А вот и она

Я ВЫРОНИЛА топор и уставилась на нее.

– Привет, – сказал Пенелопа.

– Привет, – ответила я.

У нее под глазами залегли темные круги, и она похудела с тех пор, как я последний раз ее видела. Возле дома Томпсонов. За час до того, как Крегар убил мальчика. В другой жизни.

Я подбросила в печку дров и поставила чайник. Мы немного посидели в тишине, и мне было не по себе, оттого что она здесь, рядом. Я не знала, что ей сказать.

– Чем ты здесь всю зиму занималась? – спросила она, рассматривая пустые пакеты из-под лосося, бумагу и карандаш на столе.

Я пожала плечами.

– Да так, то одним, то другим.

Я не узнала свой голос, слабый и хриплый. А потом до меня дошло – я месяцами ни с кем не разговаривала.

Пенелопа взяла лист бумаги и посмотрела на корявые буквы.

– Тренировалась?

– Иногда. Как думаешь, все правильно?

Она отложила бумагу, достала из сумки что-то, завернутое в ткань, и протянула мне. По весу я сразу догадалась, что это. Развернула его, и губы растянулись в улыбке.

– Мой нож?

В последний раз я видела его, когда он воткнулся в плечо Крегару.

Крегар, кровь и вина все эти месяцы кружились в моей голове. Менялся лишь ведущий в танце.

– Мне его отдала Лайон, – сказала Пенелопа. – Но он не мой.

Я чувствовала, словно ко мне вернулся старый друг, когда держала клинок, отмытый от всех ужасов, что я сотворила. Я поблагодарила Пенелопу.

– Как ты? – спросила я.

– А ты как думаешь? – раздраженно спросила она.

– Если ты пришла сюда драться, то начинай. Мне еще дров нарубить надо.

Пенелопа немного помолчала, вроде как пыталась собраться с мыслями и успокоиться. Потом полезла в карман и протянула мне кусок газеты.

Неразборчивые черные буквы и фотография. Крегар. Он не висел на дереве, а сидел возле каменной стены, и его руки были связаны за спиной. На груди чернели пятна.

– Его расстреляли, – сказала Пенелопа. – Лайон собрала расстрельную команду, но ружье было только у нее.

У меня затряслись руки.

– Когда?

– Через неделю после того… ну, ты понимаешь.

До того как пришла зима. Все эти месяцы он был мертв. Его тело стыло в земле. Я не знала, что чувствовать. Я сама обрекла его на такую судьбу, когда выстрелила сигнальной ракетой и метнула нож. Но я все равно чувствовала, что снова потеряла моего Охотника. Мой настоящий отец, моя родная кровь, лежал в земле рядом с хижиной, понемногу превращаясь в прах, вместе с моей мамой. Однако я их совсем не знала. А этот человек – он спас меня, когда мне было семь, воспитал, научил меня охотиться и ставить капканы, разжигать костер и коптить мясо. Он бинтовал мои порезы, когда соскальзывал нож, и сидел у моей кровати, когда я болела. Этот человек теперь был мертв, но и демон у него внутри тоже. Шестизарядный револьвер Лайон подарил ему смерть, и мир стал немного чище.

– Мне жаль, – сказала я Пенелопе, и это была правда.

– Лайон мне еще кое-что поведала, когда я к ней пришла после того, как все улеглось.

У меня внутри все похолодело.

– Крегар ей рассказал, что случилось с ее сыном.

Внутренности превратились в лед.

– Что она сказала?

Но я знала ответ, конечно, знала. Последняя дверь в моей голове слетела с петель, и никаких секретов больше не осталось.

Пенелопа смотрела на меня и ждала.

– Он сказал, что я его убила.

Пенелопа рассматривала свои ботинки.

– Она придет за мной, как только растает снег?

– Да.

Пусть приходит. Пусть отвезет меня в Такет и расстреляет. Мне все равно. Я переживала лишь о том, что подумает обо мне Пенелопа.

– Ты убила ее сына? – спросил она, и, судя по голосу, она давно хотела задать этот вопрос.

В глазах запекло.

– Да.

