На полпути в никуда

ДАЖЕ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЮ, что подумала Пенелопа, когда проснулась на рассвете. Прямо на мне лежал здоровенный волчара, а я даже не шевелилась. Разглядев в свете костра черную полоску у него на голове, я сразу поняла, что была права. Это мой волк выл, предупреждая меня о Колби, когда я плыла на корабле. Наверное, он обошел озеро кругом, по горам, там, где ни один человек не пройдет.

Я целый час объясняла Пенелопе, почему я еще жива и почему она еще жива, что у нее не галлюцинация и что я не сошла с ума. Все время волк сидел рядом, глядя на Пенелопу так, словно он отрыгнул ее после ужина и не может понять, что же такое съел. Он вырос с тех пор, как я оставила его у Генезиса, и теперь я, наконец, чувствовала, что в моем мире все стало на свои места. Я трепала его шерсть, чесала за ухом, гладила большим пальцем черную полоску и валялась с ним по земле. Бледная Пенелопа смотрела на нас словно пучеглазая рыба, вздрагивая и вдыхая каждый раз, когда волк скалил зубы или подвывал.

– Не показывай, что ты его боишься, – сказала я. – Или он тебе руки откусит.

– Как… – начал она, – как ты с ним… он же волк.

Волк поднял на нее горящие глаза, и она отшатнулась, прижавшись к дереву.

– Ну, люди убили больше волков, чем волки людей. Так что я даже не знаю, кого надо бояться.

Пенелопа была такой бледной, словно ее лицо освещал лунный свет. Повязка, которую я наложила, могла успокоить боль, но с ядом, который кровь разносила по телу, она справиться не могла.

– Ну, хотя бы гной течь перестал, – сказала я, накладывая новую повязку.

Волк посматривал мне через плечо и, похоже, ухмылялся. Он с Пенелопой не разговаривал и держался от нее подальше, словно в нашей стае она была подкидышем.

– Мы долго шли, да еще ничего не ели, и теперь организму не хватает сил сражаться самостоятельно. Нужны антибиотики.

– А где их достать?

Волк тихонечко рыкнул, я и почесала ему шею, чтобы успокоить.

– В Халвестоне, – сказала Пенелопа, вздрогнув, когда я начала накладывать новую примочку. – У фармацевта.

– Тогда пора двигаться.

Пенелопа шла, держась за меня, и вместе мы преодолели последний хребет, который отделял нас от Халвестона. Волк трусил позади. Мне все казалось, что он качает головой, словно говорит: «Какого черта ты таскаешь с собой этот мешок костей? Избавься от нее, и мы быстрее доберемся до города». Чего еще ждать от волка.

Понадобилось несколько часов, чтобы подняться на вершину вершины хребта. Однако вид, который открывался оттуда, стоил всех усилий. На юге простиралось огромное озеро. Городок Эллери на побережье казался совсем крошечным. Дорога на север была лишь царапиной на земле, словно шрам на коже мира.

Север? Черт! Большая Глупость превратила эти земли в инопланетный пейзаж. Высоко в небе сгущались черные тучи. Воронки и ямы размером с долину Муссы обнажали разноцветные скалы, и отовсюду валили клубы дыма.

Раненый и злой мир больше не даровал человеку никаких благ, их приходилось вырывать когтями и зубами. Мне вдруг стало жаль деревья и зверей, которые умерли, когда упали бомбы. Их не должны были сбросить на нашу землю. Ошибка в навигации или еще какой просчет, так говорили старики, – бомбы полетели не туда. Они предназначались городам на далеком юге, которые и так были уже почти разрушены. Эти бомбы должны были убивать людей, а не природу. Они наполнили небо дымом и ядом, яростными и смертоносными бурями. Старики говорили, что вода перестала течь, и все огни погасли. Остались лишь обугленные камни да пепел сгоревших деревьев. Природа, наверное, думает, что люди такое заслужили, и если честно, я с ней согласна. Это искалеченная земля когда-то была бесценной, живой и дышащей, а на нее наступили мимоходом, как на муравейник. Когда я смотрела, во что она превратилась, у меня сердце разрывалось.

