ЯНВАРЬ 1458 ГОДА

Верные своему слову, моя мать, сэр Генри Стаффорд и герцог Бекингем в январе явились-таки в Пембрук, несмотря на частые снегопады и ледяные туманы, чтобы забрать меня и сыграть свадьбу. Мы с Джаспером просто сбились с ног, пытаясь приготовить дом к их приезду: нужно было хорошенько протопить для каждого отдельную спальню и сделать достаточно большой запас дров на все время пребывания в замке гостей; кроме того, нам пришлось отнять у наших крестьян немало мяса и птицы для свадебного пира, хотя им и без того нелегко было пережить голодную зиму. В итоге мы решили плюнуть на то, что к праздничному столу удастся подать не более трех мясных блюд и всего два десерта (в доме нашлось лишь немного засахаренных фруктов и несколько плошек с марципанами). Это, конечно, было совсем не то, чего мог ожидать герцог от свадебного пира, но, увы, большего изобилия наш Уэльс в студеное зимнее время предоставить не мог; и мы с Джаспером пришли к выводу, испытывая даже некую мятежную гордость, что и без того сделали больше, чем могли. А если это будет недостаточно хорошо для его светлости или для моей матери, то пусть себе возвращаются в Лондон, где бургундские купцы готовы хоть каждый день поставлять им всевозможные деликатесы, раз они настолько тщеславны и так любят понапрасну сорить деньгами.

Однако гости, по-моему, толком и внимания не обратили на скудость нашего стола, поскольку пробыли у нас всего два дня. Они привезли мне меховой плащ с капюшоном и перчатки — одежду для долгого путешествия, и мать разрешила мне хотя бы часть пути самостоятельно проехать верхом на Артуре. Мы должны были отправиться в дорогу рано утром и ухватить как можно больше светлого времени, столь непродолжительного в эти зимние дни; мне пришлось подняться практически ночью и ждать на конюшенном дворе, чтобы не показаться неучтивой по отношению к новым родственникам и в первую очередь к моему молчаливому жениху. Сначала нам предстояло совершить обряд бракосочетания в поместье моей матери, а затем я и мой новый супруг собирались к нему в Линкольншир; он сказал, что это место называется Бурн, но я даже не слышала о таком. Меня терзали мысли о том, что у меня появится очередной муж, что мне снова предстоит войти в совершенно незнакомый дом и оказаться в чужих краях, хотя я еще никогда и нигде не чувствовала себя по-настоящему дома, никогда и нигде не имела ничего своего, принадлежащего мне по праву.

Когда все были готовы к отъезду, я побежала по лестнице наверх, в детскую, попрощаться с сыном; Джаспер поднялся туда вместе со мной. За этот год Генри перерос и свои свивальники, и свою колыбельку и спал теперь в специальной кроватке с высокими решетками. Он вот-вот должен был пойти, и мне невыносимо грустно было с ним расставаться. Он уже умел хорошо стоять, крепко упершись в пол своими чудесными, крепкими, чуть кривоватыми ножками и держась за скамеечку для молитв или за низенький табурет; затем, наметив себе следующую надежную опору, он осторожно перемещался к ней, порой делая неверный шажок и шлепаясь на попку. Если он видел, что я готова с ним возиться подольше, то вцеплялся в мои руки и, заставляя меня сгибаться пополам, несколько раз проходил через всю комнату туда и обратно. Стоило в детской появиться Джасперу, как Генри радостно вскрикивал, будто молодой петушок: он уже точно знал, что Джаспер будет покорно, точно дрессированный пес, играть с ним и держать его за ручки, пока он топает на своих толстеньких ножонках по комнате.

Но тот волшебный миг, когда мой сын все-таки пойдет самостоятельно, еще не наступил; я молилась, чтобы это произошло до моего отъезда, но позднее стала понимать: теперь, конечно, он сделает свой первый шаг без меня. И каждый последующий шаг в своей жизни тоже. Горше всего мне было сознавать, что меня не будет рядом с сыном, когда он пойдет сам.

