10. PAX AMERICANA
Тему нашей докторской диссертации допустимо было бы в стиле старых академических традиций сформулировать так: «Внедрение английского языка в Москву – пример объективных геополитических процессов столь же поучительный, сколь показательный».
Прежде чем описать исследуемый предмет с тем, чтобы далее перейти от анализа процесса к синтезу, принято и представляется здесь вполне уместным предпослать основной части краткий исторический экскурс.
За временными рамками нашей предыстории естественным образом остается влияние на старославянский язык незначительных вкраплений старонорвежских и шведских диалектов старогерманского, что по времени соответствует началу русской государственности, согласно господствующей норманской теории. Как церковнославянский, язык официальной культуры, так и тюркский, проникший три века спустя язык татаро-монгольского нашествия, оказали бесспорное и достаточно исследованное влияние на собственно славянский. В результате процесса формирования к XVII веку сложился язык собственно великорусский, центром которого, как обычно в истории, стал из многих родственных и одноязычных диалектов говор столичного города, т. е. Москвы, центра Российского государства.
Первая лингвистическая интервенция, искусственность и чужеродность коей явны, произошла в правление Петра I (1689–1725), когда голландская морская терминология утвердилась во флотском деле, а немецкая армейская – в деле военном. Ярый германофил, Петр активно реформировал все сферы российской жизни, в том числе культурную: русская грамматика была сочтена архаичной и «неевропейской» и по государеву указу «модернизирована» на немецкий манер; множество же немецких слов и оборотов «получили прописку» в России, причем одновременно с их носителями. Фактически и волюнтаристски немецкий язык получил статус придворного и светского, близкого ко второму государственному.
Этот процесс германизации обострился и достиг апогея в краткий, но насыщенный и даже бурный период царствования Петра III Федоровича (1761–1762). (Этот император, урожденный принц Карл Петр Ульрих, сын герцога голштейн-готторпского Карла Фридриха и Анны Петровны, был немец-полукровка. Если же принять версию, что его бабка Екатерина I, в девичестве Марта Скавронская, была сама наполовину немка, доля русской крови в Петре III уменьшится до 1/4 против 3/4 немецкой.) Безудержная германофилия Петра III вопиюще противоречила российским государственным интересам и превысила меру терпения придворных, германизируемых от языка до походки. Он был убит в результате заговора, организованного собственной супругой (урожденной принцессой Софьей Фредерикой Августой Ангельт-Цербстской, чистокровной немкой).
Царствуя (1762–1796) под именем Екатерины II, она не могла противиться внутренней склонности ко всему европейскому. Но политический расчет диктовал дистанцироваться от своего германского происхождения. Тем более что в Семилетней войне врагом России выступала Пруссия. Союзницей же России выступала Франция. Влияние Франции подкреплялось общеевропейской модой на французских просветителей-энциклопедистов. В итоге Екатерина вступила в имиджмейкерских целях в переписку с Вольтером, способствуя распространению в России французского языка. Одна из национальных особенностей России всегда состояла в том, что увлечение государя автоматически превращалось в образ жизни подчиненных – будь то игра в теннис, разведение кукурузы или изучение иностранного языка: вплоть до ношения часов на правой руке вместо левой. Филологическое хобби Екатерины истолковывалось верноподданными как лобби, продолжение интернациональной политики открытости Петра I – и одновременно лишало русских дворян, с младенчества ставших предпочитать французский русскому, возможности замечать немецкий акцент государыни и языковые ляпсусы.
Со времен Петра I говорить в России на иностранном языке стало престижно, на верхних этажах власти – даже необходимо. После убийства Павла I (1796–1801) говорить при дворе по-немецки было политическим самоубийством – слишком непопулярен был германофил Павел (3/4 или даже 7/8 немецкой крови). А французские аристократы и специалисты, спасаясь от террора 1793 года, хлынули в Россию потоком, упрочая позиции своего языка.
И можно видеть, что даже Отечественная война 1812 года не поколебала позиций французского языка. Офицеры-дворяне сражались против оккупантов – неукоснительно изъясняясь между собой на языке оккупантов, и щеголяли произношением. Таковы причуды истории и голос подсознания, повелевавший императорам как отмежевываться от своего происхождения – так и тянуться к Западу как «более культурной» прародине.
Заметим, что, традиционно женясь на немках, русские императоры довели долю русской крови в последнем из них – Николае II – до 1/64, если не 1/128. Фактически большевики в Ипатьевском доме расстреливали в 18 году немцев – что, разумеется, их (большевиков) нисколько не оправдывает.
