XVI

Краузе и не думал выполнять приказ Тарзана и отойти от лагеря на расстояние двух переходов. Изгнанники разбили свой лагерь на берегу в каких-нибудь четырех милях от лагеря соседей, в устье другой реки, впадающей в океан. Настроение у людей Краузе было препаршивым. Они угрюмо сидели на берегу, питаясь фруктами, которые собирали для них в джунглях ласкары. Несколько дней прошло в ожесточенных спорах и выяснении отношений. И Краузе, и Шмидт хотели стать главарями. Победу одержал Шмидт, поскольку Краузе струхнул, побоявшись связываться с психопатом. Абдула Абу Неджм сидел сам по себе, ненавидя всех. Убанович много говорил громким голосом, призывая всех стать товарищами и внушая, что никто не должен командовать другими. Единственной нитью, которая все еще связывала этих людей, являлась общая ненависть к Тарзану, поскольку тот прогнал их, не дав с собой оружия и патронов.

– Можно пойти туда ночью и выкрасть то, что нужно, – предложил Убанович.

– Я уже и сам об этом думал, – отозвался Шмидт. – Отправляйся-ка ты, Убанович, на разведку. Прямо сейчас. Заляжешь в джунглях в окрестностях лагеря, выберешь место, откуда лагерь хорошо просматривается, и будешь вести наблюдение. Так мы узнаем, где у них хранится оружие.

– Сам иди, – огрызнулся Убанович. – Нечего мной командовать.

– Я здесь командир! – закричал Шмидт, вскакивая на ноги.

Убанович тоже встал – громадный грозный увалень, крупнее самого Шмидта.

– Ну что? – злобно спросил он.

– Нам не стоит ссориться между собой, – примирительно произнес Краузе. – Почему бы тебе не послать ласкара?

– Будь у меня оружие, этот грязный большевик подчинился бы, – буркнул Шмидт и кликнул матроса-ласкара.

– Иди-ка сюда, Чалдрап, – приказал он. Ласкар подошел шаркающей походкой, хмуро глядя исподлобья. Шмидта он ненавидел, но поскольку всю свою жизнь выполнял приказы белых, привычка подчиняться оказалась сильнее.

– Пойдешь в другой лагерь, – приказал Шмидт, – спрячешься в джунглях, узнаешь, где у них оружие, патроны.

– Пойти нет, – сказал Чалдрап. – Джунгли тигр.

– Пойдешь как миленький! – рявкнул Шмидт и ударом кулака сбил матроса с ног. – Я тебе покажу!

Матрос поднялся на ноги, кипя от ненависти. Он готов был убить этого белого, но не решился.

– А теперь пошел вон, языческий пес, – заорал на него Шмидт, – и гляди не возвращайся, пока не выяснишь все, что нужно.

Чалдрап повернулся и зашагал прочь. Через минуту его поглотили джунгли.

– Эй! Глядите! – воскликнул Алджи. – Что он теперь надумал?

Тигр поднялся с земли и навострил уши, глядя вперед на тропу. Он склонил голову набок, прислушиваясь.

– Почуял что-то, – предположил Боултон.

– Уходит, – с надеждой сказал Крауч.

Тигр крадучись пошел в кусты, росшие вдоль тропы.

– Это наш шанс, – сказал Алджи.

– Он не ушел, – сообщил Боултон. – Вот он, я его вижу.

– Пытается обдурить нас, – сказал Крауч.

Чалдрап очень боялся. Он боялся джунглей, но еще больше боялся вернуться к Шмидту без информации, которую тот хотел получить. Ласкар приостановился, решая, как ему поступить. Может, вернуться и затаиться возле лагеря Шмидта, а там, выждав время, требуемое для выполнения задания, явиться к Шмидту и выдать ему «тайну» местонахождения винтовок и патронов?

Чалдрап почесал затылок, и тут его озарила великолепная идея: он отправится в лагерь англичан, расскажет им о намерениях Шмидта и попросит разрешения остаться у них. Чалдрап воодушевился. Какая великолепная мысль, лучшая из тех, которые иногда посещали его. И он, развернувшись, радостно потрусил по тропинке.

– Сюда идут, – прошептал Крауч. – Я слышу чьи-то шаги.

В следующий миг на тропу выбежал Чалдрап. Все трое одновременно закричали, предупреждая человека об опасности, но было уже поздно.

Ласкар остановился в недоумении, поднял голову и посмотрел на людей, ничего не соображая. В тот же миг из кустов выпрыгнул огромный тигр и, вздыбившись нар перепуганным до смерти человеком, вцепился ему в плечо.