На берегах Муссы деревья совсем другие – прямые и высокие, они тянутся к синему небу. А здесь, на скудной и твердой почве, деревья низкие и скрюченные, с темной листвой. Уже наступила весна, но я нигде не видела сочной молодой зелени. Над горами, низкими равнинами и искореженной землей завывал ветер, и в его голосе звучала боль.

Так вот почему те, кто шел за золотом, были дураками. Они сбивались с пути сразу после того, как доставали компас и делали первый шаг. Когда я подумала о родителях, в груди начал расти холодный ком. Они шли на север, думая: «Там золота на миллионы, и в воздухе чувствуется лихорадочное волнение. Мы вернемся богатыми, как царь Мидас. Передай моей девочке, что я ее люблю». Неужели они такие же глупцы, как и остальные?

– Эй, ты в порядке? – Пенелопа стояла рядом, а Волк свернулся у моих ног. Сколько времени я уже тут торчу?

– Не знаю, что делать, – сказала я. – Эта земля не любит людей.

– Халвестон вон там, – показала Пенелопа. – Его еще называют «Воротам к богатству».

У подножия горы расположился город – я таких огромных в жизни не видела. К нему вела одна большая дорога, а от него расходилось штук десять маленьких. Словно одуванчик – на одном стебле сотни маленьких пушинок, торчащих во все стороны. Значит, Север здесь и заканчивается, потому что дальше даже дороги нормальной не сыскать. Я словно дошла до края мира.

Халвестон располагался в высохшем устье реки – между гор осталась темная расщелина. Наверное, во время Большой Глупости бомбы выжгли всю долину и высушили реку. Земля была усеяна прогнившими серыми пнями. Из этих деревьев построили Халвестон, и он все продолжал расти, расползаясь, словно кровь по снегу. Скоро станет такой же большой, как Кувер-Сити. Я хотела ненавидеть этот город – и не могла. Чувствовала, что по его улицам бродили мои родители. Мама покупала здесь картошку и платья, а отец торговался, чтобы продать подороже ведро с золотом.

Еще полдня вниз по склону, и я буду совсем рядом с ними. Я смотрела на огромные здания и пыталась отгадать, в каком они живут. Кровь начала бурлить, словно кастрюля жаркого на медленном огне. Родители дико обрадуются, когда увидят меня, скажут, как ждали и верили, что я их найду, а я расскажу им все мои истории. О буре и летающем столе, о сумасшедшем преподобном, об отравленном озере и о том, как я плавала на корабле в каюте первого класса. Только о Крегаре и Лайон я им не скажу ни слова. Никогда.

Мы будем разговаривать до утра. И все, что мне нужно, отвести Пенелопу в контору, где выдают разрешения.

Тут она почувствовала мое волнение и решила все испортить. Ее колени подогнулись, она начала трястись и корчиться, изо рта полетели брызги белой пены.

Я держала ее крепко-крепко, чтобы она голову о камни не разбила. Волк прижимал уши и тихо порыкивал, но не рассерженно, а тревожно и подозрительно.

Я такое уже видела много лет назад и понимала, что дело плохо. У одного парня в Риджуэе тоже были припадки. Они длились часами, а когда он приходил в себя, то каждый раз терял кусочек разума. Его папа с мамой работали в поле. Когда у него случался припадок, коровы начинали мычать, и родители быстро бежали домой. Так повторялось снова и снова, но однажды коровы не замычали. Парень лежал на полу. Он был жив, однако ничего не соображал. Поговаривали, что отец отвел его в лес, чтобы там его медведи съели, потому что у семьи не было денег за ним ухаживать. Понятное дело, я не хотела, чтобы Пенелопа потеряла разум. Мне нужны ее буквы. Нужна она сама. Я прижимала ее к себе, не давая размахивать руками и биться головой о камни.