Французский язык был стремительно искоренен в России после 1917 года как атрибут класса-паразита, стираемого с лица земли. Однако надобность в языке международного общения, естественно, сохранялась. С кем же общались новые власти?
«Кто платит – тот заказывает музыку». Обучение забытому было немецкому языку проплатил Германский Генеральный штаб. Эта языковая интервенция была весьма дорогостоящим мероприятием: профинансировать пришлось всю деятельность партии РСДРП/б-ВКП/б по проведению октябрьского переворота и смене власти в стране. Схема была проста и вполне безотказна. По Брестскому миру Германия получила репарации с России, возместив свои затраты. Большевики получили власть над разоренной страной. Вынужденные отказаться от внешних долгов, они как следствие оказались в мировой экономической изоляции. А неизбежно проигравшая I Мировую войну Германия предложила Р.С.Ф.С.Р. свои научно-технические услуги в обмен на сырьевую базу плюс тайный военно-политический союз. В этой ситуации немецкий язык в Советской России стал средством экономического, политического и военного подъема страны. Немцев требовалось понимать.
Новая аристократия – руководители и инженеры – для поездок за границу и чтения технической документации срочно овладевали немецким. Немецкий стал основным и едва ли не единственным иностранным языком школьного обучения. Говоря по-немецки, человек как бы приобщался к верхним слоям общества – к тем, кто повидал Европу, носил заграничную одежду и занимал престижные должности.
Великая Отечественная война (1941–1945) надломила эту тенденцию. С одной стороны, срочно обучались массы переводчиков с немецкого для нужд фронта и разведки. С другой стороны, культивируемая до небывалых размеров антинемецкая идеология отвратила национальное самосознание от всего немецкого на много десятилетий. Немецкий стал прежде всего языком закоренелого врага, архетип которого сложился сугубо отрицательным. Чего ж учить язык негодяев, которых мы ценой больших жертв разбили в прах?!
Латентным периодом англоязычной интервенции в СССР являлось семилетие от фултонской речи Черчилля (1946) до смерти Генерального Секретаря товарища Сталина (5.3.1953). Намеченные Черчиллем антисоветские предприятия легко парировались «железным занавесом» – но скрытая работа уже шла.
Отметим, что уже с 1942 года в СССР массово пели «песни союзников» – англичан и американцев; пока по-русски, как бы в переводе. Характерно, что большинство этих песен – «На эсминце капитан Боб Кеннеди», «Был взбудоражен очень воздушный наш народ» и др. – являлись подделками-«самостроками», написанными по социальному заказу советскими композиторами и поэтами-песенниками в алма-атинской и ташкентской эвакуации. (Невольно обращают на себя внимание фамилии этих «творцов», но влияние мирового сионизма на лингвистическую и шире – вообще культурную – колонизацию России выходит за рамки настоящего исследования.) Наивно доверившись лозунгу дружбы с союзниками – русские запели с чужого голоса.
Холодное лето 53 года было рубежным. Умер вождь, ослабла дисциплина. Кампания по борьбе с низкопоклонством перед Западом сбавляла обороты. В окруженной врагами стране образовался за предшествовавшие годы культурный вакуум, народ жил бедно и радовался любому развлечению – и вот сквозь дырочки в «железном занавесе» потянуло чуждым влиянием.
Кроме того, в августе 53 впервые в СССР сложилась внешне безобидная, но подспудно чреватая многими бедами ситуация. Возник конкурс в вузы – не все выпускники школ-десятилеток, пожелавшие стать студентами, поступили! (До этого достаточно было при наличии школьного аттестата сдать вступительные экзамены хоть на тройки, а тут народ стал жить лучше и многие захотели дать детям образование.) Абитуриенты-неудачники почувствовали себя обиженными и обойденными: в этой прослойке городской молодежи возник стихийный социальный протест – пока на подсознательном уровне.
Латентный период характеризовался проникновением английского через ВПК. Одновременно в сознании укоренялась мысль, что американская техника лучше отечественной. В погоне за ускорением и удешевлением производства мы ее копировали. Джип ГАЗ-67 был советской копией «виллиса», трехосный армейский грузовик ЗИС-151 – копией ленд-лизовского «студебеккера». Стратегический бомбардировщик Ту-4 – копией («кирпичом», на сленге авиаконструкторов) «летающей сверхкрепости» Б-29. Истребитель МиГ-15 (разработка модели Хейнкеля) летал на двигателях «роллс-ройс» в советском копировании. Английский стал языком стратегической важности – надо владеть документацией. Его ввели в школах, потеснив захиревший без применения немецкий. Создали Институт военных переводчиков! Расширили отделения английской филологии в университетах.
