Кому нужен холодный мертвый олигарх?
Единственное, что мы не сможем оставить в наследство, это свою жизнь
Что нас всех объединяет, независимо от социального статуса, сбережений в швейцарском банке или дачи на Рублевке? Что открывает нам глаза на саму жизнь или закрывает их, когда поступает соответствующая команда? Что объективно есть вокруг нас всегда, но при этом неощутимо? Что можно потерять, как любовь, но, в отличие от любви, невозможно обрести снова?
Время… Единственное мерило, нивелирующее наши различия, взгляды и привычки. Я никогда не жил в стране, где семейный капитал и семейные традиции передаются из поколения в поколение. Все, что у нас есть, создавалось здесь и сейчас, ну, может быть, в течение последних двадцати лет. Для вечности – миг. Но для жизни – возможно, то самое поколение, которое, как минимум, должно смениться, чтобы прежняя эпоха считалась уже историей.
Помните в детстве: камень, ножницы, бумага? Нехитрая, в принципе, игра-считалка учила нас сноровке, смекалке и, самое главное, правильному позиционированию себя как личности сначала в компании соседских мальчишек, затем в школе-институте, да и вообще в жизни как таковой.
Дилеммы нам всегда было мало. Нам трилемму подавай. Чтобы монетку подбросить на удачу уже было нельзя: орел ли, решка, но на ребро не становится.
Всем известный Цезарь два тысячелетия назад произнес veni vidi vici и оказался, по-моему, первым, последним и единственным, у кого все получалось одновременно и одинаково хорошо. Ко всем прочим в полной мере применима поговорка про охотника и двух зайцев. Кстати, тоже трилемма. Но почему, пока существует мир, нас так тянет объять необъятное, заработать все деньги или, к примеру, жениться на королеве? Я знаю парочку испанцев, которые в прошлом веке смогли смешать реальную жизнь и ирреальное искусство, но они скорее исключение, чем правило.
А может, это все оттого, что из двух точек фигура не складывается? Но существуют ли какие-то объективные взаимосвязи кроме сложившихся в нашем воспаленном мозге?
Тем не менее, очень многое в мире тяготеет к тройственности.
Два капитана, Саня Григорьев и Миша Ромашов, вместе с Катей Татариновой образовали треугольник. Ленин. Крупская и Арманд. Менелай, Елена и Парис. Антанта. Президент, Правительство и Федеральное собрание, кстати, тоже триптих, а не тандем.
Карты, деньги, два ствола. Охотники на привале. Три мушкетера. Три товарища…
Или нам равновесие 50/50 уже кажется слишком обыденным и неинтересным? Или очень нестабильным?
Гемма, Гемма, Вита. Кровь, Камень, Жизнь. Можно построить любой ребус, загадку, лабиринт. Три вещи, а вариантов миллион. Но почему тогда все сводится к банальному «дай-дай-дай»? Конечно, формула «кошелек или жизнь» обрастает все новыми подробностями, но суть от этого не меняется.
Интересно, как устроена система ценностей и как она видоизменяется со временем, которое сегодня течет настолько быстро, что не изобрети Эйнштейн в середине прошлого века свою теорию относительности, нынче это могло бы оказаться по плечу любому аспиранту?
Вспоминаю себя двадцатилетнего. Если камнями считать бриллианты, то я их не видел и ничего о них не знал. Ювелирные магазины казались мне к уда дальше и недоступнее, чем Марс. И хотя все в мире относительно, меня беспокоили совсем другие вещи. Имея на руках старую, полностью парализованную бабушку, вся семья думала о двух взаимоисключающих вещах: как продлить ей жизнь (вернее, отдалить наступление горя, которое непременно наступит, когда ее не станет), и попытаться облегчить ее страдания, связанные с невозможностью не то что пошевелиться, а произнести хотя бы одно слово. Но нам удалось еще и третье: победив обстоятельства, мы каким-то неимоверным образом научились отпускать друг друга отдохнуть, причем далеко за пределы Москвы. Я улетел последним, но мне пришлось вернуться на неделю раньше, уже на похороны. Тогда я сделал для себя первый очень важный вывод: если ощущение себя зарождается с первым глотком материнского молока, то понять что, как и зачем должно быть в этой жизни я смог к тем самым двадцати годам.
