Михаил Мельтюхов
Преддверие Великой Отечественной войны 1939–1941 гг.: становление великой державы

С конца 1980-х годов военно-политические события кануна Великой Отечественной войны стали объектом оживленной дискуссии в российской историографии, в ходе которой в научный оборот было введено большое количество новых, еще недавно секретных документов, появилось немало исследований, более объективно освещающих этот период отечественной истории. В результате ныне совершенно очевидно, что созданная еще в советский период концепция событий 1939–1941 гг. нуждается в существенной модернизации. Прежде всего, следует отрешиться от навеянной советской пропагандой совершенно фантастической идеи о некоем патологическом миролюбии СССР, благодаря которой в историографии сложилась довольно оригинальная картина. Если все прочие государства в своей международной политике руководствовались собственными интересами, то Советский Союз занимался лишь тем, что демонстрировал свое миролюбие и боролся за мир. В принципе, конечно, признавалось, что у СССР также есть собственные интересы, но обычно о них говорилось столь невнятно, что понять побудительные мотивы советской внешней политики было практически невозможно.

Рассмотрение международной ситуации в рамках историко-политологического анализа развития систем международных отношений показывает, что советское руководство в начале 1920-х гг. столкнулось со сложной, но довольно традиционной проблемой. В годы Революции и Гражданской войны Советская Россия утратила завоеванные Российской империей позиции на международной арене и территории в Восточной Европе. По уровню своего влияния в Европе страна оказалась отброшенной на 200 лет в прошлое. В этих условиях советское руководство могло либо согласиться с региональным статусом СССР, либо вновь начать борьбу за возвращение в клуб великих держав. Сделав выбор в пользу второй альтернативы, советское руководство взяло на вооружение концепцию «мировой революции», совмещавшую новую идеологию и традиционные задачи внешней политики по усилению влияния страны в мире. Стратегической целью внешней политики Москвы стало глобальное переустройство системы международных отношений, что делало основными противниками Англию, Францию и их союзников.

В 1920-е гг. Советскому Союзу удалось добиться дипломатического признания, но попытки усилить свои позиции в Европе и на Дальнем Востоке не дали заметных результатов. Кроме того, события конца 1920-х гг. высветили целый ряд внутренних проблем СССР, ограничивавших внешнеполитическую активность страны. Поэтому период мирового экономического кризиса был в целом удачно использован советским руководством для начала радикальной экономической модернизации с опорой на новейшие технологические достижения Запада.

В 1930-е гг. международная ситуация существенно изменилась в связи с началом открытой борьбы ряда великих держав за пересмотр Версальско-Вашингтонской системы. Сделав ставку на неизбежность возникновения нового межимпериалистического конфликта, СССР стремился не допустить консолидации остальных великих держав, справедливо воспринимая это как главную угрозу своим интересам. Советское руководство умело использовало официальные дипломатические каналы, нелегальные возможности Коминтерна, социальную пропаганду, пацифистские идеи, антифашизм, помощь некоторым жертвам агрессоров для создания имиджа главного борца за мир и социальный прогресс. Борьба за «коллективную безопасность» стала внешнеполитической тактикой Москвы, направленной на усиление веса СССР в международных делах и на недопущение консолидации остальных великих держав без своего участия. Однако события 1938 г. наглядно показали, что СССР не только все еще далек от того, чтобы стать равноправным субъектом европейской политики, но и продолжает рассматриваться европейскими великими державами как объект их политики. В этих условиях только новое обострение кризиса в Европе позволяло СССР вернуться в большую политику в качестве великой державы.

Этим устремлениям Москвы способствовало то, что в ходе политических кризисов 1930-х гг. Версальско-Вашингтонская система в Европе и на Дальнем Востоке оказалась практически разрушенной, что не могло не привести к очередному столкновению между великими державами. В этом смысле можно говорить о том, что Вторая мировая война была закономерным явлением в период смены систем международных отношений и вряд ли могла бы быть предотвращена, поскольку неравномерность экономического развития вела к изменению баланса сил великих держав, каждая из которых в той или иной степени оказалась заинтересованной в реорганизации Версальско-Вашингтонской системы международных отношений. Германия, США и СССР стремились к полному переустройству системы международных отношений, Англия и Франция были готовы на некоторые изменения, не затрагивающие их ведущего положения в мире, а Италия и Япония старались расширить свое влияние на региональном уровне. Вторая мировая война явилась отражением столкновения интересов великих держав в условиях краха Версальско-Вашингтонской системы и так же, как и предыдущие конфликты великих держав, носила империалистический характер, дополняемый освободительной борьбой оккупированных стран и территорий. Таким образом, мы рассматриваем Вторую мировую войну как совокупность войн великих держав между собой и другими странами за расширение своего влияния и пересмотр границ, сложившихся в 1919–1922 гг.

Разрыв Германией Мюнхенского соглашения (оккупация 15 марта 1939 г. Чехии и провозглашение независимости Словакии), оккупация Германией Мемеля (Клайпеды) 22 марта, а Италией Албании (7 апреля) положили начало предвоенному политическому кризису. Естественно, что в этих условиях каждая великая держава рассчитывала использовать ситуацию в собственных интересах. Англия и Франция стремились направить германскую экспансию на Восток, что должно было привести к столкновению Германии с СССР, их взаимному ослаблению и упрочило бы положение Лондона и Парижа на мировой арене. Естественно, Москве вовсе не улыбалась роль «жертвенного агнца», и советское руководство сделало все, чтобы отвести угрозу втягивания в возможную европейскую войну, которая должна была ослабить Германию, Англию и Францию. Это, в свою очередь, позволило бы СССР занять позицию своеобразного арбитра, от которого зависит исход войны, и максимально расширить свое влияние на континенте. Со своей стороны Германия, прекрасно понимая невозможность одновременного столкновения с коалицией великих держав, рассчитывала на локальную операцию против Польши, что улучшило бы ее стратегическое положение для дальнейшей борьбы за гегемонию в Европе с Англией, Францией и СССР. Италия стремилась получить новые уступки от Англии и Франции в результате их конфликта с Германией, но сама не торопилась воевать. США была нужна война в Европе, чтобы исключить возможность англо-германского союза, окончательно занять место Англии в мире и ослабить СССР, что позволило бы им стать основной мировой силой. Япония, пользуясь занятостью остальных великих держав в Европе, намеревалась закончить на своих условиях войну в Китае, добиться от США согласия на усиление японского влияния на Дальнем Востоке и при благоприятных условиях поучаствовать в войне против СССР.

В ходе политического кризиса 1939 г. в Европе сложилось два военно-политических блока: англо-французский и германо-итальянский, каждый из которых был заинтересован в соглашении с СССР. Со своей стороны, Москва получила возможность выбирать, с кем и на каких условиях ей договариваться, и максимально ее использовала, балансируя между этими военно-политическими блоками. Международные отношения весны — лета 1939 г. в Европе представляли собой запутанный клубок дипломатической деятельности великих держав, каждая из которых стремилась к достижению собственных целей. События параллельно развивались по нескольким направлениям: шли тайные и явные англо-франко-советские, англо-германские и советско-германские переговоры, происходило оформление англо-франко-польской и германо-итальянской коалиций. Москва в своих расчетах исходила из того, что возникновение войны в Европе — как при участии СССР в англо-французском блоке, так и при сохранении им нейтралитета — открывало новые перспективы для усиления советского влияния на континенте. Союз с Англией и Францией делал бы Москву равноправным партнером со всеми вытекающими из этого последствиями, а сохранение Советским Союзом нейтралитета в условиях ослабления обеих воюющих сторон позволяло ему занять позицию своеобразного арбитра, от которого зависит исход войны. Исходя из подобных расчетов, был определен советский внешнеполитический курс.

Продолжая действовать в рамках концепции «коллективной безопасности», советское руководство попыталось добиться заключения союза с Англией и Францией. Однако неудачные англо-франко-советские переговоры, показавшие, что Лондон и Париж не готовы к равноправному партнерству с Москвой, и угроза англо-германского соглашения заставили Советский Союз более внимательно отнестись к германским предложениям о нормализации двусторонних отношений. Подписанный 23 августа 1939 г. советско-германский договор о ненападении стал значительным успехом советской дипломатии. СССР удалось остаться вне европейской войны, получив при этом значительную свободу рук в Восточной Европе и более широкое пространство для маневра между воюющими группировками в собственных интересах. Благодаря соглашению с Германией СССР впервые за всю свою историю получил признание своих интересов в Восточной Европе со стороны одной из великих европейских держав. В 1939 г. Европа оказалась расколотой на три военно-политических лагеря: англо-французский, германо-итальянский и советский, каждый из которых стремился к достижению собственных целей, что не могло не привести к войне.

Вместе с тем следует помнить, что никаких реальных территориальных изменений или оккупации «сфер интересов» советско-германский договор не предусматривал. К сожалению, теперь, зная дальнейшие события, некоторые исследователи склонны полагать, что Гитлер и Сталин уже тогда, в ночь на 24 августа, заранее знали, что именно произойдет в ближайшие 38 дней. Естественно, что в действительности этого не было. Вообще ситуация конца августа 1939 г. была столь запутанной, что политики и дипломаты всех стран, в том числе и Советского Союза, старались подписывать максимально расплывчатые соглашения, которые в зависимости от обстановки можно было бы трактовать как угодно. Более того, 24 августа никто не знал, возникнет ли вообще германо-польская война или будет достигнут какой-то компромисс, как это было в 1938 г. В этой ситуации употребленный в секретном дополнительном протоколе к договору о ненападении термин «территориально-политическое переустройство» Восточной Европы мог трактоваться и как вариант нового Мюнхена, то есть позволил бы Москве заявить о своих интересах на возможной международной конференции. А понятие «сфера интересов» вообще можно было трактовать как угодно. В любом случае советско-германский пакт был соглашением, рассчитанным на любую ситуацию.

Конечно, Москва была заинтересована в отстаивании своих интересов, в том числе и за счет интересов других, но это, вообще-то, является аксиомой внешнеполитической стратегии любого государства. Почему же лишь Советскому Союзу подобные действия ставят в вину?

Важной проблемой историографии событий 1939 г. является вопрос о связи советско-германского пакта с началом Второй мировой войны. В этом вопросе мнения исследователей разделились. Многие авторы вслед за западной историографией, которая основывается на позиции английского руководства, сформулированной 30 августа 1939 г., что «судьба войны и мира находится сейчас в руках СССР» и его вмешательство может предотвратить войну, полагают, что пакт способствовал началу Второй мировой войны. По мнению других, пакт не оказал никакого влияния на начало германо-польской войны (и Второй мировой тоже), поскольку оно было запланировано еще в апреле 1939 г. Р.А. Медведев полагает даже, что пакт заставил Англию и Францию объявить Германии войну, никак, впрочем, не аргументируя этот тезис. Чтобы дать аргументированный ответ на этот, вероятно, наиболее важный вопрос, следует обратиться к рассмотрению событий, произошедших с 23 августа по 1 сентября в Европе.

В августе 1939 г. вопрос о выяснении позиции Англии и СССР в случае войны в Польше вступил для Германии в решающую фазу. 2–3 августа Германия активно зондировала Москву, 7 августа — Лондон, 10 августа — Москву, 11 августа — Лондон, 14–15 августа — Москву. 21 августа Лондону было предложено принять 23 августа для переговоров Геринга, а Москве — Риббентропа для подписания пакта о ненападении. И СССР, и Англия ответили согласием! Исходя из необходимости прежде всего подписать договор с СССР, 22 августа Гитлер отменил полет Геринга, хотя об этом в Лондон было сообщено только 24 августа. Пока же английское руководство, опасаясь сорвать визит Геринга, запретило мобилизацию. Выбор Гитлера можно объяснить рядом факторов. Во-первых, германское командование было уверено, что вермахт в состоянии разгромить Польшу, даже если ее поддержат Англия и Франция. Тогда как выступление СССР на стороне антигерманской коалиции означало катастрофу. Во-вторых, соглашение с Москвой должно было локализовать германо-польскую войну, удержать Англию и Францию от вмешательства и дать Германии возможность противостоять вероятной экономической блокаде западных держав. В-третьих, не последнюю роль играл и субъективный момент: Англия слишком часто шла на уступки Германии, и в Берлине, видимо, в определенной степени привыкли к этому. СССР же, напротив, был слишком неуступчивым, и выраженную Москвой готовность к соглашению следовало использовать без промедления. Кроме того, это окончательно похоронило бы и так не слишком успешные англо-франко-советские военные переговоры.

22 августа Гитлер вновь выступил перед военными. Обрисовав общее политическое положение, он сделал вывод, что обстановка благоприятствует Германии, вмешательство Англии и Франции в германо-польский конфликт маловероятно, они не смогут помочь Польше, а с СССР будет заключен договор, что также снизит угрозу экономической блокады Германии. В этих условиях стоит рискнуть и разгромить Польшу, одновременно сдерживая Запад. При этом следовало быстро разгромить польские войска, поскольку «уничтожение Польши остается на первом плане, даже если начнется война на Западе». Занятый локализацией похода в Польшу, Гитлер рассматривал «договор (с СССР) как разумную сделку. По отношению к Сталину, конечно, надо всегда быть начеку, но в данный момент он (Гитлер) видит в пакте со Сталиным шанс на выключение Англии из конфликта с Польшей». Уверенный в том, что ему это удастся, Гитлер в первой половине дня 23 августа, когда Риббентроп еще летел в Москву, отдал приказ о нападении на Польшу в 4.30 утра 26 августа.

23 августа Франция заявила, что поддержит Польшу, но Верховный совет национальной обороны решил, что никаких военных мер против Германии предпринято не будет, если она сама не нападет на Францию. В тот же день Гитлеру было передано письмо Чемберлена, в котором Лондон извещал о том, что в случае войны Англия поддержит Польшу, но при этом демонстрировал готовность к соглашению с Германией. В Англии все еще ожидали визита Геринга, и лишь 24 августа стало ясно, что он не приедет. В тот же день Германия уведомила Польшу, что препятствием к урегулированию конфликта являются английские гарантии. Опасаясь, что Варшава пойдет на уступки и сближение с Берлином, Англия 25 августа подписала с Польшей договор о взаимопомощи, но военного соглашения заключено не было. В тот же день Германия уведомила Англию, что «после решения польской проблемы» она предложит всеобъемлющее соглашение сотрудничества и мира вплоть до гарантий существования и помощи Британской империи. Но вечером 25 августа в Берлине стало известно об англо-польском договоре, а Италия, которая и ранее высказывала опасения в связи с угрозой возникновения мировой войны, известила об отказе участвовать в войне. Все это привело к тому, что около 20 часов был отдан приказ об отмене нападения на Польшу, и армию удалось удержать буквально в последний момент.

26 августа западные союзники порекомендовали Польше дать приказ войскам воздерживаться от вооруженного ответа на германские провокации. На следующий день Лондон и Париж предложили Варшаве организовать взаимный обмен населением с Германией. Тем не менее в Польше были уверены, что «до настоящего времени Гитлер не принял еще решения начать войну… ни в коем случае в ближайшее время не произойдет ничего решающего». Англия и Франция также все еще не были уверены, что Германия решится воевать. 26 августа в Англии вместо 300 тыс. резервистов было призвано всего 35 тыс., поскольку считалось, что англо-польский договор удержит Германию от войны. В тот же день из Лондона в Берлин поступили сведения, что Англия не вмешается в случае германского нападения на Польшу или объявит войну, но воевать не будет. 28 августа Англия отказалась от германских предложений о гарантии империи, порекомендовав Берлину начать прямые переговоры с Варшавой. Если Германия пойдет на мирное урегулирование, то Англия соглашалась рассмотреть на будущей конференции общие проблемы англо-германских отношений. Лондон вновь предупредил Берлин, что в случае войны Англия поддержит Польшу, но при этом обещал воздействовать на поляков в пользу переговоров с Германией.