А в затертых ленд-лизовских кинолентах без устали играл джаз Глена Миллера!
С 1958 года музыкальные записи хлынули из-за рубежа рекой. Осмелевшие дипломаты везли пластинки «короля рок-н-ролла» Элвиса Пресли. Саксофон Армстронга дудел из московских окон (труба – прим. ред .). Интервенция началась открыто!
Везли на продажу пластинки и ширпотреб западные туристы, полезшие через приоткрытые границы. Широкие пиджаки, узкие брюки, пестрые галстуки, бутылки виски – все было снабжено этикетками, требующими знания английского! А журнал «Плэйбой» уже напрямую апеллировал к базовому инстинкту – сексуальному – для изучения все того же английского в американском варианте.
Но все это были даже не цветочки – завязь! Этот период закончился в 1956 году – и с XX Съездом КПСС начался второй – так называемая «хрущевская оттепель». И сосульки долбанули с крыш по слабым головушкам, выражаясь метафорически.
«Мыкыта», с трудом могший сказать «гуд бай», сделал для английского языка в СССР больше, чем все бостонские университеты вместе взятые. Он дал отмашку тигру!
«Держись, корова из штата Айова!» – вызвали американских фермеров на соревнование колхозники и стали повсеместно изучать американскую кукурузу – якобы продуктивную. (Излишне говорить, что провокационное соревнование наша корова проиграла.)
Мы далеки от вульгарной поговорки «рыба гниет с головы». Но огромная дипломатическая и торговая миссия СССР паслась в США, и отнюдь не на кукурузных полях. Попасть на берег Потомака или Ист-ривер стало мечтой карьериста. Сама собой в Москве открылась английская спецшкола № 129, где учились дети московской элиты. Верхом шика стало владение языком страны, где периодически жировал топ-класс.
Создали издательство «Прогресс», которое переводило лучшие советские книги на английский. В тандеме с ним издательство «Иностранная литература» гнало мутный вал американской литературы на русском: Эптон Синклер и Синклер Льюис, алкоголик Фолкнер и хулиган Хемингуэй, слезливая Бичер-Стоу и глумливый О.Генри, мистик Вашингтон Ирвинг и милитарист Ирвинг Шоу. Самым издаваемым писателем в стране стал ницшеанец Джек Лондон – 67 миллионов экземпляров!
Затеяли коммунистическую газету «Daily World», которая никого не научила коммунизму – но поколения студентов в обязательном порядке учили по ней английский!
Лысому Хрущеву польстила лысина супермена Юла Бринера – и на экраны вышла «Великолепная семерка». Буденновец с шашкой как архетип героя сменился в сознании ковбоем с кольтом. Угадайте с трех раз – на каком языке говорил этот «корово-мальчик»?!
На этом 2 этапе (1956–1964) английский язык получил постоянный вид на жительство в СССР. Целенаправленно вещали радиостанции «Голос Америки», «Свобода» и «Би-Би-Си», на деньги англо-американских спецслужб дирижируя маршем пятых колонн. «Стиляги» носили американский ширпотреб, а «фарцовщики» снабжали их записями американской музыки. Элла Фитцджеральд стала звездой московских квартир. Ван Клиберн получил первую премию – где?! – на конкурсе Чайковского в Москве!
Даже афроамериканцы Поль Робсон и Гарри Белафонте пели на английском: прогрессивное содержание их песен было непонятно народу, но антинародная языковая форма проникала во все поры.
И третий этап (1964–1968) характеризуется безудержной уже экспансией. Все факторы работали против нас. Технический – народ получил дешевые массовые магнитофоны «Нота», «Аидас» и «Днепр». Они стоили месячную зарплату и внедрялись повсеместно. Одна контрабандная пластинка порождала эпидемию чуждых звуков. «Битлз» стали популярнейшей в СССР группой. Материальный: дешевые гитары покупались поголовно всеми подростками, и гнусавое английское мяуканье изображало в русских провинциях «Роллинг стоунз» и «Лед Зеппелин». Фактор культурный: своя подцензурная культура не удовлетворяла нонконформистски, как всегда, настроенную молодежь. Фактор психологический: из чувства протеста тоталитаризируемые граждане хотели петь то, что им запрещали, носить то, чего им не шили, пить то, чего не наливали и говорить на языке, которого власти официально не одобряли.