Мне двадцать пять. Под колеса бросается полубезумная женщина. Не успел открыть рот, чтобы сказать все, что о ней думаю, как она уже оказалась в моей машине. Разбился муж, лежит в реанимации в двадцатой, нужно ее отвезти домой в Бибирево за какими-то то ли вещами, то ли документами, а потом опять в больницу. Отказаться было нереально, да я и не задумывался об этом. Уже на подъезде к больнице выяснилось, что у мужа существенная потеря крови, а нужной, первой отрицательной, как всегда просто нет. Зато у меня ее было сколько хочешь, минимум литров пять! Уже потом, в процедурной, врач, отводя глаза, спросил: а может, грамм 600–700? Стандартных 400 может не хватить. Так, значит так. Видимо наверху уже решили, чтобы покалеченного татарского парня спасет моя еврейская кровь.
А когда у отца признали онкологию, я ничего не смог сделать. Хотя цеплялся за его жизнь ногтями, зубами, всеми своими мыслями. Не удержал. Отец подарил мне умение мыслить и право поступать по своему разумению. И научил отвечать за свои поступки. Только не оставил свою жизнь. Конечно, все десять лет, как его не стало, он живет со мной, я с ним советуюсь, спорю, не всегда соглашаюсь. Пользуясь его рекомендациями, достигаю в жизни чего-то большего, а чего-то, наоборот, меньшего. Вырастил сына, посадил лес и построил дом. Заработал деньги, уважение и авторитет. Но не научился возвращать жизнь.
Между мной юным и мной взрослым уместилось целое поколение. И стало как-то очень тревожно от случайной догадки: а вдруг это то самое поколение, которое разделило нашу жизнь на «до» и «после»? Все еще помнят, что Пушкин был поэт, но почти никто не читал «Евгения Онегина». Да и Толстого уже не всегда ассоциируют как автора той самой «Анны Карениной», по которой в Голливуде сняли блестящий фильм. И невдомек, что будь Толстой не столь категоричен в своих суждениях, первая в мире Нобелевская премия по литературе досталась бы именно Льву Николаевичу.
Мельчаем. Главный вопрос вместо «быть или не быть?» теперь «сколько?». Пытаемся всему найти эквивалент, гребем под одну гребенку: конфета, игрушка, джинсы, машина, квартира, родина, совесть, любовь, жизнь. Этот список можно уверенно разделить на две части: на то, что можно купить, и то, что не продается, сколько не предлагай. Ни первый, ни сто первый миллион здесь ничего не решают. У Стива Джобса не получилось.
Я не призываю отменить деньги. Нет. Но, только достигнув зрелости, начал осознавать: деньги имеют ценность только тогда, когда приносят радость или спокойствие. Не знаю, что конкретно мне понадобится в старости, но немного лишних денег не явно помешает.
Но пока до старости далеко, я все-таки рискнул. Видимо, захотелось в какой-то момент стать ближе к Богу. Научиться возвращать жизни. Вот так. Ни больше, ни меньше.
Сколько времени, сил, нервов и денег потрачено, уже и не сосчитать. Но теперь у меня есть собственная психиатрическая клиника. И там у нас получается возвращать живым в общем-то людям их старую жизнь, а кому-то, наоборот, дарить новую.
До сих пор не понял, что меня толкнуло на это: попытка договориться с совестью, попросить налоговую амнистию или купить билет в рай?
Возможно, в этот раз я чересчур задрал планку. Надеюсь, Бог поймет. И простит.
Кому нужен холодный мертвый бриллиант? Это раньше за него проливали кровь и отдавали жизнь. Чтобы в итоге он достался кому-нибудь другому.
Кому нужна бесцельно прожитая жизнь и испорченная сгоревшими нервами кровь? Разве найдется такой бриллиант, который был бы способен компенсировать утраченные любовь, спокойствие и радость?
А может, я просто созрел для того, чтобы сказать самому себе, своим и чужим, друзьям и врагам, и вообще всем людям на Земле:
– Мы живем в этом мире только для своих близких, любимых людей. Никто, как они, не сможет радоваться за нас, тревожиться за нас, охранять нас и плакать по нам, когда мы уйдем. Никакие золото и бриллианты, нефть и газ, газеты, пароходы и небоскребы мы не возьмем в другой мир, потому что другого мира, скорее всего, уже не будет. И самый главный, самый дорогой алмаз на свете – это сама жизнь. И дай Бог каждому камней на последней плите не меньше, чем число славных дел, оставленных после себя.
Чтобы никогда не задаваться вопросом: кому нужен холодный мертвый олигарх?