Одновременно Польше было рекомендовано ускорить переговоры с Германией. Также Лондон просил Муссолини намекнуть Гитлеру, что «если урегулирование нынешнего кризиса ограничится возвращением Данцига и участков «коридора» Германии, то, как нам кажется, можно найти, в пределах разумного периода времени, решение без войны». Естественно, Варшава не должна была знать об этом. Если бы германо-польские «переговоры привели к соглашению, на что рассчитывает правительство Великобритании, то был бы открыт путь к широкому соглашению между Германией и Англией».

Во второй половине дня 28 августа Гитлер установил ориентировочный срок наступления на 1 сентября. Используя английские предложения о переговорах, германское руководство решило потребовать «присоединения Данцига, прохода через польский коридор и референдума [подобно проведенному в Саарской области]. Англия, возможно, примет наши условия. Польша, по-видимому, нет. Раскол. 29 августа Германия дала согласие на прямые переговоры с Польшей на условиях передачи Данцига, плебисцита в «польском коридоре» и гарантии новых границ Польши Германией, Италией, Англией, Францией и СССР. Прибытие польских представителей на переговоры ожидалось 30 августа. Передавая эти предложения Англии, Гитлер надеялся, что «он вобьет клин между Англией, Францией и Польшей». В тот же день Берлин уведомил Москву о предложениях Англии об урегулировании германо-польского конфликта и о том, что Германия в качестве условия поставила сохранение договора с СССР, союза с Италией и не будет участвовать в международной конференции без участия СССР, вместе с которым следует решать все вопросы Восточной Европы.

30 августа Англия вновь подтвердила свое согласие воздействовать на Польшу при условии, что войны не будет и Германия прекратит антипольскую кампанию в печати. В этом случае Лондон подтверждал свое согласие на созыв в будущем международной конференции. В этот день вермахт все еще не получил приказа о нападении на Польшу, поскольку существовала возможность того, что Англия пойдет на уступки и тогда наступление будет отсрочено до 2 сентября, причем в этом случае «войны уже не будет совсем», поскольку «приезд поляков в Берлин = подчинению». 30 августа Англия получила точные сведения о предложениях Германии по урегулированию польской проблемы. Однако Лондон не известил Варшаву об этих предложениях, а, надеясь еще отсрочить войну, в ночь на 31 августа уведомил Берлин об одобрении прямых германо-польских переговоров, которые должны были начаться через некоторое время. Рано утром 31 августа Гитлер подписал Директиву № 1, согласно которой нападение на Польшу должно было начаться в 4.45 утра 1 сентября 1939 г. Лишь днем 31 августа германские предложения об урегулировании кризиса были переданы Англией Польше с рекомендацией положительно ответить на них и ускорить переговоры с Германией.

В 12.00 31 августа Варшава заявила Лондону, что готова к переговорам с Берлином при условии, что Германия и Польша взаимно гарантируют неприменение силы, законсервируют ситуацию в Данциге, а Англия в ходе переговоров будет оказывать поддержку польской стороне. Однако польскому послу в Берлине было приказано тянуть время, поскольку в Варшаве все еще считали, что «Гитлер не решится начать войну. Гитлер только играет на нервах и натягивает струны до крайних пределов». В итоге в 18.00 Риббентроп в беседе с польским послом в Берлине констатировал отсутствие польского чрезвычайного уполномоченного и отказался от переговоров. В 21.15–21.45 Германия официально вручила свои предложения, переданные Польше, послам Англии, Франции и США и заявила, что Варшава отказалась от переговоров. В это же время германское радио сообщило об этих предложениях по урегулированию кризиса и о польских провокациях на границе. В тот же день Италия предложила Германии посреднические услуги в урегулировании кризиса, но, получив отказ, уведомила Англию и Францию, что не будет воевать.1 сентября Германия напала на Польшу, а европейский кризис перерос в войну, в которую 3 сентября вступили Англия и Франция.

Таким образом, советско-германский договор о ненападении не был детонатором войны в Европе. Вместо честного выполнения своих союзнических обязательств перед Польшей Англия и Франция продолжали добиваться соглашения с Германией, что, естественно, порождало в Берлине уверенность в невмешательстве западных союзников в возможную германо-польскую войну. Фактически именно дипломатические игры Лондона и Парижа подтолкнули Германию к войне с Польшей. Тем не менее ныне самым неожиданным образом виноватым в этом оказался Советский Союз. В сентябре 1939 г. Англия и Франция имели прекрасную возможность довольно быстро разгромить Германию, но, как известно, в силу различных причин этого не произошло. После разгрома Польши у Германии появился шанс вести войну на одном фронте, который и был ею удачно использован в 1940–1941 гг.

Еще одну фантастическую версию с обвинениями в адрес СССР выдвинул В. Суворов, который указывает, что «точный день, когда Сталин начал Вторую мировую войну, — это 19 августа 1939 года». Этот вывод объясняется очень просто: «начало тайной мобилизации было фактическим вступлением во Вторую мировую войну. Сталин это понимал и сознательно отдал приказ о тайной мобилизации 19 августа 1939 года. С этого дня при любом развитии событий войну уже остановить было нельзя».

Формулируя столь категоричный вывод, В. Суворов оставляет читателя в неведении, почему «начало тайной мобилизации было фактическим вступлением» в войну? Вся военная история человечества свидетельствует, что фактическое вступление в войну означает либо ее формальное объявление, либо непосредственное начало боевых действий. Никакие другие действия сторон вступлением в войну не являются. Тайная мобилизация, безусловно, является подготовкой к вступлению в войну, но война может и не начаться (это решает политическое руководство), и тогда, как правило, следует демобилизация. Примером такого развития событий служит «чехословацкий кризис» сентября 1938 г., когда в ряде стран, в том числе и в СССР, проводилась частичная или общая мобилизация, но кризис был «улажен» Мюнхенским соглашением, и никакой войны не возникло. Почему бы, исходя из того, что советское правительство 26 июня 1938 г. решило проводить мобилизационные мероприятия на случай войны в Европе, не объявить именно эту дату «точным» днем, «когда Сталин начал Вторую мировую войну»?

Даже если встать на точку зрения В. Суворова, то и тогда не ясно, почему именно действия СССР являются началом Второй мировой войны? Ведь Германия начала тайную мобилизацию еще 16 августа 1939 г. сначала в Восточной Пруссии, а с 18 августа предмобилизационные мероприятия охватили всю страну, вылившись 25 августа в общую тайную мобилизацию вермахта. С 24 августа 1939 г. проводила скрытые частичные мобилизации и Франция. Однако никуда не уйти от того факта, что именно нападение Германии на Польшу положило начало Второй мировой войне. Таким образом, тезис В. Суворова о том, что Вторую мировую войну начал Сталин, является откровенной ложью.

Столь же бездоказательно и утверждение В. Суворова о том, что Сталин отдал приказ о тайной мобилизации 19 августа 1939 г. Некоторые исследователи в качестве подтверждения этой версии приводят так называемую «речь Сталина», якобы произнесенную в этот день перед членами Политбюро. Однако, как убедительно показал С.З. Случ, этот «документ» является фальсификацией французских спецслужб. Как известно, 19 августа советское правительство дало согласие на приезд германского министра иностранных дел И. Риббентропа в Москву 26–27 августа для заключения пакта о ненападении. Мероприятия в Красной Армии по переводу стрелковых дивизий тройного развертывания в ординарные дивизии начались в соответствии с решениями Главного военного совета (ГВС) РККА от 15 и 21 июля и приказами наркома обороны от 15 августа, а 1 сентября 1939 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило «План реорганизации сухопутных сил Красной Армии на 1939–1940 гг.» Действительно, 30 августа в советской прессе появилось опровержение ТАСС, согласно которому «ввиду обострения положения в восточных районах Европы и ввиду возможности всяких неожиданностей советское командование решило усилить численный состав гарнизонов западных границ СССР». Однако лишь поздно вечером 6 сентября 1939 г. был отдан приказ о начале скрытой мобилизации в Ленинградском, Калининском, Московском, Белорусском и Киевском особых, Орловском и Харьковском военных округах, которая охватила более 2,6 млн. военнослужащих запаса.

Пассивная позиция Англии и Франции в начавшейся Второй мировой войне позволила Советскому Союзу активизировать свою внешнюю политику в Восточной Европе и приступить к ревизии западных границ, навязанных ему в 1920–1921 гг. Осенью 1939-летом 1940 г. в состав СССР вошли Западная Украина, Западная Белоруссия, Карельский перешеек, Приладожская Карелия, Прибалтика, Бессарабия и Северная Буковина, общей площадью около 452 тыс. кв. км и с населением в 23 млн. человек. В результате западные границы были отодвинуты от жизненно важных центров страны и были созданы новые возможности для развертывания советских Вооруженных Сил. Это значительно улучшило стратегические позиции и укрепило обороноспособность СССР. Таким образом, успешно лавируя между двумя воюющими блоками, советское руководство смогло значительно расширить территорию Советского Союза, вернув контроль над стратегически важными регионами, большая часть которых ранее входила в состав Российской империи и была утрачена в годы Гражданской войны в результате внешней агрессии. Поэтому события 1939–1940 гг. были в определенном смысле советским реваншем за поражения времен Гражданской войны. Кроме того, эти присоединения стали прецедентом, на который советское руководство могло ссылаться при решении проблемы послевоенного устройства Европы. В международно-правовом плане все эти территории были закреплены в составе СССР договорами 1945–1947 гг.

Были ли действия СССР в отношении Польши, Финляндии, Прибалтийских стран и Румынии агрессией? Согласно конвенции об определении агрессии 1933 года, предложенной именно советской стороной, агрессором признавался тот, кто совершит «объявление войны другому государству; вторжение своих вооруженных сил, хотя бы без объявления войны, на территорию другого государства; нападение своими сухопутными, морскими или воздушными силами, хотя бы без объявления войны, на территорию, суда или воздушные суда другого государства; морскую блокаду берегов или портов другого государства; поддержку, оказанную вооруженным бандам, которые, будучи образованными на его территории, вторгнутся на территорию другого государства, или отказ, несмотря на требование государства, подвергшегося вторжению, принять на своей собственной территории все зависящие от него меры для лишения названных банд всякой помощи или покровительства». Причем в конвенции специально оговаривалось, что «никакое соображение политического, военного, экономического или иного порядка не может служить оправданием агрессии» (в том числе внутренний строй и его недостатки; беспорядки, вызванные забастовками, революциями, контрреволюциями или гражданской войной; нарушение интересов другого государства; разрыв дипломатических и экономических отношений; экономическая или финансовая блокада; споры, в том числе и территориальные, и пограничные инциденты).

Исходя из содержания конвенции, получается, что Советский Союз совершил агрессию против Польши и Финляндии. Однако в отношении стран Прибалтики и Румынии ни о какой агрессии не было и речи, поскольку вступлению советских войск на территорию Эстонии, Латвии, Литвы, Бессарабии и Северной Буковины предшествовали дипломатические переговоры, завершившиеся согласием прибалтийских и румынского правительств с советским вариантом решения проблем в двусторонних отношениях. Не говоря уже о том, что применение термина «советская агрессия» к оккупированной Румынией территории Бессарабии вообще невозможно. Как справедливо отметил А. Тэйлор, «права России на балтийские государства и восточную часть Польши (а тем более Бессарабию. — М.М.) были гораздо более обоснованными по сравнению с правами Соединенных Штатов на Нью-Мексико». В этом смысле невозможно не присоединиться к мнению Н.М. Карамзина: «Пусть иноземцы осуждают раздел Польши: мы взяли свое». В итоге Советскому Союзу вновь удалось совместить политическую и геополитическую границы между «Западной» и «Российской» цивилизациями, как это уже имело место в конце XVIII века.

Советское руководство, как и руководство остальных великих держав, стремилось достичь своих собственных целей, рассматривая Вторую мировую войну как уникальный шанс для реализации идей «мировой революции». Не случайно еще 1 октября 1938 г. на совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда И.В. Сталин объяснял, что «бывают случаи, когда большевики сами будут нападать, если война справедливая, если обстановка подходящая, если условия благоприятствуют, сами начнут нападать. Они вовсе не против наступления, не против всякой войны. То, что мы кричим об обороне, — это вуаль, вуаль. Все государства маскируются».

Интересные оценки событий 1939–1941 гг. содержатся в ставшем лишь недавно доступным исследователям дневнике писателя В.В. Вишневского, хотя и не причастного к выработке важнейших военно-политических решений, но тем не менее в силу своих должностных обязанностей и политических функций хорошо осведомленного о настроениях «наверху», имевшего возможность получать достоверную, широкую и разнообразную информацию о деятельности советского руководства, о подготовке к войне. Оценивая советско-германский пакт о ненападении, писатель 1 сентября 1939 г. заносит в дневник: «СССР выиграл свободу рук, время. […] Ныне мы берем инициативу, не отступаем, а наступаем… Дипломатия с Берлином ясна: они хотят нашего нейтралитета и потом расправы с СССР; мы хотим их увязания в войне и затем расправы с ними». Передавая распространенные настроения: «Мы через год будем бить Гитлера», Вишневский отмечает, что «это наиболее вероятный вариант. […] Для СССР пришла пора внешних мировых выступлений. […] Гадать, как сложится игра, трудно. Но ясно одно: мир будет вновь перекроен. В данной войне мы постараемся сохранить до конца свои выигрышные позиции. Привлечь к себе ряд стран. Исподволь, где лаской, где силой. Это новая глава в истории партии и страны. СССР начал активную мировую внешнюю политику».

Оценивая начавшуюся войну в Европе, Сталин в беседе с руководством Коминтерна 7 сентября 1939 г. заявил, что «война идет между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т. д.) за передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии будет расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расстраивает, подрывает капиталистическую систему… Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент — подталкивать другую сторону». Это сталинское высказывание не осталось втайне, и 10 ноября 1939 г. начальник Политуправления РККА армейский комиссар 1-го ранга Л.З. Мехлис на совещании с писателями заявил, что «Германия делает, в общем, полезное дело, расшатывая Британскую империю. Разрушение ее поведет к общему краху капитализма — это ясно».

Схожие идеи были высказаны в беседе Председателя СНК и наркома иностранных дел СССР Молотова с заместителем премьер-министра и министром иностранных дел Литвы В. Креве-Мицкявичусом в ночь на 3 июля 1940 г. в Москве. «Сейчас, — сказал Молотов своему собеседнику, — мы убеждены более чем когда-либо еще, что гениальный Ленин не ошибался, уверяя нас, что вторая мировая война позволит нам завоевать власть во всей Европе, как первая мировая война позволила захватить власть в России. Сегодня мы поддерживаем Германию, однако ровно настолько, чтобы удержать ее от принятия предложений о мире до тех пор, пока голодающие массы воюющих наций не расстанутся с иллюзиями и не поднимутся против своих руководителей. Тогда германская буржуазия договорится со своим врагом, буржуазией союзных государств, с тем, чтобы объединенными усилиями подавить восставший пролетариат. Но в этот момент мы придем к нему на помощь, мы придем со свежими силами, хорошо подготовленные, и на территории Западной Европы… произойдет решающая битва между пролетариатом и загнивающей буржуазией, которая и решит навсегда судьбу Европы».

10 февраля 1941 г. эта идея в несколько иной формулировке попала и в дневник В. Вишневского: «Мы пользуемся старым методом «разделяй и властвуй». Мы вне войны, кое-что платим за это, многое получаем. Ведем торговые сношения с различными странами, пользуемся их техникой, кое-что полезное приобретаем и для армии, и для флота и пр. Помогаем вести войну той же Германии, питая ее по «порциям», на минимуме. Не мешаем империалистам вести войну еще год, два […]. Выжидаем их ослабления. Затем — выступаем в роли суперарбитра, «маклера» и т. п.».