Наконец, она утихла. Совсем. Мое сердце бешено заколотилось. Она не могла умереть. Мы же так близко, мы столько прошли!..

– Пенелопа, даже не думай, – прошептала я ей в ухо. – Ты меня вот так не бросишь!

Я услышала ее дыхание. Почувствовала пульс на ее шее.

Я сидела, держа на коленях больную девушку, а за нами наблюдал свирепый дикий волк. Вот такая у нас странная семейка. Волк засеменил вниз по склону, обернулся и тявкнул, словно говоря: если хочешь, чтобы приблуда выжила, то пора в путь. Потом он понесся прочь, размахивая хвостом.

Пенелопа так и не пришла в себя.

Волк вернулся и вновь тявкнул, теперь погромче. Он смотрел на меня, не отрывая глаз, но от беспокойства за Пенелопу я плохо соображала. По щекам потекли слезы. И тут я разозлилась. Она, видите ли, залезла мне в душу, заставила о себе заботиться, а теперь умирает!

Волк взялся зубами за рюкзак и дернул. Я знала, чего он хочет, знала его мысли так же хорошо, как свои. Мы должны добраться до Халвестона. В большом городе точно есть врач.

– Я не смогу нести все сразу, – сказала я. – Надо и тебе потрудиться.

Наплевав на сломанные ребра и боль во всем теле, я взвалила Пенелопу на себя. Она весила меньше, чем годовалый олененок.

– Бери наши вещи, – велела я Волку, кивнув на рюкзак.

По-моему, он сузил глаза. Потом очень медленно взялся зубами за лямку, показывая, что делает это только потому, что у меня груз тяжелее, и глухо зарычал.

– Не ной, – сказала я. – У тебя все кости целы.

Он полунес, полутащил сумку и всю дорогу ворчал, как капризный ребенок, которого заставили лущить орехи.

– Не думала, что ты такой ворчун.

Волк рыкнул погромче, и я засмеялась, однако в груди понемногу начала расти тревога. С Пенелопой он не разговаривал, а инстинкты у волков поострее осколков кварца. Вообще-то, немудрено: в ее истории про папу смысла ни на грош.

На полдороге к подножию горы волк вдруг резко свернул в лес. Я заорала ему вслед, но он даже не обернулся. Я обозвала его ворюгой и сукиным сыном и крикнула, чтобы рюкзак отдал. Только начхать ему было на мои вопли.

Не пойти за ним – потерять вещи… Как я ругалась! Я буквально с ног падала, а тут надо по лесу блуждать!..

Зря я его проклинала. Мне этого зверя небеса послали. Когда я его обнаружила, он сидел на крыльце маленькой охотничьей хижины. Такие рассыпаны по всем лесам; в них охотники, трапперы и всякие заблудившиеся придурки, вроде нас, могут найти приют. Обычно там есть печка, дрова и кровать, а если повезет – еще и еда.

– Молодец! – сказала я Волку.

Пенелопа пошевелилась и застонала, и у меня от сердца отлегло. Захотелось зарыдать и хорошенько тряхануть ее за то, что заставила меня волноваться.

Я зашла в хижину, вдохнула прохладный застоявшийся воздух – видать, тут всю зиму никого не было – и положила девушку на кровать. Одеяло, поеденное молью, я швырнула на пол и не успела и глазом моргнуть, как Волк на нем пристроился. Потом я разожгла огонь в печке и закрыла дверь. Скоро в домике стало жарко. Приближалась ночь. Понадобилось больше времени, чем я рассчитывала, чтобы сюда добраться, потому что пришлось нести дополнительный груз.

Может, тепло помогло, может, ровная кровать, но Пенелопа вскоре открыла глаза. Через несколько минут она сообразила, что мы уже не под открытым небом, и уставилась на меня.

– Где я?

Я села на кровать рядом с ней. Пенелопа была ужасно бледная, и я чувствовала жар, сжигающий ее тело. Если мы не доберемся до доктора, то будут еще припадки.

– В охотничьей хижине. Ты потеряла сознание.

