Детектив

– Как звали доктора Ватсона? – спросил Звягин.

Сын удивленно задумался. Они шествовали вдоль пестрого овощного ряда по Кузнечному рынку, похожие скорее на братьев: один уже вполне возмужал, но второй не собирался стареть.

– Знаменитый друг Шерлока Холмса носил имя Джеймс, – сказал Звягин, нацеливаясь на тугие атласные помидоры. – Читайте «Человека с рассеченной губой». Нам два кило, красавица. Открой сумку с яблоками, Юра.

В завершение базарного утра они купили два гладиолуса: лимонный и пурпурно-черный. Выходя в уличную толчею у метро. Звягин продолжил давешний разговор:

– Эта нераскрытая история чем-то напоминает мне логические загадки, которыми мы баловались в школе… – проговорил он. – Например, человек заходит в кафе и просит у буфетчицы стакан воды. Та вдруг хватает поднос и бьет по стойке. Человек говорит: «Спасибо», поворачивается и уходит. В чем тут дело? Наводящие вопросы следует задавать так, чтобы предполагался однозначный ответ «да» или «нет». Отгадаешь?

– Он обиделся? – спросил Юра.

– Нет.

– Это был пароль и отзыв?

– Нет.

– Они были раньше знакомы?

– Нет. Ну, товарищ стажер, какой же из вас следователь, если не можете решить детскую задачку?

Юра перекинул сумку в другую руку, посопел:

– Он хотел пить?

– Нет.

– Но ему что-то надо было?

– Да.

Проходя мимо пиццерии, Юра невольно покосился на вход, словно там могла открыться отгадка.

Расстояние до дому сокращалось, и петли вопросов сужались.

– А с ним вообще было все в порядке?

– Нет.

Уже в лифте Юра подпрыгнул и закричал:

– Значит, ему что стакан воды, что испуг – одинаково?! И получил одно вместо другого! Он икал и хотел избавиться от икоты – так?

– Наконец-то. – Открыв дверь, Звягин потянул носом и объявил: – Пирожки с капустой и салат из кальмаров. Рота, в столовую!

Ставя цветы в синюю вазу, жена поинтересовалась:

– А с чего ты решил про салат? Он ведь не пахнет.

– Если в воскресное утро наша несовершеннолетняя дочь трудолюбиво варит рис, ты вчера купила майонез, в холодильнике пропадают кальмары, а я люблю все это вместе, то иной вывод невозможен.

После обстоятельного завтрака интересы семьи разделились: дочка отправилась к подруге, сын плюхнулся в кресло перед телевизором, жена взялась за пылесос, а Звягин встал перед окном, сунул руки в карманы и заскучал.

– Юра, – рассеянно сказал он, не оборачиваясь, – а по твоему виду перенапряжения незаметно… И как ты рассчитываешь за неделю, оставшуюся до конца практики, распутать свое дело?

– Дело веду не я, – буркнул Юра. – Есть следователь, работает группа.

– А ты получаешь зачет, и ладно? Если у нас врач-интерн не несет ответственности за результат – так что же, и лечить не надо? Некоторых это очень бы устроило.

– Дело вообще тухлое, – вздохнул Юра. – Типичный глухарь.

– Стоит учиться в МГУ и практиковаться в Ленинграде, чтобы ловить ваших глухарей. Ты через неделю отбудешь продолжать веселую жизнь столичного студента, а тот, кого вы не можете…

– Послушай, – обиделся сын, – мне ведь не приходит в голову учить, скажем, тебя медицине…

– Еще не хватало, – весело изумился Звягин.

– …Почему же ты хочешь учить меня криминалистике, которую ты не знаешь? Я взрослый, ты не заметил? Ты уже научил меня, чему мог.

– Значит, не научил, – посетовал Звягин. – Криминалистики я не знаю, верно. Зато знаю простую вещь: работа должна быть сделана. Ваша работа – найти его. Вот и все.

– Ага, – сказал Юра. – Вот и все. Читайте детективы и смотрите по телику «Следствие ведут знатоки» – и успех вам обеспечен. Только не забудь попросить преступника оставить следы. Потому что иногда, к сожалению, ухватиться абсолютно не за что. Бывают же у вас больные, которым не могут поставить диагноз?

– На это есть хорошие диагносты.

– Да? Тогда, может быть, ты решишь мою логическую задачку?

– А что? – задето спросил Звягин. – Уверен, что не решу? Пошли погуляем, солнце выглянуло.

Солнце положило бутылочные блики на Фонтанку, нагрело чугун решеток, высветило вдали голубой колпак Троицкого собора: бабье лето…

Отчетливо стуча подкованными каблуками по граниту набережной, Звягин велел излагать подробно и по порядку. Он, видимо, наслаждался предстоящей игрой. (Наверное, герой-сыщик живет в каждом мужчине до седых волос.) Сын тоном вещего кота, рассказывающего надоевшую сказку, начал:

– Итак, в некотором царстве, в тридевятом государстве жили-были курсант мореходного училища и ученица ПТУ. Они познакомились на танцах и полюбили друг друга. Курсант стал моряком дальнего плавания, а девушка – парикмахером. И сыграли они свадьбу. И родилась у них дочь.

Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Моряк вырос до старшего механика сухогруза, а жена работала мастером в дамском салоне с обширной клиентурой. И купили они трехкомнатный кооператив. А дочке исполнилось десять лет. И жили они в мире и достатке, и все было хорошо.

И вот тут, – Юра пнул валявшийся спичечный коробок, – сказка кончается, и начинается история странная и скверная.

Его мать с серьезным диагнозом попала в клинику. Требовалась срочная операция, причем риск был большой. Жена вызвала его из рейса радиограммой. Он прилетел, в тот же день дал хирургу согласие на операцию, и назавтра же ее оперировали, очень удачно. Он рассчитывал пробыть еще три-четыре дня и вернуться на судно в следующем порту.

Следующим утром жена встала в шесть часов – как обычно, когда работала в первую смену, с половины восьмого. Приготовила завтрак, разбудила дочку, поцеловала мужа и ушла в пять минут восьмого. Муж посидел с дочкой, пока она завтракала и собиралась, в двадцать минут девятого помахал ей из окна: занятия начинаются в девять, но школа сравнительно далеко.

Он был в прекрасном настроении, шутил. К четырем часам собирался поехать к матери в больницу.

В начале одиннадцатого старушка из соседней квартиры развешивала в лоджии вещи проветривать. Их лоджии рядом, разделены перегородкой. Она слышала, как у соседей бурно спорят о чем-то двое мужчин. Из любопытства заглянула за перегородку: соседская дверь в лоджию была открыта, но завешена занавеской. Слов она не разобрала, слышит неважно. Потом голоса разом умолкли.

Жена, договорившись в парикмахерской, что часть записанных к ней клиенток обслужат подруги, вернулась домой около часу дня, зайдя по дороге к знакомой заведующей стола заказов и в универсам. На звонок муж дверь не отворил. Она открыла своими ключами и вошла. Муж не отозвался, она сделала несколько шагов через прихожую и увидела его, лежащего ничком на полу в гостиной. Сначала она не поняла, потом с криком бросилась к нему: он был мертв, под головой растеклась кровь.

Через минуту-две (по ее словам), в ужасе не веря происшедшему, она выбежала во двор к телефону-автомату и вызвала «скорую», а затем милицию.

Приехав, мы застали на месте происшествия следующее. Он лежал ногами к двери, головой к центру комнаты. Удар был нанесен в правую височную область головы. В ране обнаружены следы стекла. Осколки тяжелой хрустальной вазы валялись рядом. Согласно экспертизе смерть наступила между десятью и одиннадцатью часами утра.

На столе были остатки завтрака на двоих – две чашки, тарелки, чайник, сахарница, обрезки ветчины, хлебные крошки. Пачка сигарет «Пегас» и окурки той же марки в пепельнице.

Одет он был в домашние вельветовые джинсы и шерстяную рубашку. В карманах – ничего. Никаких следов насилия, кроме этой раны, на теле не было.

Никаких следов борьбы, беспорядка в комнате не было.

Никаких улик типа оторванных пуговиц, потерянных трамвайных билетов, характерного прикуса на окурках – не было.

Тронуто из вещей ничего не было.

А самое главное – никаких отпечатков пальцев и следов обуви тоже не было! Ни-ка-ких! Ни на вазе, ни на чашке – нигде.

Вот такая картина. А теперь остается найти убийцу.

– Н-да, – сказал Звягин. – Придется найти. А то что же: стер за собой пальчики, прошелся по полу носовым платком, – и поминай как звали? Слишком просто захотел отделаться. Кстати, кухонное полотенце или половая тряпка не пропадали?

– Нет.

Они перешли мост и двигались сейчас по Московскому проспекту к Обводному. Звягин расстегнул плащ и сощурился. Молчал, вживаясь в роль.

– Надо представить себе реально дом, квартиру… опиши-ка, – попросил он.

– Хороший район. Огромный четырнадцатиэтажный дом квартир на тысячу. Подъезд закрывается, трехзначный цифровой код. Два лифта. Седьмой этаж. Дверь направо от лифта. В двери глазок, два надежных замка, цепочка. Трехкомнатная квартира с улучшенной планировкой и встроенной мебелью в прихожей. Комнаты изолированные, большая кухня, в ванной и туалете кафель. Паркетные полы. Спальня выходит на северо-запад, на улицу, кухня, детская и гостиная – на юго-восток, во двор. Звукоизоляция приличная…

– Ладно, давай гостиную.

