ВОСКРЕСЕНЬЕ, 21 АВГУСТА 1485 ГОДА

Генри Тюдор тянул время, упорно ожидая возвращения Джаспера, а пока приказал своим пикинерам потренироваться в применении нового приема; впервые им воспользовались швейцарцы всего каких-то девять лет назад в схватках с великолепной бургундской кавалерией. Этому приему швейцарские офицеры сумели обучить даже неуправляемых французских уголовников, а затем упорной практикой довели навык почти до совершенства.

Сам Генри вместе с несколькими рыцарями изображал атаку вражеской кавалерии.

— Осторожней, — предупредил Генри графа Оксфорда, скакавшего на огромном боевом коне по правую руку от него. — Если вздумаете идти напролом, они попросту проткнут вас насквозь.

— Вот и хорошо! — рассмеялся де Вер. — Значит, они свою задачу усвоили.

Итак, полдюжины всадников приготовились, выждали, а затем по команде «В атаку!» ринулись вперед, сначала рысью, затем легким галопом, переходящим в бешеный кавалерийский галоп.

Того, что случилось потом, никто и никогда еще в Англии не видывал. Прежде воин-пехотинец, оказавшись лицом к лицу с кавалерийской атакой, либо попросту втыкал свою пику или копье в землю острием вверх, надеясь, что проткнет брюхо хотя бы одной лошади, либо, точно безумный, кидался на кавалериста, наносил копьем совершенно безнадежный колющий удар, а сам, обхватив голову руками, тут же испуганно нырял вниз. Но чаще всего пехота просто бежала, бросив оружие и не выдержав страшного натиска кавалерии. И кавалерия — особенно при хорошем командире — почти всегда прорывала цепи пехотинцев; лишь очень немногие решались противодействовать этому ужасу, однако и самым смельчакам было не устоять перед бешено мчащимися конями.

На этот раз пикинеры, образовав цепь, как обычно, и обнаружив, что кавалеристы, набирая скорость, летят прямо на них, моментально перестроились. Подчиняясь громким приказам командиров, они отбежали назад и сформировали квадрат: по десять человек на каждой внешней стороне, по десять — на каждой внутренней, и еще сорок человек оказались втиснуты в середину, где невозможно было не только сражаться, но даже просто пошевелиться. В переднем ряду люди опустились на колени и выставили перед собой пики, направленные вперед и вверх. Второй ряд держал пики ровно, опираясь на плечи передних пикинеров и выставив оружие прямо перед собой; воины третьего ряда, плотно сжатые внутри квадрата, являли собой как бы монолитную стену, ощетинившуюся пиками, за которые они держались на уровне плеч. Этот чудовищный квадрат более всего напоминал мощную глыбу с остриями, торчавшими во все стороны. Воины внутри его не только опирались друг на друга, но и представляли собой непреодолимую преграду для нападения извне.

Пикинеры так быстро перестроились, что Генри Тюдор, пока его отряд не успел еще до них добраться, приказал кавалеристам направлять лошадей в сторону, подальше от стены со смертельно опасными остриями, а сам, натянув поводья и забросав пикинеров первого ряда комьями грязи из-под копыт своего коня, вернулся к швейцарским офицерам.

— Отличная работа! — воскликнул он. — Отличная! Но уверены ли вы, что они устоят, если кавалерия ринется прямо на них? Если это будет настоящая, боевая атака?

Швейцарский офицер мрачно усмехнулся и сказал так тихо, чтобы пехотинцы его не услышали:

— В этом-то вся и красота. Они все равно не могут убежать. Один ряд как бы держит другой, и даже если они все погибнут, их оружие по-прежнему будет торчать вверх, направленное на врага. Собственно, в оружие превращаются они сами; они перестают быть людьми, которым дано выбирать: сражаться или покидать поле брани.

— Пожалуй, нам пора выступать, если мы хотим добраться до Уотлинг-стрит раньше, чем Ричард со своей армией, — вмешался граф Оксфорд, трепля по шее своего коня. — Они ведь уже на марше.

Генри почувствовал неприятный холодок в животе, понимая, что в отсутствие Джаспера ему придется самому командовать войском.

— Да, мы выступаем! — решительно крикнул он. — Отдайте приказ строиться. Мы выступаем!

Ричарду донесли, что маленькая армия Генри Тюдора движется вниз по Уотлинг-стрит и, судя по всему, высматривает подходящее место для битвы, а может, просто намерена развить хорошую скорость при спуске с холма и быстрее добраться до Лондона. Две другие армии, сэра Уильяма Стэнли и лорда Томаса Стэнли, то ли по пятам преследуют Тюдора, готовясь с ним сразиться, то ли, напротив, намерены к нему присоединиться. Этого так и не смогли понять ни разведка Ричарда, ни он сам.