С весны 1940 г. пока еще в узких, но довольно высокопоставленных аудиториях стали все громче раздаваться голоса о необходимости более активной политики. Тон этим высказываниям задал сам Сталин. Выступая на заседании комиссии ГВС Красной Армии 21 апреля 1940 г., он предложил «коренным образом переделать нашу военную идеологию. […] Мы должны воспитывать свой комсостав в духе активной обороны, включающей в себя и наступление. Надо эти идеи популяризировать под лозунгами безопасности, защиты нашего отечества, наших границ».

На заседании комиссии ГВС по вопросам военной идеологии 10 мая с основным докладом выступил начальник Политуправления РККА армейский комиссар 1-го ранга Л.З. Мехлис, который утверждал, что «Красная Армия, как и всякая армия, есть инструмент войны. Весь личный состав Красной Армии должен воспитываться в мирное время, исходя из общей цели — подготовки к войне. Наша война с капиталистическим миром будет войной справедливой, прогрессивной. Красная Армия будет действовать активно, добиваясь полного сокрушения и разгрома врага, перенося боевые действия на территорию противника… Речь идет об активном действии победившего пролетариата и трудящихся капиталистических стран против буржуазии, о таком активном действии, когда инициатором справедливой войны выступит наше государство и его Рабоче-Крестьянская Красная Армия». На пленарном заседании комиссии 13–14 мая 1940 г. схожие идеи высказывали и другие участники. В частности, командующий Ленинградским военным округом командарм 2-го ранга К.А. Мерецков заявил, что «наша армия готовится к нападению, и это нападение нам нужно для обороны. Это совершенно правильно… Мы должны обеспечить нашу страну не обороной, а наступлением… Наша армия существует для обеспечения нашего государства, нашей страны, а для того, чтобы обеспечить это, надо разгромить, разбить врага, а для этого надо наступать».

Высказанные идеи уже 25 июня были преподнесены в качестве директивных указаний на созванном по инициативе редакций газеты «Красная звезда», журнала «Знамя» и оборонной комиссии Союза советских писателей совещании писателей, разрабатывающих военную тематику. Главный редактор «Красной звезды» Е.А. Болтин следующим образом инструктировал «инженеров человеческих душ»: «Доктрина Красной Армии — это наступательная доктрина, исходящая из известной ворошиловской формулировки «бить врага на его территории». Это положение остается в силе сегодня. Мы должны быть готовы, если понадобится, первыми нанести удар, а не только отвечать на удар ударом». Следовало избавиться от настроений типа: «мы будем обороняться, а сами в драку не полезем» и «воспитывать людей в понимании того, что Красная Армия есть инструмент войны, а не инструмент мира. Надо воспитывать людей так, что будущая война с любым капиталистическим государством будет войной справедливой, независимо оттого, кто эту войну начал». Но пока не следовало открыто говорить о Германии как о будущем противнике, поскольку «политически это вредно». В силу сложной международной обстановки Болтин советовал писать о внешней политике СССР «внушительно, прямо, откровенно, но весьма осторожно и спокойно». «Почему обязательно нам нужно прямо говорить, кто наш будущий враг?» — спрашивал он, предлагая искать такие формы пропаганды, которые «позволили бы… добиться нужного эффекта и в то же время соблюсти внешний декорум», чтобы «ни тех, ни других не обижать и не дразнить».

По мере роста военных успехов Германии росла напряженность в советско-германских отношениях. Обе стороны видели друг в друге противников и готовились к схватке за господство в Европе. Переломным моментом стали советско-германские переговоры в Берлине в ноябре 1940 г., на которых выявились реальные узлы советско-германских противоречий. Наиболее остро интересы обеих стран сталкивались на Балканах, в Финляндии и на Ближнем Востоке. Если в 1939 г. Берлин пошел на уступки Москве, которая смогла к осени 1940 г. в основном реализовать достигнутые договоренности, то с конца 1940 г. экспансионистские устремления Германии и Советского Союза пришли в столкновение и урегулировать их на основе компромисса не удалось, что и продемонстрировали переговоры в ноябре 1940 г. После победы над Францией Германия считала себя гегемоном Европы и не собиралась идти на уступки. Со своей стороны, СССР, довольно легко присоединив новые территории, считал Финляндию, Балканы и черноморские проливы теми регионами, где он имеет преимущественные интересы, и тоже не уступал. В принципе, советское руководство не исключало возможности продолжения сотрудничества с Германией. Однако германское руководство не желало идти на новые уступки Москве, расценивая СССР как слабого противника, разгром которого не потребует больших усилий.

Война между Германией и СССР была порождена борьбой за господство в Европе, ускорили же ее столкновения советских и германских интересов по конкретным политическим вопросам. С ноября 1940 г. советско-германские отношения вступили в новую фазу — фазу непосредственной подготовки к войне. Своеобразной «лакмусовой бумажкой» действительных намерений Германии стала для советского руководства ситуация, сложившаяся вокруг Болгарии в ноябре 1940 — марте 1941 г. Несмотря на прямые заявления Москвы о советских интересах, Германия игнорировала их, добившись присоединения Болгарии к Тройственному пакту. Видимо, это наглядно показало советскому руководству, что его интересы в Европе не признаются Берлином, и подготовка войны с Германией вступила в заключительную стадию.

Введенные в последние годы в научный оборот советские дипломатические и военные документы 1939–1941 гг. показывают, что никакие внешнеполитические зигзаги не мешали советскому руководству рассматривать Германию в качестве вероятного противника и тщательно готовиться к войне. С возникновением советско-германской границы в октябре 1939 г. Генеральный штаб Красной Армии начал разработку плана на случай войны с Германией. Особую интенсивность этот процесс приобрел со второй половины марта 1940 г., и в 1940–1941 гг. было разработано пять вариантов плана оперативного использования Красной Армии в случае войны. Это, конечно, не исключает наличия и других рабочих вариантов, которые все еще не доступны для исследователей, что затрудняет анализ хода выработки этих документов.

Вместе с тем не следует забывать, что опубликованные документы хотя и играли важную роль в советском военном планировании, но не исчерпывали его. Во-первых, к этим документам имелся ряд приложений графического и текстуального характера, детализировавших их содержание. Во-вторых, кроме того, имелись записка о порядке стратегического развертывания вооруженных сил (задачи фронтов и флотов) с приложением карты и сводной таблицы распределения войсковых соединений, авиации и частей РГК по фронтам и армиям; план стратегических перевозок для сосредоточения вооруженных сил на ТВД; планы прикрытия стратегического развертывания; план устройства тыла и материального обеспечения действующей армии; планы по связи, военным сообщениям, ПВО и другие документы. Комплексное исследование всех этих материалов все еще остается, к сожалению, неосуществимым. Пока же мы вынуждены ограничиться рассмотрением доступных текстов четырех докладных записок на имя И.В. Сталина и В.М. Молотова, содержащих основные идеи военных планов.

Прежде чем переходить к анализу этих документов, следует хотя бы кратко остановиться на хронологии процесса их разработки. Документ под условным названием «Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и Востоке на 1940–1941 гг.» начал разрабатываться после установления советско-германской границы согласно договору от 28 сентября 1939 г. Первый вариант плана был подготовлен к концу июля 1940 г. Относительно судьбы этого документа в литературе имеется две дополняющие друг друга версии. Одни авторы считают, что изменение западных границ СССР в августе 1940 г. и формирование новых соединений Красной Армии потребовало существенной доработки документа. По мнению же других, этот план был доложен наркому обороны маршалу С.К. Тимошенко, который не одобрил его, поскольку считал, что в нем излишнее значение придается группировке противника, расположенной севернее Варшавы и в Восточной Пруссии, и настаивал на более тщательной проработке варианта, когда основные силы противника развернулись бы южнее Варшавы.

Как бы то ни было, к 18 сентября был подготовлен новый вариант плана, который учитывал возможность использования главных сил Красной Армии в зависимости от обстановки на Северо-Западном или Юго-Западном направлениях. Именно эти варианты развертывания советских войск именуются в историографии соответственно «северным» и «южным». Подобная особенность планирования была своеобразной традицией советского Генштаба, поскольку в 1921 — гг. Западный театр военных действий (ТВД) разделялся почти точно посередине рекой Припять. С сентября 1939 г. эта река полностью протекала по территории СССР, но по привычке именно эта линия, экстраполированная далее на запад, делила ТВД на два основных направления. 5 октября г. этот вариант плана был доложен Сталину и Молотову. В ходе обсуждения Генштабу было поручено доработать план с учетом развертывания еще более сильной главной группировки в составе Юго-Западного фронта. В результате было предусмотрено увеличить численность войск Юго-Западного фронта на 31,25 % по дивизиям, на 300 % по танковым бригадам и на 59 % по авиаполкам.

14 октября доработанный «южный» вариант плана был утвержден в качестве основного, но при этом было решено переработать и «северный» вариант. Разработку обоих вариантов на местах планировалось закончить к 1 мая 1941 г. Тем самым советские вооруженные силы получили действующий документ, на основе которого велось более детальное военное планирование. В Генеральный штаб вызывались командующие войсками, члены военных советов и начальники штабов военных округов для разработки оперативных документов, которые сразу же утверждались наркомом обороны. Кроме этого документа советскому руководству докладывались планы боевых действий против Финляндии, Румынии и Турции, что, по мнению их разработчиков, придавало всему оперативному плану необходимую полноту и гибкость, давало возможность действовать в зависимости от конкретной военно-политической обстановки. К сожалению, большинство этих документов все еще засекречены и вряд ли историки в скором времени смогут исследовать их.

Однако разработка военных планов на этом не завершилась. Военное руководство стремилось всесторонне оценить оба варианта действий Красной Армии, заложенных в оперативный план. Для отработки «северного» и «южного» вариантов 2–6 и 8—11 января 1941 г. в Генштабе проводились две оперативно-стратегических игры. В первой игре разыгрывались наступательные действия Красной Армии на Северо-Западном направлении (Восточная Пруссия), а во второй — на Юго-Западном (Южная Польша, Венгрия и Румыния). Оборонительные операции начального периода войны на играх вообще не проигрывались, для сохранения в тайне основного замысла плана в заданиях сторон просто отмечалось, что «синие» напали, но их отбросили к границе, а на Юго-Западном направлении даже к линии Вислы и Дунайца на территории Польши и с этих рубежей уже шла игра. На территории Восточной Пруссии наступление «красных» захлебнулось, а на Юго-Западе они добились значительных успехов, что и привело к отказу от «северного» варианта действий Красной Армии. Тем самым главным направлением советского наступления была определена Южная Польша.

Переработку документов оперативного плана с учетом опыта январских игр возглавил новый начальник Генштаба генерал армии Г.К. Жуков. Согласно «Плану разработки оперативных планов» требовалось уточнить документы по «южному» варианту к 22 марта, а по «северному» варианту — к 8 марта 1941 г. К сожалению, не ясно, была ли выполнена эта задача, ибо подготовленный к 11 марта 1941 г. новый вариант плана окончательно закрепил отказ от «северного» варианта и переориентировал основные усилия войск на Юго-Западное направление. Судьба этого варианта плана вызывает в литературе разногласия, поскольку некоторые авторы считают, что «уточненному в марте 1941 года плану не был дан ход». Однако при отсутствии доступа к другим документам военного планирования и без анализа все еще секретных военных планов округов решение этого вопроса невозможно.

Как бы то ни было, работа над уточнением оперативного плана продолжалась, и к 15 мая 1941 г. был разработан еще один вариант. Для обсуждения сложившейся обстановки и задач войск западных приграничных округов, вытекавших из этого плана, 24 мая 1941 г. в Кремле состоялось совещание недавно занявшего пост главы правительства Сталина и его заместителя Молотова с наркомом обороны, начальником Генштаба, командующими войсками, членами военных советов и командующими ВВС Прибалтийского (ПрибОВО), Западного (ЗапОВО) и Киевского (КОВО) особых, Ленинградского (ЛВО) и Одесского (ОдВО) военных округов. В июне уточнение этого документа продолжалось. 13 июня заместитель начальника Генштаба генерал-лейтенант Н.Ф. Ватутин подготовил справку о развертывании Вооруженных Сил СССР на Западном ТВД, уточнявшую состав войск и их распределение по фронтам. В это же время прорабатывалась идея о создании еще одного фронта — Южного, который был создан согласно постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) от 21 июня 1941 г.

Такова обобщенная картина хода советского стратегического планирования 1939–1941 гг. Теперь следует обратиться непосредственно к анализу содержания доступных материалов.

Первые части документов были посвящены рассмотрению вооруженных сил и возможных действий вероятных противников. В качестве таковых фигурировали Германия, Италия, Финляндия, Венгрия, Румыния, Турция и Япония, т. е. практически все соседи СССР. Разработчики документов предполагали, что против западных границ Советского Союза Германия, Финляндия, Венгрия и Румыния смогут развернуть от 240 до 270 дивизий, более 10 тыс. танков и от 12 до 15 тыс. самолетов. В документе от 15 мая 1941 г. эта часть дана в существенном сокращении, что связано, вероятно, с тем, что этот документ содержит план боевых действий в основном только против Германии. Все эти данные основывались на сведениях советской разведки и были существенно завышенными.

Излагая «вероятные оперативные планы противников», разработчики документов постоянно подчеркивали, что «документальными данными об оперативных планах вероятных противников как по Западу, так и по Востоку Генеральный штаб Красной Армии не располагает». И далее излагались лишь наиболее вероятные предположения на этот счет.

Намерения Германии оценивались в июльском плане 1940 г. следующим образом. Развернув основные силы к северу от устья реки Сан, она из Восточной Пруссии нанесет «главный удар на Ригу, на Ковно, Вильно и далее на Минск». Одновременно вспомогательные удары наносятся в Белоруссии от Бреста на Минск, а из южной Польши с целью овладения Западной Украиной. Согласно этому варианту, для нанесения главного удара будет сосредоточено до 130 дивизий, а остальные 50 будут действовать на юге. Однако не исключался и обратный вариант, когда главный удар будет наноситься на Украине, а севернее развернутся вспомогательные действия. В этом случае вермахт будет развернут в обратной пропорции. Предполагались наступательные действия с территории Румынии на Жмеринку и из Финляндии на Карельском перешейке, а позднее на Кандалакшу и Петрозаводск.

Изложив оба варианта действий Германии, авторы документа делали следующий вывод: «Основным наиболее политически выгодным для Германии, а следовательно, и наиболее вероятным является 1-й вариант ее действий, т. е. с развертыванием главных сил немецкой армии к северу от устья р. Сан».

В ходе дальнейшей переработки этой части документа в текст вносились лишь частные изменения относительно направлений развития германских наступательных операций и развертываемых сил. Гораздо более важными являются изменения в оценке основного варианта действий вооруженных сил Германии. Если в плане от 18 сентября 1940 г. он оставался без изменений, то в плане от 11 марта 1941 г. считалось, что главный удар вермахта будет нанесен по Украине, а в Прибалтике и Белоруссии будут наноситься вспомогательные удары, правда, северный вариант полностью не исключался. Документ от 15 мая 1941 г. исходит уже из вероятности только южного направления главного удара вермахта.

Таким образом, оценка намерений противника за исключением возможного направления главного удара не претерпела существенных изменений. Вместе с тем нельзя не отметить, что в условиях отсутствия конкретных данных о действительных планах Германии подобные оценки исходили лишь из конфигурации советско-германской границы. Не ясно также, почему авторы документов полностью исключили вариант нанесения главного удара вермахта в Белоруссии и на каком основании ими делался вывод о северном или южном направлениях главных ударов противника. При анализе этих разделов документов постоянно возникает ощущение, что их авторы занимаются простым гаданием, хотя если они действительно готовились к отражению ударов врага, то именно точное определение его намерений должно было стать основной задачей советского Генштаба.

