Я бы этого и не писал, если бы. Приход закономерной мысли в назначенную голову провешен через случайности, как слаломная трасса через флажки.

…Итак, близясь уже к возрасту старейшин и гуляя в любимом Петербурге по Летнему саду, я вспоминал о рассказе про шведский сад, который был разбит на этом самом месте в допетровские, допетербургские времена. Петербург вообще располагает к размышлениям более, чем любое другое место России. О бурных днях, о славе, о любви. И тут я изумился себе.

Каким образом я, отучившись шесть лет на филфаке Ленинградского университета, Университетская набережная 7/9, между Двенадцатью Коллегиями и Меншиковским дворцом, – не знаю, что было в этом здании изначально? Я не знаю или не помню, кто его строил. Для чего оно предназначалось. Что было в нем прежде Университета. Про Двенадцать Коллегий все знают – а про филфак как-то… и не говорилось промеж нами, студентами то бишь.

В этом городе, став частью его земли, лежит шесть поколений моих предков. Я хотел бы прожить в нем всю жизнь, если бы… по работе не получается. Я люблю историю его домов и дворцов. Каким образом я никогда не поинтересовался, дубак деревянный, историей родного филфака?

Следующий вопрос: а почему, собственно, я задумался об этом сейчас? Мне что, думать не о чем? Размягчение мозга наступило?

02. В восемнадцать лет я бегал сквозь питерские улицы по своим делам, волнующим и судьбоносным, интересным и веселым, и весьма мало мне было дела до окружающих красот. Нет-нет, я не был эстетическим уродом: раза два в неделю, не реже, я заходил после занятий в Эрмитаж, студенческий билет десять копеек, и бродил полтора часа, пока «баки не заполнялись» – дольше в музее у меня отказывает восприятие. У меня был абонемент в филармонию, и по первым-десятым-двадцатым числам я в шесть утра занимал очередь у касс БДТ.

Детские экскурсии со взрослыми по Эрмитажу я вспоминал с отвращением: скучен мне был ваш фарфор, ваша живопись, ваши паркеты, только рыцари ничего.

И только в двадцать шесть я стал балдеть от красоты города. Его архитектура… дальше поставьте ряд поэтичных метафор сами.

Почему меня несло на Камчатку, на Таймыр, в Среднюю Азию, – и не притягивала красота вокруг, равной которой в СССР все равно не было? «Познается в сравнении»?

Романтика – это «не здесь и не сейчас». Юношеская романтика – это переть далеко и делать не то, чем занят сейчас. И чтобы в этом месте и занятии было что-то эдакое, геройское. Гм. А на тех местах живут такие же как ты нормальные люди, которые делают нормальную работу.

Н-ну… Юношеская тяга к странствиям и перемене образов жизни – дело общеизвестное. Ценишь не то, что имеешь под боком, но жаждешь нового, далекого, иного. О'кей, парень, я согласен, это действительно дерьмовая пластинка. Но:

Почему в юности и первой молодости я не ощущал, не трогался, не впечатлялся красотой Города? которым гордился, жить в котором мечтал! Это я что, «развился эстетически»? Это – вряд ли. А чего я тогда стоял и дрожал внутри перед «Дамой в черной шляпе» Ван Донгена или «Легендой о Святом Христофоре» Мандейна?

Почему, черт возьми, я не задумывался, что было до филфака?

01. Моя бабушка, мамина мама, последние годы доживала с нами. Из дому она не выходила, а по двум черно-белым телевизионным программам смотреть было нечего. Свободные от готовки часы бабушка любила проводить на балконе. Она там гуляла, сидя в маленьком шезлонге. И следила с восьмого этажа за ближайшей стройкой.

Она переживала за них! Ругала за безделье, когда работа вставала. Иронически хвалила, когда суетились к концу месяца и квартала. Рассказывала все это нам. Мы над ней посмеивались. Да, ей было нечего делать. Но…

Ей не было до них никакого дела. Почему ей было до них дело? Надо к чему-то пристегнуть свой интерес? Потребность соучаствовать в жизни, в окружающих делах?