Король распорядился построиться и выйти из Лестера. Женщины настежь распахивали верхние окна в домах, надеясь увидеть, как мимо будет шествовать королевская армия, словно это была не война, а летний парад по случаю Иванова дня. Первой шла кавалерия; перед каждым рыцарем ехал паж с его боевым штандартом; флаги весело развевались на ветру — действительно как на турнире. За рыцарями следовали их отряды; конские копыта оглушительно грохотали по мостовой. Девушки звонко выкрикивали приветствия и бросали из окон цветы. Затем двигались пешие рыцари в тяжелых доспехах, неся на плечах оружие. Потом шагали лучники с большими луками и полными стрел колчанами, перекинутыми на грудь; лучники всегда пользовались репутацией щедрых любовников, и девушки посылали им воздушные поцелуи. Наконец под радостный рев толпы появился сам король на белом коне — в полных доспехах с красивой гравировкой, отполированных добела и сверкавших, как серебро, и в боевой золотой короне, надетой поверх шлема. Его штандарты с изображением белого кабана гордо несли как перед ним, так и позади него вместе с красным крестом св. Георгия, поскольку английский король, помазанник Божий, отправлялся защищать свою страну. Барабанщики мерно били в барабаны, трубачи играли бравую мелодию — все и впрямь очень напоминало рождественский праздник, даже лучше. По крайней мере, Лестер никогда ничего подобного не видел.

Рядом с королем находились его верный друг герцог Норфолк и его весьма сомнительный союзник граф Нортумберленд, один по правую руку, другой по левую, словно в случае чего Ричард мог в равной степени положиться на обоих. Впрочем, жители Лестера, не подозревавшие о сомнениях короля, радостно приветствовали знатных лордов и идущую за ними армию, которая состояла из людей, собранных по всей Англии и покорных своим господам; и теперь они вместе с господами следовали за королем, намеревавшимся биться за свою страну. В хвосте тащилась длинная и весьма нестройная вереница повозок, нагруженных оружием, доспехами, палатками и кухонными плитами; к повозкам были привязаны запасные лошади — казалось, целый город пришел в движение и куда-то переезжает. А еще дальше, словно с трудом поспевая за основным войском и не в силах его догнать, тянулись воины графа Нортумберленда со стертыми в кровь ногами, всем своим видом демонстрируя то ли невероятную усталость, то ли абсолютное нежелание сражаться.

Поход продолжался все утро, и лишь в полдень войско остановилось перекусить. Шпионы и гонцы тут же были посланы вперед, чтобы выяснить, где в данный момент находится Тюдор и отряды обоих Стэнли. А к вечеру Ричард приказал своей армии разбить лагерь близ деревни Атерстоун. Будучи полководцем опытным и уверенным в себе, он отлично понимал, что успех в предстоящей схватке может оказаться на любой стороне: все зависело от того, поддержат ли его братья Стэнли и пойдет ли за него в бой граф Нортумберленд. Впрочем, и во время каждой битвы из тех, в которых Ричарду довелось принимать участие, успех всегда балансировал, точно на острие ножа, на неустойчивой грани между преданностью и предательством союзников. И хотя бесконечные междоусобицы, безусловно, закалили Ричарда и одарили богатым опытом, он никогда, даже в пылу баталий, толком не знал, кто ему враг, а кто друг. У него на глазах его родной брат Георг переметнулся на сторону противника. Он видел, как его второму брату, Эдуарду, удалось победить с помощью магических чар, сотканных его женой-ведьмой. Ричард постарался весьма тщательно продумать наиболее удобное размещение войска и рассредоточил его на возвышенности таким образом, что можно было и следить за старой римской дорогой Уотлинг-стрит, ведущей в Лондон, и сражаться на равнине, занимая главенствующую высоту. Ричард полагал, что с этого холма они сумеют как гром напасть на Генри Тюдора, если тот попытается на рассвете в стремительном марше проскочить мимо их лагеря дальше, к Лондону. Если же Тюдор все же свернет в сторону и приготовится к битве, то и в этом случае у него, Ричарда, наиболее выигрышная позиция, не зря же он прибыл сюда первым.

