Возвращение
А в Ленинграде шел снег. Вспушились голые ветви Александровского сада. Мягко выбелился ледок, стянувший сизые разводья Невы. Ударила петропавловская пушка, взметнув ворон из-под стен.
— Ким приехал!
Колпак Исаакия плыл. Медный всадник ссутулился под снежным клобуком. Несли елки.
— Дьявол дери… Ким!
— Здор-рово! Ким! Бродяга! ух!
— Ну… здравствуй, Ким! старина…
— Кимка! Ах, чтоб те… Кимка, а!
— Салют, Ким. Салют.
— Ки-им?!
— Братцы: Ким!
Билеты спрашивали еще от остановки. Подъезд светился у Фонтанки. Высокие двери не поспевали в движении. Билетерши снисходили в причастности искусству. Программки порхали заповедно; шум предвкушал: сняв аплодисменты, двинулся занавес.
— За встречу!
— Ким! — твой приезд.
— Гип-гип, — р-ра!!
— Горька-а! Ну-ну-ну… — эть!
— Ха-ха-ха-ха-ха!
— Ти-ха!.. Ким, давай.
— И чтоб всегда таким цветущим!
— Позвольте мне себе позволить… э-э… от нашего… э-э…
— «Пр-риходишь… — привет!»
— Ну расскажи хоть, как ты там?
— Спой что-нибудь, Ким. Эй, дай гитару.
— Пойдем потанцуем!
Раскрывается свежее тепло анфилад, зеленая и призрачная нестеровская дымка, синие сарьяновские тени на горящем песке, взрывная белизна Грабаря, сиреневый парящий сумрак серовской балерины и предпраздничная скорбь Демона.
— Отлично выглядишь! здорово.
— Надолго теперь?
— Молоток. Завидую я тебе!..
— Ну ты даешь.
— Расскажи хоть поподробнее!
— Все такой же красивый.
— Что, серьезно?
— Одет прекрасно.
— Где? Ой, я хочу на него посмотреть!
Назавтра день был прозрачный, оттепель, влажные деревья мотались в синеве, капало с блестящих под солнцем крыш, девушки блестя глазами гуляли по набережным, и большой водой, фиалками и талым подмерзающим снегом пахли сумерки.
— Мощный мужик.
— Ну авантюряга!
— Вот живет человек так как надо!
— Не каждый так может, слушай.
— Этот своего всегда, в общем, добивался.
— Ким, ну идем!
— Значит, в восемь, Ким!
— Так жду тебя обязательно.
— Завтра-то свободен? всё, соберемся. Приходи, смотри!
— Так в субботу, Ким, мы на тебя рассчитываем.
— На дне рожденья-то будешь?
— Да давай Ким, не сомневайся, тебе там понравится!
В филармонии было душно, музыка звучала в барабанные перепонки, тихо вступили скрипки, нарастая, музыка прошла насквозь, захватила в мерцании и сполохах, и в отчаянии заламывала руки и падала женщина на угрюмом берегу, метались под тучами чайки, и накатилась, закрывая все в ярости, огненная волна, стены города рушились в черном дыму, гремел неотвратимо тяжкий солдатский шаг, но среди этого запел, защелкал невесть откуда уцелевший дрозд, и утренний ветер пробежал по высокой траве, березки затрепетали, в разрыве лазури с первым утренним лучом показался парус, он рос победно, и только пена кипела в прибрежных скалах.
«Да. Эдуард слушает. Что?! Ким, драть твои веники!!
Старик сто лет когда скотина давай идет титан конечно. Да как, у меня нормально. Митьке? пятый уже,
недавно вот стихотворение выучил. Анька молодцом,
вертится. Обязательно, о чем речь, сейчас я смоюсь с
работы. Подходи, подходи! Да у меня и останешься, и
не думай, что отпущу… кто стеснит — ты? с ума сошел!
посидим хоть душу отведем. Отлично! Добро!»
— Здорово!
— Даже так?
— Помнишь!..
— Помнишь…
— Помнишь…
— Помнишь…
— Помнишь…
Официант склоняет пробор: коньячок, икорка; оркестр в полумраке. Покойно; вечер впереди; твердые салфетки; по первой. Женщины красивы.
— Танька — вон, русый, высокий.
— Это и есть тот знаменитый Ким? Симпатичный.
— …—…? —…—…! —…—…
«…откуда ты взялся такой… господи… мне кажется, я знаю тебя давным-давно… Поцелуй меня еще… милый…»
Витрины в гирляндах ярки. Длинноногая дива склонилась к окошечку кассы. Светлые волосы легли по белой шубке. Короткая шубка задиралась. Девушка чуть приседала, говоря к кассирше. Открытые бедра подавались в прозрачных чулках. Она отошла к прилавку, переступая невероятно длинными и стройными ногами, гордая головка возвышалась.
— Дорогой, заходи же скорее, заходи!
— Спасибо, ну зачем же; спасибо, родной. О! Боренька, ты смотри какая прелесть.
— Да не снимай ты туфли ради бога. Ниночка, скажи ему.
— Ну дай-ка я тебя поцелую. Да загорелый ты какой!
— Выглядишь ты прекрасно, должен тебе сказать.
— И как раз к обеду, очень удачно! Боренька, достань белую скатерть из шкафа.
— Так; водка у нас есть? — хорошо. Сейчас я только позвоню Черткову, скажу, что сегодня мы заняты.
— Ну дай же я на тебя посмотрю-то как следует.
— Ниночка, где у нас в холодильнике семга оставалась?