– Девятнадцать квадратных метров. Окно и стеклянная дверь в лоджию – напротив входа. Вдоль стены слева до окна – полированная «стенка»: там фарфор-хрусталь, магнитофон, книги. Справа у окна телевизор, справа от двери – большой угловой диван, перед ним – низкий длинный стол типа журнального, за ним и завтракали. На стене маска черного дерева и икона начала века. Хрустальная люстра.

– А где обычно стояла ваза, которой его ударили?

– На столе.

– Жена, вернувшись, открыла оба замка?

– Нет. Язычок одного был защелкнут, а второй открыт. Как обычно, когда кто-то дома.

– Окна, форточки – закрыты?

– Дверь в лоджию и форточки в кухне и детской открыты и закреплены специально приделанными крючками.

– Итак, – подытожил Звягин, – вырисовывается следующее.

Гость вошел в подъезд – знал код, или кто-то из жильцов как раз входил-выходил. Поднялся на лифте. Позвонил в дверь. Хозяин посмотрел в глазок, впустил его. Они позавтракали. Возник тяжелый разговор, спор. Гость ударил его вазой по голове. Увидел, что он мертв. Стер возможные отпечатки пальцев, протер возможные следы на полу и вышел, защелкнув за собой замок.

Первое. Гость пришел без намерения его убить. Иначе воспользовался бы не вазой, а другим оружием.

Второе. Гость рассудителен и хладнокровен. Совершив убийство, постарался замести следы.

Третье. У них возникло крупное разногласие по серьезному поводу. Прийти в такую ярость, чтоб бить человека вазой по голове, из-за мелочи может только пьяный или психопат. Но пьяный утром хочет опохмелиться, а не есть, психопат же не сообразит стереть следы, он будет близок к невменяемости.

Для начала опросим всех соседей по подъезду, детей, пенсионеров: видел ли кто-нибудь незнакомого мужчину, в дверях, в лифте, на лестнице.

– Само собой. Опрошены буквально все. Никто ничего определенного не видел и не слышал. Дом заселен всего два года назад, большинство жильцов друг друга не знает. А людей ходит много.

– Ждал ли убитый кого-нибудь в то утро?

– Нет. Жена говорит, что он собирался до ее прихода починить воздушную вытяжку над газовой плитой.

– Кто же это в принципе мог быть? Порассуждаем.

Этот человек знал, что хозяин на несколько дней вернулся с моря домой.

Это какой-то его знакомый, или же сказал о себе, что он от знакомого. Иначе с чего приглашать его в дом и кормить завтраком.

Кому еще можно открыть дверь? Почтальону, сантехнику, монтеру, врачу. Но они не станут ни завтракать, ни, тем более, убивать. Однако спокойнее проверить: Ленэнерго, санэпидемстанцию, бытовое обслуживание, – никто в то утро не мог там оказаться?

– У тебя широкий охват, – покачал головой Юра. – Легко сказать. Но мы действительно проверили: нет, никого не было.

– Молодцы, – сказал Звягин. – Давай теперь очертим круг всех, кто знал о его возвращении. Мать. Врач в больнице. Диспетчерская служба пароходства, очевидно. Наверняка – подруги жены в парикмахерской, она просила ее подменить. Кое-кто из соседей, видимо. Родственники в Ленинграде у него еще были?

– Нет.

– Жена кому-нибудь еще говорила о его возвращении?

– Нет.

– А дочка? В каком она классе?

– В четвертом. Тоже никому не говорила. Дети в школе обычно ничего не говорят о делах своей семьи, у них свои темы и интересы.

– Все равно набирается довольно много народа.

– И ни у кого из них нет никаких побудительных мотивов для убийства. Проверяли.

Звягин снял плащ и перебросил через руку. Скривил угол прямого рта.

– А каковы могут быть побудительные мотивы убийства? Хулиганство. Деньги. Месть. Страх разоблачения. Ревность. Любовь. Оскорбление.

– Ваши действия? – безжалостно спросил Юра.

– Первое. Был ли он когда-либо замешан в контрабанде. Если да – остались ли связи.

Второе. На каких судах работал раньше. Имел ли с кем-нибудь по работе столкновения. Пострадал ли кто-нибудь из-за его принципиальности, скажем.

Третье. Были ли у него враги. Кто ему когда-либо угрожал.

Четвертое. Женщины. Не было ли у него романа с дамой, имеющей ревнивого мужа или поклонника.

Пятое. Нет ли у него внебрачных детей.

Шестое. Нет ли с кем романа у его жены, пока он в море.

Седьмое. Есть ли у него долги. Если да – то кому и сколько.

Восьмое. У моряков часто постоянные знакомства в комиссионках. Не было ли у него там подозрительных дел.

Девятое. Играет ли в карты, склонен ли к финансовым аферам.

Десятое. Был ли он когда-нибудь кем-нибудь обижен, ущемлен, обманут, обойден по службе.

Ну как? – деловито спросил Звягин. – И выяснив все это, останется лишь узнать, кому стало известно, что он дома.

– А ты не слишком широко раскидываешь сеть, пап? – поддел Юра. – Вместо того, чтобы выдать версию или хотя бы несколько версий, предлагаешь подозревать всех подряд? Так работать невозможно. Тебе придется полгорода перетрясти. Это не наши методы.

– Смотрел я в детстве такое кино – «Кто вы, доктор Зорге?». Среди прочего там показывалось, как японская контрразведка вычислила его, бывшего, казалось, вне всяких подозрений. Они просто составили схему, в которую включили абсолютно всех, кто мог иметь какое-то отношение к утечке информации. И скрупулезно прорабатывали каждую кандидатуру. Только и всего.

– Только и всего, – сказал сын. – Странно, что когда ты смотришь кино про врачей, то воспринимаешь его не как руководство к действию, а как повод для издевок над нелепицами. «Только и всего». Один пустяк – по этому делу у нас чуть-чуть меньше людей и средств, чем у японской контрразведки для охраны государственных тайн. Можно обратить на это внимание Литейного, но боюсь, что он нас не поймет.

– Пинкертоны! – рассердился отец. – Не могут найти убийцу, а в оправдание приводят доводы, что у них меньше сил, чем у японской контрразведки! Тогда перечитай «Шерлока Холмса» и определи преступника: нет следов и ничего не взято – значит, он умный и богатый, скорее всего академик, причем интересуется моряками. И иди арестовывать академика-гидролога.

– Ну я ведь тебе не советую вместо учебника по анатомии читать «Доктора Айболита», – расстроился Юра.

– По существу – на мои предложения ответы есть?

– Представь себе. По-твоему, мы зря шестнадцать суток землю роем? Он был очень спокойный, уравновешенный, миролюбивый человек, несколько пассивный даже, как утверждают. Осторожен, дисциплинирован, никогда не нарушал никаких правил, со всеми жил в мире. Честен. Морально устойчив, что называется. Ничего подозрительного, ничего предосудительного за ним не водилось. Никаких врагов, никаких обид. Короче – ни один из перечисленных тобой пунктов не подходит.

По железнодорожному мосту над Обводным погромыхивая тянулся дневной поезд «Ленинград – Москва». Звягин проводил его взглядом, сказал:

– Кто-то мог ему завидовать. Просить деньги в долг. Напомнить о какой-нибудь услуге, которую некогда оказал.

– Проверяли. Не подходит.

– Хм. А скажи-ка, моряки обычно страхуют жизнь, – он был застрахован?

– На десять тысяч.

– Деньги, очевидно, получит жена?

– Семья.

– А тебе не кажется странным, что жена после «скорой» вызвала милицию? Обычно в таких случаях милицию вызывает сама «скорая» по прибытии на место. Смотри: она еще не верит, что муж умер, в ужасе надеется вернуть его к жизни, зовет врачей, – мысль о милиции должна прийти позднее. В каком она была состоянии, когда вы приехали?

– Истерика… «Скорая» успела тут же, ей дали нашатырь, накапали каких-то капель.

– Видишь. В первые минуты такого потрясения человек парализован горем, он еще не в состоянии думать о преступнике, розыске, мести… Считаю этот ее поступок психологически малодостоверным. Словно она заранее знала о случившемся… Предлагаю версию: у нее есть никому не известный партнер, подчинивший ее своей воле, который и убил, чтоб жениться на ней и завладеть всем добром.

– «Леди Макбет Мценского уезда». Ясно. Мой шеф очень одобрил бы ход твоих рассуждений. Это тоже отработано. Нет.

– Точно ли?

– Женщина не может скрыть от подруг, с которыми работает годами, своих чувств при приезде мужа и в его отсутствие. Она натура открытая, говорлива, общительна, и чтобы никто в парикмахерской, где они вечно откровенничают о своих женских делах, ни о чем даже не догадывался – невозможно.

– Стоп, – резко сказал Звягин. – Он наследует матери, так? Может быть еще кто-то, кто в случае его смерти получает ее имущество? Его десятилетняя дочь, а еще? Есть у матери близкий человек? Нет ли у нее чего-нибудь редкого и ценного, вроде старинной вазы, например, стоимости которой она сама даже не представляет? А?