Его ожидание не было долгим. Как только начали сгущаться сумерки, армия Тюдора действительно сошла с дороги и стала разбивать лагерь. Вскоре в темноте уже мерцали огни костров. Собственно, никто ни от кого не прятался. Генри Тюдору была отлично видна королевская армия, находившаяся на холме справа от него, а Ричарду был отлично виден Тюдор со своим войском, расположенным в долине. И Ричарда вдруг охватила странная тоска по тем дням, когда он воевал под командованием своего старшего брата. Он вспомнил, как однажды под покровом ночи, выйдя к месту предстоящего боя, они развели костры, словно готовясь к ночлегу, а сами в полном молчании отступили примерно на полмили от «разбитого лагеря» и этим настолько сбили с толку противника, что утром в один миг одержали над ним верх. А в другой раз они долго шли под прикрытием густого тумана и моросящего дождя, так что трудно было даже понять, где враги, а где свои, и все-таки в итоге победили. Во время всех этих триумфальных сражений Эдуард пользовался помощью жены, которая посредством магии вызывала дождь, ветер или туман. Но теперь наступила самая обычная жизнь, и в ней не было места волшебству. Вот и молодой Тюдор, ни от кого не скрываясь, попросту приказал своим воинам остановиться, разбить лагерь, разжечь костры прямо в поле колосящейся пшеницы и готовиться к завтрашней схватке.

Ричард послал к лорду Стэнли гонца с требованием немедленно примкнуть к королевским отрядам, однако гонец вернулся ни с чем. Стэнли лишь пообещал прибыть несколько позже, ближе к восходу солнца. Слушая гонца, лорд Георг Стрендж нервно поглядывал в сторону герцога Норфолка, который по первому же слову Ричарда должен был его обезглавить. Потом Стрендж принялся уверять короля, что Стэнли непременно явится, как только начнет светать, и тот лишь молча кивнул в ответ.

Поужинали спокойно. Ричард распорядился хорошенько накормить людей, а лошадям дать сена и как следует напоить. Он не опасался внезапной атаки со стороны молодого Тюдора, но сторожевые посты все же выставил, после чего отправился в свою палатку, лег и спал как убитый, натянув одеяло на голову. Он всегда перед битвой спал крепко, прекрасно зная, что в таких случаях нельзя позволять себе нервничать и заниматься вместо сна какими-то делами, пытаясь отвлечься. В ночь перед боем прежде всего необходимо выспаться. Ричард был умен и опытен; ему не раз приходилось бывать в опасных переделках и участвовать в таких сражениях, исход которых был отнюдь не однозначен, а то и грозил полным поражением. Ему не раз доводилось сталкиваться лицом к лицу с куда более грозным противником, чем этот мальчишка Тюдор с его армией выродков.

А на другом конце равнины Редмор, окутанной ночной мглой, Генри Тюдор беспокойно мерил шагами лагерь. Он метался, точно молодой лев, не находя себе места, пока тьма не сгустилась настолько, что он перестал видеть, куда ставит ногу. Генри ждал Джаспера, будучи уверен, что дядя мчится сквозь ночь, стремясь поскорее с ним воссоединиться и изо всех сил погоняя коня, и конь его мчится, разбрызгивая на скаку чернильно-черную воду в ручьях и стрелой пересекая затянутые мглой пустоши. Генри никогда не сомневался в любви и преданности своего дяди. И ему трудно было даже представить, что утром, во время решающей схватки, Джаспера может не оказаться рядом.

Кроме того, он ждал вестей от лорда Стэнли. Тот обещал прибыть ему на помощь со своей немалой армией, как только войска выйдут на поле брани и выстроятся в боевом порядке. Однако гонец вернулся и доложил, что Стэнли явится не ранее рассвета; лорд просил передать своему пасынку, что тоже встал лагерем и велел своим людям выспаться перед битвой; глупо было бы их тревожить, заставляя тащиться куда-то в кромешной темноте. А с первыми лучами рассвета, добавил лорд Стэнли, он непременно двинется в заданном направлении и в нужное время окажется на поле, Генри может в этом не сомневаться.

Не сомневаться Генри не мог, понимая, впрочем, что и поделать он тут ничего не может. Стараясь не смотреть без конца на запад в надежде заметить во мраке подскакивающий огонек факела, которым освещает себе путь Джаспер, спешащий к нему на подмогу, Генри скрылся в палатке и лег спать. Все-таки он был еще очень молод, и ему предстояло первое в жизни сражение. Так что спал он отвратительно.