— Я непременно напишу тебе, как только это случится, — пообещал мне Джаспер.

— Да, напиши, — кивнула я, — и еще напиши, когда он станет есть мясо. Он растет, не может же он всю жизнь питаться одной кашей.

— Буду писать тебе обо всем. И непременно буду сообщать тебе о каждом новом прорезавшемся зубике.

Я потянула Джаспера за руку, и он повернулся ко мне.

— Послушай, если он заболеет, — прошептала я, — тебе, конечно, посоветуют ничего не писать мне, не тревожить меня понапрасну. Только я все равно буду тревожиться, если не буду знать, здоров он или болен. Поклянись, что сразу же известишь меня, если Генри хоть немного заболеет или если с ним случится какая-нибудь беда.

— Клянусь, — отозвался Джаспер. — Не беспокойся. Я все сделаю, чтобы он был здоров и вне опасности.

Мы посмотрели на детскую кроватку. Генри стоял в ней, крепко держась за высокие перила, и лучезарно нам улыбался. За его кроваткой было небольшое зарешеченное окошко, и на мгновение в стекле передо мной мелькнуло наше с Джаспером отражение. Мне вот-вот должно было исполниться пятнадцать, Джасперу — двадцать семь. Отражаясь в темном окне, как в зеркале, мы выглядели словно молодые родители этого чудесного малыша, словно красивая семейная пара…

— Я обязательно навещу его, как только мне позволят, — с отчаянием произнесла я.

Мой маленький Генри не понимал, конечно, что я пришла с ним попрощаться, и все тянулся ко мне, требуя взять его на ручки.

— Я буду делиться с тобой всеми подробностями его жизни каждый раз, как буду приезжать в Англию, — заверил Джаспер.

Он наклонился и вынул мальчика из кроватки; Генри тут же прильнул к нему, прижался щечкой к его шее. Чуть отступив, я смотрела на них обоих, пытаясь запечатлеть в памяти эту картину — мой сын на руках у своего опекуна — и представлять ее, когда, закрыв глаза, стану за них молиться. Я знала, что так и будет, знала, что в течение всего остального дня и по ночам, когда я буду лежать без сна, страстно мечтая увидеть их обоих наяву, сердце мое будет мучительно ныть от тоски по ним.

— Не спускайся во двор, — со слезами на глазах попросила я Джаспера, — не надо меня провожать. Скажу, что ты кому-то срочно понадобился по делу. Мне этого не вынести.

Его лицо застыло от внутреннего напряжения. Он посмотрел на меня и сурово заявил:

— Конечно же я спущусь и сына твоего возьму. Было бы в высшей степени странно, если бы я, твой деверь и опекун твоего сына, не вышел с тобой проститься. Теперь ты снова вступаешь в брак, Маргарита, и должна заботиться о том, как выглядишь в глазах света и своего будущего мужа.

— Полагаешь, сегодня мне небезразлично, как я выгляжу в его глазах? — возмутилась я. — Сегодня, когда я должна расстаться с тобой, когда я должна расстаться со своим маленьким сыном? Ты считаешь, мне не все равно, что он подумает обо мне? У меня ведь сердце разрывается!

Но Джаспер был непоколебим.

— И сегодня, и во все последующие дни ты должна вести себя очень осторожно и всегда учитывать его мнение. Отныне он будет распоряжаться всем твоим имуществом и всеми твоими землями. Твое доброе имя поручено его заботам; и именно ему предстоит решать вопрос о наследстве твоего сына. Если ты не сможешь быть для него любящей женой… — Джаспер поднял руку, не давая мне возразить, — то хотя бы веди себя так, чтобы ему не в чем было тебя упрекнуть. Его семья одна из знатнейших в нашей стране. Он унаследует огромное состояние. Если он умрет, какая-то часть этого наследства достанется тебе. Постарайся быть для него такой супругой, на которую он ни в чем не сможет пожаловаться, Маргарита. Это самый лучший совет, какой я могу дать. Ты станешь его женой, а значит — его служанкой, его собственностью. А он станет твоим господином. И тебе же будет лучше, если он всегда будет тобой доволен.