– Красивая версия, – оценил сын. – Изящная. Но ссора из-за наследства – распространенный вариант, к сожалению. Имущество матери довольно скромное, в больнице она составила завещание на сына, и никого у нее больше на свете нет. Отработано.

– Трудный у вас хлеб, – признал Звягин. – «Доверяй, но проверяй». Даже родных, для кого это трагедия…

– А что делать. Бывает всякое. Когда вы проводите больному такие процедуры, что он от боли зеленеет – для его же пользы стараетесь. Иногда и мы касаемся больных мест – чтоб излечить от большего зла.

– Красиво говоришь, стажер… Ну и что вы теперь предпринимаете?

– Ищем, – дипломатично отвечал Юра.

Огромный фургон, с ревом газуя перед светофором, обдал их черными клубами выхлопа.

– Никаких условий для воскресной прогулки, – зло сказал Звягин. – Чему ты улыбаешься – что я еще не сказал тебе, кто убил?!

– Ты очень правильно рассуждал, – утешил Юра.

Игра игрой, но Звягин завелся, и сыновнее утешение лишь подлило масла в огонь.

Дома он постоял, посвистывая, перед книжными полками, вытащил Честертона, Конан-Дойля и Сименона и повалился на диван.

– Па-апа, – протянула дочка, – вот не думала, что ты способен на такое мелкое чувство, как зависть. Ты что, завидуешь Юрке, что он у нас сыщик? Хочешь и здесь доказать свое превосходство?

– Стоит ли доказывать неоспоримые истины, – хмыкнул Звягин, с комфортом задирая ноги на подлокотник. – Спустилась бы ты лучше в магазин за молоком.

Дочка самолюбиво вздернула носик и, выражая всем видом полную независимость, проследовала на кухню. «И „Турецкий марш“ свистит, – донесся до Звягина ее фискальный доклад. – Юркино преступление решил расследовать, вот увидишь».

Жена явилась пред очи Звягина несравненно раньше, чем была прочитана первая страница.

– Ты мало похожа на молоко, которое я просил, – удивился Звягин. Подумал и добавил: – Разве что на закипающее.

– Леня, – взвилась она, – охотиться за преступниками я тебе не дам. Я со всеми твоими выходками мирилась, но бегать по крышам за убийцами и лезть на ножи я тебе не позволю. Все!

– Я что, не могу в свободный вечер Конан-Дойля почитать? – пожаловался Звягин.

– Когда ты чем-то помогаешь людям – это одно. Но чтобы ловить преступников, существует милиция. Хватит с меня того, что Юрка выбрал себе такую профессию, я ночей не сплю.

– То-то я тебя по утрам бужу – будильника ты не слышишь, – поддакнул Звягин.

– Пожалуйста, прекрати паясничать! Это мое последнее слово! – Она содрала с себя передник, швырнула на пол и ушла, хлопнув дверью спальни.

– Светка, – скомандовал Звягин дочери, – даю вводную: повар выбыл из строя, обед должен быть подан в срок и личный состав накормлен. Приступай по кухне.

– А молоко?

– Юрка сходит. – И Звягин отправился в спальню мириться с женой.

Дочка подняла брошенный передник, оглянулась и, пройдя на цыпочках, приложила ухо к двери. От которой и была оттащена за короткую светлую стрижку морально устойчивым старшим братом.

– Мало я тебя учил не подслушивать? – грозно вопросил он на кухне. – Давай обед доготавливай, есть охота.

– Болтун, – последовал высокомерный ответ. – Отцу завтра на суточное дежурство, а он теперь о чем думать будет? У него, по-твоему, своих проблем мало? Не думаю, чтобы следователю полагалось трепаться дома о том, чем занимается уголовный розыск!

Хорошая совместная трапеза, как давно замечено, весьма способствует умиротворению и взаимопониманию. После обеда Звягин миролюбиво подмигнул жене и уселся за ее рабочий стол, включив настольную лампу.

– Какими достижениями в английском языке порадуют нынче твои вундеркинды? – придвинул пачку тетрадей, раскрыл: – Та-ак, план сочинения «Моя семья»: мой папа, моя мама, кем работает… знакомо. Доверишь? – взял красный карандаш.

– Уж чего ты не знаешь, так это английского, – еще сердясь, сказала жена.

– Охоту отбили, – вздохнул Звягин. – Семь лет в школе, три в институте, а куда его употребить?

– Как же ты собираешься проверять? – ворчливо отозвалась она.

– Не в первый раз. В пределах пятого-то класса я благодаря тебе давно им овладел, – уверил он. – Демонстрирую: Пит хэз а мэп. Афтэ брэкфэст. Годится?

На четвертой тетради он вдруг задумался, глядя в пространство. Выстучал пальцами по полированной крышке стола знакомый мотив. Поцокал языком. Поднялся.

В прихожей сын болтал по телефону. Звягин, косясь на него, принялся надраивать и без того сияющие туфли.

– Юра, – произнес он небрежно, – хочешь пари?

– Какое?

– Сейчас шестнадцать пятьдесят две, воскресенье. Ровно через неделю я дам тебе ответ по вашему делу.

– И можно будет подходить и брать тепленького преступника?

– Можно будет. Одно условие: матери ни звука.

– Пап, – сказал Юра, – ты как маленький, честное слово.

– Ставлю свой «Роллекс» с музыкой, – Звягин потряс запястьем с часами. – Мужской спор, ну?

– Против чего? – подозрительно осведомился Юра.

– Что с тебя взять… Когда женишься – привезешь сначала невесту в гости, познакомиться. Я-то, знаешь, думаю, что это ни к чему, но мать иногда очень переживает. Идет?

– Возмутительно, – сказал Юра.

– Боишься проиграть?

– Да не нужен мне твой «Ролекс».

– Ты его еще и не получишь.

– Тем более.

Противиться отцовскому напору всегда нелегко.

– Светка! – позвал Звягин. – Разбей-ка, девушка, нам руки.

– Не спорь с отцом, – мудро предостерегла девушка, – все равно проиграешь. Ты что, не знаешь его?

– Разбивай!

Звягин удовлетворенно ухмыльнулся и со значением посмотрел на часы:

– Итак, шестнадцать пятьдесят семь. Неделя сроку. Отсчет времени пошел. Приступили. Дай мне, пожалуйста, адрес и фамилию этого несчастного стармеха.

– Э-э, – покачал головой Юра. – Не имею права. В некотором роде служебная тайна. Ты сам двадцать лет погоны носил, понимаешь ведь.

– Служебную тайну надо хранить, – одобрил Звягин. – Ладно, иди вынеси помойное ведро.

Когда через пять минут сын вернулся, Звягин развлекал семью байками из жизни «скорой». Мельком спросил:

– Кстати – как звали врача, приехавшего туда? Как он выглядел, не помнишь?

– Не помню, – твердо ответил Юра. – Кажется, был в халате. А ниже халата – ноги. Две. Нечестные приемчики, пап.

– Сейчас будут честные, – кротко согласился Звягин и снял телефонную трубку. – Алло, центр? Звягин с двенадцатой станции. Илюха, ты? Вечер добрый. Слушай, две с половиной недели назад было убийство в квартире, черепно-мозговая, мужчина около тридцати пяти лет. Не помнишь, на твоем дежурстве?

– Папа! – возмущенно возопил Юра.

– А? Нет, это телевизор орет. Убавь звук, Юра. Не было? А кто тебя менял? Хазанов? Спасибо.

Сын ошарашенно слушал. Светка хихикала.

– «Скорая» знает все, – наставительно произнес Звягин, набирая номер. – Сашка? Слушай вопрос… – он повторил данные. – Что, Заможенко выезжала? С девятой станции?

Он позвонил еще раз и достал ручку:

– Кораблестроителей сорок шесть, корпус первый, квартира двести шестьдесят четыре. Стрелков Александр Петрович…

Жена спросила обеспокоенно:

– Что это значит? Зачем тебе адрес? Леня!

– Наш сын поспорил со мной, что я не смогу узнать адрес и фамилию пострадавшего, – безмятежно солгал Звягин. Повернувшись к сыну, успокоил: – Я мог сам приехать на этот вызов. Мог услышать от коллег случайно. Не переживай, никакого нарушения тайны здесь нет.

И чтобы окончательно успокоить жену, он убрал детективы обратно на полку. Отпарил брюки. Смешал эпоксидную смолу со специально принесенными металлическими опилками и этой массой надставил стершиеся каблуки – вместо набоек. Не насвистывал, не расхаживал по дому, не тянул холодное молоко через соломинку, – не проявлял никаких признаков, по которым жена безошибочно догадывалась о его очередном непредсказуемом увлечении.

Не находя себе дела, вечером трепался по телефону со знакомым – против обыкновения долго. Знакомство случилось зимой – Звягин вез его с «падения на улице», когда тот, поскользнувшись в гололедицу, получил сотрясение мозга. Знакомый все рассказывал о своих головных болях и, поскольку работал в роно, о проблемах и выгодах школьной реформы.

Последний понедельник месяца – день для «скорой» как правило неспокойный: получка и предшествующие выходные способствуют, так сказать, некоторой рассеянности на производстве. На первый вызов покатили прямо в девять утра – ранение стек лом на мебельной фабрике. Кровопотеря была большая, пострадавшая – тоненькая девчонка, отчаянно перепуганная, – выдала шок, и обычная работа начисто вытеснила у Звягина из головы все посторонние мысли.