Всю ночь его терзали кошмары. Ему приснилась мать, которая сказала, что совершила ошибку, что истинный правитель Англии — Ричард, что его, Генри, вторжение и его ужасное войско, готовое к бою и разбившее здесь лагерь, — все это страшные грехи, совершаемые в нарушение государственного порядка и воли Господа. Бледное лицо матери было суровым, она проклинала его за то, что он претендует на трон и пытается свергнуть истинного монарха; она называла его мятежником, поправшим естественный порядок вещей, и еретиком, опровергающим законы Божьи. «Ричард — вот освященный церковью правитель, помазанник Божий, — твердила мать. — Как может какой-то Тюдор поднять меч против короля Йорка?» Генри проснулся, повернулся на другой бок и снова ненадолго задремал; теперь ему приснилось, что Джаспер уже на корабле, возвращается во Францию без него, оплакивая его гибель. Этот сон сменился столь же неприятным: юная принцесса Йоркская, которой он никогда не видел, но которая тем не менее пообещала стать его женой, подошла к нему и заявила, что любит другого, а потому никогда по собственному желанию не выйдет за него, Генри, замуж; и он понял, что отныне будет выглядеть в глазах людей глупцом и рогоносцем. Принцесса смотрела на него своими прекрасными серыми глазами, полными холодного сожаления, и говорила, что всем давно известно о ее любви к тому мужчине, что она испытывает к своему любовнику настоящую страсть, поскольку он такой сильный и красивый, а его, Генри, презирает, ведь он бежал из родного дома, точно мальчишка, спасаясь от более сильного соперника. Под конец Тюдору и вовсе приснилось, что он проспал начало сражения. Он в ужасе вскочил с постели, ударился головой о центральный шест, поддерживавший палатку, и только тут осознал, что до рассвета еще несколько часов и он стоит в полной темноте, голый и дрожащий от страха.

Но спать Генри Тюдор решил больше не ложиться. Он пинком разбудил своего пажа и послал его за горячей водой и священником, чтобы отслужить мессу. Однако оказалось, что еще слишком рано: и костры в лагере не разожгли, и горячей воды нет, и хлеб еще не пекли, и мяса тоже взять было неоткуда. Да и священника сразу разыскать не сумели, а когда нашли и разбудили, то он пояснил, что сначала должен подготовиться к службе и не может сразу прийти и помолиться вместе с Тюдором, у него и гостии нет, и священное распятие следует воздвигать только на заре, а не в полной темноте, и церковное облачение находится в обозе — они ведь так долго были на марше, — и теперь его еще нужно достать. Генри пришлось натянуть свою одежду, пропахшую собственным холодным нервным потом, и ждать, когда наступит рассвет и весь остальной мир проснется и лениво встанет с постели, словно сегодняшний бой вовсе и не был решающим, словно этот день никак не мог стать днем его, Генри Тюдора, смерти.

А Ричард тем временем собрал всех своих верных соратников с целью объявить, сколь серьезно грядущее сражение, и вновь потребовать клятвы верности его короне. Такое случалось и прежде в моменты наиболее тяжких испытаний, когда монарху необходимо было, чтобы подданные подтвердили свою преданность ему и трону. Но сам Ричард никогда ранее не практиковал ничего подобного, и лица людей вокруг него светились важностью происходящего. Сначала священники в сопровождении церковного хора, медленно двигаясь, обошли присутствующих. Затем настала очередь лордов и других знатных людей государства, облаченных в боевые доспехи и украшенных боевыми штандартами. И наконец, появился сам король в тяжелых, гравированных доспехах. Голова Ричарда была обнажена, теплый утренний ветерок трепал его волосы; в эту торжественную минуту, повторно предъявляя свои права на английский престол, он выглядел значительно моложе своих тридцати двух лет и казался полным надежд, словно победа непременно должна была принести мир в его королевство, а ему дать возможность снова жениться, зачать наследника и навсегда утвердить Йорков на престоле Англии. Этот день поистине был началом новой жизни и для самого Ричарда, и для его страны.

Король опустился перед священником на колени, тот поднял священную корону Эдуарда Исповедника и бережно опустил ее на темноволосую голову правителя. Ричард ощущал тяжесть этой короны, точно собственную вину, но потом тяжесть исчезла: значит, теперь он свободен от своих грехов? Он встал с колен и повернулся лицом к подданным.

— Господи, храни короля! — вскричали тысячи глоток. — Господи, храни короля!

Слушая эти кличи, Ричард улыбался. Подобные возгласы не раз звучали, когда приветствовали его брата Эдуарда IV. И теперь он чувствовал, что это не просто подтверждение его власти, не просто повторение клятвы служить своим соотечественникам и своему государству, которую он давал во время коронации. Сейчас он как бы вновь, с полной самоотдачей посвящал себя этому служению. И все, что было совершено им в прошлом, заслужило прощения. А то, что произойдет вскоре, станет не только основой для дальнейшего упрочения его положения, но деянием, по которому его будут судить на Высшем суде. Теперь он понимал: именно он истинный, законный, коронованный правитель страны и помазанник Божий. И ему предстоит сразиться за свой трон с каким-то выскочкой, с жалким претендентом, чье дело проиграно, по сути, еще во время правления Эдуарда IV, чье ближайшее окружение предпочло остаться дома, в безопасности. Да и войско этого Тюдора состоит в основном из наемников, мало того, из иноземных преступников, поскольку ему удалось привлечь в свои ряды лишь самых неверных из английских аристократов, лордов-приспособленцев. Впрочем, даже они вряд ли будут до конца верны ему.