— Кушай ты милый не стесняйся, давай-ка я еще подложу.
— Ну, как твои успехи? А что делать собираешься?
Болельщики выламывались из троллейбусов. Из надеющихся доказывал книжкой рыбфлота. Шайба щелкала под рев. Лед в хрусте пылил веерами. Короткие выкрики игроков. Транслирующий голос закреплял взрывы игры.
— Привет, Ким!
— Как дела, Ким?
— Здравствуй, Ким.
— Здравствуй.
— Здравствуй.
— Ким приехал.
— Он мне звонил вчера.
— А мы с ним в пять встречаемся, присоединяйся.
— Давно, давно я его не видел.
Неимоверно морозный день калился в багровом дыму над Марсовым полем. Побелевшие деревья обмерли под кровоточащим солнцем, насаженным на острие Михайловского замка. Звон стыл.
— За встречу!
— Ким! — твой приезд.
— Гип-гип, — р-ра!!
— Горька-а! Ну-ну-ну… — Эть!
— Ха-ха-ха-ха-ха!
— Ти-ха!.. Ким, давай.
— И чтоб всегда таким цветущим!
— Позвольте мне себе позволить… э-э… от нашего… э-э…
— «Пр-риходишь… — привет!»
— Ну расскажи хоть, как ты там?
— Спой что-нибудь, Ким. Эй, дай гитару.
— Пойдем потанцуем!
Дети катались с горки, падали, ликующе визжа, теребили своих пап в саду Дворца пионеров. Светилась огнями елка; лохматый черный пони возил малышей, бренчал бубенчиками, струйки пара вылетали из широких мягких ноздрей. Румяный кроха восседал на папиных плечах, всплескивая радостно руками.
— Как Ким-то? Что рассказывает?
— Вчера его Гоша видел. Цветет!
— Слушай, так что там насчет места в финансово-экономическом?
— В четверг буду знать; позвоню тебе.
— Если что — с меня причитается. Как твоя публикация?
— Вроде удается пристроить в «Правоведении».
В толпе наступали на ноги, магазины, автобусы, метро, толстые и тонкие, старость — молодость, осторожно — двери закрываются, портфели, сапожки, ондатры, сегодня и ежедневно, топ-топ-топ по кругу, вы проходите — не мешайтесь.
— Еще что нового?
— Вчера Кима видел.
— Еще что нового?
— Вчера Кима видел.
— Еще что нового?
Лыжню припорошило. Снежная пыль сеялась с сосен. Дымки стояли от крыш в серо-молочное небо. А здесь пахло промерзшим лесом, лыжной мазью, чуть овлажневшей шерстью свитера, руки с приятным автоматизмом выбрасывали палки, отталкивались четко посылая, необыкновенно приятно было глотать лесной воздух.
— Эдуард, Митька опять ночью кашлял.
— Драть твои веники, звоню сегодня Иваницкому, у него есть знакомый хороший терапевт, а то что ж такое.
— Позвони, пожалуйста, не забудь. Как твоя изжога?
— Анька, отстань. Пью твой овощной сок.
— Как Ким?
— Нормально.
— Увидишь — передай привет. Сегодня среда, у меня семинар; буду поздно. Купишь поесть.
— Добро.
— И Митьку заберешь из садика.
— Могла не напоминать.
Автобус был пуст, и темные улицы тоже пусты. Согреться удалось только на заднем сиденье, но там высоко подбрасывало и пахло сильно выхлопом. На поворотах слышно было, как позвякивают и пересыпаются в кассах медяки.
— Боренька, ты совсем себя не бережешь.
— Ниночка, не пили меня. Я купил на рынке парной телятины.
— Милый, но зачем ты тащил эту картошку?
— Умеренные нагрузки полезны. А еще нам достали билеты на Темирканова, я Черткову звонил.
— Ты поблагодарил его?
— А как ты думаешь?
— Ким не давал о себе знать?
— При мне нет.
— Ну ложись, ложись, отдохни. Вон до сих пор еле дышишь.
— Сейчас, Ниночка, сейчас, положу все в холодильник.
Девушка притоптывала, поглядывая на часы. Парень подошел, невзрачный какой-то, маленький. Они поцеловались дважды, она, сняв варежку, погладила его по щеке, он обнял ее за плечи, они ушли прижавшись друг к другу.
— Танька — вот, тени французские, нужны? Ты что, того? Что — Ким?
Мороз заползал под брюки и жестко стягивал бедра. Дубленка была короткая, ветер распахивал полы и продувал насквозь. Руки в карманах, ветер забирался в рукава до локтей. Зато пальцы не мерзли. Каждые несколько минут приходилось вытаскивать правую руку из кармана и тереть онемевший кончик носа кожаной холодной перчаткой. На перчатке всякий раз после этого оставался мокрый след.
— Старик, моя статья будет в четвертом номере «Правоведения».
— Король! Как ты ее все-таки умудрился там просунуть?
— Уметь надо.
— Рад за тебя.
— Сигарету. Так вот, место в финансово-экономическом — сто тридцать пять без степени. Сеньшин (ты слышал) заинтересован в своем человеке, ему нужен молодой мужик против старых дур на кафедре. Смысл, пожалуй, есть. Я обещал, что ты дашь ответ послезавтра.
— Смысл есть…
Подушка была тугая, постель свежая.
От настольной лампы резало глаза, но в темноте толку не было.
Четыре сигареты оставались в пачке.
Под серым дождем таяли сугробы на пустой площади.
В домах светились окна только лестничных площадок.
В шесть часов зашаркал скребок дворника.