Она села на кровати, вздрогнув и зашипев, когда пришлось пошевелить ногой.

– Ты что, меня несла?

– Ты спасаешь меня, я спасаю тебя, уговор такой был, – сказала я дрожащим голосом.

Пенелопа улыбнулась, и дрожь сразу прошла.

– А волк тут? – мрачно спросила она.

– Вон, на полу валяется, как свинья в помоях.

Волк фыркнул и потянулся, куснув меня за ботинок.

Я размотала повязку и почувствовала запах разложения. Вены вокруг раны выглядели немного лучше; похоже, примочка немного замедлила яд. Однако на саму рану страшно было смотреть – из нее сочился гной, кожа на краях почернела.

– Идти можешь? – спросила я. – Только теперь правду говори.

Пенелопа молчала, глядя, до чего себя довела. Я протянула ей фляжку и заставила выпить до самого дна. Потом достала из рюкзака одеяло и укрыла ее.

– Элка, прости меня, – сказала она, держа перед собой флягу так, словно собиралась на нее молиться.

– Да что уж теперь. Идти ты не можешь, значит, до Халвестона не доберешься. А ведь ты мне там нужна.

Пенелопа вздохнула, совсем тихо, не как капризный ребенок, а вроде как жалея себя. Я вот себя жалеть не умею – пустая трата времени и сил.

– Мы останемся здесь на ночь. А утром обо всем поговорим.

Она не стала спорить, да и Волк тоже. Правда, он тихонечко фыркнул, когда я его в сторону отодвинула. Я лежала рядом с ним и слушала его дыхание. Такое спокойное, словно нет в мире ни забот, ни тревог. Он в тепле, а рядом его стая, даже если один из ее членов ему не по нраву.

Зато у меня в душе росло беспокойство как перед бурей. Ты вроде чувствуешь, что она скоро разразится, но не знаешь когда. Вот с такими мыслями я легла спать в ту ночь. Хотя Волк вернулся, и жизнь начала налаживаться, да еще рядом Пенелопа, девушка, которая оказалась больше, чем пустым местом, я все равно не могла успокоиться. Знаете, как бывает – ходишь по рынку, и куда ни повернешь – везде одно и то же лицо. Наверное, это потому, что мы почти пришли в Халвестон, а там до черта незнакомых людей. И еще я боялась, что там мой портрет висит на каждом столбе.

Перед глазами встало лицо Лайон. Не было в ней ничего человеческого – лишь лед и стекло. Она мне что-то сказала, но я не услышала. И, если честно, не хотела слышать.

Меня разбудили холодный утренний свет и волк, храпящий под боком. Вскоре проснулась и Пенелопа. Я сменила ей повязку и дала еще немного воды. Волк сел, уставившись тяжелыми, словно камни, глазами на девушку. Интересно, о чем он думает. Может, о том, что ей не стоит доверять?

Антибиотики широкого спектра.

Вот что нужно отыскать в Халвестоне. Пенелопе пришлось повторить это странное слово несколько раз, мои мозги его так сразу не запомнили. Я сказала Волку, чтобы он за ней присматривал, однако он не пожелал оставаться в хижине, а уселся на пороге, и я не стала спорить. Просто погладила его, опустилась перед ним на колени и обняла за шею.

– Никуда не уходи, – прошептала я, зарывшись в его шерсть. – Ты мне нужен.

Волк потерся о меня головой, и я поняла, что он будет здесь, когда я вернусь. Однако, спускаясь с горы, я подумала: «А вернусь ли?» Боюсь, где-то в этом городе меня поджидает Лайон, а может, даже и Крегар. Конечно, Лайон охотится на Крегара в Мартинсвилле далеко к югу отсюда, а мне всего-то нужно найти врача, взять у него эти биотики и вылечить ногу Пенелопы. В общем, раз плюнуть. Вот только я знала, что Халсвестон не похож ни на один из городов, в которых я бывала раньше, и что он пережует меня и выплюнет, если я сделаю хоть один неверный шаг.

Как оказалось, я сделала не один.