Ричард поднял руку в приветственном жесте и широко улыбнулся, услышав ответный рев своей армии и оглушительные аплодисменты. Затем, чуть повернувшись, он осторожно снял с головы священную корону и показал всем свой боевой шлем, на вершине которого была укреплена небольшая латная корона. Это означало, что он и биться будет коронованным правителем страны и под своим королевским флагом. Если у Генри Тюдора хватит смелости лично бросить ему вызов, то искать его не придется — он будет так же заметен на поле, как те три сияющих солнца, что стали символом трех братьев Йорков. Он сам поскачет навстречу молодому Тюдору и сразит его в поединке! Ведь он, Ричард III, — король-воин. Он — защитник мира в Англии.

Трубачи протрубили сигнал к бою, и все дружно зашевелились, в последний раз прикладываясь к кружке с элем, в последний раз проверяя оружие — боевые топоры, мечи, копья, — в последний раз пробуя, хорошо ли натянута тетива лука. Час пробил. Все грехи Ричарду были отпущены. Он снова принес святую клятву всего себя отдать служению стране и народу. Он снова был коронован и снова надел боевые доспехи. Его час пробил.

В лагере Тюдора, услышав призывное пение труб, тоже седлали коней и крепче затягивали нагрудные пластины доспехов. Сам Генри успевал повсюду, но чаще всего беседовал с офицерами, выясняя, готовы ли они биться, есть ли у них план сражения. Джаспера он больше не ждал и не искал; сейчас он не мог позволить себе ни секунды тревоги или сомнений. Сейчас он должен был думать только о предстоящей схватке. Впрочем, лорду Стэнли он все же послал короткую записку:

Однако ответа так и не получил.

Зато он получил письмо от матери — гонец сунул ему бумагу, когда он стоял с распростертыми руками, а на нем завязывали крепления нагрудной пластины.

Генри прочел эти несколько строк, выведенные знакомым почерком, бережно свернул листок и засунул под доспехи к самому сердцу, словно это материнское послание могло защитить даже от удара меча. То, каким мать видела его будущее, определило ход всей его жизни; именно ее неколебимая вера в собственную правоту привела в итоге к этой войне с Ричардом III. Генри с ранней юности, особенно с тех пор, как увидел позорную смерть своего опекуна йоркиста Херберта, которого выволокли с поля брани и казнили на месте, — кстати, мать всегда ненавидела Херберта, — ни разу не усомнился в справедливости ее взглядов. Вслед за ней он тоже начал считать, что истинным королем может быть только представитель дома Ланкастеров. Вот и теперь вера матери в его силы, в то, что он непременно победит, стала для него единственной опорой. Генри Тюдор крикнул, чтобы подвели коня; конь был уже оседлан и полностью готов к сражению.

Обе армии, выстроившись в боевом порядке, устремились навстречу друг другу. Пушки Ричарда, установленные на возвышенности, были нацелены на правый фланг соперника, и офицеры Тюдора приказали солдатам понемногу смещаться влево, чтобы, во-первых, иметь возможность пойти в обход, а во-вторых, уклониться от прямого артиллерийского огня. Утреннее солнце светило воинам Генри в спину; ветер был попутный и словно подгонял их вперед. Они двигались перебежками и слепили противника сиянием поднятых пик, отчего казалось, что их больше, чем на самом деле. Генри придержал коня и внимательно осмотрел поле брани, ища глазами Джаспера. Но сколько он ни озирался, его дяди нигде не было. Близ левой границы поля находилось войско Стэнли, в два раза превосходившее отряды самого Тюдора. Выстроенное в боевом порядке, оно занимало позицию точно посредине между армией короля и армией Генри. Если бы Стэнли сейчас бросился в этот коридор, образованный передовыми рядами двух армий, и повернул влево, то смог бы первым атаковать Ричарда при полной поддержке Тюдора. А если бы повернул вправо, то легко разгромил бы отряды Генри. И молодой Тюдор, наклонившись к своему пажу, отдал краткое распоряжение:

— Ступай к лорду Стэнли и передай ему: если он прямо сейчас не вступит в сражение, я пойму, что это значит.

Затем Генри оглядел свое войско. Повинуясь громогласным приказам командиров, солдаты перешли на быстрый бег. Обе армии сошлись с чудовищным ревом и грохотом. На поле мгновенно воцарился хаос рукопашной схватки, сопровождаемый жуткими звуками резни. Ряды полностью смешались. Какой-то королевский кавалерист въехал в самую гущу сражения и стал размахивать боевым топором так, словно рубил крапиву, оставляя за собой страшный шлейф — раненых и умирающих людей. Затем вперед удалось вырваться какому-то пикинеру из армии Тюдора; одним удачным броском он вогнал пику в не защищенную доспехами подмышку конного рыцаря и сбросил его с коня под ноги другим пехотинцам, которые тут же набросились на раненого, точно рычащие псы, и разорвали на части.