Планируя оперативное использование Красной Армии, авторы документов тщательно отработали вопросы ее стратегического развертывания. Документы военного планирования позволяют проследить динамику усиления Западного ТВД, на который предполагалось выделить основные силы советских войск. Согласно июльскому плану 1940 г., для действий на Западе выделялось 68,7 % наличных сил сухопутных войск; по сентябрьскому плану — 68,9 %; мартовский план 1941 г. предполагал выделение 83,5 %, майский — 85,1 %, а июньские документы — 79,2 %.

Какие же задачи возлагались на все эти войска? Согласно документу от июля 1940 г., «основной задачей наших войск является нанесение поражения германским силам, сосредотачивающимся в Восточной Пруссии и в районе Варшавы; вспомогательным ударом нанести поражение группировкам противника в районе Ивангород [Демблин], Люблин, Грубешов, Томашов, Сандомир». Соответственно войскам Северо-Западного фронта (8-я, 11-я армии, 37 дивизий и 2 бригады) ставилась задача — «по сосредоточении атаковать противника с конечной целью совместно с Западным фронтом нанести поражение его группировке в Восточной Пруссии и овладеть последней».

Западный фронт (3-я, 10-я, 13-я, 4-я армии, 51 дивизия и 4 бригады) должен был «ударом севернее р. Буг, в общем направлении на Алленштейн, совместно с армиями Северо-Западного фронта нанести решительное поражение германской армии, сосредотачивающейся в Восточной Пруссии, овладеть последней и выйти на нижнее течение р. Висла. Одновременно ударом левофланговой армии в общем направлении на Ивангород [Демблин], совместно с армиями Юго-Западного фронта нанести поражение Ивангород-Люблинской группировке противника и также выйти на р. Висла».

Перед войсками Юго-Западного фронта (5-я, 6-я, 12-я, 18-я, 9-я армии, Конно-механизированная группа, 57 дивизий и 4 бригады) ставилась задача «активной обороной в Карпатах и по границе с Румынией прикрыть Западную Украину и Бессарабию, одновременно ударом с фронта Мосты-Великие, Рава-Русска, Сенява в общем направлении на Люблин, совместно с левофланговой армией Западного фронта нанести поражение Ивангород-Люблинской группировке противника, выйти и закрепиться на среднем течении р. Висла».

Согласно плану от 18 сентября 1940 г., «главные силы Красной Армии на Западе, в зависимости от обстановки, могут быть развернуты или к югу от Брест-Литовска, с тем чтобы мощным ударом в направлении Люблин и Краков и далее на Бреслау (Братислав) (так в тексте. — М.М.) в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран, лишить ее важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах участия их в войне; или к северу от Брест-Литовска с задачей нанести поражение главным силам германской армии в пределах Восточной Пруссии и овладеть последней». Надо отметить, что, излагая два варианта использования Красной Армии, авторы документа подчеркивают, что именно «южный» вариант является основным. Интересно также обоснование этого вывода: «Удар наших сил в направлении Краков, Братислава, отрезая Германию от Балканских стран, приобретает исключительное политическое значение. Кроме того, удар в этом направлении будет проходить по слабо еще подготовленной в оборонном отношении территории бывшей Польши».

Общая задача Красной Армии на Западе была сформулирована следующим образом: «1. Активной обороной прочно прикрыть наши границы в период сосредоточения войск; 2. Во взаимодействии с левофланговой армией Западного фронта силами Юго-Западного фронта нанести решительное поражение люблинско-сандомирской группировке противника и выйти на р. Висла. В дальнейшем нанести удар в общем направлении на Кельце, Краков и выйти на р. Пилица и верхнее течение р. Одер; 3. В процессе операции прочно прикрывать границы Северной Буковины и Бессарабии; 4. Активными действиями Северо-Западного и Западного фронтов сковать большую часть сил немцев к северу от Брест-Литовска и в Восточной Пруссии, прочно прикрывая при этом минское и псковское направления».

Соответствующие задачи получили и фронты. Северо-Западному фронту (8-я, 11-я армии, 23 дивизии и 2 бригады) были поставлены задачи: «1. Обороняя побережье Балтийского моря, совместно с Балтфлотом не допустить высадки морских десантов противника; 2. Прочно прикрывать минское и псковское направления и ни в коем случае не допустить вторжения немцев на нашу территорию; 3. С целью сокращения фронта 11 — й армии и занятия ею более выгодного исходного положения для наступления в период сосредоточения войск во взаимодействии с 3-й армией Западного фронта овладеть районом Сейны, Сувалки и выйти на фронт Шиткемен, Филипово, Рачки; 4. По сосредоточении войск ударом в общем направлении на Инстербург, Алленштейн совместно с Западным фронтом сковать силы немцев в Восточной Пруссии».

Западный фронт (3-я, 10-я, 13-я, 4-я армии, 42 дивизии и 4 бригады) получил задачу «прочно прикрывая минское направление, по сосредоточении войск одновременным ударом с Северо-Западным фронтом в общем направлении на Алленштейн, сковать немецкие силы, сосредотачивающиеся в Восточной Пруссии. С переходом армий Юго-Западного фронта в наступление ударом левофланговой армии в общем направлении на Ивангород способствовать Юго-Западному фронту разбить люблинскую группировку противника и, развивая в дальнейшем операцию на Радом, обеспечивать действия Юго-Западного фронта с севера».

Юго-Западный фронт (5-я, 19-я, 6-я, 12-я, 18-я, 9-я Конно-механизированная армии, 96 дивизий и 5 бригад) получил задачу «прочно прикрывая границы Бессарабии и Северной Буковины, по сосредоточении войск во взаимодействии с 4-й армией Западного фронта нанести решительное поражение люблинско-сандомирской группировке противника и выйти на р. Висла. В дальнейшем нанести удар в направлении Кельце, Петроков и на Краков, овладеть районом Кельце, Петроков и выйти на р. Пилица и верхнее течение р. Одер».

Основными задачами «северного» варианта развертывания советских войск должны были быть: «1. Прочное прикрытие направлений на Минск и Псков в период сосредоточения войск. 2. Нанесение решительного поражения главным силам германской армии, сосредотачивающимся в Восточной Пруссии, и захват последней. 3. Вспомогательным ударом от Львова не только прочно прикрыть Западную Украину, Северную Буковину и Бессарабию, но и нанести поражение группировке противника в районе Люблин, Грубешов, Томашев». Разработчики документа подчеркивали, что «разгром немцев в Восточной Пруссии и захват последней имеет исключительное экономическое и, прежде всего, политическое значение для Германии, которое неизбежно скажется на всем дальнейшем ходе борьбы с Германией». Однако «возникают опасения, что борьба на этом фронте может привести к затяжным боям, свяжет наши главные силы и не даст надежного и быстрого эффекта, что, в свою очередь, сделает неизбежным и ускорит выступление Балканских стран в войну против нас». Основные задачи фронтов оставались такими же, как и в предыдущем варианте плана.

Мы позволили себе столь пространное цитирование, поскольку этот материал демонстрирует отсутствие всякой связи действий Красной Армии с возможными действиями противника, о которых говорилось выше. Из документа четко вырисовывается действительный сценарий начала войны, положенный в основу оперативного планирования: Красная Армия проводит сосредоточение и развертывание на Западном ТВД, ведя одновременно частные наступательные операции, завершение сосредоточения служит сигналом к переходу в общее наступление по всему фронту от Балтики до Карпат с нанесением главного удара по южной Польше. Немецкие войска, как и в первом варианте плана, обозначены термином «сосредотачивающиеся», а значит, инициатива начала войны будет исходить полностью с советской стороны, которая первой начинает и заканчивает развертывание войск на ТВД. Этот вывод подтверждается прямым указанием в документе, что в случае сосредоточения основных сил на Северо-Западном направлении «при условии работы железных дорог в полном соответствии с планом перевозок, днем перехода в общее наступление должен быть установлен 25-й день от начала мобилизации, т. е. 20-й день от начала сосредоточения войск». То есть переход в наступление связан не с ситуацией на фронте, а с завершением сосредоточения Красной Армии.

Широко распространенное мнение о том, что СССР ждал нападения врага, а уже потом планировал наступление, не учитывает, что в этом случае стратегическая инициатива фактически добровольно отдавалась бы в руки противника, а советские войска ставились бы в заведомо невыгодные условия. Тем более что сам переход от обороны к наступлению, столь простой в абстракции, является очень сложным процессом, требующим тщательной и всесторонней подготовки, которая должна была начинаться с оборудования четырех оборонительных рубежей на 150 км в глубину. Но ничего подобного до начала войны не делалось, и вряд ли стоит всерьез отстаивать тезис о том, что Красная Армия могла успешно обороняться на неподготовленной местности да еще при внезапном нападении противника, которое советскими планами вообще не предусматривалось. Ведь «отражать агрессию мыслилось путем ведения на главных направлениях стратегических (фронтовых) наступательных операций». Кроме того, неясно, зачем надо планировать наступательные операции, если войскам предстоит оборона от нападающего противника. Ведь никто не знает, как сложится ситуация на фронте в ходе оборонительной операции, где окажутся наши войска, в каком они будут состоянии и т. п. К тому же ожидание нападения противника не позволит своевременно провести мобилизацию, что соответственно сделает невозможным осуществление всех этих планов.

В плане от 11 марта 1940 г. был окончательно закреплен отказ «северного» варианта, поскольку «развертывание главных сил Красной Армии на Западе с группировкой главных сил против Восточной Пруссии и на Варшавском направлении вызывает серьезные опасения в том, что борьба на этом фронте может привести к затяжным боям», и основное внимание уделялось дальнейшей отработке «южного» варианта. В этом документе отмечалось, что «наиболее выгодным является развертывание наших главных сил к югу от р. Припять с тем, чтобы мощными ударами на Люблин, Радом и на Краков поставить себе первую стратегическую цель: разбить главные силы немцев и в первый этап войны отрезать Германию от балканских стран, лишить ее важнейших экономических баз и решительно воздействовать на балканские страны в вопросах участия их в войне против нас». Как указывает С.Н. Михалев, в этом плане «стратегическая наступательная операция советских войск на Западном театре получила четкое оформление. Замысел ее предусматривал: 1) прочной (видимо, активной. — ММ) обороной сковать силы противника на флангах на участках Мемель, Остроленка и вдоль границ с Венгрией и Румынией; 2) главными силами Юго-Западного фронта во взаимодействии с левым крылом Западного фронта нанести удар с целью решительного поражения люблинско-радомско-сандомирской группировки противника, овладеть Краковом и Варшавой и выйти на фронт Варшава, Лодзь, Оппельн». «Дальнейшей стратегической целью для главных сил Красной Армии в зависимости от обстановки может быть поставлено — развитие операции через Познань на Берлин, или действия на юго-запад на Прагу и Вену, или удар на север на Торунь и Данциг с целью обхода Восточной Пруссии».

Теперь, благодаря исследованию С.Н. Михалева, мы имеем возможность ознакомиться с задачами Западного и Юго-Западного фронтов по этому плану. Западному фронту «предстояло ударом левым крылом в общем направлении на Седлец, Радом способствовать Юго-Западному фронту в разгроме противника в районе Люблина, а для обеспечения действий на главном направлении нанести вспомогательный удар в направлении Варшавы, овладеть ею и «вынести оборону» на р. Нарев. Ближайшей задачей фронта являлось овладение районами Седлец, Луков и захват переправ через р. Висла. В дальнейшем имелись в виду действия в направлении Радом с целью окружения люблинской группировки противника во взаимодействии с Юго-Западным фронтом».

Юго-Западному фронту была поставлена задача «концентрическим ударом армий правого крыла во взаимодействии с Западным фронтом окружить и уничтожить основную группировку противника восточнее р. Висла с одновременным выносом действий подвижной группы (механизированных корпусов два) на западный берег р. Висла для овладения Кельце. Главными силами фронта по завершении разгрома люблинской группировки на десятый день операции быть готовым к форсированию р. Висла. Одновременно левым крылом главной группировки нанести удар на Краковском направлении и, развивая успех силами подвижных групп (механизированных корпусов четыре), на восьмой день операции овладеть Краковом, на десятый день операции главные силы этой группировки вывести в район Мехув, Краков, Тарное».

Вышеприведенный материал однозначно свидетельствует о продолжении отработки наступательных операций советских войск. Высказанное в литературе мнение о том, что «план от 11 марта 1941 г. является самым точным итоговым выражением общепринятых взглядов и наиболее точно отражает персональную позицию Сталина», можно принять лишь частично. Действительно, в этом документе изложена квинтэссенция «общепринятых взглядов» советского руководства на начало войны, но он не был итоговым, поскольку процесс разработки советского оперативного плана продолжался. Версия о том, что «в основу документа была положена оборонительная стратегия», не имеет никакого основания. Дело в том, что в нем было четко указано: «Наступление начать 12.б». Точный срок начала наступления, как известно, определяется стороной, которая планирует располагать инициативой начала боевых действий. Правда, этот срок не был выдержан, но его появление в документе очень показательно, как и то, что это единственный документ советского военного планирования, который опубликован в новейшем документальном сборнике в извлечении.

Уточнение задач советских войск нашло свое дальнейшее развитие в документе от 15 мая 1941 г. В нем впервые открыто и четко сформулирована мысль, что Красная Армия должна «упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие войск». Эта мысль, как мы видели выше, в скрытой форме присутствовала во всех предыдущих вариантах плана. Естественно, что разработчики этого документа говорят о возможности нападения Германии на СССР лишь предположительно.

Войскам Красной Армии ставилась задача нанести удар по германской армии, для чего «первой стратегической целью действий войск Красной Армии поставить — разгром главных сил немецкой армии, развертываемых южнее линии Брест — Демблин и выход к 30-му дню операции на фронт Остроленка, р. Нарев, Лович, Лодзь, Крейцбург, Оппельн, Оломоуц. Последующей стратегической целью иметь наступлением из района Катовице в северном или северо-западном направлении разгромить крупные силы центра и северного крыла германского фронта и овладеть территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии. Ближайшая задача — разгромить германскую армию восточнее р. Висла и на Краковском направлении, выйти на p.p. Нарев, Висла и овладеть районом Катовице, для чего: а) главный удар силами Юго-Западного фронта нанести в направлении Краков, Катовице, отрезая Германию от ее южных союзников; б) вспомогательный удар левым крылом Западного фронта нанести в направлении Седлец, Демблин с целью сковывания варшавской группировки и овладеть Варшавой, а также содействовать Юго-Западному фронту в разгроме люблинской группировки противника; в) вести активную оборону против Финляндии, Восточной Пруссии, Венгрии и Румынии и быть готовым к нанесению удара против Румынии при благоприятной обстановке.

Таким образом, Красная Армия начнет наступательные действия с фронта Чижов, Лютовиска силами 152 дивизий против 100 германских. На остальных участках госграницы предусматривается активная оборона».

Термин «активная оборона» не должен вводить в заблуждение, так как он означал совокупность оборонительных и наступательных операций. Поскольку в документе неоднократно подчеркивается, что именно Красная Армия будет инициатором военных действий, этот термин, скорее всего, скрывает частные наступательные операции для сковывания противника.

Фронты получили следующие задачи. Северный фронт (14-я, 7-я, 23-я армии, 21 дивизия) должен был обеспечить оборону «г. Ленинграда, порта Мурманск, Кировской желдороги и совместно с Балтийским военно-морским флотом обеспечить за нами полное господство в водах Финского залива». При этом Северный флот должен содействовать 14-й армии этого фронта «в захвате Петсамо», а Балтийский флот «содействовать сухопутным войскам на побережье Финского залива и на п-ове Ханко, обеспечивая их фланг», в первый же день войны перебросить одну стрелковую дивизию из Эстонии на Ханко и быть готовым к высадке десанта на Аландские острова. Таким образом, речь явно идет о наступательной операции советских войск в Финляндии.