– Боже, Элка…

Ее глаза были полны ужаса, и я, не выдержав, разрыдалась.

– Я понятия не имела… В моем мозгу были двери… я заперла воспоминания… то, что Крегар делал с женщинами… и что он ел их… Я ведь тоже их ела, и черт… с удовольствием. Меня выворачивает, когда об этом думаю. Я не знала. Не знала, пока не ушла от него. Я тогда все по-другому видела.

Выдавить из себя эти слова было все равно что занозу из медвежьей лапы вытащить – трудно, чертовски больно, и кровь так и хлыщет.

– Мы охотились, и он показал мне молодого оленя. – Пенелопа закрыла глаза, но я уже не могла остановиться – должна была выдавить из себя этот яд. – Шерсть у него была песчаного цвета, светлее, чем обычно у оленей. Он впервые позволил мне выстрелить. Я дико волновалась – еще бы, такое доверие! Олень не двигался с места – на бабочку засмотрелся или еще что. А потом я нажала курок. Крегар мной гордился.

– Это был не олень? – прошептала Пенелопа.

– Для меня олень. Тогда. Да, мне нет прощения, и я приму любое наказание, но клянусь всеми святыми, тогда я не знала, что делаю. Крегар не убивал детей. Никогда не убивал. До Халвестона. Он убил сына доктора. А я выстрелила в сына Лайон. Я! Проклятый Крегар шел за мной через всю страну, чтобы об этом напомнить. Мне теперь придется жить с этим до конца жизни. Придется жить с тем, что я не смогла спасти Джоша. Черт, Пенелопа, я опоздала, я бежала слишком медленно, слишком… Не знаю… я не смогла его спасти.

Она взглянула мне прямо в глаза. Пристально, словно пытаясь найти хоть проблеск лжи. Не нашла. Встала, подошла ко мне и крепко обняла. Я застыла на мгновение, обхватила ее руками и разрыдалась. Я никогда в жизни столько не плакала, как в этой хижине. Я оплакивала своих мертвых родителей, себя, малыша, Крегара и то, что я вот-вот потеряю.

– Тебе нужно идти, – сказала Пенелопа, целуя меня в макушку.

– Куда? – спросила я, отшатнувшись.

– Лайон тебя убьет. Уходи.

– Я заслужила.

Пенелопа покачала головой.

– Не ты. Крегар. Помнишь, что я тебе сказала? Под всей этой грязью ты алмаз, Элка. Я не хочу увидеть твою фотографию в газете.

Я нахмурилась, пытаясь найти в ее словах хоть какой-то смысл.

– А разве… разве ты меня не ненавидишь?

Она улыбнулась, затем погрустнела, и ее глаза начали поблескивать.

– Конечно, нет.

– Но… – Она знала, что я сделала. Она все знала. Она должна меня ненавидеть. – А как же сын Марка?

Она напряглась, и я испугалась, что все испортила.

– Крегар убил его, а ты предупредила меня, что так может случиться, много месяцев назад, когда мы только пришли в Такет. Ты предупредила меня, а я не стала слушать. Я тоже виновата в том, что случилась с Джошем. Но именно ты поймала Крегара. Я не могу тебя ненавидеть. И Марк тоже. И Джози с Джетро.

Я почти забыла о них за долгую зиму. От звука имен нахлынули радостные воспоминания. И стало еще больнее.

Я покачала головой.

– Меня тоже нужно расстрелять. Из-за меня погибли трое мальчиков. Одного я убила своими руками, а двух других не смогла спасти.

Если бы я раньше вспомнила, что случилось с сыном Лайон, я смогла бы защитить Джоша и сына доктора. Может быть, боги или природа позволили бы мне их спасти, если бы еще тогда, в Долстоне, я призналась во всем Лайон и сдалась в руки закона. Но я не призналась. Не вспомнила, что видела тогда, и дважды повторила одну и ту же ошибку. Поэтому боги решили: раз девочка Элка не понесла ответственности за свои преступления, то мы ее заставим взглянуть в лицо правде.

– Меня повесить надо. Я заслужила.

