Шел второй час игры. Ставки увеличивались. Зеленое сукно было сплошь исписано белыми колонками цифр. Ардашев играл в паре с судьей Бенедиктовым, а доктор – с банкиром Старосветским.

Рядом, утонув в мягком кресле, блаженно дремал Поляничко. Его нафиксатуаренные усы торчали, точно стрелки часов, показывающие четверть десятого. Своего помощника он отправил в сыскное отделение с вещами покойного после того, как присутствующие пересели от обеденного стола за ломберный.

Напротив Ефима Андреевича, дымя сигарой, сидел Купский и со скучной миной листал «Всемирный юмор» – журнал с картинками далеко не пуританского содержания. По грустным глазам директора кинематографа было видно, что после выпитой водки и коньяка он разгорячился, и спокойное времяпрепровождение тяготило его так же сильно, как обычно угнетало присутствие жены в местном «театре-варьете». Душа Александра Захаровича жаждала продолжения в виде шампанского, очаровательных женских ножек, мелькающих перед глазами, и рассвета – не простого, а настоящего, когда перепачканный губной помадой и пахнущий всей гаммой духов фабрики «Ралле», он будет тихо плакать под задушевную цыганскую песню у костра на берегу Архиерейского пруда. Да, когда-нибудь это обязательно случится, а пока – солидная компания и уважаемые люди. Одним словом – скукота египетская.

– Два без козыря, – начал банкир.

– Три черви, – ответил судья.

Доктор задумался, ему предстояло принять правильное решение. Слегка волнуясь, Мильвидский вынул из внутреннего кармана фляжку. Сделав два глотка, он поморщился и стал ее убирать, но сразу ему это не удалось.

– Не угостите? Что там у вас? Коньяк? – Ардашев протянул руку.

– Нет. Это водка.

– Отлично! Мне чуть-чуть, чтобы взбодриться.

Присяжный поверенный взял фляжку и, налив немного в пустой стакан от только что выпитой сельтерской, заметил:

– Прекрасная вещь. И тоже серебряная.

– Да, подарок жены, – согласился Мильвидский, пряча предмет в карман.

Услышав слово «фляжка», директор «Модерна» встрепенулся и, глядя на Поляничко, спросил:

– Скажите, Ефим Андреевич, неужто Харитон вот так взял и запросто умер, а? Он ведь ни на что не жаловался, а если и болел, то только с перепоя… Ну как такое могло случиться?

– Вопросец не по адресу, – приоткрыв глаза, усмехнулся Поляничко. – Это вы у нашего уважаемого врачевателя спросите. Я в медицине не разбираюсь.

– А тут и выяснять нечего. Тапера отравил господин Мильвидский, – не отрывая глаз от карт, негромко выговорил Ардашев.

В комнате воцарилась тишина. Было слышно, как под потолком бьется случайно залетевшая большая черная муха.

– То есть как? – привстав от негодования, воскликнул врач. – Вы хотите сказать, что Акулов был убит и это сделал я?

– Именно, – невозмутимо подтвердил Ардашев.

В мгновение ока Поляничко поднялся, и, оказавшись за спиной Мильвидского, тихо прошептал:

– Вы не волнуйтесь, Савелий Панкратович, не волнуйтесь. Сядьте. Давайте послушаем Клима Пантелеевича. Он обычно пустыми обвинениями не бросается.

– Как помните, господа, – начал рассказ Ардашев, – тапер Харитон Акулов имел обыкновение во время сеанса подливать из фляжки в чайный стакан алкоголь. Так было всегда, но сегодня еще до начала фильмы фляжку подменили. Это случилось в тот момент, когда Акулов, оставивший сюртук на стуле, куда-то вышел. И сделал это доктор Мильвидский. Какой разновидности было отравляющее вещество, я затрудняюсь сказать. Знаю только, что оно очень сильного действия. Думаю, после проведения химического анализа эксперт-криминалист определит состав яда и подтвердит мои слова. Сия жидкость, как вы помните, осталась во фляжке, найденной в кармане настройщика пианино. Нисколько не сомневаюсь в том, что и причина смерти Акулова – отравление ядом – будет засвидетельствована после вскрытия тела.

– Допустим, тапера отравили. Но при чем здесь я? – возмущенно осведомился Мильвидский. – Какие у вас имеются доказательства моей вины?

– Поверьте, их более чем достаточно, – горько усмехнулся присяжный поверенный и продолжил: – Итак, на серебряной фляжке Акулова, как, надеюсь, все помнят, было выгравировано: «С днем Ангела, милый! Твоя Крошка С.» И тут же стояла дата вручения подарка: «17.VI.12.», то есть семнадцатое июня прошлого года. А в этот день отмечают день Ангела не Харитона, а Савелия. День ангела Харитона – одиннадцатое апреля. Точно такую дату вы найдете на фляжке, находящейся в данный момент в кармане господина Мильвидского. И надпись там почти та же: «С днем Ангела, милый! Твоя Крошка До. 11.IV.10». Латинская буква «С» на фляжке, которую нашли у покойного – не что иное, как нота «до». Именно такой литерой она обозначается. Другими словами, подписи на обоих подарках почти одинаковые. Разнятся только даты. Вероятно, всем присутствующим уже ясно, что «Крошка До (С)» – это Домна Александровна Мильвидская, супруга доктора, подарившая в разные годы и мужу, и любовнику одинаковые фляжки с похожей гравировкой.