Американские джинсы, сигареты и жвачка были теми данайскими дарами, которые взорвали в конце концов изнутри осажденную крепость, развесившую уши и растопырившую карманы.
Четвертый период (1968–1986) – это когда наверху спохватились крутить гайки обратно, ан поздно. Вражеские радиостанции глушили – а их все равно слушали. А раз глушат – так еще больше верили американской пропаганде! Рок запрещали – так вся молодежь ломилась на подпольные концерты. Джинсы не ввозили – так наладили втихаря выпуск самодельных. А запрещенные западные книги просто перепечатывали от руки.
И над всем родным издевались! Политбюро им старенькое, польты плохо пошиты, коммунальные квартиры тесны, а сокровищницу советского искусства – Лениниану – опошлили до анекдотов. Уже им только подавай «саунд-треки» из «Крестного отца» и «Лав стори».
Музыканты и балеруны стали всеми правдами и неправдами сбегать в Америку. Дочь самого Сталина сбежала следом! Опора государства – КГБ в лице своих генералов – и те стали драпать!
Вот и язык тоже. «Ракета», «мотор», «ковбой», «джинсы», «степ», «комбайн», «трамвай», «автобус», «троллейбус», «танк», «трактор», «трал», «мотоцикл», «нипель», «нокаут» – укоренились в русском языке, некогда великом и могучем. Все толще делался «Словарь иностранных слов» – и все менее иностранными они воспринимались.
Короче, американизм стал нормой жизни, которая всех уже достала. Жизнь была, пардон, ни вздохнуть ни пернуть. Им – «патриотизм», они – «выкуси»! Призывники так и говорили: «А чего с Америкой воевать? У них джинсы, рок, изобилие, свобода, проституция, наркотики, все продается – во жизнь!» То есть четвертый этап характеризовался как усилением внешнего давления в плане культурном, духовном – так и ослаблением социально-психологического иммунитета масс на фоне нарастающей политической оппозиционности режиму и недовольства материальными трудностями и социальными ограничениями.
Пятый этап (1986–1991) – плотина рухнула. Перестройка.
В страну хлынули персональные компьютеры. А все обеспечение на английском! Учи.
Стал свободным выезд за границу. А на каком языке там объясняться?! Везде английский. Учи.
Валом ввалился дешевый халтурный импорт. А все надписи – опять на английском! Учи!
Интуристы к нам поперли. А им сувениры втюхать надо! С них в отеле бабки снять надо! В кабаке обсчитать, в тачке покрутить! Английский – учи!
Бизнесмены, мать их, совместные предприятия делать стали. А та-то сторона русского не сечет! Английский – учи! Накупили факсов, пооткрывали курсов, наиздавали самоучителей, и плодящиеся быстрее крольчих секретарши защебетали, сучки, опять по-английски!
Турист баксами богат! Наш беден! Так что? Этикетки по-английски, меню, ценники, таблички – все в расчете на прибыль побольше.
А наверху? А наверху? «Парламент», «президент», «спикер», «мэр», «консенсус», «референдум»!
Господа! Товарищи! Оппоненты! Позволю себе напомнить, что язык – это главная опознавательная система «свой – чужой». По принадлежности к языку мы идентифицируем себя в первую очередь: кто мы такие, с кем мы, мастера культуры.
Надо же понимать! Англоамериканский язык гораздо агрессивнее русского – в нем в 2,2 раза больше жестких ударений на единицу объема текста: наш журчит, как полноводная река, а ихний стучит, как автоматическая винтовка в мозги. У него многовековой опыт экспансии: Индия, Африка, Австралия, Канада, Новая Зеландия. Это язык опутавших мир глобалистов, так конечно он более развит, что в нем в 3 раза больший лексический запас, чем в нашем. У него на всех материках огромный материальный базис и военно-стратегический потенциал, а еще плюс контроль над мировой нефтью арабов и лицемерные подачки голодающим. И он захватывает позиции.
В этом свете становится ясно, под чью музыку станцевали маленькие лебеди чайковское озеро агонии ГКЧП. И август 91 обозначил последний, пятый, этап. Как пророчествовал поэт: постройки крепкие падут, святыни рухнут, и уроды повяжут руки нам у входа, и вырвут грешный мой язык, и челн под сердце вам задвинут, свободу вашу отберут и изобилие дадут, и это будет вери гуд!