Королевская артиллерия непрерывно стреляла по наемникам Тюдора, и они, быстро перегруппировавшись, чуть отступили и еще сильнее отклонились влево; командиры так и не сумели заставить их идти напролом под артиллерийским огнем. Пушечные ядра продолжали со свистом лететь в их сторону и падали в гущу человеческих тел, точно камни в ручей, только вместо всплеска воды слышались людские вопли, стоны да дикое ржание лошадей. Король, окруженный верными рыцарями, постоянно находился в самой гуще побоища. Восседая на белом коне, он сверкал надетой поверх боевого шлема короной, напоминающей нимб святого; над ним развевался боевой штандарт. Увидев позади своих рядов на небольшом холме войско Нортумберленда, застывшее в той же неподвижности, что и войско Стэнли у левой границы поля, Ричард горько рассмеялся и вновь подумал о том, что, как он и предполагал, куда больше людей не сражается, а стоит и наблюдает за ходом сражения. Эта мысль заставила его еще яростнее взмахнуть своей огромной булавой, он вновь принялся сносить головы с плеч, ломать руки, шеи и спины, словно все это были не люди, а куклы, разбросанные вокруг для забавы.

Перерыв наступил естественным образом, вконец измученные люди попросту утратили способность драться. Шатаясь и спотыкаясь, они отползли назад и попадали на землю, подложив под себя оружие и судорожно хватая ртом воздух. Многие с тревогой косились в сторону армий Нортумберленда и братьев Стэнли, по-прежнему хранивших неподвижность. Некоторые воины, истомленные до предела, задыхались и бились в конвульсиях, а некоторых рвало кровью.

Ричард, оглядев передовую и поле за ее пределами, придержал коня, ласково трепля его по потной шее, и долго изучал расположение армии Тюдора, заметив, что чуть в отдалении от нее, уже за линией фронта, плещет на ветру флаг с красным драконом и решеткой — гербом Бофоров. Это означало, что Генри Тюдор несколько отстал от своих людей, оказался чуть позади основной их массы; с ним был лишь небольшой отряд его личной охраны, тогда как большая часть его войска прорвалась вперед. Будучи полководцем неопытным, Тюдор сам допустил подобную промашку, которой не замедлил воспользоваться его соперник.

Правда, Ричард даже не сразу поверил в то, какие возможности открываются перед ним, но затем хрипло рассмеялся, заранее предвкушая очередную боевую удачу, подаренную ему оплошностью Генри, оказавшегося отрезанным от собственной армии и ставшего весьма уязвимым. Приподнявшись в стременах, Ричард выхватил меч и взревел: «Йорки! Ко мне!»; казалось, он призывает своего отца и старшего брата восстать из могил и поспешить к нему на помощь.

Первой на этот клич отреагировала придворная кавалерия; с громоподобным стуком лошадиных копыт она понеслась плотным строем, порой перескакивая через тела убитых и раненых, а порой и топча их копытами. Отдельного всадника всегда довольно легко выбить из седла, но отряд, выступающий монолитной стеной, почти неуязвим; и королевская конница врезалась в тыловые ряды Тюдора подобно стреле. Люди, заметив опасность, попытались развернуться и перегруппироваться, но эта попытка была пресечена; теперь воинам Генри оставалось лишь смотреть на королевских кавалеристов, безликих в своих острых шлемах, которые бешеным галопом летели прямо на Тюдора, выхватив мечи и направляя на противника копья. Атака была так страшна, что пикинеры Тюдора, нарушив плотно сомкнутый ряд, стали отбегать назад. Увидев это, Ричард решил, что они бегут с поля боя, и еще громче заорал: «Йорки! За нашу Англию!»

И тут вдруг он увидел, как молодой Тюдор быстро соскочил с коня. «Зачем он это сделал? — удивился про себя Ричард, тяжело дыша и прильнув к гриве коня. — Зачем ему в такой момент спешиваться?» А Генри, опустив меч, устремился навстречу своим пикинерам, и те тоже побежали к нему; от Тюдора по-прежнему не отставал его знаменосец. В эти мгновения Генри не способен был думать ни о чем, он даже страха никакого не испытывал, хотя это было первое в его взрослой жизни сражение. Он чувствовал, как дрожит земля под копытами скачущих прямо на него лошадей; конная атака была подобна высокой приливной волне, и он казался себе ребенком, находящимся на берегу лицом к этой страшной волне, поднятой невиданной бурей. Потом он вдруг заметил Ричарда, низко пригнувшегося в седле и выставившего вперед копье; на королевском серебристом шлеме золотым обручем поблескивала корона. От страха и возбуждения у Генри перехватило дыхание, и он, дыша часто и прерывисто, громко скомандовал своим пикинерам-французам: «Стройтесь! A moi! A moi!»