Не успели ее отвезти, только отзвонились по рации, – следующий выезд: «придавило плитой». Парень распластался на полу цеха, как тряпичная кукла, жили только его глаза – огромные и молящие. Безмолвная толпа расступилась.

Переложить на носилки. Задвинуть в салон – машину загнали прямо в цех. Врач и два фельдшера – шесть рук: ножницы срезают одежду, лохмотья на пол; рауш-наркоз; интубируем (не идет трубка в трахею, не идет, пошла); отсос; листенон в вену; заработал «Полинаркон», задышал; подключичный катетер, капельница; давление по нулям, растет, порядок, растет; шинируем…

– На Костюшко, Витек. Быстро поедем.

Воет сирена, на виражах со звоном вылетают флаконы из держателей, хрустят в пакете пустые ампулы – полная пригоршня набралась. Сутки только начались – уже второй халат в крови, снова менять.

По возвращении на станцию, глядя сверху из окна, как фельдшер моет распахнутый салон, Звягин определенно пообещал себе никогда в жизни чужими делами больше не заниматься. Пусть ими занимаются те, кому на работе делать нечего.

И ровно через сутки он звонил в дверь квартиры, так хорошо знакомой ему по Юриному описанию.

– Звягин, – коротко представился он. – Принимаю участие в следствии. – Эта обдуманная фраза не содержала в себе прямой лжи, вполне объясняя его визит.

Наверное, вид Звягина соответствовал представлению женщины об орле-сыщике (каковым он сейчас в глубине души себя и чувствовал):

– Входите.

И, как всегда бывает, встреча с живым человеком превратила абстрактную задачу в конкретную жизненную ситуацию: игра стала действительностью, пути назад не было.

– Можно осмотреть гостиную?

– Пожалуйста…

Она была еще молода, красива резкой грубоватой красотой – крупной лепки лицо, крупная полнеющая фигура. Ощущалась в ней спокойная жесткость, рожденная осознанием потери и грядущих тягот женской жизни. Судьба ее не баловала, всего приходилось добиваться самим, а вот теперь мужа не стало, и надо жить дальше и поднимать дочку.

– Ваза стояла здесь? – зачем-то спросил Звягин, указывая на стол.

– Да, – подтвердила она то, что он и так знал от Юры.

– Скажите, у него были в доме приятели? К вам иногда заходил в гости кто-нибудь из соседей?

– Соседка с десятого этажа. Она в то утро была на работе. К нему еще иногда заходил Коля Брагин, из двести девяностой квартиры. Он тоже моряк.

– Сейчас в рейсе?

– Нет, дома.

– А кто из соседей знал, что ваш муж вернулся?

– В соседней квартире на площадке, у лифта увиделись. А так, вроде, больше никто. Извините, – она вышла, и Звягин услышал из другой комнаты: «Алиса, тебе через полчаса на фигурное катание! Опять по английскому тройка будет!»

– Школьные проблемы? – спросил Звягин, входя к ним.

М-да, была типичная современная благополучная семья: единственный ребенок, которого загоняют в английскую спецшколу и на фигурное катание, гордясь перед друзьями успехами отпрыска.

Девочка ничего не знала: ей сказали, что отец вернулся на корабль… Проявившему интерес Звягину рассказали о школьной программе, поделились надеждами и успехами, даже показали тетрадки, которые с первого класса хранились в шкафу, аккуратно собранные в пачки и перевязанные ленточками разных цветов: «На память». Очевидно, будущее дочери являлось теперь главным интересом в семье…

Брагин оказался жизнерадостным пузаном, но узнав, по какому вопросу гость, явно встревожился.

– Я ведь уже давал показания, – сказал он, не пуская Звягина дальше прихожей.

– Необходимо уточнить. – (Боится. Явно боится!) – Вы знали, что Стрелков дома?

– Нет.

– Где вы были в то утро?

– Дома. Я. А жена на работе.

– И никуда не выходили?

– Нет.

– Что вы слышали между десятью и одиннадцатью часами?

– Ничего не слышал. Смотрел телевизор.

– Какую передачу?

К разговору подключилась жена Брагина, эдакая агрессивная запятая в кудельках:

– Мы уже все рассказали, сколько можно повторять! Ходят тут, допытываются… Что, Коля его убил, что ли? Следователи…

– Леночка, – заюлил Брагин, – не надо раздражаться. Мы с товарищем поговорим на лестнице, – он сунул ноги в туфли.

– Только недолго! Обед стынет!

Пройдя мимо лифта, они вышли на балкон, второй выход с которого вел на черную лестницу. Оглянувшись, Брагин вполголоса укоризненно сказал:

– Я ведь просил вашего коллегу… А вы теперь опять. При жене…

– Ну так как все было? Правду!

– Я к ней зашел в половине десятого. А ушел в час.

– К кому?

– Синкевич Наталье Саввишне.

– Вот! – сказал Звягин. – Вот! Адрес?

– Квартира двести девяносто шесть. Этот же подъезд.

– Она это может подтвердить?

– Она уже и подтвердила. Только не ходите к ней сейчас, прошу вас!

– Почему? Чтоб успеть ее предупредить?

– Не надо так… У нее сейчас все дома, ну… Как мужчина мужчину, вы можете меня понять?..

– Тьфу, – сказал Звягин. – С этим вопросом обратитесь к ее мужу.

Вежливый смешок в ответ:

– Но ведь здесь нет уголовного нарушения?..

– Нет, – ответил Звягин. Он отчего-то повеселел. – Стрелков вообще часто заходил к вам домой?

– Заходил иногда. Посидеть, поговорить, футбол там посмотреть по телику… Как жалко парня, слов нет… Знать бы, какая сволочь это сделала…

– Ладно, – сказал Звягин. – До свидания.

Вечером он вернулся домой в самом бодром расположении духа. Где он был? Заехал в гости к тому самому знакомому из системы образования. Зачем? Да тот все жалуется на головные боли, – ну поговорить, успокоить, пообещал достать ему ноотропил.

Произошло неслыханное: жена потребовала номер телефона и позвонила с контрольной проверкой – действительно ли был там Звягин, сколько и с какой целью. Подозрения точили ее.

– Ира, – сказал Звягин, – ты мне льстишь.

– То есть?

– Когда жена звонит кому-то, выясняя, был ли там ее муж, это понимают однозначно: он подозревается в измене. А ничто так не льстит мужчине, как обвинение в любвеобильности.

Мир был восстановлен – хрупкий, как весенняя льдина. Собственному сыну Звягин был вынужден назавтра назначить свидание вне дома – в вестибюле Пушкинского театра (на улице хлестал обложной дождь).

– Юра, – обратился он, стряхивая воду с плаща, – вынужден просить помощи. Сам бы проверил, но времени мало. Вот списочек, – вынул из кармана и развернул пять больших листов, исписанных с обеих сторон.

– Что это за адреса? – спросил Юра недоуменно, облокотясь о закрытое окошко кассы.

– Ты бы мог выяснить, не ограблены ли за последний год-два несколько из этих квартир? Я думаю, есть у вас подобная картотека? Сделаешь завтра?

– Не уверен, – протянул Юра, шаркая ногой по мраморному полу. – Откуда, почему, как?.. – Пробежал глазами список. – Разбросаны по всему городу…

– Необходимо выяснить три момента: факт ограбления, пойманы ли воры и целы ли дверные замки.

– Что за странная акция? Ты что задумал?

– Мы договорились лишних вопросов не задавать.

– У нас не частная лавочка, – заявил Юра. – Расскажи, в чем дело, – потребовал он.

– И не подумаю, – отверг Звягин. И нанес удар ниже пояса: – Часто тебя родной отец о чем-то в жизни просил? Не переживай, – утешил, – если удастся, я тебе подарю результат, и практикант раскроет небывалое дело, заложив краеугольный камень в фундамент своей карьеры. Устраивает?

В мучительном затруднении Юра наморщил лоб:

– Но как я доложу это по начальству?

– А как хочешь, – беззаботно отозвался Звягин. – Чтоб мой сын – да не нашел способ. Можешь ты вообще не докладывать?

– Ну, папа, ты даешь. – Иных слов сын не нашел.

На станции «скорой» три бригады купили вскладчину старенький телевизор в комнату отдыха, откуда Звягина и позвали вниз к телефону – сын справился с заданием и теперь звонил из автомата, соблюдая внутрисемейную конспирацию.

– Есть! – закричал он возбужденно.

– Не может быть, – лениво сказал Звягин, скрывая нетерпение. – Сколько?

– Три! Три! Скажи, что это за список?

– Что ж, три из двухсот – неплохой процент попаданий, как ты считаешь? Раскрыты?

– Нет. Глухари…

– Очень хорошо! – сказал Звягин.

– Чего ж тут хорошего?..

– А замки?

– В одной – целые, в двух – замки со следами посторонних предметов.

– Что значит – посторонних предметов? – обеспокоился Звягин.

– В просторечии – следы отмычки, – пояснил Юра.

– Да?.. Ты уверен, это точно?.. – спросил Звягин обескураженно. – Странно… Очень странно.

В автоматной будке на другом краю вечернего города Юра с суеверной нерешительностью задал вопрос:

– Как ты узнал про нераскрытые ограбления, пап?..

– Силою данного мне природой мозга, – туманно ответствовал Звягин. – Читайте «Преступление и наказание» Ф.М.Достоевского.