– Нет, не заслужила! Не заслужила! – Пенелопа придвинулась поближе, прижалась лбом к моему лбу и сказала те самые слова, что я никогда не надеялась услышать. – Знаешь, иногда мне очень хочется дать тебе оплеуху, но я все равно тебя люблю. Слышишь, Элка, я тебя люблю.

Я даже не попыталась сдержать слезы. После всего, что я пережила, после того как я прошла половину мира, я наконец услышала эти слова. Я надеялась, что мне их скажут мама и папа, а услышала от Пенелопы. Я вновь и вновь крутила их в голове, и они отпечатались у меня в мозгу крепко-накрепко, на каждом кровавом и жестоком воспоминании: «Я люблю тебя, Элка. Я люблю тебя, Элка». Я схватила Пенелопу и обняла ее крепко, не желая больше отпускать.

Потом она сказала еще кое-что, отчего мои объятия стали такими крепкими, что она едва не задохнулась.

– Я тебя за все прощаю.

Разве этого достаточно? Разве любви и прощения одного человека достаточно, чтобы смыть мои грехи? А зачем мне прощение всех остальных? Пенелопа – лишь она для меня что-то значила. И сейчас, и всегда. Она – мое искупление и спасение. Знаете, как говорят – яблоко от яблони. Но, видать, мне все-таки удалось укатиться подальше. Если эта прекрасная и умная женщина думает, что во мне есть что-то хорошее…

– Тебе пора, – сказала она.

И вскоре ушла, обняв меня на прощание. Она плакала и благодарила меня за то, что я вытащила ее из ящика прошлой весной. Она сказала, что такого друга у нее еще не было, и попросила беречь себя, где бы я ни была. Мы обе знали, что я уже не вернусь и что мы больше никогда не увидимся. В Такете я оставляла лишь скорбь. Я стояла и смотрела Пенелопе вслед – она вошла в лес и скрылась за холмом. Лишь после того, как она исчезла из виду, я начала собирать вещи.

Я решила пойти на запад, посмотреть, что находится за границами БиСи, может, остаться там до зимы, а потом перейти через замерзший океан, как те желтоволосые люди из Халвестона. У меня были деревянная коробка и нож. Хороший нож, которой помог поймать убийцу. Я всегда думала, что в жизни мне больше ничего и не надо, но я ошибалась. Мне нужна была компания, нужен был друг, и сердце болело из-за разлуки с Пенелопой. Вот оно – мое наказание, мой тюремный срок.

Уходя от реки Тин и от могил родителей, которых я знала лишь по нескольким словам в старом письме, я оставляла на мху невидимые следы. Я шагала легко, словно мне помогало прощение Пенелопы и слова, сказанные твердо и горячо в доме, который мы построили для нас двоих. «Я люблю тебя, Элка». Ведь дом – это не только дерево, гвозди и земля; нет, это целая жизнь. Мы с Пенелопой убегали от грехов и грязных тайн, когда наткнулись друг на друга, и вместе нам удалось построить нечто чудесное. Тут я замешкалась, потому что меня тянуло назад, в те дни, проведенные с ней, но потом я вновь зашагала в правильном направлении. Однако было нелегко, словно на плечи навалились слова Крегара: «Поживем – увидим, девочка, поживем – увидим». Мне казалось, что следы на мху медленно пропитываются кровью. А вдруг окажется, что он был прав? Я ведь чуть не пошла по его тропе в тот снежный день в Такете. Я смотрела на малыша как на приманку, а не как на человеческое существо.

Вдруг моя дикая натура вырвется на волю, и я стану такой же, как Крегар: буду думать и действовать? как он. Кто знает, так и вправду может случиться, и однажды я пойду по кривой дорожке. Во мне живут добро и зло, они в каждом моем шаге – даже сейчас, когда я ухожу все дальше и дальше от реки Тин, все глубже и глубже в лес, в никуда.

Наверное, бог, который присматривал за мной, пожалел меня, решив, что я достаточно настрадалась за свою короткую жизнь, потому что на шестой день пути я нашла следы, оставленные диким зверем, а на седьмой день услышала его вой.