Пикинеры окружили его, развернулись и, упав на колени, выставили перед собой острия пик. Второй ряд тоже выставил пики, положив их на плечи тех, кто был впереди, а третий, как бы запертый внутри этого квадрата, был подобен щиту из человеческих тел, ощетинившемуся остриями пик и заслонявшему своего предводителя. Казалось, перед атакующим кавалерийским отрядом выросла мощная стена, из которой торчали длинные пики, направленные прямо в грудь наступавшим конникам.

Воинам Ричарда никогда прежде не доводилось сталкиваться с чем-то подобным. Пожалуй, никто в Англии до сих пор такого приема не видел. Однако прекратить атаку было уже невозможно, и свернуть в сторону кавалеристы не успевали. Один или двое, правда, попытались осадить лошадей, но тут же были сметены стремительно мчавшимися соседями и выбиты из седла, создав невероятный хаос, в котором слышались падения тел, пронзительные вопли и треск ломавшихся костей седоков, растоптанных копытами собственных коней. Остальной отряд тяжелой рысью продолжал нестись вперед, слишком сильно разогнавшись, чтобы его можно было остановить; скачущие во весь опор кони сами налетали на безжалостные острия, а пикинеры Тюдора хоть и шатались под их натиском, но все же выдерживали его, поскольку стояли, плотно прижавшись друг к другу.

Вдруг конь Ричарда, споткнувшись о тело мертвого воина, упал на колени. Король перелетел через его голову, пошатываясь, поднялся и выхватил меч. Остальные рыцари тоже начали спрыгивать на землю и мечами рубить пикинеров; звон мечей по остриям пик, выкованных из закаленной стали, напоминал тот перезвон, что обычно доносится из кузницы. Самые надежные соратники Ричарда окружили его, заняв боевой порядок и целя в самое сердце построенного противником прямоугольника. Им удалось даже немного продвинуться вперед, ведь солдаты, образовавшие первый ряд, не могли даже подняться на ноги, чтобы стоя орудовать своими пиками, — им не позволяли это сделать те, кто опирался на их плечи. Так, на коленях, они и были изрублены в куски. Затем средние ряды развалились под яростным натиском атакующих и тоже вынуждены были отступить. В итоге Генри Тюдор, находившийся в центре, оказался практически незащищен.

Ричард с покрасневшим от крови мечом подходил к нему все ближе и ближе. Король отлично сознавал: как только Тюдор будет мертв, битве конец. Два боевых штандарта покачивались уже в нескольких ярдах друг от друга. Вдруг Ричард, пытаясь пробиться к главному своему противнику, краем глаза увидел знамя с красным драконом и в бешеной ярости изо всех сил ударил мечом знаменосца своего противника Уильяма Брэндона. Тот зашатался, и всем показалось, что штандарт Тюдоров сейчас упадет, однако один из телохранителей Генри бросился вперед, подхватил сломанное древко и высоко поднял флаг. Тут сэр Джон Чейни, настоящий великан, заслонил собой Тюдора, и Ричард мечом проткнул ему горло. Благородный рыцарь тяжело рухнул наземь и, понимая, что сражение проиграно, успел крикнуть: «Бегите, сир! Спасайтесь!», после чего захлебнулся собственной кровью.

Генри Тюдор, услышав слова Чейни, понял, что ничего иного не остается, как только развернуться и бежать. Это действительно был конец. И вдруг раздались те звуки, которых и Ричард, и Генри ждали с таким нетерпением. Они оба подняли головы и посмотрели в ту сторону, откуда доносился оглушительный топот конских копыт и рев тысяч глоток — армии обоих Стэнли бешеным галопом неслись на них в атакующем строю, опустив копья, выставив пики и выхватив мечи; их кони со свежими силами рвались вперед, словно тоже жаждали крови. Первым под ударами кавалерии Стэнли рухнул знаменосец Ричарда, ему одним ударом боевого топора перерубили ноги. Ричард, стоявший с ним рядом, резко обернулся и мгновенно почувствовал, как его правая рука безнадежно ослабла. Король понял, что пришла его смерть. Он успел увидеть, как на него лавиной движется четырехтысячная армия Стэнли, и рухнул под бесчисленными ударами, громко повторяя: «Измена! Измена!»

— Коня! — скомандовал в отчаянии кто-то из соратников Ричарда, пытаясь ему помочь. — Коня! Коня нашему королю!