Северо-Западный фронт (8-я, 11-я, 27-я армии, 23 дивизии) должен был «упорной обороной прочно прикрывать Рижское и Виленское направления, не допустив вторжения противника из Восточной Пруссии; обороной западного побережья и островов Эзель и Даго не допустить высадки морских десантов противника». Вместе с тем в директиве наркома обороны командованию Прибалтийского особого военного округа от 14 мая 1941 г. предусматривалось: «При благоприятных условиях всем обороняющимся войскам и резервам армий и округа быть готовыми по указанию Главного Командования к нанесению стремительных ударов».

Западный фронт (3-я, 10-я, 13-я, 4-я армии, 45 дивизий) должен был «упорной обороной на фронте Друскеники, Остроленка прочно прикрыть Лидское и Белостокское направления; с переходом армий Юго-Западного фронта в наступление ударом левого крыла фронта в общем направлении на Варшаву и Седлец, Радом разбить варшавскую группировку и овладеть Варшавой, во взаимодействии с Юго-Западным фронтом разбить Люблинско-Радомскую группировку противника, выйти на р. Висла и подвижными частями овладеть Радом».

Юго-Западный фронт (5-я, 20-я, 6-я, 26-я, 21-я, 12-я, 18-я, 9-я армии, 122 дивизии) имел ближайшими задачами: «а) концентрическим ударом армий правого крыла фронта окружить и уничтожить основную группировку противника восточнее р. Висла в районе Люблина; б) одновременно ударом с фронта Сенява, Перемышль, Лютовиска разбить силы противника на Краковском и Сандомирско-Елецком направлениях и овладеть районом Краков, Катовице, Кельце, имея ввиду в дальнейшем наступать из этого района в северном или северо-западном направлении для разгрома крупных сил северного крыла фронта противника и овладения территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии; в) прочно оборонять госграницу с Венгрией и Румынией и быть готовым к нанесению концентрических ударов против Румынии из районов Черновицы и Кишинев с ближайшей целью разгромить сев[ерное] крыло Румынской армии и выйти на рубеж р. Молдова, Яссы».

Таким образом, как справедливо указывает С.Н. Михалев, майский «план представлял собой несколько трансформированную разработку идеи, заложенной ранее» в мартовском плане, а достижение ближайших стратегических целей планировалось обеспечить наступательными действиями, прежде всего войск Юго-Западного направления, на котором развертывалось более половины всех дивизий, предназначенных для действий на Западе. Для обеспечения сильного первоначального удара по противнику основные силы планировалось развернуть в армиях первого эшелона, куда включалась большая часть подвижных соединений.

Важной проблемой вступления Красной Армии в войну был вопрос прикрытия мобилизации, сосредоточения и развертывания войск. Планы прикрытия западных приграничных округов были разработаны в мае — июне 1941 г. на основании директив наркома обороны, направленных 5 мая командованию ЗапОВО и КОВО, 6 мая — ОдВО, а 14 мая — ЛВО и ПрибОВО. Запланированная группировка войск западных приграничных округов на прикрытие включала 15 армий, в состав которых выделялось 107 дивизий и 2 бригады, в резерве фронтов оставалась 51 дивизия, а в распоряжении Главного Командования — 8 дивизий. По мнению В.А. Анфилова, Б.Н. Петрова и В.А. Семидетко, такая группировка была более приспособлена к наступлению, чем к оборон, что не могло не сказаться в случае нападения противника, поскольку, как справедливо указывает М.А. Гареев, «невыгодное положение советских войск усугублялось тем, что войска пограничных военных округов имели задачи не на оборонительные операции, а лишь на прикрытие развертывания войск».

Ввод этих планов в действие вовсе не совпадал с нападением противника. Например, в плане прикрытия ПрибОВО отмечалось, что «цель разведки — с первого дня войны вскрыть намерения противника, его группировку и сроки готовности к переходу в наступление». Таким образом, ввод в действие планов прикрытия зависел не от действий противника, а от решения советского командования. По справедливому мнению М.А. Гареева, «накануне войны в какой-то момент было упущено из виду то важнейшее обстоятельство, что в случае начала военных действий и в политическом, и в военном отношении нельзя исходить только из собственных пожеланий и побуждений, не учитывая, что противник будет стремиться делать все так и тогда, когда это удобно и выгодно ему», а «идея непременного перенесения войны с самого ее начала на территорию противника… настолько увлекла некоторых руководящих военных работников, что возможность ведения военных действий на своей территории практически исключалась. Конечно, это отрицательно сказалось на подготовке не только обороны, но и в целом театров военных действий в глубине своей территории».

Этот вывод подтверждают и опубликованные документы по планам прикрытия, не предусматривавшие серьезного противодействия сосредоточению советских войск со стороны противника. Так, полное развертывание войск приграничных округов в полосах прикрытия занимало по планам до 15 дней, что, естественно, было бы крайне затруднено при наступлении противника. Причем при нападении противника войска первого эшелона не успевали бы занять свои полосы обороны на границе. Как справедливо отметил В.П. Крикунов, «характерная черта планов прикрытия состояла в том, что они исходили из такого варианта начала войны и создавшейся обстановки, при котором удастся без помех со стороны вероятного противника выдвинуться к границе, занять назначенные полосы прикрытия, подготовиться к отражению нападения, провести отмобилизование… Особенностью всех армейских планов прикрытия было отсутствие в них оценки возможных действий противника, в первую очередь варианта внезапного перехода в наступление превосходящих вражеских сил… Сущность тактического маневра сводилась к тому, что надо быстро собраться и выйти к границе… Предполагалось, что в районах сосредоточения будет дано время для окончательной подготовки к бою».

Если бы войска прикрытия действительно готовились к отражению ударов противника, то это бы «означало, — по справедливому мнению М.А. Гареева, — что приграничные военные округа должны иметь тщательно разработанные планы отражения вторжения противника, то есть планы оборонительных операций, так как отражение наступления превосходящих сил противника невозможно осуществить мимоходом, просто как промежуточную задачу. Для этого требуется ведение целого ряда длительных ожесточенных оборонительных сражений и операций. Если бы такие планы были, то в соответствии с ними совсем по-другому, а именно с учетом оборонительных задач, располагались бы группировки сил и средств этих округов, по-иному строилось бы управление и осуществлялось эшелонирование материальных запасов и других мобилизационных ресурсов. Готовность к отражению агрессии требовала также, чтобы были не только разработаны планы операций, но и в полном объеме подготовлены эти операции, в том числе в материально-техническом отношении, чтобы они были освоены командирами и штабами. Совершенно очевидно, что в случае внезапного нападения противника не остается времени на доподготовку таких операций. Но этого не было сделано в приграничных военных округах».

Так как план стратегического развертывания и замысел первых стратегических операций были рассчитаны на полное отмобилизование Красной Армии, то они были тесно увязаны с мобилизационным планом. С апреля 1940 г. началась разработка нового мобилизационного плана, который был 12 февраля 1941 г. утвержден правительством. Мобилизационное развертывание Красной Армии по плану МП-41 (официальное название «Мобплан № 23») должно было привести к созданию армии военного времени. Всего намечалось развернуть 8 фронтовых и 29 армейских управлений, 62 управления стрелковых, 29 механизированных, 4 кавалерийских, 5 воздушно-десантных и 8 авиакорпусов, 177 стрелковых, 19 горно-стрелковых, 2 мотострелковые, 61 танковую, 31 моторизованную, 13 кавалерийских и 79 авиационных дивизий, 3 стрелковые, 10 артиллерийских противотанковых бригад и 72 артполка РГК, а также соответствующее количество тыловых частей. После мобилизации численность Вооруженных Сил СССР должна была составить 8,9 млн человек, войска должны были иметь 106,7 тыс. орудий и минометов, до 37 тыс. танков, 22,2 тыс. боевых самолетов, 10,7 тыс. бронеавтомобилей, около 91 тыс. тракторов и 595 тыс. автомашин.

Большая часть этих войск уже была сформирована или заканчивала формирование, поскольку по принятой летом 1939 г. системе мобилизационного развертывания количество частей и соединений доводилось до уровня военного времени, что упрощало процесс мобилизации, сокращало его сроки и должно было способствовать более высокой степени боеспособности отмобилизованных войск. Главная «особенность военного строительства в эти годы состояла в том, что проходило скрытое мобилизационное развертывание вооруженных сил». Только во второй половине 1940 — первой половине 1941 г., кроме 29 мехкорпусов, 5 воздушно-десантных корпусов и 10 ПТАБР, было сформировано 86 стрелковых дивизий, 16 управлений стрелковых корпусов и 18 управлений армий. Проанализировав более 30 показателей материального обеспечения мобилизационного развертывания Вооруженных Сил СССР, Г.И. Герасимов пришел к выводу, что «никогда еще наша армия не была так хорошо укомплектована, обеспечена материальными средствами, как в предвоенный период. Конечно, не обошлось и без недостатков, но по основным видам техники, боеприпасов и запасов материальных средств РККА была обеспечена не хуже, чем в период проведения своих победоносных операций во второй половине войны. Имевшиеся материальные запасы и система мобилизации обеспечивали развертывание армии, значительно превосходящей армию фашистской Германии по количеству вооружения и боевой техники, в основном обеспеченной другими материальными средствами в количестве, позволяющем эффективно вести боевые действия в начальный период войны. Поражения начального периода объясняются тем, что армию не успели развернуть».

Согласно плану МП-41, отмобилизование Красной Армии предусматривалось произвести поэшелонно в течение месяца. В зависимости от обстановки, мобилизацию планировалось проводить открыто или скрытно, причем последняя была разработана в деталях. Войска приграничных округов заканчивали отмобилизование на 2–4 сутки мобилизации, прочие войска — на 8—15 сутки, а запасные части и стационарные госпитали — на 16–30 сутки. Отмобилизование ВВС завершалось на 3–4 сутки, причем боевые части и обслуживающие их тылы приводились в боевую готовность уже через 2–4 часа после начала мобилизации. Войска ПВО отмобилизовывались в два эшелона. Первый имел постоянную готовность до 2 часов, а второй развертывался на 1–2 сутки мобилизации. Развертывание вновь формируемых частей предусматривалось завершить на 3–5 сутки. Таким образом, из 303 дивизий Красной Армии 172 имели сроки полной готовности на 2–4 сутки, 60 дивизий — на 4–5 сутки, а остальные — на 6—10 сутки мобилизации. Все остальные боевые части, фронтовые тылы и военно-учебные заведения отмобилизовывались на 8—15 сутки. Полное отмобилизование вооруженных сил предусматривалось на 15–30 сутки, основная же часть войск развертывалась примерно на 10–15 сутки.

К лету 1941 г. Красная Армия представляла собой гигантский военный инструмент, что давало советскому руководству уверенность в успехе удара по Германии. В 1939–1941 гг. была проведена колоссальная работа по совершенствованию советских Вооруженных Сил. Соответственно возросли и прямые военные расходы, рост которых в 1938–1940 гг. почти в 2 раза превысил общий рост расходов. В эти годы произошло следующее перераспределение бюджетных расходов: если в 1938 г. на народное хозяйство (в том числе на промышленность) расходовалось 41,7 % (19 %), а на оборону 18,7 %, то в 1939 г. эти показатели составили соответственно 39,4 % (20,3 %) и 25,6 %, а в 1940 г. — 33,4 % (16,4 %) и 32,6 %. Если же учесть общие расходы на Вооруженные Силы, НКВД, военно-промышленные наркоматы, Главное управление государственных материальных резервов, Главное управление гражданского воздушного флота и другие военизированные организации, общая доля расходов на военные нужды в 1940 г. достигнет 52 % расходов бюджета, или 24,6 % национального дохода. В 1940 г. на военные нужды было израсходовано 26 % промышленной продукции (к примеру, в США этот показатель составлял 10,8 %, а в Германии в 1939 г. — первом военном году — 23 %).

Ежегодный прирост военной продукции в 1938–1940 гг. составлял 39 %, втрое (!) превосходя прирост всей промышленной продукции. Соответственно, доля военной продукции в валовом промышленном производстве (в ценах 1926/27 г.) возросла с 8,7 % в 1937 г. до 18,7 % в 1940 г. и до 22,5 % в первой половине 1941 г… В первой половине 1941 г. советская промышленность выпускала 100 % танков и 87 % боевых самолетов новых типов, завершая переход на выпуск только этих образцов. Всего за 1939 — первую половину 1941 г. войска получили от промышленности 92 492 орудия и миномета, 7448 танков и 19 458 боевых самолетов. Производство боеприпасов только в первом полугодии 1941 г. выросло на 66,4 %, а принятым 6 июня мобилизационным планом на вторую половину 1941 г. и 1942 г. предусматривался его дальнейший рост. После XVIII партийной конференции (15–20 февраля 1941 г.) предприятия оборонной промышленности стали переводиться на режим работы военного времени. 6 июня 1941 г. Сталин подписал ряд постановлений, согласно которым промышленные наркоматы должны были провести мероприятия, позволявшие «подготовить все предприятия… к возможному переходу с 1 июля 1941 г. на работу по мобилизационному плану» (выделено мной. — М.М.).

На 1.01.1939

На 22.06.1941

В % к 1939 г.

Личный состав (тыс. чел.)

2485

5774

232,4

Дивизии

131,5

316,5

240,7

Орудия и минометы

55 790

117 581

210,7

Танки

21 110

25 784

122,1

Боевые самолеты

7714

18 759

242,3

Советские Вооруженные Силы, рост которых показан в таблице 1, превосходили армию любой другой страны по количеству боевой техники. Правда, советское руководство преувеличивало боеспособность Красной Армии. Вместе с тем имеющиеся в отечественной историографии утверждения о якобы низкой боеспособности Красной Армии в 1941 г. представляются недостаточно обоснованными. Собственно, до сих пор не разработана методология и не сформулированы научные критерии для решения этой проблемы. Сами по себе ссылки на неудачное начало Великой Отечественной войны ничего не объясняют. Тем более что советские войска к 22 июня 1941 г. не успели завершить сосредоточение и развертывание, провести мобилизацию и были захвачены германским нападением врасплох, что также отрицательно сказалось на их боеспособности. По нашему мнению, вопрос о реальной боеспособности Красной Армии накануне войны еще ждет своего исследователя.

Тем временем по мере охлаждения советско-германских отношений с осени 1940 г. органы пропаганды СССР начали тайную подготовку к работе в условиях будущей войны с Германией и ведения антифашистской пропаганды. Уже весной 1941 г., как вспоминает живший до войны в Хабаровске А.Ф. Рар, «люди стали приносить с лекций по международному положению дозированную критику по адресу Германии… В то же время упорные слухи о приближающейся войне с Германией стали ходить и в народе». Схожие настроения отразились и в упоминавшемся дневнике Вишневского, записавшего 31 января 1941 г.: «Позиция СССР выжидательна, мы, если будет целесообразно, сможем бросить и свою гирю на весы войны… Решит, вероятно, ближайшее лето». 9 апреля он делает следующую запись: «Решают ближайшие месяцы. Мы подходим к критической точке советской истории. Чувствуешь все это ясно». Наконец 14 апреля: «Правда вылезает наружу. Временное соглашение с Гитлером трещит по всем швам».