Чалдрап завопил. Огромный зверь встряхнул его, затем повернулся и потащил в кусты. Потрясенные англичане беспомощно наблюдали за происходящим.

Из кустов донеслись человеческие вопли и рычание тигра. Через несколько секунд вопли стихли.

– О Боже! – воскликнул Алджи. – Это было ужасно.

– Да, – отозвался Боултон, – но это наш шанс. Теперь тигру не до нас. Главное – не отвлечь его от добычи.

Они тихо и осторожно спустились на землю, подобрали свои винтовки и тихо двинулись к лагерю, потрясенные трагедией, разыгравшейся на их глазах.

Все намеченные на день работы в лагере были выполнены, даже полковник Ли не мог найти ничего, чем бы занять людей.

– Кажется, я старею, – сказал он жене.

– Кажется? – переспросила она. – Ты только сейчас это обнаружил?

Полковник улыбнулся. Его всегда радовало, когда Пенелопа оставалась верна себе. Всякий раз, когда она говорила что-нибудь приятное или доброе, полковник начинал тревожиться.

– Да, – продолжал он, – что-то я начинаю сдавать. Ничего не приходит на ум, не знаю, чем бы, черт возьми, занять людей.

– А мне кажется, что здесь уйма всяких дел, – заметила Пенелопа. – Я всегда занята.

– Думаю, люди заслужили право на короткий отдых, – сказала Патриция. – Они не разгибают спины с самого начала нашего пребывания на острове.

– Ничегонеделание всегда порождает недовольство, – произнес полковник, – но я разрешу им расслабиться в течение оставшегося дня.

Ханс де Гроот и Джанетт Лейон уселись на берегу и повели разговор.

– Странная штука – жизнь, – начал де Гроот. – Всего каких-нибудь несколько недель назад я стремился поскорее попасть в Нью-Йорк, молодой, беспечный с трехмесячным жалованием в кармане. А уж планы, какие я строил на это время! И вот теперь я здесь, где-то в Тихом океане, на каком-то острове, о котором никто никогда не слышал – и это еще не самое плохое…

– А что тогда самое плохое? – спросила Джанетт.

– То, что мне здесь нравится, – ответил де Гроот. Джанетт с удивлением взглянула на него.

– Что-то я не понимаю, – сказала она. – Вы, конечно, шутите?

– Я говорю серьезно, Джанетт, – произнес он. – Я… – Загорелое лицо де Гроота вспыхнуло румянцем. – Ну почему так трудно бывает произнести эти три слова, если они идут от сердца?

Джанетт потянулась к де Грооту и положила свою руку на его ладонь.

– Не говорите этих слов, – сказала она. – Никогда не говорите их … мне.

– Почему? – удивился де Гроот.

– Вы же знаете о моем прошлом. О моих похождениях в Сингапуре, Сайгоне, Батавии.

– Я люблю вас, – произнес Ханс де Гроот, и тогда Джанетт Лейон разрыдалась. Вообще-то плакала она редко, да и то от злости или разочарования.

– Не смейте, – прошептала она. – Не смейте.

– Разве вы совсем меня не любите, Джанетт? – спросил он.

– Не скажу, – ответила она. – Никогда не скажу.

Де Гроот пожал ее руку и улыбнулся.

– Вы уже сказали, – промолвил он.

На этом месте их беседу прервал голос Патриции:

– Что с тобой, Алджи, где твоя рубашка? В лагерь вернулись охотники, и европейцы обступили их, желая выслушать рассказ о случившемся на охоте. Когда рассказ был закончен, полковник решительно кашлянул.

– С этим пора кончать, – заявил он. – С этого момента – никакой охоты в джунглях. С тиграми и львами в этой чаще нам не справиться.

– А все по твоей вине, Уильям, – вмешалась миссис Ли. – Тебе нужно было взять на себя командование раньше и запретить этому дикарю выпускать на волю диких зверей.

– Мне все же кажется, что он поступил по-джентльменски, – возразил полковник, – и потом не забывай, он подвергается такой же опасности, что и мы. Судя по всему, бедняги уже нет в живых. Наверное, его разорвал один из этих самых зверей.

– И поделом, – повторила миссис Ли. – Человеку, который разгуливает перед дамами в таком непотребном виде, не имеет смысла жить, по крайней мере, среди порядочных людей.

– А я думаю, что он был толковым малым, – сопротивлялся полковник. – Не забывай, Пенелопа, если бы не он, еще неизвестно, что с нами бы стало.

– Не забывай, тетя Пенелопа, что он спас тебя с «Сайгона».

– Я только и делаю, что стараюсь об этом забыть, – пробормотала миссис Ли.