Цитаты
«А старший топорник говорит: «Чтоб им всем сгореть, иродам».
Плотников, «Рассказы топорника».
«Джефф, ты знаешь, кто мой любимый герой в Библии? Царь Ирод!»
О. Генри, «Вождь краснокожих».
«Товарищ, — сказала старуха, — товарищ, от всех этих дел я хочу повеситься».
Бабель, «Мой первый гусь».
Однако! Я заржал. Ничего подбор цитаточек!
Записную книжку, черненькую, дешевую, я поднял из-под ног в толкотне аэропорта. Оглянулся, помахав ею, — хозяин не обнаружился. Регистрацию на мой рейс еще не объявляли; зная, как ощутима бывает потеря записной книжки, я раскрыл ее: возможно, в начале есть координаты владельца.
«Я б-бы уб-бил г-г-гада».
Р. П. Уоррен, «Вся королевская рать».
«Хотел я его пристрелить — так ведь ни одного патрона не осталось».
Бр. Стругацкие, «Парень из преисподней».
«Я дам вам парабеллум».
Ильф, Петров, «12 стульев».
Удивительно агрессивные записи. Какой-то литературовед-мизантроп. Читатель-агрессор. Зачем ему, интересно, такая коллекция?
«Расстрелять, — спокойно проговорил пьяный офицер».
А. Толстой, «Ибикус».
«К тому времени станет теплее, и воевать будет легче».
Лондон, «Мексиканец».
Нечто удивительное. Материалы к диссертации о милитаризме в литературе? Военная терминология в художественной прозе?.. Я перелистнул несколько страниц:
«У нас генералы плачут, как дети».
Ю. Семенов, «17 мгновений весны».
«Имею два места холодного груза».
B. Богомолов, «В августе 44».
Я перелистнул еще:
«Заткнись, Бобби Ли, — сказал Изгой. — Нет в жизни счастья».
Ф. О’Коннор, «Хорошего человека найти нелегко».
«И цена всему этому — дерьмо».
Гашек: трактирщик Паливец, «Швейк».
«Лежи себе и сморкайся в платочек — вот и все удовольствие».
Н. Носов, «Незнайка».
Эге! Неизвестный собиратель цитат, кажется, перешел на вопросы более общие. Отношение к более общим вопросам бытия тоже не сверкало оптимизмом.
Странички были нумерованы зеленой пастой. На страничке шестнадцатой освещался женский вопрос:
«Хорошая была женщина. — Хорошая, если б стрелять в нее три раза в день».
Ф. О’Коннор, «Хорошего человека найти нелегко».
«При взгляде на лицо Паулы почему-то казалось, что у нее кривые ноги».
Э. Кестнер, «Фабиан».
«Жене: „Маня, Маня”, а его б воля — он эту Маню в мешок да в воду».
Чехов, «Печенег».
Облик агрессивного человеконенавистника обогатился конкретной чертой женоненавистничества. Боже, что ж это за забавный человек?
Но вот цитаты, посвященные, так сказать, гостеприимству:
«Я б таким гостям просто морды арбузом разбивал».
Зощенко.
«Увидев эти яства, мэтр Кокнар закусил губу. Увидев эти яства, Портос понял, что остался без обеда».
Дюма, «Три мушкетера».
«Не извольте беспокоиться, я его уже поблевал».
Колбасьев.
«Попейте, — говорят, — солдатики. — Так мы им в этот жбанчик помочились».
Гашек, «Швейк».
«У Карла всегда так уютно, — говорит один из гостей, пытаясь напоить пивом рояль».
Ремарк, «Черный обелиск».
Цитаты были приведены явно вольно. Некоторые даже слегка перевраны. Уж Чехова и Зощенко я помнил.
Но зачем они владельцу книжки? Эрудиция начетчика? Остроумие бездельника, отлакированное псевдообразованностью? Реплики на все случаи жизни? Блеск пустой головы? Конечно, цитирование с умным видом может заменить в общении и ум, и образованность…
И тут же наткнулся на раздел, близкий к моим размышлениям:
«И находились даже горячие умы, предрекавшие рассвет искусств под присмотром квартальных надзирателей».
Салтыков-Щедрин, «История одн. города».
«Проклинаю чернильницу и чернильницы мать!»
Саша Черный.
«Мосье Левитан, почему бы вам не нарисовать на этом лугу коровку?»
Паустовский, «Левитан».
Объявили регистрацию на мой рейс. Оценив толпу с чемоданами, я взял свой портфельчик и пошел к справочному: пусть объявят о пропаже. У стеклянной будочки толпилось человека четыре, и я, не отпускаемый любопытством, листал через пятое на десятое:
«Если б другие не были дураками — мы были бы ими».
В. Блейк.
«Говнюк ты, братец, — печально сказал полковник. — Как же ты можешь мне, своему командиру, такие вещи говорить?»
Серафимович, «Железный поток».
«Ничего я ему на это не сказал, а только ответил».
Зощенко.
Страничка 22 вдруг касалась как бы национального вопроса:
«Его фамилия Вернер, но он русский».
Лермонтов, «Герой нашего времени».
«А наша кошка тоже еврей?»
Кассиль, «Кондуит и Швамбрания».
«Меняю одну национальность на две судимости».
Хохма.
Я приблизился к окошечку, взглянул на длинную еще очередь у стойки регистрации — и, отшагнув и уступая место следующему за мной, полистал еще. В конце значились какие-то искалеченные, переиначенные поговорки:
«Любишь кататься — и катись на фиг».