В то же время на политзанятиях в войсках все большее место требовалось отводить изучению военно-политической обстановки в Европе, раскрытию агрессивной сущности империализма и захватнической политики Германии. 30 апреля 1941 г. в западные приграничные округа было направлено директивное письмо Главного управления политической пропаганды (ГУПП) Красной Армии «Об итогах инспекторской проверки политзанятий», в котором отмечалось, что «красноармейцам и младшим командирам недостаточно разъясняется, что вторая мировая война обеими воюющими сторонами ведется за новый передел мира… Германия… перешла к завоеваниям и захватам… Недостаточно разъясняется, что расширение второй мировой войны создает непосредственную военную угрозу нашей стране».

Переломным моментом в подготовке советской пропаганды к действиям в новых условиях стало выступление Сталина 5 мая 1941 г. перед выпускниками военных академий. Это своего рода программная речь Сталина, произнесенная на следующий день после решения Политбюро о его назначении на должность председателя СНК СССР, произвела неизгладимое впечатление на слушателей, которые единодушны в том, что она носила антигерманский характер. Помимо констатации захватнических действий Германии в Европе, Сталин прямо возложил на нее ответственность за развязывание мировой войны. При том, что с осени 1939 г. в СССР довольно широко пропагандировалась идея, что «поджигателями войны» являются Англия и Франция, это было озвучиванием явно нового курса. Секретарь исполкома Коминтерна Г. Димитров отметил в своем дневнике: «Наша политика мира и безопасности есть в то же время политика подготовки войны. Нет обороны без наступления. Надо воспитывать армию в духе наступления. Надо готовиться к войне». Вишневский оценил эту речь более эмоционально: «Речь огромного значения. Мы начинаем идеологическое и практическое наступление… Речь идет о мировой борьбе: Гитлер тут просчитывается. […] Впереди — наш поход на Запад. Впереди возможности, о которых мы мечтали давно».

Как вспоминает слушавший эту речь Н.Г. Лященко, в ней советский вождь «обрисовал международную обстановку, сказал о договоре 1939 года, о том, что СССР осуждает агрессивные действия Германии… Затем Сталин сказал, что война с Гитлером неизбежна, и если В.М. Молотов и Наркомат иностранных дел сумеют оттянуть начало войны на два-три месяца — это наше счастье. «Поезжайте в войска, — закончил свою речь Сталин, — принимайте все меры к повышению их боеготовности». Это воспоминание интересно сопоставить с воспоминаниями занимавшего в то время пост начальника Генштаба генерала армии Г.К. Жукова. Чуть более месяца спустя военные просили Сталина разрешить привести войска западных приграничных округов в полную боевую готовность. Отклоняя эту просьбу, вождь объяснил им, что «для ведения большой войны с нами немцам, во-первых, нужна нефть, и они должны сначала завоевать ее, а во-вторых, им необходимо ликвидировать Западный фронт, высадиться в Англии или заключить с ней мир». Для большей убедительности Сталин подошел к карте и, показав на Ближний Восток, заявил: «Вот куда они (немцы) пойдут».

Поскольку Сталин не опасался германского нападения в 1941 г., то естественно возникает вопрос: какую «неизбежную» войну он собирался оттягивать на два-три месяца? Как вспоминал сорок лет спустя Молотов, весной 1941 г. в Москве понимали, что если Англия будет разгромлена, то СССР в 1942–1943 гг. «ждут тяжкие испытания». Поэтому следовало, не давая Германии повода для нападения, выиграть время, чтобы успеть «сделать то, что было запланировано». Предвидя неизбежную агрессию, советские руководители «готовиться к ее отражению стали заблаговременно. Иначе зачем нам еще в мае месяце надо было из глубины страны перебрасывать в западные приграничные военные округа в общей сложности семь армий? Это же силища великая! Зачем проводить тайную мобилизацию восьмисот тысяч призывников и придвигать их к границам в составе резервных дивизий военных округов?» При этом сам Молотов признает, что срока германского нападения «точно не знали», но войска уже сосредотачиваются. Естественно, возникает вопрос, что будет после того, как Красная Армия развернется на западных границах СССР, притом что не ясно, нападет ли Германия в 1941 г. вообще? «Время упустили, — делает вывод Молотов. — Опередил нас Гитлер!» (выделено мной. — МЛ/.).

Изменение направленности советской пропаганды было четко сформулировано Сталиным 5 мая 1941 г. На банкете в Кремле после торжественного заседания по случаю выпуска курсантов военных училищ был провозглашен тост за мирную сталинскую внешнюю политику. В ответ на него Сталин взял слово. «Разрешите внести поправку, — сказал он. — Мирная внешняя политика обеспечила мир нашей стране. Мирная политика дело хорошее. Мы до поры до времени проводили линию на оборону — до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны, — теперь надо перейти от обороны к наступлению. Проводя оборону нашей страны, мы обязаны действовать наступательным образом. От обороны перейти к военной политике наступательных действий. Нам необходимо перестроить наше воспитание, нашу пропаганду, агитацию, нашу печать в наступательном духе. Красная Армия есть современная армия, а современная армия — армия наступательная».

Это выступление Сталина было взято за основу при составлении ряда директивных документов. В мае 1941 г. в ГУПП Красной Армии был подготовлен проект директивы «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время», который после ряда уточнений был 20 июня утвержден ГВС. Одновременно по поручению секретарей ЦК ВКП(б) А.А. Жданова и А.С. Щербакова в Управлении пропаганды и агитации был подготовлен проект директивы «О задачах пропаганды на ближайшее время». Проект не удовлетворил секретарей ЦК, и в первых числах июня сам Щербаков составил новый проект директивы «О текущих задачах пропаганды». В середине мая 1941 г. лекторской группой ГУПП для закрытых военных аудиторий был подготовлен доклад «Современное международное положение и внешняя политика СССР». Кроме того, следует обратить внимание на выступления о международном положении М.И. Калинина на партийно-комсомольском собрании работников аппарата Верховного Совета СССР 20 мая и перед выпускниками Военно-политической академии им. В.И. Ленина 5 июня, а также на речь Жданова на совещании работников кино в ЦК ВКП(б) 15 мая 1941 г..

Перестройка пропаганды с задачей «воспитывать личный состав в воинственном и наступательном духе, в духе неизбежности столкновения Советского Союза с капиталистическим миром и постоянной готовности перейти в сокрушительное наступление» началась в соответствии с решением ГВС от 14 мая 1941 г. На следующий день в войска была отправлена директива «О политических занятиях с красноармейцами и младшими командирами Красной Армии на летний период 1941 года», в которой указывалось, что «о войнах справедливых и несправедливых иногда дается такое толкование: если страна первая напала на другую и ведет наступательную войну, то эта война считается несправедливой, и наоборот, если страна подверглась нападению и только обороняется, то такая война якобы должна считаться справедливой. Из этого делается вывод, что Красная Армия будет вести только оборонительную войну, забывая ту истину, что всякая война, которую будет вести Советский Союз, будет войной справедливой». В проекте директивы «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время» отмечалось, что «весь личный состав Красной Армии должен проникнуться сознанием того, что возросшая политическая, экономическая и военная мощь Советского Союза позволяет нам осуществлять наступательную внешнюю политику, решительно ликвидируя очаги войны у своих границ, расширяя свои территории».

Как отмечалось в проекте директивы ЦК ВКП(б) «О текущих задачах пропаганды», «СССР живет в капиталистическом окружении. Столкновение между миром социализма и миром капитализма неизбежно. Исходя из неизбежности этого столкновения — наше первое в мире социалистическое государство обязано изо дня в день, упорно и настойчиво готовиться к решающим боям с капиталистическим окружением с тем, чтобы из этих боев выйти победителем и тем самым обеспечить окончательную победу социализма. Внешняя политика Советского Союза ничего общего не имеет с «пацифизмом», со стремлением к достижению мира во что бы то ни стало».

«Противоречие между миром социализма и миром капитализма является наиболее острым противоречием нашей эпохи, — отмечалось в докладе «Современное международное положение и внешняя политика СССР», подготовленном в середине мая 1941 г. лекторской группой ГУПП для закрытых военных аудиторий. — Внешняя политика СССР исходит из того непререкаемого положения, что столкновение между миром социализма и миром капитализма неизбежно. Основная цель внешней политики СССР — своими особыми средствами обеспечить все необходимые предпосылки для победоносного решения вопроса «кто кого» в международном масштабе. Нам далеко не безразлично, в каких условиях произойдет неизбежное столкновение СССР и капиталистического окружения. Мы кровно заинтересованы в том, чтобы эти условия были для нас максимально благоприятными.

Главный успех ленинско-сталинской внешней политики мира состоит в том, что благодаря ей уже удалось отсрочить войну между империалистическими странами и СССР, во-первых, до того, как в нашей стране победил социализм… и, во-вторых, до того, как сами империалистические державы передрались между собой из-за мирового господства… Тем самым ленинско-сталинская политика мира успешно разрешила стоявшие перед ней задачи. Неверно было бы, однако, расценивать нашу мирную политику как вечную и неизменную. Это — временная политика, которая вызывалась необходимостью накопить достаточные силы против капиталистического окружения. Теперь мы такие силы накопили и вступили в новый, наступательный период внешней политики СССР, который возлагает на нас большие и ответственные обязанности. […] Не исключена возможность, что СССР будет вынужден, в силу сложившейся обстановки, взять на себя инициативу наступательных военных действий. […] В современной, исключительно напряженной международной обстановке СССР должен быть готов ко всяким неожиданностям и случайностям и держать порох сухим против каждого империалистического государства, несмотря на наличие пактов и договоров с этим государством». При анализе ближайших перспектив мирового капитализма следует исходить из нарастания «революционного кризиса», при этом отчетливо «вырисовывается роль СССР как вооруженного оплота мировой социалистической революции. […] Это, разумеется, не исключает того, что возможны наступательные действия СССР против отдельных империалистических стран, угрожающих нашей безопасности в обстановке, когда еще нет налицо революционной ситуации в капиталистических странах. Но и в том и в другом случае СССР может перейти в наступление против империалистических держав, защищая дело победившего социализма, выполняя величайшую миссию, которая возложена историей на первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян по уничтожению постоянно угрожающего нам капиталистического окружения».

Выступая 20 мая 1941 г. на партийно-комсомольском собрании работников аппарата Верховного Совета СССР с речью о международном положении, М.И. Калинин заявил: «Если вы марксисты, если вы изучаете историю партии, то вы должны понимать, что это основная мысль марксистского учения — при огромных конфликтах внутри человечества извлекать максимальную пользу для коммунизма». 5 июня в речи перед выпускниками Военно-политической академии им. В.И. Ленина он сформулировал эту мысль более кратко: «ведь война такой момент, когда можно расширить коммунизм». «Ленинизм учит, — писал Щербаков, — что страна социализма, используя благоприятно сложившуюся международную обстановку, должна и обязана будет взять на себя инициативу наступательных военных действий против капиталистического окружения с целью расширения фронта социализма.

До поры до времени СССР не мог приступить к таким действиям ввиду военной слабости. Но теперь эта военная слабость отошла в прошлое. Опираясь на свое военное могущество, используя благоприятную обстановку — СССР освободил Западную Украину и Западную Белоруссию, вернул Бессарабию, помог трудящимся Литвы, Латвии и Эстонии организовать советскую власть». «Если бы, конечно, присоединить Финляндию, то положение еще более улучшилось с точки зрения стратегии», — откровенно заявил 20 мая Калинин. «Таким образом, капитализму пришлось потесниться, а фронт социализма расширен. Международная обстановка крайне обострилась, военная опасность для нашей страны приблизилась, как никогда. В этих условиях ленинский лозунг «на чужой земле защищать свою землю» может в любой момент обратиться в практические действия», — предупреждал Щербаков.

А вот как оценивалась «миролюбивая политика СССР» в тезисах к речи Калинина от 20 мая 1941 г. — «Большевики — не пацифисты. Они всегда были и остаются противниками только несправедливых, грабительских, империалистических войн. Но они всегда стояли, стоят и будут стоять за справедливые, революционные, национально-освободительные войны. Пока социализм не победит во всем мире или, по крайней мере, в главнейших капиталистических странах, до тех пор неизбежны как те, так и другие войны. Капиталистический мир полон вопиющих мерзостей, которые могут быть уничтожены только каленым железом священной войны.

Нельзя безотчетно упиваться миром — это ведет к превращению людей в пошлых пацифистов. […] Если мы действительно хотим мира, — и не зыбкого, не кратковременного, не как момента войны, а прочного и надежного, — то для этого мы должны изо всех сил готовиться к войне. Мы должны готовиться не к такой войне, какая идет сейчас, — ведь это же не война, а игра в бирюльки, — а к такой войне, в которой капиталисты уже не остановятся ни перед какими, самыми дьявольскими средствами в борьбе за свое существование. Чтобы представить себе хотя бы приблизительное представление об этой войне, достаточно вспомнить, например, войну с Финляндией. Вот к какой войне мы должны готовиться».

Подобные идеи перекликаются с запиской начальника ГУПП армейского комиссара 1-го ранга А.И. Запорожца на имя члена Политбюро А.А. Жданова от 22 февраля 1941 г., содержащей «некоторые соображения о военной пропаганде среди населения», в которой четко определено, «что наша партия и Советское правительство борются не за мир ради мира, а связывают лозунг мира с интересами социализма, с задачей обеспечения государственных интересов СССР».

Все это лишний раз подтверждает тот факт, что так называемая «миролюбивая внешняя политика СССР» являлась не более чем пропагандистской кампанией, под прикрытием которой советское руководство стремилось обеспечить наиболее благоприятные условия для «сокрушения капитализма» военным путем. Эти условия, судя по приводимым документам, заключались в создании военно-промышленного комплекса, способного обеспечить наступательные действия Красной Армии, и в возникновении войны между остальными великими державами. В этих условиях можно было под прикрытием лозунгов о «миролюбии СССР» начать «экспорт революции» в страны Европы, первым этапом которого стало расширение территории Советского Союза в 1939–1940 гг. Относительная легкость, с которой были присоединены эти территории, способствовала формированию среди командного состава Красной Армии боевого наступательного духа. Для его поддержания весной 1941 г. была переиздана брошюра М.В. Фрунзе «Единая военная доктрина и Красная Армия», в которой излагались задачи советских войск в духе наступательной доктрины.

Однако советское руководство понимало, что наступление Красной Армии под лозунгами социальных перемен могло привести к сплочению капиталистических государств в единый антисоветский блок. Не случайно с конца 1940 г. в директивах зарубежным компартиям ИККИ стал отходить от классовых ориентиров, выдвигая на первый план общенациональные задачи. Неслучайно, по нашему мнению, и намерение Сталина, высказанное им 20 апреля 1941 г., распустить Коминтерн, что позволило бы лучше маскировать влияние СССР на зарубежные компартии и способствовало бы расширению их социальной базы. Сталин считал, что «важно, чтобы они (зарубежные компартии. — М.М.) внедрились в своем народе и концентрировались на своих особых собственных задачах», после решения которых можно будет вновь создать международную коммунистическую организацию. К сожалению, до сих пор неизвестно, когда же именно планировалось распустить Коминтерн. Уже в первые часы войны Сталин указал на необходимость убрать вопрос о социальной революции и сосредоточиться на пропаганде отечественной войны. Сам этот лозунг был позаимствован из работы В.И. Ленина «Главная задача наших дней», где указывалось, что «Россия идет теперь… к национальному подъему, к великой отечественной войне», которая «является войной за социалистическое отечество, за социализм, как отечество, за Советскую республику, как отряд всемирной армии социализма» и ведет «к международной социалистической революции». Вполне вероятно, что именно под этим лозунгом и планировалось вести войну с Германией, но не ту, которая началась.

