Когда маленькие недостатки приносят большие неприятности — это обидно. Грэхем Растеряха, приняв решение никогда никуда больше не опаздывать, начал с понедельника новую жизнь и ровно в восемь тридцать плюхнулся в свой «фордик».

Часы на щитке показывали восемь сорок. У Грэхема упало настроение: какие правильные? С самого начала снова не ладится…

«Восемь часов сорок восемь минут», — сообщил включенный приемник. Грэхем дернулся и выжал акселератор: ну несчастье!..

Зорко высматривая патрульную машину или вертолет, он вовсю гнал по шоссе, и все же часы при въезде на мост показывали девять сорок четыре! Ну, этого уже не могло быть никак.

— Который час, приятель? — спросил он в пробке за мостом, открутив окошко, у голубого «Де Сото».

— Четверть одиннадцатого, — лениво ответствовал последний, продвигаясь на корпус вперед.

В смятении Грэхем продолжал путь: десять пятьдесят на часах Национального музея! Холодок пополз по спине.

Восточный вокзал: одиннадцать двадцать! И толпа!..

— Который час, офицер? — высунулся он на перекрестке.

— Полдень, сэр, — флегматично доложил полисмен.

Нервы Грэхема натянулись и задребезжали. Вспотев от растерянности, он выкатил на Центральную площадь…

Восемь семафороподобных стрелок на четырех циферблатах башни указывали в восемь решительно разных сторон. В витринах опускались и поднимались шторы. Реклама вспыхивала и гасла. Толпа гудела и шевелилась беспорядочным пчелиным роем. И низким непроницаемым колпаком висело над этим безобразием серое небо Большого Города — без малейших указующих признаков небесного светила.

Грэхем бросил бесполезную машину и сунулся в гущу, надеясь пролить лучик света в покренившиеся мозги. Однако микроб паники уже развил здесь свою разрушительную деятельность: сознание толпы, парализованное необъяснимым, томилось по простому и ясному спасительному действию. Из транзисторов верещали обрывки ночных программ, противоречивые последние известия и чушь о времени.

Полицейская машина медленно пробивалась через площадь:

— Сохраняйте спокойствие!..

Капитан полиции вскарабкался на ее крышу с мегафоном в руке.

— Сейчас, — гремел голос, — мы поставим часы по единому времени! Никаких проблем! И будем жить дальше! До выяснения причин!

Простота разумного решения после долгой смуты сознания и нездорового ажиотажа пришлась по вкусу. Действительно…

— Стойте!.. — человечек в ветхом костюме завладел мегафоном. — Офицер, минутку! Мы же вне времени, что вы делаете! Это бывает один раз в истории! Вам же всегда не хватало времени! Зачем же спешить запускать снова эту карусель?! Пусть все разойдутся по своим делам, которые они давно должны сделать, да времени не было… Теперь его нет — и оно есть!

Тысячеголосое гудение замерло.

— …а потом… потом те… те, кто еще останется в живых… мы соберемся здесь и поставим наши часы… так, как захотим сами…

Среди щемящего безмолвия Грэхем вспоминал… свою первую любовь, которую двенадцать лет не видел… Индию, в которой никогда не был… торговое судно, матросом на которое не нанялся… лицо босса, в которое никогда не выплеснул стакан воды…

В молчании, страшноватом и торжественном, как молитва перед боем, толпа таяла…

Грэхем забеспокоился, что дел много и он может не успеть обратно, когда придет время собираться и вновь ставить часы… А без этого как же?

Он вздохнул, тихо улыбнулся и, взяв часы за ремешок, брызнул ими о цоколь здания. Задумчивость на его лице сменилась умиротворением, оживлением, он шел не ускоряя шага, зная, что теперь никогда не опоздает туда, куда должен прийти, и не обращал внимания на хруст миллионов крохотных стальных шестеренок и пружинок под ногами.