0. Вот я и говорю. В восемнадцать лет я был настолько занят собственными делами, что мир за пределами этого личного коридора движения по собственной жизни – мир за пределами моих дел существовал для меня… избирательно… дискретно… иногда. Это вроде как ты едешь в поезде, и там читаешь, ешь, крутишь интрижку, а иногда взглянешь в окно. Как взглянул – видишь остальной мир, а как отвел взгляд от окна и снова своим занят – так мира за окном не видишь. И вообще мир за окном тебя не касается, он есть, но ты тут ни при чем. Хотя иногда красиво! Или дерутся. Или машины столкнулись. А так – и хрен-то с ним.

А дальше… А дальше – поезд едет все медленнее. И чем медленнее едет – тем заметнее и реальнее, тем постояннее делается для тебя этот заоконный мир. А когда поезд встает – ну, мир качественно меняется для тебя: он существует уже в одном пространственном и временном измерении с тобой. Он тебя к себе подсасывает.

Молодость экстерриториальна.

Старость сливается с окружающим миром.

1. Нет нового в том, что молодость являет новаторское начало в социуме, а старость – консервативное.

Нет нового в том, что и то и другое необходимо, закономерно и благотворно. Без новаций нет развития, без новаций сидели б мы в пещерах. Новация – это штришок в эволюции системы. А без консерватизма новаторы мгновенно развалили бы все в мелкие дребезги. Консерватизм – это инстинкт самосохранения и самовоспроизводства системы.

Социальная новация аналогична биологической мутации. Твори все, что получается! А уже природа сама отберет оч-чень немногое нужное – и встроит в дальнейшую жизнь.

Социальный консерватизм аналогичен биологической генной программе. Система воспроизводит себя матрицированием, бдительно копируя и не допуская отклонений.

При сплошном засилье консерватизма система перестает приспосабливаться к неизбежным изменениям условий существования, гипсовеет и погибает. Нежизнеспособна делается.

Гармоничное сочетание новации и консервации обеспечивает системе устойчивость и развитие.

2. Ни биологическая, ни социальная система не может «заранее знать», что получится из новации. И действует методом тыка. Даешь как можно больше мутаций… нет; не так.

В биологии мутирует весьма небольшой процент. И редко-редко мутант получает преимущество в выживании перед прочими особями. Тогда его потомство активнее идет в рост, и вид постепенно меняется. Прочие мутации не имеют значения. Или вредны, и мутант вымирает в поколениях.

Хотя. Два процента психически неадекватных людей – в любом народе всегда. Два процента врожденных гомосексуалистов. И пр.

В социуме дело чуть иначе. Любой юноша совершает «внутриролевые усилия» к социальной мутации. Юношеский нонконформизм есть норма. Подавляющее большинство со временем становится «нормативными» членами общества. Отдельные особи меняют мир.

3. Забавно: половое распределение ролей на биологическом уровне – соответствует тут распределению ролей на уровне социальном.

Самки всех видов – менее подвержены мутациям. И в своем устойчивом и апробированном консерватизме обладают в среднем более устойчивым иммунитетом, в среднем лучше приспособлены к существующим условиям жизни. Их выживает гораздо больше, они в среднем живут гораздо дольше.

Самцы более подвержены мутациям, и значительная часть мутантов погибает. Отклонение от генетической программы в огромном большинстве сходит в ноль: хуже размножаются и замещаются нормальными в том же ареале. У самцов ниже иммунитет, они чаще дохнут от всего. Они агрессивнее – и гибнут.

Зато самые мощные, а также удачно мутировавшие самцы передают свои гены максимальному количеству самок. Так и идет.

Взойдем же гордо от червяка до человека.

Девочки старательнее, послушнее, миролюбивее, лучше учатся, дольше живут.

Мальчики хулиганистее, активнее, больше спорят, больше во все встревают, больше изменяют мир и меньше живут.

Женщина бережет очаг во всех смыслах – и в тех же смыслах мужчина прет куда ни попадя переустраивать мир.

4. Аналогично беспорядочным мутациям природы. Человек, особенно в молодости, хватается за любые занятия, которые только можно измыслить. Среди этих занятий есть ну совершенно же на первый взгляд идиотские. На второй взгляд тоже идиотские.

Писать письмо на срезе зернышка. Собирать модель корабля в бутылке. Классифицировать подвиды земляных блох. Коллекционировать пуговицы.