«Чем дальше в лес — тем боже мой!»
«Что посмеешь — то и пожмешь».
Последняя страница мелко исписана фразами из анекдотов — все как один бородатые, подобные видимо тем, за какие янки при дворе короля Артура повесил сэра Дэнейди-шутника.
«Массовик во-от с таким затейником!»
«Чего тут думать? трясти надо!»
Переделанные строки песен:
«Мадам, уже падают дятлы».
«Вы слыхали, как дают дрозда?»
«Лица желтые над городом кружатся».
Это уже походило на неостроумное глумление. Я протянул книжку милой девочке в окошечке справочного и объяснил просьбу.
— Найдена записная книжка черного цвета с цитатами! Гражданина, потерявшего, просят…
Я чуть поодаль ждал с любопытством — подойдет ли владелец? Каков он?
Объявили окончание регистрации. Я поглядывал на часы и табло.
В голове застряли несколько бессвязных цитат:
«Жирные, здоровые люди нужны в Гватемале».
О. Генри, «Короли и капуста».
«И Вилли, и Билли давно позабыли, когда собирали такой урожай».
Высоцкий, «Алиса в стране чудес».
«Поле чудес в стране дураков».
Мюзикл «Буратино».
«И тут Эдди Марсала пукнул на всю церковь. Молодец Эдди!»
Сэлинджер, «Над пропастью во ржи».
«Стоит посадить обезьяну в клетку, как она воображает себя птицей».
журн. «Крокодил».
«Не все то лебедь, что над водой торчит».
Станислав Ежи Лец.
«Умными мы называем людей, которые с нами соглашаются».
В. Блейк.
«Почему бы одному благородному дону не получить розог от другого благородного дона?»
Бр. Стругацкие, «Трудно быть богом».
«В общем, мощные бедра».
Там же.
«Пилите Шура, пилите».
Ильф, Петров, «12 стульев».
«А весовщик говорит: Э-э-эээ-эээээээээ…»
Зощенко.
«Приходить со своими веревками, или дадут?»
Мне вспомнился однокашник (сейчас ему под сорок, а все такой же идиот), у которого было шуток шесть на все случаи жизни. Через полгода знакомства любой беззлобно осаживал его: «Степаша, заткнись». На что он, не обижаясь, отвечал — тоже всегда одной формулой «Запас шуток ограничен, а жизнь с ними прожить надо». И живет!
Вспомнил и старое рассуждение: три цитаты — это уже некое самостоятельное произведение, они как бы сцепляются молекулярными связями, образуя подобие нового художественного единства, взаимообогащаясь смыслом.
Я уже давно читаю очень медленно — возможно, реакция на молниеносное студенческо-сессионное чтение, когда стопа шедевров пропускается через мозги, как пулеметная лента, только пустые гильзы отзвякивают. И с некоторых пор стал обращать внимание, как много афористичности, да и просто смака в массе фраз настоящих писателей; обычно их не замечаешь, проскальзываешь. Возьми чуть не любую вещь из классики — и наберешь эпиграфов и высказываний на все случаи жизни.
Причем обращаешь внимание на такие фразы, разумеется, в соответствии с собственным настроем: вычитываешь то, что хочешь вычитать; на то они и классики… В принципе набор цитат, которыми оперирует человек, — его довольно ясная характеристика. «Скажи мне, что ты запомнил, и я скажу тебе, кто ты»…
И тут он подошел к справочному — торопливый, растерянно-радостный. Средних лет, хорошо одет, доброе лицо. Странно…
Улыбаясь и жестикулируя, он вертел в руках свой цитатник, что-то толкуя девушке за стеклом. Она приподнялась и указала на меня.
Он выразил мне благодарность в прочувственных выражениях, сияя.
— Простите, — сознался я, мучимый любопытством, — я тут раскрыл нечаянно… искал данные владельца… и увидел… — Как вы объясните человеку, что прочли его записи, а теперь хотите еще и выяснить их причину? Но он готовно пришел на помощь:
— Вас, наверно, позабавил набор цитат?
— Да уж заинтриговал… Облик вырисовался такой… не соответствующий… — я сделал жест, обрисовывающий собеседника.
— А-а, — он рассмеялся. — Видите ли, это рабочие записи. По сценарию один юноша, эдакий пижон-нигилист, произносит цитату — характерную для него, задающую тон всему образу, определяющую интонацию данной сцены, реакцию собеседников и прочее…
— Вы сценарист?
— Да; вот и ищу, понимаете…
— И сколько фраз он должен произнести?
— Одну.
— И это все — ради одной?! — поразился я.
— А что ж делать, — вздохнул он. — За то нам и платят: «За то, что две гайки отвернул, — десять копеек, за то, что знаешь, где отвернуть, — три рубля».
Я помнил это место из старого фильма.
— «Положительно, доктор, — в тон сказал я, — нам с вами невозможно разговаривать друг с другом».
Он хохотнул, провожая меня к стойке: все прошли на посадку.
— Вот это называется пролегомены науки, — сказал он. — «Победа разума над сарсапариллой».
Мне не хотелось сдаваться на этом конкурсе эрудитов.
— «Наука умеет много гитик», — ответил я, пожимая ему руку, и пошел в перрон. И вслед мне раздалось:
— «Что-то левая у меня отяжелела, — сказал он после шестого раунда».
— «Он залпом выпил стакан виски и потерял сознание».
Вот заразная болезнь!
«Не пишите чужими словами на чистых страницах вашего сердца».
«Молчите, проклятые книги!»
«И это тоже пройдет».