Только король был уже мертв.

Сэр Уильям Стэнли стянул шлем с бессильно мотавшейся головы Ричарда, заметив, что темные волосы покойного еще влажны от горячего пота; остальные роскошные королевские доспехи он оставил на разграбление солдатам. Надев на острие копья золотой обруч короны, сэр Уильям поскакал к Генри Тюдору, опустился прямо в растоптанной грязи на колени и почтительно подал ему этот священный символ власти.

И Тюдор, все еще слегка пошатываясь после схватки и пережитых потрясений, принял корону Англии из окровавленных рук Стэнли и надел на себя.

— Да хранит Господь нашего короля! — крикнул Стэнли, поворачиваясь лицом к своим воинам, подходившим все ближе.

Эти воины были полны сил и почти не пострадали, а некоторые и вовсе смеялись над тем, как решительно и славно выиграли они битву, даже не испачкав мечей кровью противника. Сэр Уильям Стэнли был первым англичанином, который приветствовал Генри Тюдора как коронованного правителя, и уж он постарался, чтобы новый король непременно этот факт запомнил. Вскоре и лорд Томас Стэнли спрыгнул возле них со своего тяжело дышащего коня; за ним следовала его армия, обеспечившая столь решительный перевес в этом бою, хоть и в самый последний момент. Лорд Томас улыбнулся своему пасынку и сказал:

— Я же обещал поддержать вас.

— И получите за это награду, — ответил Генри.

Лицо его было серым от волнения, на висках блестели капли холодного пота и брызги чужой крови. Он невидящим взглядом смотрел, как с короля Ричарда сдирают великолепные доспехи и даже нижнее белье, а потом бросают голым на спину его белого хромого коня, который стоял рядом, понурив голову, будто стыдился.

— И все, кто сегодня сражался за меня, тоже будут достойно вознаграждены, — добавил Генри.

Мне доложили об этом, когда я на коленях молилась в своей часовне. Услышав, как кто-то нетерпеливо забарабанил в дверь, я даже головы не повернула, но потом, когда по каменному полу загрохотали шаги, я все же открыла глаза, однако устремила их на распятие и думала о том, что вот-вот и сама испытаю смертные муки. И все же я не выдержала. Не оборачиваясь и глядя на распятого Христа, я спросила у фрейлины, стоявшей у меня за спиной:

— Ну, каковы новости?

Христос смотрел на меня, и я неотрывно смотрела на Него.

— Ну же, говорите! Хорошие у вас новости? — поторопила я.

— Ваш сын выиграл великое сражение, — дрожащим голосом сообщила фрейлина. — Его провозгласили королем Англии прямо на поле боя.

У меня перехватило дыхание.

— А что Ричард? Что с этим узурпатором?

— Он мертв.

Я взглянула Иисусу Христу прямо в глаза и с трудом удержалась, чтобы не подмигнуть Ему.

— Слава Тебе, Господи, — промолвила я и благодарно кивнула Ему, словно сообщнику.

Да, Он сделал свое дело. Теперь очередь за мной. Я поднялась с колен, и фрейлина подала мне листок, точнее, клочок бумаги, на котором знакомым почерком Джаспера было написано:

Несколько раз я перечитала это послание. Меня охватило странное чувство: будто я в тяжкой борьбе добилась осуществления своей сокровенной мечты и отныне все в моей жизни будет иначе, теперь я буду распоряжаться всем на свете.

— Надо приготовить комнаты для моего сына, — холодным тоном распорядилась я. — Он намерен незамедлительно меня навестить.

Фрейлина вспыхнула; наверное, надеялась, что я упаду к ней в объятия и мы на радостях примемся танцевать.

— Ах, миледи, вы выиграли великое сражение! — снова воскликнула она и промокнула глаза, думая, что и я вместе с ней заплачу от счастья.

— Я лишь вернула то, что принадлежит мне по праву, — сухо произнесла я. — Исполнила веление судьбы. Исполнила волю Господа нашего.

— Сегодня день истинной славы для всего вашего дома!

— И это только наша заслуга.

Наконец фрейлина сообразила и склонилась передо мной в реверансе.

— Да, миледи.

— Да, ваше высочество, — поправила я. — Отныне все должны именно так ко мне обращаться: ваше высочество, королева-мать. И кланяться мне так низко, как и полагается королеве и наследнице королевского дома! Я всегда знала, что именно мне предстоит возвести на престол Англии нового короля и этим королем будет мой дорогой сын. И вот воля Господа свершилась. Тем же, кто смеялся над моими видениями и сомневался в моем предназначении, придется низко кланяться мне и называть меня «ваше высочество». А свои письма и документы я буду подписывать Margaret R. — королева Маргарита.