А также писать и читать стихи. Решать теорему Ферма. Изобретать безалкогольное пиво. И тщательно следить за сантиметрами в одежде, блюдя моду.

Объяснение и оправдание: интерес; любовь; выгода; карьера; пристраивание свободного времени; необходимость кормиться. Т. е. некая субъективная польза обычно есть: престиж, деньги, самоутверждение.

Но.

В огромном числе бессмысленных занятий поместились и те, что полезны сейчас или будут благотворны и спасительны завтра! Заранее иногда невозможно знать.

5. Точно так же юноши должны хвататься за что ни попадя, изобретая хоть деревянный велосипед, хоть советский летающий бесшумный попадатель в задницу, отрицать ценности отцов, идти в неведомые дали, пытаться перевернуть мир. Пробовать переделать этот мир всеми возможными способами на все возможные и невозможные лады! Чтобы когда-нибудь в чем-нибудь настало хоть какое-то усовершенствование, улучшение, обогащение.

А старики должны бить их по ягодицам, рукам и затылкам, чтоб порядка принятого не рушили, за который дедовской кровью плачено и который веками проверен, и им, юнцам, позволил родиться, вырасти, а теперь мысли гнусные иметь!

В этой вечной схватке поколений новое, ободрав бока и утерев сопли, утверждается в жизни. Но большинство прожектов – херится беспощадно!

6. Бывает, кстати, что и прекрасные вещи губятся! А через двести лет – вай-вай! у нас тоже был гений! – понимают и сожалеют. Не без того.

7. Однако неплохо бы вернуться к нашим баранам, а то их уже из-за горы не видно.

Головой человек может понять все. Но действует он обычно, повинуясь не разуму, а инстинктам, подающимся через подсознание в разум как стимул и команды к действию.

Юность эгоистична, и внимание ее в огромной мере замкнуто на собственную личность, проблемы и судьбу. И дико и невозможно представить иначе. Считанные годы юности – время построения всего главного в жизни. И одновременно энергетика юности требует сделать свое, переделать старое, отрицать бывшее. Что угодно! – но только делать не так, как раньше.

Этот негативизм сопровождается жестоким внутри-групповым конформизмом. Еще слабоватые молодые особи собираются в стаю, и стаей пытаются отвоевать жизненные позиции. Инстинкт, братцы!

Юность искренне невнимательна ко многому, что ее лично не касается. Некогда ей! Не обижайтесь на нее.

8. Но. С годами. Чем больше уже сделал человек. И чем меньше жить ему осталось. И меньше энергии. И ослабла страсть к переменам мест. И тянет к покою. —

Тем больше он инстинктивно отождествляет себя со всем тем, что есть. Со своей семьей, городом, народом, страной, цивилизацией. Тем больше она имеет для него значения.

Остаются на земле – дети, внуки, дом, завод, сад, страна.

Сущность старика еще при его жизни начинает перемещаться в потомков и труды. Это не только физический процесс. Это психический феномен.

Здесь нет заслуги самого человека. Это Природа все устроила. Он не потому сберегает все имеющееся, что такой сознательный и патриотичный. Его желание жжет и печалит искреннее! Чтоб сберечь – и другим, детям-внукам своим и чужим передать все хорошее, что есть. Лично для себя ему уже мало что надо. Радости телесные его сократились, как шагреневая кожа. Но самолюбие и тщеславие остались!

То есть, братцы мои:

Возрастные изменения психики – работают на поддержание и эволюцию социальной системы.

9. Древние греки знали, что делали, когда определили возраст старейшин в 60 лет. Он будет думать о благе родины! Ибо кроме родины его уже мало что волнует. Свою биологическую функцию он отметал, и блага телесные возбуждают его и услаждают уже слабо.

10. Время бросать камни и время беречь сложенные камни; таки да. Шломо сказал не так? ну, похоже ведь.

11. И поэтому судьба твоей страны и судьба каждого дома начинает с возрастом волновать лично тебя все больше.

Любовь к Отчизне зреет долго.

12. И экая горькая гримаса устройства жизни, что из этой любви живые старики посылают умирать юношей.

Хотя это уже и тема другая.