– Стало быть, мотив смертоубийства – ревность? – спросил Поляничко.

– Ревность и месть, – подытожил Ардашев.

– Послушайте, Ефим Андреевич, но это же полная ерунда! – дрожа от негодования, возмутился Мильвидский. – У новоявленного господина Пинкертона нет никаких серьезных доказательств! Да мало ли кто и что пишет на подарках? Разве к этому можно относиться серьезно? И потом, если уж и принять во внимание заявленные доводы, то на фляжке, которая якобы моя, должны остаться отпечатки моих пальцев. Вы согласны? Давайте проверим, есть ли они там?

Ардашев покачал головой и сказал:

– Скорее всего, мы их там не обнаружим. Вы ведь действовали в перчатках. Они и сейчас лежат в вашем боковом кармане. Но это ни о чем не говорит. Перчатки есть и у меня, и у других присутствующих. Дело не в них. Вы надеялись успеть вторично заменить фляжки, когда ринулись приводить уже отошедшего в мир иной Акулова. Но не успели, поскольку я оказался рядом. Если бы вам это удалось, то ни у меня, ни у кого-либо другого не было бы никаких шансов раскрыть это преступление. И потому выкладываю вам еще одно доказательство вашей вины – это безусловное наличие отпечатков пальцев покойного на той фляжке, что лежит в вашем кармане, то есть на фляжке, принадлежащей ранее таперу. Конечно, теперь там будут и мои следы, но в результате дактилоскопического исследования их можно легко отличить от ваших папиллярных узоров.

Мильвидский не проронил ни слова. Он молча уставился в пол.

– Положите фляжку на стол! – приказал Поляничко.

Доктор молча повиновался.

– Позвольте узнать, Клим Пантелеевич, – осведомился банкир у присяжного поверенного. – А когда у вас появились первые подозрения в отношении убийства тапера?

– Почти сразу. Свою роль сыграли три обстоятельства: наличие обильной пены изо рта музыканта, состояние фляжки, найденной в его сюртуке, и дорогой коньяк. Такая пена обычно наблюдается при отравлении сильнодействующими ядами. Что касается фляжки, то, судя по дате, ее подарили три года назад. Однако на ней отсутствовали сколько-нибудь заметные следы пользования: царапины, вмятины, потертости. Отсюда следовало, что ее хозяин не злоупотребляет алкоголем, чего нельзя было сказать о погибшем. Да и стоимость коньяка немалая. Не каждый тапер может позволить себе прихлебывать его во время сеанса.

– По поводу коньяка все-таки непонятно, – задумчиво проронил Старосветский. – Зачем надо было покупать, допустим, дорогой мартелевский, если можно было обойтись дешевым кизлярским? Какая разница, что выпьет жертва перед смертью?

– Я и не покупал, а взял тот, который был дома, – мрачно вымолвил доктор и, подняв глаза, спросил: – Уж коли пошел такой разговор, то и у меня к вам, Клим Пантелеевич, вопрос: – Когда вы поняли, что я имею отношение к смерти этого негодяя?

– Несколько минут назад. Когда вы, достав фляжку, отхлебнули прямо из горлышка и тут же покривились. Было ясно, что вы выпили тот напиток, который не ожидали почувствовать. А когда мне стало ясно, что там находится водка, – подозрения усилились. Внешний вид изрядно подержанной фляжки, несмотря на недавнюю дату подарка, говорил о том, что ее хозяин любил выпить. А на вас это уж точно не похоже.

– Эх, и зачем я только остался с вами на игру? Вот ушел бы сразу, выбросил бы эту чертову флягу, и все было бы хорошо. – Мильвидский умолк на несколько секунд, а потом сказал: – Вы спросите меня, как так случилось, что врач, интеллигент, человек добрый и отзывчивый, пошел на преступление? А я отвечу: мне стало обидно, что женщина, с которой я прожил столько лет, не просто мне изменяла, но и за мои деньги дарила подарки пьянице и бабнику. Но даже не это самое ужасное… Страшно, что она ставила меня в один ряд с ним. И писала одни, те же надписи на совершенно одинаковых фляжках. Ну как я мог это вынести? Как? Потому-то я и спланировал убийство мерзавца на глазах мерзавки. А знаете, с каким наслаждением я хлестал его по щекам, когда уже бездыханная голова моталась из стороны в сторону?! Впервые за этот месяц я был счастлив. Да, месяц назад я случайно увидел его фляжку, когда, вернувшись неожиданно из поездки по уездам, пришел домой. И он был там. Домна сказала, что у дочери расстроилось пианино, и она вызвала настройщика. Но она мне врала. Я видел это по глазам. А потом, когда Акулов обувал в передней калоши, у него выпала фляжка. Тогда я все понял, и стал разрабатывать план…. Дальше вам все известно. Что ж, господа, как бы там ни было, но я исполнил все, что хотел. Простите, что своим присутствием очернил вашу приличную компанию. Если сможете, не поминайте лихом.

Доктор поднялся. Тут же встали все остальные. Поляничко проследовал за врачом.

А за стеной, в большом зале ресторана «Гном», плакала и заливалась скрипка. Густой женский голос надрывно пел о любви.