Однако, вернувшись наверх, продолжил он чтение книги менее знаменитой, хотя также не лишенной некоторых скромных достоинств, – то были «Рассказы следователя» Бодунова и Рысса. Задумчиво перелистав дело о «Черных воронах», он посвистел «Турецкий марш», вдруг улыбнулся и ошарашил фельдшера одним из своих непредсказуемых вопросов:

– Гриша! Что ты знаешь об артиллерийском обстреле?

Лохматый Гриша к подобным вопросам относился с комической серьезностью, пытаясь уловить звягинскую мысль и не уступить в этом состязании остроумий.

– Что снаряд дважды в одну воронку не попадает, – по размышлении отвечал он.

– Гениально! – похвалил Звягин. – В награду вытащи из моего портфеля пачку индийского чаю и завари свежий.

Следующий день, сменившись с дежурства, он начал с действий необычных и труднообъяснимых. Критически осмотрел себя в зеркало и бриться не стал. Порылся в кладовке и приступил к одеванию: спецовка, хранившаяся после ремонта, отслужившие свой век ботинки и старая нейлоновая куртка. В потертый саквояжик покидал гаечные ключи, молоток, плоскогубцы и моток проволоки. Натянул на макушку школьную Юркину кепку и отбыл.

Вернуться домой до прихода жены он не успел. Странная экипировка была оценена ее наметанным глазом, дознание не замедлило последовать, гром грянул.

– Где ты был?

– У Жени испортилось паровое отопление, попросила починить.

– А слесаря она не могла попросить?

– Он болеет. Пока его допросишься…

– А почему ты так одет?

– Что мне, при галстуке с ржавым железом возиться?..

– А зачем кепка?

– Дождь на улице. Ты не находишь, что идти в ватнике под зонтом как-то смешно?

– Леня, почему ты небрит?

– Раздражение на коже появилось. Да что за допрос!

– Что у тебя в портфеле?

– Гаечные ключи! – он погромыхал портфелем.

Дочка, выглядывая из кухни, не выдержала, пропела:

– Па-апка, ты похож на взломщика.

– Я пошел спать, – категорически заявил Звягин. – Я после дежурства, граждане.

– Ты сначала ответь правду!

– В сказках, которые ты так любишь, – напомнил он, – полагается героя сначала накормить-напоить, попарить в баньке и уложить спать. А наутро он держит ответ…

– И баба-яга остается в дурах, ты это хотел сказать?

Со всей возможной скоростью Звягин удрал в спальню.

Вечером Юра застал семейный совет в разгаре: мать и дочь, по-бабьи подперев руками задумчивые головы, пригорюнились на кухне, решая вопрос: не превратился ли отец и муж из самодеятельного сыщика в того, кто сам преступил черту законов вследствие своих манипуляций, и какая судьба ждет теперь семью. Прогнозы, судя по их лицам, были неутешительные.

За полночь в спальне произошел тихий сеанс пиления супруга.

– Вот тяпнули бы меня по голове, – зевая, отвечал Звягин, – ты бы не так рассуждала.

– Там куча специалистов работает! Тебе бы только всю жизнь в игрушки играть! Не врач, а… не знаю, что.

– Врач – значит, больше ни на что уж и не гожусь? – наигранно обиделся он. – Ну дай мне поиграть, что тебе, жалко? Ну не люблю я, когда людей бьют по голове, не люблю. Нам их потом откачивать. А они иногда все равно умирают. Так что можешь считать мою игру продолжением служебной деятельности, если тебе легче будет. Чем меньше битых, тем меньше нам работы.

– На это существует милиция!

– Милиция сильна поддержкой всех честных граждан, – демагогически парировал Звягин.

– Тогда почему ты ходишь с заговорщицким видом, как мальчишка, а не поделишься с Юрой, что ты придумал?

– Если я ошибаюсь – нечего морочить им голову. А если прав – сначала доведу дело до конца. Оцени благородство моей позиции – лавры отдам специалистам, хлопоты оставлю себе.

– От благородства твоей позиции у меня седые волосы появляются, – сказала жена. – И почему ты не пошел в сыщики? – вздохнула она.

– Не, – отверг Звягин. – Меня при моей жестокости характера туда пускать нельзя. Много жертв было бы.

Утром Юра, вставший в шесть часов на утреннюю пробежку, застал отца в кухне. Стол был застелен газетой, и на газете той разложен разобранный дверной замок. Во втором замке Звягин ковырялся какими-то изогнутыми проволочками.

– Не открывается, – пробурчал он себе под нос. – Не открывается, но это еще не факт.

Вытряхнул из замка начинку и стал рассматривать через большую лупу. Увлеченный, он не замечал ничего кругом.

– Что это ты с утра? Замки чинишь? – Юра натянул свитер и присел, завязывая кроссовки.

– А, ты? – оглянулся Звягин. – Вот тебе следы посторонних предметов в замках, – указал пальцем.

– В любом замке поковыряться – останутся следы, – пожал Юра плечами.

– Вот именно. А скажи: если замки разные, то следы тоже будут разные?

– Вероятно… Думаешь, так уж сверхточно можно все определить? Лучше объясни: ты связываешь квартирные кражи с убийством?

– Да, – кивнул Звягин. – Попробуй-ка связать ты?

Юра присел на одной ноге, взял за ножку табурет и так, держа его на вытянутой руке, выпрямился.

– Ты хочешь сказать… Ты хочешь сказать, что он был причастен к этим кражам?..

– В некотором роде.

Юра сел верхом на табурет и по-кавалерийски взмахнул рукой:

– Ссора с сообщником? Он решил выйти из дела? Не поделили награбленное? Хотел явиться с повинной и все сообщить?.. – Он потер лоб. – Кого ты подозреваешь?

– Женщину, – сказал Звягин.

– Какую женщину?!

– Умную. Привлекательную. Властную.

– Кто она?!

– Иди бегай, – сказал Звягин. – Уже четверть седьмого, скоро мама встанет, – и принялся убирать со стола.

– Папа! У меня сегодня последний день практики!

– Ни пуха ни пера.

– Мама уже встала, – сказала жена, бесшумно появляясь в дверях. – О какой женщине речь, могу я поинтересоваться?

Звягин рассмеялся и покаянно опустил голову:

– Все, – объявил он, – расследование закончено. Я просто шутил, провоцируя нашего сына на усиленные поиски. Но – не получилось! Даю слово, что в сыщики я больше не пойду, – да, это не мое дело.

– А список квартир? – в голос спросили жена и сын.

Звягин махнул рукой и хмыкнул:

– Я узнал адреса трех человек, ограбленных в последние два года: такие рассказы передаются ведь от одних знакомых другим; и приписал еще сотню адресов – первые, что на ум пришли.

– Зачем?!

– Наверное, у меня отсталые взгляды, но мне показалось, что для честного человека у него слишком много добра в квартире. Вот и думал таким образом навести вас на поиски…

– Ты ребенок, – сказал сын.

– Ты… ты смешон, – сказала жена.

– Ты проиграл пари! – разочарованно закричала из другой комнаты дочка (чтобы она, да упустила случай послушать разговор взрослых!).

А Звягин, смущенно ища мира, хлопнул сына по спине, поцеловал жену и предложил:

– В искупление вины я готов преодолеть свою врожденную неприязнь к музеям. Хочешь, пойдем сегодня в музей?

Это было полной и безоговорочной капитуляцией. Не привыкшая к подобным ситуациям жена слегка растерялась.

– В какой? – со скрытой жалостью спросила она.

– В любой. Но лучше в тот, который поближе, – попросил он. – Например, в музей-квартиру Достоевского, он совсем рядом.

– У меня сегодня четыре урока, я раньше двух не вернусь.

– Я тебя встречу у школы, – сказал Звягин. – Пойдем пораньше. А потом все вместе пообедаем, к тому времени и Юрка вернется.

Следует заметить, что культпоход в музей пролил мало бальзама на истерзанную сомнениями душу супруги. Ибо Звягин как-то мимолетно ухитрился затеять флирт с экскурсоводом, милой очкастой девицей. Жена, демонстрируя полное равнодушие и независимость, с преувеличенным интересом разглядывала дагерротипы и рукописи в витринах, пока Звягин, негромко урча своим металлическим баритоном, болтал с девушкой, не сводящей с него глаз. В заключение он записал ей телефончик, что переполнило чашу терпения законной жены.

– Леня, – сказала она, дрожа бровью, – нам пора домой.

– Одну минуточку, – нагло сказал Звягин.

– Ты можешь остаться, если хочешь, я сама дойду.

– Извините, – с прочувственным вздохом обратился Звягин к собеседнице, – дела отзывают меня… Вы не забудьте, я жду.

Обратно следовали в молчании. Лицо жены окаменело. Звягин же, напротив, расплывался в ухмылке.

– Какое-то дикое издевательство! – взорвалась она наконец. – Музей, музей! Если тебя влекут такие знакомства, то зачем звать с собой меня!

Звягин врос в тротуар, как памятник, так что шедшая сзади толстуха с сетками от неожиданности ткнулась в его широкую спину и высказалась нервно.

– Ира, – громогласно воззвал он, – тебе есть чем меня попрекнуть? Ну скажи – есть?

Прохожие, сдержанные ленинградцы, оглянулись с юмором и сочувствием. Железная рука приняла жену под локоть и не дала спастись бегством.

