Глава LXXV. Боевая тревога
Однако, вдумываясь в это кровавое дело, я обратил внимание на некоторые обстоятельства, показавшиеся мне таинственными и странными. В первый момент я был настолько потрясен, что эти обстоятельства как-то ускользнули от моего внимания. Я не находил ничего удивительного в том, что во время жестокого набега мать моя была убита, а сестра увезена в плен. Индейцы не удовлетворились кровопролитием, а сожгли всю плантацию. Это была обычная месть «бледнолицым» за все перенесенные бедствия и несправедливости. Такие вещи происходили везде, почти каждый день. Почему бы им не произойти и на берегах Суони, как и в других местах Флориды? Пожалуй, скорее следовало удивляться, что наша усадьба так долго оставалась нетронутой. Другие плантации, находившиеся гораздо дальше от укрепленных пунктов семинолов, уже подвергались подобным ужасным набегам. Почему же наша плантация должна была избежать общей участи? Эта «неуязвимость», однако, была замечена жителями нашей плантации, и они успокоились в ложном сознании собственной безопасности.
Объясняли это так: главные силы индейцев были отвлечены в другие районы, где они наблюдали за движением разделенной на три части армии генерала Скотта. А так как наша плантация была укрепленным пунктом, то, конечно, небольшие отряды индейцев не дерзали напасть на нее.
Но Скотт ушел, его войска отступили в форты, на летние квартиры. Обычно во Флориде военные действия ведутся зимой. А индейцы, для которых все времена года равны, были теперь свободны и снова могли начать свои налеты и набеги на пограничные плантации. Должно быть, поэтому индейцы так долго не нападали на поселок Суони.
В первую минуту отчаяния такое объяснение показалось мне вполне вероятным. Я и мои родственники просто оказались жертвами общей волны возмездия со стороны индейцев.
Но когда я пришел в себя, другие обстоятельства приковали мое внимание. Прежде всего, почему именно наша плантация в этом районе подверглась нападению? Почему только наш дом был сожжен? Почему только наша семья была истреблена? Эти вопросы, естественно, поразили меня. Ведь на реке были и другие плантации, также слабо защищенные, и другие семьи, относившиеся к семинолам гораздо более враждебно. Но еще более загадочным было вот что: плантация Ринггольдов лежала как раз на пути индейских банд. Как показали следы, они обогнули ее, чтобы достигнуть нашего дома. Оба Ринггольда — Аренс и его отец — были известны как самые жестокие враги индейцев, как люди, самым грубым образом нарушавшие их права.
Почему же плантация Ринггольдов осталась нетронутой, а наша была уничтожена? Ясно, что наша семья стала жертвой особой, заранее обдуманной мести. Нет никакого сомнения, что это именно так. Только местью и можно было объяснить эту тайну.
Но Пауэлл? Неужели это был он? Мой друг повинен в таком варварском злодеянии? Возможно ли это? Нет! Никогда!
Несмотря на свидетельство двух отъявленных негодяев, несмотря на то, что они видели его собственными глазами, мое сердце отказывалось этому верить.
Какие мотивы могли быть у него для такого необычайного убийства? Правда, моя мать не благоволила к нему, более того — она оказалась неблагодарной. Я помнил это очень хорошо. И он тоже мог помнить. Но его благородный характер, олицетворяющий в моем представлении прекрасный героический идеал, не мог унизиться до подобного злодеяния. Нет, нет и еще раз нет!
С другой стороны, почему же Пауэлл оставил в целости усадьбу Ринггольдов, жилище Аренса Ринггольда — своего заклятого врага, одного из четырех человек, которых он поклялся уничтожить? Это обстоятельство было самым невероятным.
Ринггольд находился дома, его можно было захватить во время сна. Его черные сообщники вряд ли стали бы сопротивляться. Во всяком случае, их сопротивление легко было бы сломить.
Почему же ему была дарована жизнь? Почему его дом не предали огню?
Новое известие, которое я получил в пути, породило новое предположение. Мне сказали, что индейцы быстро отступили, так как неожиданно появился патруль добровольцев, совершавший объезд. Его внимание привлекла пылающая плантация. Полагали, что именно это и спасло другие плантации, в том числе и Ринггольда.
Такое объяснение казалось вероятным. По следам было видно, что шайка разбойников была невелика, не больше пятидесяти человек. Поэтому-то они и отступили.
Тогда все дело снова представало в ином свете. И снова Оцеола оказывался в моих глазах виновником.
Может быть, я не постигал его индейской натуры, может быть, в конце концов, он и был чудовищем, нанесшим столь страшный удар.
Еще и еще раз я спрашивал себя: какая причина могла вызвать такой поступок?
— А, вот что! Сестра! Виргиния! Может быть, любовь… страсть…
— Индейцы! Индейцы! Индейцы!
