Когда Бродского выслали за 101-й километр, наступила эпоха борьбы с тунеядцами. Не важно, на какие заработки ты жил — главное, что ты больше двух месяцев не работал. Особенно если вообще постоянно не работал. Ты подпадал под закон. Милиция обретала право на твою судьбу. Донос соседей решал ее.

Было такое слово: БОМЖИР. Без определенного места жительства и работы. Бродяг отправляли на поселение. Однако за неработание лишиться своего жилья и прописки было как нечего делать. Суд, тунеядство, выписка, высылка в места исправительного труда. Совхоз, стройка, целина. Ежемесячная регистрация в милиции. Удержание тридцати процентов заработка.

Поэтому социально неродные личности устраивались и ловчили. Мечтой сияло стать секретарем члена творческого союза — хоть писателя, хоть архитектора. Те имели право на секретарей. В литфонде или худфонде оформляли договор, писали минимальную зарплату 60 рублей. И ежемесячно тунеядец приезжал расписываться в ведомости. Денег реально не брал — но и не делал ничего. Это называлось «трудовая книжка работает».

Был еще вариант: совместительство. Совмещать работы официально было трудно. Разрешение, ограничение, налоги, то-се. Поэтому официально оформлялся один — а реально работал другой. Это устраивало все три договаривающиеся стороны: нанимателя, исполнителя и зиц-работника.

Итого. Когда тошнота от работы делалась непереносимой, а внимание соседей опасным, я устраивал на работу свою трудовую. Дело требовало знакомств, разумеется.

Чем же плохо числиться шелкографом. Например, на фабрике музыкальных инструментов имени Луначарского. Звучит необыкновенно изящно. Типа кардинал Ришелье вышивает шелком, наигрывая при этом на мандолине.

С реальным шелкографом, который в пяти местах заколачивал штуку деревянных в месяц, я подъехал на фабрику. Директор кивнул, глянул паспорт и трудовую, и подписал заявление. Завотделом кадров глянул и оформил. Эти двое были в курсе. Они обязаны. Дир отвечает за все, а кадры представляют КГБ.

Остальные остаются непосвященными. Незачем. Работу всю эту шелкографическую реальный исполнитель привозит, будто он курьер от меня. Работа — надомная! Что и ценно!

В аванс и получку я стою очередь к фабричной кассе, предъявляю паспорт, расписываюсь в ведомости и отвожу деньги кому надо. А он отделяет мне пятнадцать рублей. Я отбрыкивался, но мне разъяснили, что это закон: десять процентов, или десятка от мелких дел, или пятнашка от суммы покрупнее, — это положено платить тому, кто предоставляет свою трудовую и возит зарплату. Эти пятнадцать мне были просто как найденные.

Но. Если на Солнце есть пятна, то дыры в тонких мирах — их отражение. Провал в такую дыру выглядит примерно так:

Отхожу от кассы. И ко мне — мужик. Берет за рукав и ведет речь:

— Я давно хотел с вами встретиться! Вы такой неуловимый! Как я рад, наконец!

Я надуваю щеки и валяю ваньку с мобилизацией всех способностей.

— Я главный технолог. У меня к вам ряд вопросов. Как удачно! Пройдемте в цех, я вам все покажу…

Трах-тибидох. Господи, помоги мне сделать умное лицо.

И полтора часа он мне сует гитары и балалайки всех фасонов, тычет в кружочки вокруг дырок, каемочки и точечки, и парит мозги китайской грамотой. А у меня в голове все плывет от кивания.

— Я рад, что вы со мной согласны. Ведь так же рациональнее, правда? Вы плохо себя чувствуете? У вас такой вид…

Вид у меня был что надо. Я уже прикидывал, сколько мне дадут, или удастся обойтись условным сроком и ссылкой.

С трудом уйдя живым и доехав до моего деловара-шелкографа, я устроил бенц:

— Хоть объясните? что говорить? полтора часа! как кретин!!! а если донесет?.. стукнет?.. а если снова?! младший технолог? или средний инженер? там этих музыкоделателей полная фабрика!..

— Ах, — сказал он. — Что же, конечно, обязательно, как же так, кто их вообще куда тащит соваться, рационализаторы хреновы, мало им своей работы, так в мою лезут. Технолог!! хренолог…

Через два часа я привез домой сумку вещдоков. Там были рамочки, куски шелка, клей, баночки, пузыречки, кисточки, валики, растворители и разбавители. Я мог открывать мастерскую на дому. Шелкограф в рабочем интерьере.

Вечером сидим с друзьями. Дымно — комната восемь метров. Выпиваем понемногу. Звонок к соседям. А через минуту — стук в мою дверь.

Участковый, лапа моя. Улыбается застенчиво. И счастливое лицо соседки за плечом. Конец тунеядцу, и собутыльникам его с девками мало не будет от родной советской милиции.

Ах, говорит участковый, что ж у вас так накурено. Напитки употребляете? Нет, гости не запрещены. И двадцати трех часов еще нет, пожалуйста. А… паспорт ваш… можно? А работаете… где? А… трудовая ваша… там?

Через час очумелый капитан мог ответить на все вопросы технолога, задолбавшего меня утром. Я показал ему, как натягивается шелк на рамку, и как он спрыскивается лаком из пульверизатора. Как кисточка макается в растворитель, вытравляется по лаку рисунок марки, а фон закрепляется утюгом. Я расплавил пока на плитке воск и пояснил распределение краски по валику и накатывание марок на чистый шелк.

Капитан снял шинель, уместился на диван меж гостей, принял стакан портвейна и закурил. Соседи ваши, по секрету, склочные гады, сказал капитан. Второй донос. Он же обязан отреагировать. А тут человек пашет на дому, как папа карло. Они, суки, не иначе хотят комнату отобрать. Хабалка с колбасного цеха и муж-таксист. Ненавидит он такую публику. Вы звоните мне, если что.

Слушай, так ты что, реально шелкографом работаешь, сколько же получаешь, ошеломленно залюбопытствовали друзья после ухода власти?

Инструктор по шелкографии для всех интересующихся, сказал я. Сегодня с одиннадцати утра.