– Могу тебя заверить, – поклялся Звягин, – больше я ее никогда в жизни не увижу.

– Да? – сказала жена голосом треснувшего колокольчика. – Да? А телефончик?

– Снимай всегда трубку сама и спрашивай, кто звонит.

– А если это рабочий номер?

– Да-да-да. Только нам на «скорой» и дела, что пить чай и болтать по телефону, как раз один на всю станцию. Если б я придавал этой невинной болтовне какое-то значение – неужели стал бы назначать свидание у тебя на глазах, как ты думаешь?..

Когда в женщине разбужена ревность, думать ей трудно. Жена успокаивалась медленно.

– Куда мы идем? – спросила она, оглядываясь.

– Просто гуляем. – Звягин остановился у прокатного пункта.

– Что тебе здесь нужно?

– Давай купим с получки приличный фотоаппарат, – неожиданно предложил он. – Глупое, конечно, занятие – всю жизнь собирать коллекцию собственных фотографий, но приятно будет в старости посмотреть, какими мы были – ого, а? Когда мы с тобой в последний раз фотографировались?

– Подлизываешься. – Жена неуверенно улыбнулась. – Пытаешься загладить вину?..

Они взяли в прокате «Зенит» и тут же пошли в магазин покупать пленку. Это было вполне в характере Звягина: возникшие желания должны реализовываться безотлагательно. «А то все удовольствие пропадает. Захотел – сделал, чего тянуть, жизнь коротка. Здесь и сейчас!»

Они сфотографировались у цепей Чернышева моста, после чего отправились в кулинарию «Метрополя» и купили торт.

В половине шестого явился Юрка и с порога поведал:

– Все! Практика подписана – пять баллов.

Вечером по телевизору смотрели «Вокруг смеха», зал хохотал и хлопал подбоченившемуся Жванецкому, и все было хорошо, только легкая грусть висела, что сын послезавтра уезжает.

– А как же ваше пари? – бестактно не выдержала, по молодости лет, дочка. – Юрка, вы так его и не нашли?

– Найдем, – пообещал он, прожевывая торт. – Никуда не денется. Ничего, найдут и без меня.

Несмотря на предостерегающий взгляд жены, Звягин не сдержался:

– Хорошая точка зрения: без меня сделают, без меня справятся, без меня все устроят. Ничего в этом мире не будет без тебя! Неужели ты еще не усвоил: будет только то, что сделаешь ты, сумеешь ты, добьешься ты. А иначе будешь иждивенцем, кандидатом в пенсионеры, и только. Воспитывал я тебя воспитывал, а ты мне такие вещи брякаешь.

В неловком молчании жена нарезала лимон на тонком фарфоровом блюдце. Юра насупился. Звягин отстегнул с запястья «Роллекс» и нажал кнопку, слушая, как тончайшие звоночки выстраивают знаменитейшую из мелодий Гершвина. Силой вложил часы в сопротивляющуюся руку сына.

– Не надо.

– Надо, – жестко сказал Звягин. – Держи. Уговор дороже денег. Был честный мужской спор.

На задней крышке часов было выгравировано только два слова: «На память». И стояла дата. Дата была послезавтрашняя.

– Зачем?.. – спросил покрасневший Юра.

– Затем. Если хочешь побеждать – помни поражения.

Всю субботу Юра переживал, вздыхал и хмурился. Зато Звягин был весел – посвистывал, посмеивался, после завтрака взял фотоаппарат и пошел бродить по городу и снимать слайды, благо день выдался ясный.

А в воскресенье они втроем отправились погулять на прощание. Женщины их поняли и на пару часов отпустили: мужчинам должно быть о чем поговорить перед разлукой. Тем более нестарому отцу со взрослым сыном.

Желтые листья прилипли к мокрым мостовым, серый сырой воздух был проткан дымком и бензином. Водяная пыль дымилась и шелестела под колесами машин, редкие прохожие под зонтами спешили вдоль стен. Звягин любил такие дни: тихо и спокойно на душе.

– Пешие прогулки оч-чень полезны для здоровья, – сказал он, поднимая ворот реглана.

– Пап, – тихо сказал Юра, – я все понимаю… Ты зря подумал, что я к этому небрежно, ну, легко отношусь… Я делал все, что мог, и если б не конец практики, мне же на занятия возвращаться…

– Э, – легкомысленно отмахнулся Звягин. – Жизнь устроена так, что делать надо не столько, сколько можешь, а столько, сколько надо. Уж ты прости мне эти нудные отцовские наставления… А дождик-то мокроват, а?

Он вскинул руку, и такси, лихо выписывая вираж по маленькой круглой площади, притормозило, с шипением проскользив по асфальту.

– В Купчино, – заказал Звягин, раскидываясь на сиденье.

– Зачем? – удивился Юра. – Что там интересного?

– Никогда не знаешь, где подвернется что-нибудь интересное. Погуляем среди массивов новостроек – для разнообразия, м?..

У Парка Победы шофер спросил:

– Куда?

– Ну, например, на Бухарестскую, – пожал плечами Звягин.

– А на Бухарестской? – последовал недовольный вопрос.

– А вы дотошны, однако. Ну, дом пятьдесят шесть.

У пятьдесят шестого номера он скомандовал:

– Во двор. – Положил на приборную доску двадцатипятирублевку. Приказал: – Ждать здесь. Ровно час. В накладе не будете.

В подъезде Звягин критически обозрел Юру, опустил ему воротник плаща и поправил галстук. Бросил:

– Удостоверение переложи в нагрудный карман.

– Куда мы идем?!

– В семидесятую квартиру. За мной! Не трусь, стажер!

На звонок отворила девушка, похожая на манекенщицу – прямая и стройная, как стрела, и даже вышитый передничек на ней походил на образец из Дома моделей.

– Вы к кому? – она моргнула длинными ресницами.

Двое высоких, аккуратных, чем-то похожих мужчин стояли неподвижно. Короткие стрижки, холодные глаза.

– Дранкова Татьяна Дмитриевна, шестьдесят первого года рождения, проживаете в этой квартире? – произнес старший из них так, словно читал приговор.

– Да, я… – она кивнула, слегка меняясь в лице.

– Майор Звягин. – Он сделал шаг внутрь квартиры, заставив ее отступить. – Вот мы и встретились. Привет вам от Володи.

Она медленно бледнела.

Старший, стуча каблуками, прошел в комнату и с грохотом отодвинул от стола стул:

– Садитесь!

Младший закрыл дверь и кивком указал на стул.

– А в чем дело?.. – она пыталась улыбнуться непослушными губами.

– Садитесь, гражданка Дранкова, – неживым металлическим голосом повторил старший. – Итак!

Со стуком положил перед ней на стол два ключа на колечке. К колечку был привязан надписанный ярлык.

– Кирсанов Миша, четвертый «А»! Средний проспект, дом семнадцать, квартира двадцать семь. Ограблена четырнадцатого декабря прошлого года. Ключики ваши узнаете?

Не дожидаясь ответа, грохнул второй связкой:

– Селедкина Тамара, пятый «А»! Улица Толмачева, дом восемь, квартира тридцать! Ограблена десятого марта сего года. Взято: видеомагнитофон «Сони», магнитофон «Шарп», два кожаных пальто, песцовая и норковая шапки, дюжина серебряных столовых приборов, золотые серьги, две золотые цепочки.

Дранкова в оцепенении смотрела на ключи.

– Сливко Галя, третий «А»! Улица Петра Лаврова, семнадцать, квартира сорок четыре! Ограблена восемнадцатого мая сего года. Взято: каракулевая шуба, канадская дубленка, нитка натурального жемчуга, перстень с рубином, перстень с бриллиантом, золотые часы «Павел Буре», сережки-цепочки…

Звягин достал четвертую связку, подержал перед безжизненным, но даже сейчас красивым лицом и тихо выронил на стол:

– А вот это, – полушепотом просвистел он, – а вот это Стрелкова Алиса, четвертый «Б», улица Кораблестроителей, дом сорок шесть, корпус один, квартира двести шестьдесят четыре. На этот раз ничего не взято, а?

Он очень медленно полез рукой во внутренний карман. Дранкова загипнотизированно следила, как из кармана показался прямоугольник фотографии и остановился перед ее глазами.

– А вот это – Стрелков Александр Петрович, – прошептал Звягин. – Смотрите…

Страшно обезображенное мертвое мужское лицо смотрело с фотографии с непереносимой мукой.

Дранкова издала тихий всхлипывающий звук и стала валиться со стула набок.

– Сидеть! – гаркнул Звягин, подхватывая ее под плечо и суя под нос выхваченный из кармана нашатырь.

Придя в себя, она беззвучно произнесла:

– Я не убивала… Я не хотела…

Звягин сел напротив, резко смахнул на пол брякнувшие ключи, сказал с силой:

– Что вы хотели и что вы делали, я уже знаю. После окончания университета вас взяли учительницей английского языка в филологическую спецшколу. Зарплата вас не устраивала: тряпки, кабаки, отпуск в Сочи – нужны деньги. Хочется шубу, машину, хочется всего, много, сразу. Где взять? Вы считали себя женщиной порядочной, брак по расчету вам претил, тем более что был любимый человек. Но он после университета стал работать в музее, младший научный сотрудник – он тоже не мог обеспечить вас так, как вам того хотелось.