Интересно отметить, что вопрос о новом расширении «фронта социализма» встал именно в мае — июне 1941 г. Как заявил 15 мая Жданов на совещании работников кино в ЦК ВКП(б), «если обстоятельства нам позволят, то мы и дальше будем расширять фронт социализма». Однако в 1941 г. расширять «фронт социализма» далее на Запад можно было лишь сокрушив Германию, которая, по мнению советского руководства, являлась главным противником СССР. Для этой цели был готов достаточно серьезный инструмент — Красная Армия, которая еще осенью 1939 г. была удостоена эпитета «армия-освободительница».

«Советский Союз сейчас сильнее, чем прежде, а завтра будет еще сильнее, — отмечалось в проекте директивы ГУПП. — Красная Армия и советский народ, обороняя нашу страну, обязаны действовать наступательным образом, от обороны переходить, когда этого потребуют обстоятельства, к военной политике наступательных действий». По мнению авторов доклада ГУПП, «современная международная обстановка является исключительно напряженной. Война непосредственно подошла к границам нашей родины. Каждый день и час возможно нападение империалистов на Советский Союз, которое мы должны быть готовы предупредить своими наступательными действиями. […] Опыт военных действий показал, что оборонительная стратегия против превосходящих моторизованных частей (Германии. — М.М.) никакого успеха не давала и оканчивалась поражением. Следовательно, против Германии нужно применить ту же наступательную стратегию, подкрепленную мощной техникой (выделено мной. — М.М.). Задача всего начсостава Красной Армии — изучать опыт современной войны и использовать его в подготовке наших бойцов. Вся учеба всех родов войск Красной Армии должна быть пропитана наступательным духом».

«Германская армия еще не столкнулась с равноценным противником, равным ей как по численности войск, так и по их техническому оснащению и боевой выучке. Между тем такое столкновение не за горами». Интересно отметить, что начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александров сделал к этому предложению следующее примечание: «Этакой формулировки никак нельзя допускать. Это означало бы раскрыть карты врагу».

Подобные рассуждения в директивных документах ЦК ВКП(б) наряду с данными о непосредственных военных приготовлениях Красной Армии к наступлению, о чем будет сказано ниже, недвусмысленно свидетельствуют о намерении советского руководства совершить летом 1941 г. нападение на Германию. Подобные замыслы, естественно, приходилось держать в строгой тайне, чем и объясняется вышеприведенное примечание начальника Управления пропаганды и агитации ЦК. В этом контексте понятна резко негативная реакция ЦК ВКП(б) на публикацию 21 мая 1941 г. в «Комсомольской правде» статьи полкового комиссара И. Баканова «Учение Ленина — Сталина о войне», в которой в несколько смягченной форме изложены некоторые идеи вышеприведенных документов о борьбе с пацифизмом, подготовке молодежи к службе в армии, усилении оборонной мощи и боевого наступательного духа советского народа, постоянной подготовке к войне, поскольку только уничтожение капитализма приведет к миру без войн, а пока этого не случилось, большевики выступают за прогрессивные, справедливые войны.

Хотя статья была написана в достаточно общих выражениях и не упоминала Германию в качестве противника, она стала предметом обсуждения на высшем партийном Олимпе. В постановлении Политбюро, посвященном этой публикации, указывалось на необходимость более жесткого контроля со стороны Управления пропаганды и агитации за статьями на внешнеполитические темы, а непосредственные виновники ее появления в газете были сняты с работы. Единственно, что допускалось в прессе, были туманные намеки «Правды» на возможность «всяких неожиданностей» в современной международной обстановке. Тем временем в войсках началась демонстрация антифашистских фильмов и одновременно планировалась серия публикаций в антигерманском духе во всех основных изданиях. Режим строгой маскировки распространялся даже на Коминтерн, которому было отказано в публикации воззвания к 1 мая 1941 г. с обстоятельным анализом международного положения, поскольку это «могло раскрыть наши карты врагу». Вообще в апреле — июне 1941 г. советское руководство вело столь осторожную внешнюю политику, что это дало ряду авторов повод говорить об умиротворении Германии. Однако известные на сегодня материалы не подтверждают эту версию.

Особую ценность приведенным выше материалам придает то, что они готовились на уровне и по распоряжению высшего советского военно-политического руководства, сводя к минимуму самодеятельность функционеров среднего звена. Подготовленные по инициативе «верхов», эти материалы дают довольно полное представление о ходе выработки взглядов советского руководства на способ вступления Советского Союза в войну с Германией; о том, что советская сторона не собиралась предоставлять противнику инициативу начала боевых действий. Кроме того, не следует забывать, что все эти планы не остались на бумаге, поскольку постепенно набирал темп процесс подготовки их осуществления.

Особенно наглядно это можно проследить на примере оперативного плана от 15 мая 1941 г., которым Красная Армия и должна была руководствоваться в начале войны. После изложения общих задач фронтов в нем сказано следующее: «Для того чтобы обеспечить выполнение изложенного выше замысла, необходимо заблаговременно провести следующие мероприятия, без которых невозможно нанесение внезапного удара по противнику (подчеркнуто мной. — М.М.)как с воздуха, так и на земле:

1. произвести скрытое отмобилизование войск под видом учебных сборов запаса;

2. под видом выхода в лагеря произвести скрытое сосредоточение войск ближе к западной границе, в первую очередь сосредоточить все армии резерва Главного Командования;

3. скрытно сосредоточить авиацию на полевые аэродромы из отдаленных округов и теперь же начать развертывать авиационный тыл;

4. постепенно под видом учебных сборов и тыловых учений развертывать тыл и госпитальную базу». Военное руководство просило «разрешить последовательное проведение скрытого отмобилизования и скрытого сосредоточения в первую очередь всех армий резерва Главного Командования и авиации».

Все предложенные меры стали незамедлительно осуществляться.

По пункту 1. Еще 8 марта 1941 г. было утверждено Постановление СНК СССР, согласно которому предусматривалось произвести скрытое отмобилизование военнообязанных запаса под видом «больших учебных сборов». Осуществление этих мер в конце мая — начале июня 1941 г. позволило призвать 805,2 тыс. человек (24 % приписного личного состава по плану мобилизации). Это дало возможность усилить 99 дивизий как в западных приграничных округах, так и выдвигаемых из внутренних округов: 21 дивизия была доведена до 14 тыс. человек; 72 дивизии — до 12 тыс. человек и 6 дивизий — до 11 тыс. человек при штате военного времени в 14483 человека. Одновременно пополнились личным составом части и соединения других родов войск и войска получили 26 620 лошадей. Довольно иронично комментируя упоминания об этом в прессе, Вишневский отметил в дневнике: «Передовые в «Красной звезде» — информация о мобилизации ряда классов запасных («сотни тысяч»). Печатается как статейка об учебе запасных. Скромно…».

По пункту 2. В период с 13 по 22 мая 1941 г. начинается выдвижение к западной границе соединений четырех армий (16-й, 19-й, 21-й и 22-й) и готовится выдвижение еще трех армий (20-й, 24-й и 28-й), которые должны были закончить сосредоточение к 10 июля. Эти армии, объединяющие 77 дивизий, составляли второй стратегический эшелон. «Эта передислокация из внутренних округов, по сути дела, являлась началом стратегического сосредоточения советских войск на театрах военных действий. Выдвижение производилось с соблюдением строжайших мер маскировки, с большой осторожностью, постепенно, без увеличения обычного графика работы железных дорог». 12–16 июня 1941 г. Генеральный штаб приказал штабам западных округов начать под видом учении и изменения дислокации летних лагерей скрытое выдвижение войск второго эшелона армий и резервов западных приграничных военных округов (всего 114 дивизий), которые должны были занять к 1 июля районы сосредоточения в 20–80 км от границы. Это, кстати, опровергает распространенные утверждения о том, что «все приготовления к войне на местах пресекались сверху».

По пункту 3. Сведения о сосредоточении авиации очень скупы. Тем не менее известно, что на I мая 1941 г. в западных военных округах имелось 57 истребительных, 48 бомбардировочных, 7 разведывательных и 5 штурмовых авиационных полков, в которых насчитывалось 6980 самолетов. К 1 июня прибыло еще 2 штурмовых авиаполка, и число самолетов возросло до 7009, а к 22 июня в западных округах имелось 64 истребительных, 50 бомбардировочных, 7 разведывательных и 9 штурмовых авиаполков, в которых насчитывалось 7628 самолетов. Данных о развертывании соединений дальней авиации не имеется, известно лишь, что к 22 июня 1941 г. на Западном театре военных действий имелось четыре дальнебомбардировочных корпуса и одна дальнебомбардировочная дивизия, в которых насчитывалось 1346 самолетов.

С 10 апреля 1941 г. по решению СНК СССР и ЦК ВКП(б) начался переход на новую систему авиационного тыла, автономную от строевых частей ВВС. Эта система обеспечивала свободу маневра боевых частей, освобождала их от перебазирования своего тыла вслед за собой, сохраняла постоянную готовность к приему самолетов и обеспечению их боевой деятельности. Переход на эту систему должен был завершиться к 1 июля 1941 г.

По пункту 4. О развертывании тыловых и госпитальных частей до 22 июня никаких данных не публиковалось. Накануне войны тыловые части содержались по сокращенным штатам и должны были развертываться: армейские — на 5 — 7-е сутки, фронтовые — на 15-е сутки мобилизации. Известно, что 41 % стационарных складов и баз Красной Армии находился в западных округах, многие из них располагались в 200-километровой приграничной полосе. На этих складах были накоплены значительные запасы. Как указывает А.Г. Хорьков, «окружные склады, имея проектную емкость 91 205 вагонов, были загружены на 93 415 вагонов. Кроме того, в округах на открытом воздухе хранилось 14 400 вагонов боеприпасов и 4370 вагонов материальной части и вооружения». В июне 1941 г. Генштаб предложил перебросить в западные округа еще свыше 100 тыс. т. горючего. Согласно директиве Генштаба № 560944 от 1 июня 1941 г., все приграничные округа должны были к 10 июля представить заявку «на потребное количество продовольствия и фуража… в 1-м месяце военного времени». Все это, по мнению Г.П. Пастуховского, было подготовкой «к обеспечению глубоких наступательных операций». Как отмечается в исследовании состояния тыла Красной Армии, «при глубине фронтовой наступательной операции 250 км, темпе наступления 15 км в сутки и своевременном восстановлении железных дорог имелись все возможности обеспечить проведение первой операции запасами, созданными еще в мирное время в армейском тылу».

По мнению Сталина, войну следовало готовить не только в военном, но и в политическом отношении. Разъясняя эту мысль в речи 5 мая 1941 г., он заявил, что «политически подготовить войну — это значит иметь в достаточном количестве надежных союзников и нейтральных стран». Поэтому, готовясь к войне с Германией, советское руководство предприняло ряд дипломатических шагов в отношении Англии и США для того, чтобы предстать в качестве их союзника и затруднить возможность прекращения англо-германской войны. О позиции Лондона в Москве было известно, что там заинтересованы во вступлении СССР в войну, поскольку надеялись на облегчение собственного положения. Никакой реальной поддержки Советскому Союзу в войне с Германией в Лондоне оказывать не собирались, рассматривая любую войну на востоке Европы как передышку. Вашингтон тоже был заинтересован в столкновении Германии и Советского Союза, что значительно снизило бы германскую угрозу для США. Конечно, Москву больше интересовала позиция Англии, но и с США обострять отношения не собирались. Исходя из собственных расчетов, Лондон, Вашингтон и Москва в июне 1941 г. стали в большей степени учитывать вероятность необходимости налаживания определенного взаимодействия в войне с Германией. В апреле 1941 г. началась нормализация советско-французских отношений, прерванная в середине июня французской стороной в связи с усилившимися слухами о возможной войне Германии с СССР.

Кроме того, советское руководство стало налаживать контакты с восточноевропейскими странами, оккупированными Германией. Со второй половины 1940 г. начались контакты с польским эмигрантским правительством на предмет взаимодействия в войне с Германией, велась заброска агентов в оккупированную Польшу для антифашистской работы, согласно решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 4 июня 1941 г. началось укомплектование поляками и лицами, знающими польский язык, 238-й стрелковой дивизии, которое должно было завершиться к 1 июля.

Со второй половины 1940 г. началось налаживание тайных контактов с чехословацким эмигрантским правительством Э. Бенеша. Вплоть до нападения Германии велись глубоко законспирированные как от немцев, так и от англичан переговоры о сотрудничестве разведок на случай войны СССР с Германией. В протекторате Богемия и Моравия все шире распространялись просоветские и прорусские настроения, ширилась деятельность КПЧ, которая с осени 1940 г. по настоянию Москвы начинает отходить от пропаганды социальных перемен, выдвигая на первый план лозунг национального освобождения. Чехословацкая компартия заговорила даже о сотрудничестве с Э. Бенешем, хотя ранее отвергала любое взаимодействие с буржуазными кругами.

Хотя именно советское правительство было инициатором разрыва дипломатических отношений с Югославией, советско-югославские контакты полностью прерваны не были. Так, 20 мая 1941 г. в беседе с югославским военным атташе, сообщившим о ней американским дипломатам, начальник Генштаба Красной Армии генерал армии Жуков заявил, что «Советы будут через некоторое время воевать с Германией и ожидают вступления в войну Соединенных Штатов и что советское правительство не доверяет Англии и подозревает, что миссия Гесса была направлена на то, чтобы повернуть войну против СССР». Соответственно, уже 2 и 18 июня 1941 г. советская сторона стала налаживать контакты с эмигрантским югославским правительством в Лондоне.

В преддверии войны с Германией советское руководство пыталось отколоть от нее восточноевропейских союзников. В конце мая 1941 г. Москва довела до сведения румынского правительства, что «готова решить все территориальные вопросы с Румынией и принять во внимание определенные пожелания относительно ревизии [границ], если Румыния присоединится к советской политике мира», т. е. выйдет из Тройственного пакта. 30 мая 1941 г. Сталин принял финского посла в Москве и завел речь о дружественных советско-финских отношениях, которые он намеревался подкрепить поставкой 20 тыс. тонн зерна. Но эти попытки не дали результатов, потому что и в Финляндии, и в Румынии слишком хорошо помнили советскую «дружбу» в 1939–1940 гг. Подготовка к войне в Европе требовала обезопасить советские дальневосточные границы. Зная о подготовке Японии к войне с Англией и США и ее заинтересованности в нейтралитете СССР на период войны на Тихом океане, советское руководство пошло на заключение советско-японского договора о нейтралитете от 13 апреля 1941 г. В свою очередь, Советский Союз был заинтересован в отвлечении внимания Англии и США от европейских проблем и в нейтралитете Японии на период разгрома Германии и «освобождения» Европы от капитализма. Таким образом, советско-японский договор должен был обеспечить советскому руководству свободу рук в Европе.

Если советское правительство действительно рассчитывало на германское наступление летом 1941 г. на Ближнем Востоке, то понятен смысл проводимых в мае 1941 г. советско-германских консультаций по Ближнему Востоку, которые вели в Анкаре от имени своих правительств советский посол С.А. Виноградов и германский посол Ф. фон Папен. В ходе переговоров советская сторона подчеркнула готовность учитывать германские интересы в этом регионе. Тем самым Советский Союз демонстрировал, что не будет препятствовать германским действиям, которые были на руку Москве, поскольку любое германское наступление в этом регионе, во-первых, поставило бы почти непреодолимый барьер на пути возможного сговора Лондона и Берлина и, во-вторых, увело бы наиболее боеспособные силы вермахта из Восточной Европы, что, безусловно, облегчило бы наступление Красной Армии. При таком подходе становятся понятны действия советской дипломатии в период антианглийского восстания в Ираке, приведшие к установлению 12 мая 1941 г. дипломатических и экономических отношений с прогерманским правительством Р. Гайлани: этим Москва еще раз демонстрировала свою лояльность Берлину, усыпляя бдительность Гитлера.

