III
Ах, мы искали смысл, мы заново открывали для себя Павла Когана, Хикмета и Экзюпери, мы мечтали о больших делах; кто ж не мечтал.
Мы ехали в стройотряды – рвались сами, отбирались по конкурсу. Мы еще носили эту форму с гордостью, добывали к ней тельняшки и офицерские ремни: образца шестьдесят шестого года она была в Ленинграде желто-оливковая, шестьдесят седьмого – серая, шестьдесят восьмого – зеленая, такой и осталась, вышла из моды, ею уже не гордились те, кто пришел за нами.
На Мангышлаке мы строили железную дорогу в пекле пустыни, в отрядах кругом ребята гибли: несколько десятков гробов пришло за лето из четырехтысячного отряда Гурьевской области: сгорали на проводах ЛЭП, ломали шею об дно ручья, обваривались битумом, хватали тепловые удары. Мы вламывали по десять часов в день – рвали жилы на совесть: мы – могли, мы – проверили себя, испытали – и утвердились! мы были – гвардия, студенты, – за двести рублей за лето! пахали, как карлы.
Наши командиры и мастера еще не обкрадывали своих.
Жгли сухой, как порох, «Шипкой» легкие, – мускулистые, поджарые, черные, зверски выносливые, в одних плавках, девчонки наши узенькими купальниками ввергали в раж работяг, бабы плевались – завидовали, красивы были наши девочки, тогда мы это не понимали, поняли позднее, когда – сдали, расплылись, обморщинели. Ладони были как рашпиль, – гордились. «Здесь я нашла свою Испанию…» – сказала королева бетономешалки. Нам нужен был смысл. Смысл!
«Иностранное слово „романтика“ по-русски звучит здесь „работа“. „Стройотряды – школа коммунизма“.»
Форме нашей при возвращении завидовали, значки стройотрядов носились с гордостью – элита! – держались кучей: мы были – свои!
А уже присосались паразиты, заруководили, запланировали, засели в штабах, заездили по отрядам районные и областные комиссары: бороды брить, деньги в общий котел – отрядная коммуна, это передовее, чем коммуна бригадная. Не любили их, хотели – сами. Хоть это мы еще успели – сами, все кончилось на наших глазах.
И комиссары в пыльных шлемах
склонятся молча надо мной.
.
Бандьера росса триумвера!
Мы были той крысой, которая успела вскочить на тонущий корабль.
Только плацкартного места той крысе уже не досталось – исключительно палубное.
В шестьдесят девятом году всех почти ленинградских студентов загнали в Ленобласть на мелиорацию – товарищ Романов осушал землю. Не записавшихся в отряд не допускали к экзаменам. Нынешний ленинградский спецкор «Известий» Анатолий Ежелев опубликовал в «Смене» подлейшую статью о конференции комсомола ЛГУ, где по приказу парткома наплевали на устав ВЛКСМ, устав ССО: отменили принцип добровольности стройотрядов, записанный параграфом первым статьи первой устава ССО, – заменили разнарядкой. Физики пытались организовать сопротивление – не удалось.
Партсекретарь ЛГУ выступал зло, демагогически, напирал на сорок первый год – мол, не козырять добровольцами, все нужны! Интересно, что он делает сейчас? Вряд ли бедствует…
За голосование против нам потом лепили выговора, грозили исключением из комсомола, прорабатывали на комиссиях: мы трезвели понемногу.
Мы еще сумели провалить кандидата в секретари факультета, навязанного парткомом: выигранное сражение в проигранной войне – орденок он цапнул через несколько лет.
Глядь – едет
на лисапеде
бывший комсомольский секлетарь.
Как бы, братцы, не было нам худа…
На рубеже семидесятого года ситуация сменилась как-то быстро, скачком: молодежь резко стала лучше одеваться; резко утратила романтизм; резко стали лучше жить материально; но все это было за нами; мы-то попали в промежуток – ни то, ни другое: сознанием еще там, впереди, а телом-то уже здесь, позади.
«Ну, а дальше? Что было дальше? Что было потом?» – «Не было дальше. Не было потом».
Мы еще смотрели «Леди Гамильтон» в кинотеатре старого фильма «Сатурн», на Садовой близ угла Мучного переулка; я жил как раз напротив.