И тогда у вас возникает гениальный план. Ученики пишут по программе сочинения: «Моя квартира», «Моя семья», «Как проходит наш день» и так далее. С милыми пунктами плана: «Что стоит у нас в спальне», «Когда приходит с работы папа», «Что надевает мама на концерт». Правильно я говорю?

Остается снять слепки с ключей. У некоторых они лежат в портфеле. Некоторым заботливые мамы прикрепили их тесемкой к карману пальто, чтоб не потерялись. А вешалки находятся в классах. А класс на несколько уроков в неделю пустеет: физкультура или труд. Улучить момент нетрудно. Даже на перемене можно велеть всем выйти, а дежурного отправить мочить тряпку.

Ну а кто же сделает со слепков ключи и вынесет из квартир вещи? Кому можно доверять всецело? Конечно ему, милому однокашнику, он любит, он в конце концов согласится. Дело не сложное: купить в магазине болванки и напильники и войти в пустую квартиру, точно зная, что там брать. А продать можно летом на юге, да?

И все шло гладко, пока однажды в квартире не оказался вдруг хозяин, которому полагалось быть в это время в море. – И Звягин постучал пальцем по фотографии, лежащей посреди стола.

– Вы понимаете, какое обвинение вам будет предъявлено и какая мера наказания вам обоим грозит? – жестоко спросил он. – Отдаете себе отчет, что с вами теперь будет?

Она механически кивнула.

На стол легли блокнот и ручка.

– Если хотите получить возможность какого-то снисхождения – пишите! Все пишите. Сверху, вот здесь: «Чистосердечное признание».

Дранкова взглянула на подоконник, где в пепельнице белела сигаретная пачка.

– Курить будете потом. Приступайте!

Прыгающие строчки на бумаге постепенно выравнивались, обретая четкую округлость школьных прописей.

Юра на протяжении всего этого времени стоял за спиной Дранковой, и состояние его правильно было бы выразить словом «остолбенение». Способность здраво соображать медленно возвращалась к нему.

– Число и подпись, – сказал он. – Время укажите.

Поставил перед ней пепельницу и щелкнул зажигалкой.

Она судорожно затянулась, подавилась дымом, две капли выкатились из глаз и тихо поползли по щекам. Звягин покосился на старинные часы с маятником и хмуро произнес:

– Вещи соберите.

– Какие?..

– Личные. Свои. Туалетные принадлежности и прочее.

Через пять минут, стоя посреди комнаты с адидасовской сумкой в руке, надломленная и изнеможенная, как после тяжелой болезни, она безразлично кивнула:

– Все…

– У вас на кухне что-то горит, – сказал Звягин и, поскольку она не отреагировала, сделал Юре знак выключить конфорки.

– Пойдемте, – проговорила Дранкова с затаенной решимостью.

– Письмо матери не хотите оставить?

– А. Да. Стоит ли…

– Напишите. Время есть, – Звягин опять глянул на часы. Минутная стрелка с тихим стуком передвинулась на половину второго, и басовитый бронзовый удар раскатился в тишине. И, словно подыгрывая в этой сцене, словно в дурной театральной драме, три раза коротко и резко прозвонил дверной звонок.

Девушка дернулась, как от удара тока, стала похожа на загнанного в смертельную ловушку зверька…

Звягин подобрался. «Стоять тихо!»

Распахнув дверь, он намертво заклещил руку посетителя и втащил его в квартиру.

– А вот и убийца, – с ледяной интонацией произнес он. – Позвольте представить: гражданин Федорков Владимир Александрович, милый Боб, мальчик-зонтик, как вы его звали.

Юра не узнал отца: в резких чертах обнажилась волчья беспощадность, глаза горели зеленым холодным огнем. На посеревшем лице вошедшего мгновенно проступил пот, как дождь на глине.

– Садитесь.

Федорков стоял, не понимая слов, – очень высокий худощавый блондин, дорого одетый; отчего-то он казался чахлым, слабосильным. Звягин чуть крепче сжал его кисть, повернул, и он, морщась, почти упал на подставленный стул.

– Володя, – еле слышно простонала Дранкова.

Тот посмотрел с тупой покорностью и помотал головой. Худыми нежными пальцами в зеленых жилках крутил и дергал золотой перстень.

– Он не виноват… Это все из-за меня…

Звягин стремительно нагнулся к нему, впился в зрачки:

– Согласен? Не виноват? Не виноват – иди!

– Они все знают… – сказала Дранкова, бросила сумку, отвернулась и привалилась к шкафу, упершись лбом в холодное стекло зеркала.

– Знаем, – согласился Звягин. – Знаем, что вы долго отшлифовывали свои планы, предусматривая все подробности. Даже ту, что несколько ограблений, когда замки квартир не повреждены, могут навести на мысль о едином почерке, об одном и том же воре. И через раз ковырялись железками в замках – специально чтоб оставить там следы, якобы не ключом открыто. Так?!! Что?!

– Так…

– А поскольку в спецшколе учатся дети со всего города, то никому и в голову не придет связывать кражи в разных районах, когда одни замки нетронуты, а другие носят следы якобы отмычки, с одним и тем же человеком и одним и тем же местом. Так?

О первых трех ваших успешных походах рассказывать не буду, чтобы не повторяться. Вот показания вашей сообщницы. – Звягин подержал перед Федорковым два исписанных листка. – Перейдем к утру четвертого сентября.

Итак, вы взяли большую сумку и вышли из дому. Попросили встречную женщину узнать по телефону (номер наберете сами), работает ли сейчас Стрелкова, – мол, амурные дела, не можете спросить сами. Даже здесь подстраховались – чтоб никто не запомнил мужской голос. А вот в пароходство звонили уже сами, и вам подтвердили, что Стрелков в рейсе. Так?

– Если она все вам рассказала, то зачем вы мне пересказываете?..

– Я этого не говорила… – прошелестела Дранкова, не оборачиваясь.

Звягин быстро продолжал:

– Войти в подъезд несложно: надо только заранее, за недельку, постоять у дверей и посмотреть, какой код наберет входящий. Поднявшись, вы долго звонили в квартиру, чтобы удостовериться – пусто. Вошли, надев предварительно перчатки и обув музейные войлочные тапочки. Верно? Никаких следов и отпечатков.

И только оказались в гостиной, как услышали – кто-то вошел в квартиру почти следом за вами! Вы затаились за створкой открытой двери. Вы слышали, что он открывал дверь своим ключом, слышали, как он сменил обувь на домашнюю, как уверенно и спокойно двигается. Хозяин?! Квартирант?! Что делать, как быть, попадаться нельзя!

От страха вы плохо соображали. Вы дотянулись до вазы, стоящей рядом на столе. Вы мечтали, чтобы хозяин или кто там он есть зашел, скажем, в ванную, и вы бы выскользнули из квартиры! Но он направился в гостиную, и, как только он вошел, вы со всей силы ударили его вазой по голове.

Он упал и остался лежать неподвижно. И вы поняли, что убили его. Глубоко в мозгу у вас сидело: следы надо заметать, следы надо путать! И, видя на столе остатки завтрака, вы решили затеять инсценировку: здесь не должно пахнуть кражей, все должно выглядеть не так, как есть на самом деле! Вы ведь о подобных вещах размышляли не один раз, разные варианты в уме проигрывали. И поставили на стол еще чашку, тарелку, перебросили на нее объедки и крошки, чай в чашку налили и даже отхлебнули, чтоб следы губ на краю оставить. Но оставить отпечатки пальцев и обуви побоялись – ведь по ним вас можно будет идентифицировать! И, умница такой, быстро отбыли, ничего не взяв.

У меня нет уверенности, что суд сохранит вам жизнь, – сказал Звягин. – И все, что вы можете сделать – это каяться. Пишите, вот бумага. Или предпочитаете молчать? Пишете или нет?

Федорков пошевелил пепельными губами и протолкнул через горло:

– Да…

Когда они вышли вчетвером из подъезда, причем со стороны казалось, что Звягин дружески держит Федоркова под руку, таксист полыхал тихой яростью:

– Сказали час, а простоял почти два! Да куда же вы назад вчетвером лезете, а ну давай один вперед!

– На Литейный, браток, – сказал Звягин, втискиваясь на сиденье следом за Федорковым, прижатым к девушке. – ГАИ – это наша забота. А иначе кто-нибудь из твоих пассажиров вдруг еще выкинется на ходу – представляешь, сколько хлопот тебе будет? Вник?

Шофер еще долго независимо бурчал про план, правила и работу, которая у каждого, как известно, своя.

– На Каляева сверни. Прямо к подъезду.

Занеся ногу на ступень крыльца, Звягин помедлил и сказал:

– Все, что я могу вам еще предложить. Мы остаемся здесь. Вы входите сами, обращаетесь к дежурному и оформляете явку с повинной. Ваши письменные показания мы передадим куда следует тут же. Устраивает?

Федорков диковато скосил глаз и сгорбился.

– Спасибо… – неслышно выговорила Дранкова и взялась за ручку высокой тяжелой двери.

– Ни дна вам ни покрышки, – с сердцем напутствовал Звягин.

Чуть позднее, медленно шагая по людному Литейному и обходя лужи на тротуаре, Юра нарушил молчание:

– А теперь ты мне можешь рассказать, как нашел их?

Звягин одобрительно проследил, как «скорая» выкатилась на трамвайные пути и проскочила на красный свет, и сказал:

– Пятнадцатая станция поехала. Доктор Дедух.