Этой же цели, по нашему мнению, планировалось достичь на прямых советско-германских переговорах, которые усиленно предлагались советской стороной с середины июня 1941 г. Широко известное Заявление ТАСС от 13 июня, по справедливому мнению ряда исследователей, было приглашением Германии на новые переговоры. Как известно, Германия не отреагировала на это заявление, поэтому 18 июня Молотов уведомил Берлин о желании прибыть для новых переговоров. Даже вечером 21 июня в беседе с германским послом Ф. фон Шуленбургом Молотов не терял надежду на возможность переговоров для прояснения советско-германских отношений.

Как правило, эти действия Москвы приводятся в качестве обоснования тезиса «о полном отрыве советского руководства от реальной действительности». Но если посмотреть на эти его действия с другой стороны, то они окажутся полностью логичными и обоснованными. Готовясь к нападению на Германию, советское руководство не могло не задумываться над пропагандистским обоснованием этого своего шага. Почему бы не предположить, что советско-германские переговоры были нужны Москве не для их успешного завершения или затягивания, а, во-первых, для маскировки последних военных приготовлений и, во-вторых, для их срыва, что дало бы Москве хороший предлог для начала военных действий. Подобное предположение подкрепляется схожими действиями СССР в отношении своих западных соседей в 1939–1940 гг. Конечно, только дальнейшее изучение советских документов кануна войны позволит подтвердить или отвергнуть это предположение, которое высказано, исходя из известных материалов, в качестве гипотезы.

Конечно, основным процессом, позволяющим говорить о завершении подготовки к осуществлению плана от 15 мая 1941 г., является стратегическое сосредоточение и развертывание Красной Армии. Как известно, «последние полгода до начала войны были связаны уже непосредственно со скрытым стратегическим развертыванием войск, которое должно было составить завершающий этап подготовки к войне». Но именно с апреля 1941 г. начинается полномасштабный процесс сосредоточения на будущем ТВД выделенных для войны с Германией 247 дивизий, составлявших 81,5 % наличных сил Красной Армии, которые после мобилизации насчитывали бы свыше 6 млн. человек, 62 тыс. орудий и минометов, свыше 15 тыс. танков и до 12 тыс. самолетов. Стратегическое развертывание было обусловлено «стремлением упредить своих противников в развертывании вооруженных сил для нанесения первых ударов более крупными силами и захвата стратегической инициативы с самого начала военных действий». Понятно, что эти меры проводились в обстановке строжайшей секретности и всеохватывающей дезинформационной кампании в отношении германского руководства, которому, в частности, внушалось, что основные усилия советских войск в случае войны будут направлены на Восточную Пруссию.

Естественно, что все эти приготовления порождали слухи о предстоящей войне с Германией, которые были зафиксированы «компетентными органами» уже в середине мая 1941 г. Третье управление НКО (Особые отделы) неоднократно информировало начальника ГУПП о «нездоровых политических настроениях и антисоветских высказываниях» среди населения западных районов страны и военнослужащих Красной Армии. По мнению работника военного госпиталя Сорокина, «приезд советских генералов в г. Ровно говорит за то, что Россия скоро будет воевать с Германией». «Советские войска начали усиленно подбрасываться в г. Ровно, очевидно, готовится война с Германией», — полагал бывший работник военного госпиталя Вишт. Электромонтер военного госпиталя Бекер тоже считал, что раз «в г. Ровно приехало много генералов Красной Армии, скоро будет война с Германией». По мнению курсанта курсов младших командиров Жукова, «высшее командование приехало не просто для учений, а для начала войны с Германией». «К нам прибыло 60 человек генералов, и как будто все они на игру. Ну какая может быть игра, если все говорят, как посеем и пойдем воевать с немцами. Хотя правительство и занимается обманными опровержениями, но самому надо понимать, что будет война», — считал военврач Дворников. По мнению младшего сержанта Амелькина, «Советский Союз ведет усиленную подготовку к войне с Германией, поэтому генералы и приехали в Ровно». «Говорят, что генералы съехались на учения, но мы не верим в это потому, что такое количество высшего начсостава съехалось в Проскуров перед наступлением на Польшу», — заявил лейтенант Цаберябый. Красноармеец Радинков, маршируя в составе 75-й стрелковой дивизии в леса южнее Бреста, считал, что «нас ведут на войну и нам ничего не говорят». 2 июня Вишневский отмечает в своем дневнике: «Сосредоточение войск. Подготовка соответствующей литературы. В частях — антифашистские фильмы… Чувствуются новые события».

Поскольку стратегическое сосредоточение и развертывание войск является заключительной стадией подготовки к войне, особый интерес представляет вопрос об определении возможного срока советского нападения на Германию. В отечественной историографии эта тема начала обсуждаться с публикацией скандально известной работы В. Суворова «Ледокол», который называет «точную» дату запланированного советского нападения на Германию — 6 июля 1941 г., фактически ничем не обоснованную. Мотивировка автора сводится главным образом к тому, что 6 июля 1941 г. было воскресеньем, а Сталин и Жуков якобы любили нападать в воскресенье. Но вряд ли можно это принять всерьез. Не подкрепляет предположения автора и приводимая цитата из книги «Начальный период войны», смысл которой им искажен. В этой книге сказано, что «немецко-фашистскому командованию (а не «германским войскам», как у Суворова. — М.М.) буквально в последние две недели перед войной (т. е. с 8 по 22 июня, а не «на две недели», как в «Ледоколе». — М.М.) удалось упредить наши войска в завершении развертывания и тем самым создать благоприятные условия для захвата стратегической инициативы в начале войны». Причем эта цитата Суворовым приводится дважды: один раз правильно, а второй — искаженно.

Как отмечалось выше, первоначально завершить приготовления к войне с Германией намечалось к 12 июня 1941 г. Видимо, не случайно приказ наркома обороны № 138 от 15 марта 1941 г., вводивший в действие «Положение о персональном учете потерь и погребении погибшего личного состава Красной Армии в военное время», требовал «к 1 мая 1941 г. снабдить войска медальонами и вкладными листками по штатам военного времени». Однако, как известно, 12 июня никаких враждебных действий против Германии со стороны СССР предпринято не было. Однозначно ответить на вопрос о причинах переноса этого срока в силу состояния источниковой базы не представляется возможным. Можно лишь высказать некоторые предположения на этот счет. «Не помню всех мотивов отмены такого решения, — вспоминал Молотов 40 лет спустя. — Но мне кажется, что тут главную роль сыграл полет в Англию заместителя Гитлера по партии Рудольфа Гесса. Разведка НКВД донесла нам, что Гесс от имени Гитлера предложил Великобритании заключить мир и принять участие в военном походе против СССР… Если бы мы в это время (выделено мной. — М.М.) сами развязали войну против Германии, двинув свои войска в Европу, тогда бы Англия без промедления вступила бы в союз с Германией… И не только Англия. Мы могли оказаться один на один перед лицом всего капиталистического мира…» Опасаясь возможного прекращения англо-германской войны, в Кремле сочли необходимым повременить с нападением на Германию. Лишь получив сведения о провале миссии Гесса и убедившись в продолжении англо-германских военных действий в Восточном Средиземноморье, в Москве, видимо, решили больше не откладывать осуществление намеченных планов. Как уже отмечалось, 24 мая 1941 г. в кабинете Сталина в Кремле состоялось совершенно секретное совещание военно-политического руководства, на котором, вероятно, и был решен вопрос о новом сроке завершения военных приготовлений. К сожалению, в столь серьезном вопросе мы вынуждены ограничиться этой рабочей гипотезой, которую еще предстоит подтвердить или опровергнуть на основе привлечения новых, пока еще недоступных документов.

Была ли вообще запланирована точная дата? Только комплексное исследование документов, отражающих как процесс военного планирования, так и проведение мер по подготовке наступления, позволит дать окончательный ответ на этот вопрос. Вместе с тем известные историкам даты проведения этих мероприятий не исключают того, что все же такая дата определена была. По мнению В.Н. Киселева, В.Д. Данилова и П.Н. Бобылева, наступление Красной Армии было возможно в июле 1941 г. В доступных документах, отражающих процесс подготовки Красной Армии к войне, указывается, что большая часть мер по повышению боеготовности войск западных приграничных округов должна была быть завершена к 1 июля 1941 г. К этому дню планировалось закончить формирование всех развертываемых в этих округах частей; вооружить танковые полки мехкорпусов, в которых не хватало танков, противотанковой артиллерией; завершить переход на новую организацию авиационного тыла, автономную от боевых частей; сосредоточить войска округов в приграничных районах; замаскировать аэродромы и боевую технику.

Одновременно завершалось сосредоточение и развертывание второго стратегического эшелона Красной Армии. Так, войска 21-й армии заканчивали сосредоточение ко 2 июля, 22-й армии — к 3 июля, 20-й армии — к 5 июля, 19-й армии — к 7 июля, 16-й, 24-й и 28-й армий — к 10 июля. Исходя из того факта, что «противник упредил советские войска в развертывании примерно на 25 суток», полное сосредоточение и развертывание Красной Армии на Западном театре военных действий должно было завершиться к 15 июля 1941 г. К 5 июля следовало завершить организацию ложных аэродромов в 500-километровой приграничной полосе. К 15 июля планировалось завершить сооружение объектов ПВО в Киеве и маскировку складов, мастерских и других военных объектов в приграничной полосе, а также поставить все имеющееся вооружение в построенные сооружения укрепрайонов на новой границе. Таким образом, как следует из известных материалов, Красная Армия должна была завершить подготовку к наступлению не ранее 15 июля 1941 г. Вместе с тем выяснение вопроса о запланированной дате советского нападения на Германию требует дальнейших исследований с привлечением нового документального материала.

Имеющиеся материалы позволяют высказать предположение о последовательности завершающих приготовлений советских войск к войне. Скорее всего, 1 июля 1941 г. войска западных округов получили бы приказ ввести в действие планы прикрытия, в стране началась бы скрытая мобилизация, а завершение к 15 июля развертывания намеченной группировки Красной Армии на Западном ТВД позволило бы СССР в любой момент после этой даты начать боевые действия против Германии. Невозможность полного сохранения в тайне советских военных приготовлений не позволяла надолго откладывать удар по Германии, иначе о них узнала бы германская сторона. Поэтому завершение сосредоточения и развертывания Красной Армии на западной границе СССР должно было послужить сигналом к немедленному нападению на Германию. Только в этом случае удалось бы сохранить эти приготовления в тайне и захватить противника врасплох.

Вместе с тем, анализируя подготовку Советского Союза к войне с Германией, следует помнить, что мы исследуем незавершенный процесс. Поэтому выводы относительно действительных намерений советского руководства носят в значительной степени предположительный характер. Ведь, насколько известно, несмотря на подготовку к войне с Германией, Кремль вплоть до 22 июня 1941 г. так и не принял решения об использовании военной силы для отстаивания своих интересов. Конечно, дальнейшее рассекречивание и введение в научный оборот материалов последних месяцев перед германским нападением, вероятно, позволит более точно реконструировать намечавшиеся действия советского руководства. Однако вполне вероятно, что по некоторым аспектам этой проблемы получить однозначный ответ не удастся никогда.

В связи со всем вышесказанным возникает вопрос, не было ли германское нападение на СССР в таком случае «превентивной войной», как об этом заявляла германская пропаганда. Поскольку превентивная война — это «военные действия, предпринимаемые для упреждения действий противника, готового к нападению или уже начавшего таковое, путем собственного наступления», она возможна только в случае, когда осуществляющая их сторона знает о намерениях противника. Однако германские документы свидетельствуют, что в Берлине воспринимали СССР лишь как абстрактную потенциальную угрозу, а подготовка «Восточного похода» совершенно не была связана с ощущением «непосредственной опасности, исходящей от Красной Армии». Германское командование знало о переброске дополнительных сил в западные округа СССР, но расценивало эти действия как оборонительную реакцию на обнаруженное развертывание вермахта. Группировка Красной Армии оценивалась как оборонительная, и никаких серьезных наступательных действий со стороны Советского Союза летом 1941 г. не предполагалось. Поэтому сторонники тезиса о «превентивной войне» Германии против СССР попадают в глупое положение, пытаясь доказать, что Гитлер решил сорвать советское нападение, о подготовке которого он наделе ничего не знал.

К сожалению, советская разведка не смогла представить в Кремль доказательства того, что Германия летом 1941 г. нападет на СССР. Советское руководство знало о наличии довольно крупной группировки вермахта у западных границ СССР, но не опасалось скорого германского нападения, считая, что Германия, связанная войной с Англией, будет продолжать наступление на Ближнем Востоке или попытается высадиться на Британские острова, а не начнет войну на два фронта. Поскольку ни Германия, ни СССР не рассчитывали на нападение противника летом 1941 г., значит, и тезис о «превентивных» действиях неприменим ни к кому из них. В этом случае версия о «превентивной войне» вообще не имеет ничего общего с исторической наукой, а является чисто пропагандистским тезисом Гитлера для оправдания германской агрессии. В результате того, что в своих расчетах стороны исходили из разных сроков начала войны, германскому командованию в силу случайного стечения обстоятельств удалось упредить советские войска в завершении развертывания и тем самым создать благоприятные условия для захвата стратегической инициативы в начале войны. В результате Красная Армия, завершавшая сосредоточение и развертывание на ТВД, была застигнута врасплох и в момент нападения Германии оказалась не готова к каким-либо немедленным действиям — ни оборонительным, ни тем более наступательным, что самым негативным образом сказалось на ходе боевых действий в 1941 г.

Летом 1941 г. для Советского Союза существовала благоприятная возможность нанести внезапный удар по Германии, скованной войной с Англией, и получить, как минимум, благожелательный нейтралитет Лондона и Вашингтона. Правильно отмечая нарастание кризиса в советско-германских отношениях, советское руководство полагало, что до окончательного разрыва еще есть время, как для дипломатических маневров, так и для завершения военных приготовлений. К сожалению, не сумев правильно оценить угрозу германского нападения и опасаясь англо-германского компромисса, Сталин как минимум на месяц отложил завершение военных приготовлений к удару по Германии, который, как мы теперь знаем, был единственным шансом сорвать германское вторжение. Вероятно, это решение «является одним из основных исторических просчетов Сталина», упустившего благоприятную возможность разгромить наиболее мощную европейскую державу и, выйдя на побережье Атлантического океана, устранить вековую западную угрозу нашей стране. В результате германское руководство смогло начать 22 июня 1941 г. осуществление плана «Барбаросса» и Советскому Союзу пришлось 3 года вести войну на своей территории, что привело к колоссальным людским и материальным потерям.

Таким образом, и Германия, и СССР тщательно готовились к войне, и с начала 1941 г. этот процесс вступил в заключительную стадию, что делало начало советско-германской войны неизбежным именно в 1941 г., кто бы ни был ее инициатором. Первоначально вермахт намеревался завершить военные приготовления к 16 мая, а Красная Армия — к 12 июня 1941 г. Затем Берлин отложил нападение, перенеся его на 22 июня, месяц спустя то же сделала и Москва, определив новый ориентировочный срок — 15 июля 1941 г. Как ныне известно, обе стороны в своих расчетах исходили из того, что война начнется по их собственной инициативе. К сожалению, то, что известно сегодня, было тайной в 1941 г., и советское руководство допустило роковой просчет. Внезапное нападение Германии на СССР 22 июня 1941 г. и первые неудачи на фронте оказали на советское руководство ошеломляющее воздействие. Наиболее образно эту ситуацию изложил в своих воспоминаниях тогдашний нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов, отметив, что «государственная машина, направленная по рельсам невероятности нападения Гитлера, вынуждена была остановиться, пережить период растерянности и потом повернуть на 180 градусов. Последствия этого пришлось исправлять на ходу ценою больших жертв».