Сначала миллионы бутылок «Coca-Cola» посыпались на нас, как «коктейль Молотова» на растерявшуюся танковую колонну. Реклама «Coca-Cola» цвета крови закрепилась на верхушках центральных зданий Москвы. Ковбои из «Marlboro» прискакали на все фасады. Небритые «tough guys» в бутсах «Camel» притопали следом, дымя сигаретами «Camel». Спеша подкормить эту ораву, катерпиллером пригреб свои булочки-котлетки «McDonald’s» и завалил весь центр. «Pizza-Hut» уже втискивалась в щели. «Beer» и «Pepsi-Cola» совали вам в глаза и в рот.
Глянцевый «Cosmopolitan» рекламировал модные бутики и парфюмы. Топ-модели ждали очереди на casting, а промоутеры предпочитали heavy metal. Office’ы «Playboy» и «Penthouse» нанимали дизайнеров – печатать постеры с soft porno.
Парламент достиг consensus’а, и не long, совсем не long оказался way до Типерери! «Lincoln Town Car» и «Grand Cherokee» jeeps покатили по нашим streets и parkings у подъездов «Casino». А в squares валялись на траве narks и сосали drinks!
Call girls брали cash, и все хотели заработать bucks. Killer стал good business! Racket процветал. Businessmen нанимали body-guards.
А президент drinked in residence. And работал с documents in дача.
И страна crushed and separated. Ваучерз не были понятны for people.
It was not easy, ox нет! The life сделалась very, непереносимо hard для простых people. People have not any money – ни копейки!
Gunmen shot on the streets! Gangster power takes victory!
Государственные credits раскрали away. Простым people to жрать was nothing! Зато всякие motherfuckers start live very well. Money going away to offshores. Голодные terrible faces looked at the роскошные windows of supermarkets!..
Не почесались! Nothing, says the president. We shall live bad, but not long. Have nice holidays, dear Russians!
Москоу мэр starts to build the capital and made it beautiful. Many new streets and buildings were constructed. O, he is good guy, say the people. Ворует, но и for town до фига делает!
Тем временем президент play tennis very well. But he drinked водка too much. American doctor, хирург Майкл Дебейки, helped him поправить health. After it the president he is better than the new.
But со временем we привыкли. Все не так bad. Parliament in White House принял много законов. Правда, сенаторы много воруют. But все же правительство заботится о народе.
Little by little Russia started to become rich. There are many dollars in it. American banks give them. Then oligarchs return dollars back to American banks.
America is a rich country. It sends us it’s goods. And gives us money to destroy our weapons.
Our capital Moscow is not worse than America. It is beautiful and great too. We see it on TV.
We watch a lot of Hollywood movies. American guys shoot well and always win. We love them and want to be like them.
Our movies sometimes get «Oscar» awards. It is a great honor for our culture.
Our singers sing well American songs in English. Some our bands tour in all America, and audience applaud to them.
Two hundred thousand Russians live in London, and already four hundred thousand in New York.
There are many American colleges and Universities in Moscow. American professors teach us to work well and grow with our fine country.
You can eat lots of good food for only ten dollars in American restaurant near Mayakovsky square. American cars are not as solid as German’s, but they are big, comfortable and beautiful.
Moscow is coming out of crisis. People have more money. Many people spend their vacation in Florida or Miami. American Boeings take you to any part of the world.
More and more stores are in Moscow, and more and more goods are in them.
In prestigious residential areas new sky-scrapers are built. There are water-pools, tennis-courts and massage-rooms. Some areas have their own churches. American Methodists’ church has many priests in Moscow, and parishioners respect them very much.
New big cinemas are opening, and spectators can buy pop-corn and eat it there.
Moscow became a capital of world democracy. Multi-party system ensures justice and prosperity.
There are lots of guns in Moscow. Every free man should have the right to carry a gun.
Guests of the city stay in «Hilton», «Holiday Inn», «Plaza» and other fancy hotels. There are bars, restaurants at your service, where you can have corn-flakes or hamburgers for breakfast, and casino, where you can play «One-Armed Bandit» or «Black Jack». There are many beautiful souvenirs in kiosks.
I like to play the computer-game «War in Iraq», and my younger sister likes to play with her Barbie-doll and her boy-friend Ken. My father drives «Chevrolet», and my mother drives «Ford». When I grow up, I will join the navy, to see the world and defend democracy.
Progressive association of all countries welcomes Moscow into the circle of civilized cities. We eat turkey with boiled buckwheat for Christmas, and I sent a greeting card to President Bush to express gratitude for our happy childhood.
