилась радужная пыль.
Хасимото наощупь идентифицировал своего благодетеля и вежливо пожал ему руку.
Американцы сбросили на японцев атомную бомбу от отчаянья. Их ничто не брало, самые эффективные средства борьбы отскакивали. Упрямый народ! Азиаты. Островитяне. Трудоголики.
Секретарь достает металлический футляр, из футляра — очки, кидает кинжальный взор по сторонам, и с поклоном подает Хасимото. Странно, что он при этом не закричал: «Хэйко банзай!»
Сломить их нельзя, но наказать можно. Футбольным пинком в ноги секретарю летит ведерко с рыбой — как косой его скосило. Вездесущий Ковригин подхватывает стремительное тело и встряхивает, вроде тигр жертву, вышибая очки из цепкой ручонки. То, что осталось от очков после этой дипломатической процедуры, можно выставить в витрине «Личные вещи жертв холокоста», но увидеть сквозь них можно только близкую смерть.
...Ну, а дальше все было прекрасно и даже неплохо. За утесом на катере бросали из бочек рыбу, она плыла, президент и премьер закидывали спиннинги, аквалангисты цепляли добычу, подручные подхватывали ее сачками, свита палила костер и готовила уху и шашлыки.
В заздравном тосте, у огня под таежными кронами, Хасимото сказал, что никогда в жизни не был на такой замечательной, веселой и обильной рыбалке. А насчет очков его друг Ельцин-сан прав: все главное без очков видно даже лучше. Двусмысленность предпочли не заметить. Рыба была вкусной.
Также японский премьер удостоил своего благосклонного внимания Ковригина. Он поинтересовался, много ли у него родственников и в каких областях экономики они трудятся? Он впечатлен умелостью и квалификацией российских специалистов. С такими людьми успехи вашей экономики закономерны, и будущее не вызывает сомнений.
В азиатском комплименте усмотрели гнусную издевку. Дедушка загремел с гримасой оскорбленной добродетели, но поскольку орать на японского премьера после 1945 года не принято, пришлось виновному Ковригину служить пуделем для пинков и огребать неподъемный груз монаршей благодарности. Кто высунулся — тот и громоотвод.
Начальник охраны сожрал глазами верховное начальство и загнал Ковригина вон в темь и кусты, улюлюкая вслед.
А японцы дули на уху и улыбались сладко, как садисты.
...Вследствие ли того, или просто после того, но продавить на переговорах Хасимото не удалось. Бетонное нежелание Ельцина вернуться к обсуждению отдачи Южных Курил, оно же возвращение Северных Территорий, вызывала у него острое неодобрение. Япония вложила в развитие Дальнего Востока и Приморья ровно одну иену. За неимением монеты мельче Хасимото кинул ее в фонтан во Владивостоке — примета, на счастье, чтоб вернуться. Он пообещал вернуться обязательно. И глянул вдаль, словно к воротам города приближалась Квантунская армия.
Поскольку ни одно хорошее дело не остается безнаказанным, ответственного за культурную программу выгнали с госслужбы. А Ковригина на эхе президентского крика уволили из охраны, о чем исправно доложили наверх, но президент работал с документами так регулярно и углубленно, что фамилии различал не каждый день. И уволенный Ковригин устроился на хорошую зарплату в хорошую фирму, где друг по Девятому управлению возглавлял службу безопасности.
В тех кругах прошел слух, что он, поддавшись моде, тоже решил написать книгу о Ельцине; но это домыслы. Академический словарь русского языка содержит около двухсот тысяч слов и выражений — но ни одного из той сотни, какими Ковригин вспоминает Ельцина; кроме числительных. Ограниченный же лексический запас «Словаря ненормативной лексики» не позволяет создать сколько-то масштабное литературное произведение.
К чести Ельцина надо заметить, что через год он, уже на другой рыбалке, вспомнил с улыбкой сметливого охранника, поинтересовался, и приказал наградить к ближайшему празднику орденом «За заслуги перед Отечеством» 4-й степени. Наименование награды, все давно и ехидно отметили, несколько неудачное: не то заслуги у тебя четвертой степени, не то отечество третьестепенное и еще незначительней. Пока награда искала героя, спускаясь все ниже по вертикали власти, чиновничек на одном из этажей перехватил орденок себе. Видимо, по заслугам и отечеству он счел это для себя как раз подходящим.