Сделал еще десяток шагов.

– Я, понимаешь ли, отдавал себе отчет, что мне с вами, профессионалами, в вашем деле тягаться трудно. И попробовал заехать с противоположной стороны.

Выстраивалась та версия, что убитый и убийца были знакомы. А если не были? Они завтракали вместе. А если не завтракали? Убитый сам впустил в дом убийцу. А если не впускал? Они спорили. А если не спорили? Убийца знал, что хозяин дома. А если наоборот – не знал?

Если рассуждать по принципу «наоборот», получается следующее: они не были знакомы; убийца думал, что квартира пуста; он проник туда самостоятельно. С какой целью? Ему что-то было нужно. Первая мысль в таком случае – кража, там есть что красть. Никаких признаков грабежа? А если наоборот: проник именно для грабежа?

Хозяин был дома. А если наоборот – не был? А?

И тогда выстраивается версия противоположная, как бы зеркально отраженная: грабитель в пустой квартире, входит хозяин, и грабитель его убивает. И уходит, замаскировав и следы, и цель своего визита.

Попробуем по порядку опровергнуть то, что казалось фактами.

Первое. Хозяина не было дома. Значит, он вышел ненадолго. Куда? В магазин, к телефону-автомату, в гости. Но в то утро он, насколько установлено, никуда не звонил. Никаких новых продуктов или вещей в доме не появилось, жена бы заметила. За сигаретами? Пачка была наполовину пуста, вторая лежала на кухне. В гости? Ни к кому не заходил. А мог зайти? Мог. К кому? К Брагину. А тот был дома? Нет, не был. Итак, возможно, что он на пять минут вышел, поднялся на двенадцатый этаж, с минуту звонил в дверь и вернулся обратно. За это время грабитель мог проникнуть в квартиру.

– А два голоса, которые слышала соседка из своей лоджии?

– Она глуховата, ты сам говорил. Это орал телевизор! В то утро по второй программе повторяли детектив. Именно поэтому он завтракал не на кухне, как обычно, а в комнате: смотрел кино. А выходя он телевизор выключил.

Дальше. Если это был грабитель, то не профессионал. Во-первых, он открыл дверь ключами, раз в замках никаких следов. Во-вторых, профессиональный вор не пойдет на убийство, насколько мне известно. В-третьих, он мог бы уйти через лоджию в соседнюю квартиру, разыграв там, по анекдоту, сбегающего любовника или что-нибудь подобное.

Если принять такую версию, то остается выяснить, где он взял ключи и как узнал про эту квартиру. Потому что проникновение через лоджию или форточки здесь исключается, а коли были ключи, то готовился красть именно здесь.

У кого есть ключи? Муж, жена, дочка. Никто из них ключей не терял – значит, сняли слепки. С чьих же?

Жена отпадает. У нее в парикмахерской все знали, что муж на несколько дней вернулся с моря. Если преступление было связано с работниками парикмахерской, оно произошло бы в другой день, и ограничилось бы тогда кражей.

Муж? Сомнительно. Он общался практически только с коллегами. Моряки зарабатывают неплохо и судьбой своей дорожат. Если уж моряк нарушает закон, то это практически всегда контрабанда, которая для такого ловца денег и прибыльнее, и безопаснее, и психологически легче, чем квартирная кража.

Дочка? Невозможно. Кто ж снимет слепки с ее ключей? Бабушка? Подружки? Учителя?

Помнишь, в тот вечер я помогал матери проверять сочинения по английскому ее школьников? «Моя семья?» Честно говоря, оно и подтолкнуло меня допустить эту, наименее вероятную, возможность. Потому что если ее допустить, то складывается картина уж очень стройная… И разузнать все можно, и подозрений на себя не навлечь, и непрофессионал налицо. А кроме того, такая версия легко поддается проверке – вряд ли ведь преступник ограничится одной квартирой, если преподает в общей сложности полутораста – двумстам ученикам.

А когда я узнал, что девочка учится в спецшколе и, надо полагать, там много ребят из достаточно обеспеченных семей со всего города, то решил этот вариант в первую очередь и проработать.

Пришлось немного посоображать, как получить список фамилий и адресов учеников, которым преподает та же учительница, что и Алисе Стрелковой. А в тетрадях Алисы по английскому были подробнейшие планы сочинений, прямо какие-то сводки об имуществе семьи и распорядке дня родственников!

– Почему ты не сообщил нам?

– Что? Свои досужие подозрения? У меня никто совета не спрашивал, верно? Ну я приврал слегка своему знакомому из роно, что мне нужен бы список учеников на предмет знакомства и обследования: набираю, мол, статистику для диссертации о зависимости детского травматизма от уровня развития, а он в спец школах в среднем выше, чем в общих. (Кстати – написать в самом деле такую диссертацию, что ли? Можно не только на детском материале. Интересная тема… Правда, ею и без меня занимаются.)

– А что тебе мешало зайти в школу самому?

– Мыслитель. Засветиться и насторожить преступника – если он действительно преступник?

Вот когда ты мне сообщил, что из этого списка ограблены три квартиры – у меня уже появились какие-то косвенные доказательства.

– А ты неплохо владеешь терминологией, – отметил Юра, отпрыгивая от веера брызг, окатившего тротуар из-под пронесшегося у бровки троллейбуса.

– Телевизор. Кино. Детективы. Поток информации захлестывает, и крупицы шлака оседают в голове, – был иронический ответ. – Но со следами в замках ты меня озадачил, признаюсь. Хотя и ненадолго. Уж если эти двое додумались для отвода глаз ковыряться в замках, додумался и я тоже.

– Хорошо, с ней ясно. А как ты добрался до Федоркова?

– Не могла же хрупкая девушка проделать все сама. Во-первых, женщины мало склонны к слесарным работам, переноске тяжестей и уж тем более убийству, да еще таким образом. Во-вторых, ей нужно на всякий случай алиби, и она его имела. В-третьих, такая симпатичная особа не могла не иметь поклонников. И прикинулся твой отец не то чтобы шлангом, но газовщиком-слесарем, и привел в порядок газовую плиту и вытяжку в ее квартире, когда там была мама, а сама Дранкова в школе. Мама уже старушка, подрабатывает киоскершей, и как все одинокие старушки-мамы больше всего на свете любит разговоры о современных взрослых детях, умных и пригожих, да не совсем счастливых. И оказалось, что есть у дочки давний друг, который работает в музее Достоевского и приходит к дочке, когда мамы нет дома; любит и просит выйти за него замуж, а дочка его тоже любит, но уж больно забила себе голову красивой жизнью и считает, что современной женщине нужны деньги и свобода.

– Вот ей деньги и вот ей свобода, – сказал Юра.

– В музей я пошел с мамой – опять же, чтобы не вызывать подозрений. И узнал там все, что мне было нужно.

– Что именно?

– Что в этом месяце Федорков отрабатывает экскурсионную норму. А заодно на стенке экскурсбюро у кассы прочитал расписание экскурсий на неделю.

Юра покачал головой, крякнул.

– И все-таки у тебя не было никаких прямых доказательств, никаких прямых улик.

– Поэтому мне и нужно было чистосердечное признание. Для этого я и съездил в те квартиры за старыми ключами – после краж-то они новые замки поставили, естественно. Для этого и пошел с фотоаппаратом к знакомому паталогоанатому в морг и сделал там снимок пострашнее, а Джахадзе мне его через час отпечатал, он фотографией занимается. Она-то Стрелкова все равно никогда не видела.

– Интересно, – спросил Юра, – ты по каким учебникам изучал тактику ведения допроса?

– Отродясь не изучал. Но психиатрии и психологии меня все-таки учили.

– Но как ты узнал, что он придет именно в это время?

– У него в час кончается экскурсия. Погода дождливая, гулять станут только любители свежего воздуха вроде нас с тобой. Он живет с родителями. У нее воскресенье. Логично предположить, что после музея он приедет к ней, благо до пяти матери не будет, – вот потом они могли и пойти куда-нибудь.

Они вошли в Екатерининский садик, близясь к дому. Юра с юношеским пафосом изрек:

– Врач и следователь, – сходные профессии. Один лечит людей, другой – общество.

– Надеюсь, – сказал Звягин, – что возраст излечит тебя от тяги к декламации высокопарных банальностей.

Юра покраснел. Со стуком упал с ветки каштан, кожура разломилась. Он поднял глянцевый шоколадный шарик, побросал в ладони.

– Без пяти четыре, – сказал Звягин, взглянув на будильник, стоящий на скамейке рядом с шахматными часами каких-то отчаянных фанатиков этой игры. – Могу я считать пари выигранным?

Юра молча расстегнул браслет часов.

– Дареное не возвращают, – остановил Звягин. – Носи. Неплохо ходят. Я все собирался завести себе добрую швейцарскую «Омегу». С тех пор, как Бомарше, прежде чем писать комедии и наживать деньги, изобрел анкерные часы, швейцарцы понимают толк в этих изделиях.

Примечания

1

Жестокое лукавство Звягина может быть понятно лишь посвященным: в ампуле строфантина один кубик, и если ввести в вену не четверть и постепенно, а весь кубик и сразу, то любое сердце встанет, как милое; в медицине есть немало нюансов, необнаруживаемых никакой патанатомией и судмедэкспертизой. Похоже, что он сказал – то и сделал.