Я не приблизилась к Джасперу ни на шаг, не прикоснулась к нему. После того случая за обедом, когда я невольно накрыла рукой его ладонь, а он поспешно ее отдернул, я больше никогда до него не дотрагивалась. Может, я и была всего лишь четырнадцатилетней девчонкой, но у меня имелась своя гордость. И потом, некоторые вещи, как известно, значат так много, что их невозможно выразить словами.

— По крайней мере, позволь мне хоть сейчас честно признаться: я не хочу выходить замуж за Стаффорда и покидать замок, — ровным тоном промолвила я.

Глядя на меня поверх круглой головенки моего сына, Джаспер улыбнулся, но глаза его потемнели от боли.

— Знаю, — кивнул он. — Я тоже могу тебе признаться: душа моя наполнится тоской, когда ты уедешь. Я буду очень скучать по тебе.

— Но ведь ты любишь меня как сестру!

Я была упряма и словно бросала ему вызов, пыталась вывести на эмоции.

Джаспер отошел в сторону, потом встал на прежнее место. Генри вертелся у него на руках и все тянулся ко мне, считая, что все происходящее — просто игра. Теперь Джаспер находился всего в полушаге от меня, так близко, что я чувствовала на щеке его теплое дыхание, так близко, что мне достаточно было повернуться — и я бы оказалась в его объятиях. Если бы я осмелилась повернуться.

— Ты прекрасно понимаешь, что сейчас я ничего не могу ответить, — сдавленным голосом произнес он. — Через неделю ты станешь леди Стаффорд. Но, уехав отсюда, помни: я буду думать о тебе каждый раз, беря на руки твоего сына, каждый раз, опускаясь на колени для молитвы, каждый раз, приказывая привести своего коня. Каждый час и каждый день я буду думать о тебе. Есть слова, которые, блюдя свою честь, не могут сказать друг другу граф Пембрук и леди Стаффорд, так что я оставлю их при себе. А тебе придется удовлетвориться тем, что уже сказано.

Резким движением я вытерла глаза и обнаружила, что мои руки мокрые от слез.

— Но ты же так ничего и не сказал мне! — воскликнула я в сердитом отчаянии. — Ничего по сравнению с тем, что могла бы я сказать тебе! И совсем не то, что я желала бы от тебя услышать!

— Так надо, Маргарита. Зато теперь тебе не в чем будет каяться ни мужу, ни священнику на исповеди. Как, впрочем, и мне. — Джаспер помолчал. — А теперь идем.

Я первой спустилась во двор, где уже ждали лошади. Мой жених тяжело спрыгнул на землю и, подсадив меня в седло, шепотом заметил, что путь дальний и что вскоре мне, возможно, захочется пересесть на седельную подушку или же на носилки; и я в очередной раз сообщила ему, что неплохо умею ездить верхом, что мне это нравится, что мой конь Артур, которого Джаспер подарил мне на свадьбу, чрезвычайно надежен и я готова хоть весь день провести в седле.

Наша вооруженная охрана, вскочив на коней, выстроилась в ряд и склонила знамена перед графом Пембруком, который держал на руках маленького графа Ричмонда, моего сына. Сэр Генри тоже отсалютовал ему, довольно, впрочем, небрежно. Несколько секунд мы с Джаспером неотрывно смотрели друг на друга, затем я тронула поводья и поскакала прочь от Пембрука, прочь от этого замка и его владельца, и даже не стала оборачиваться и выяснять, смотрит ли Джаспер мне вслед: я и так знала, что смотрит.

Вскоре после того, как мы прибыли в Блетсо, в имение моей матери, там, в маленькой часовне, и состоялось мое второе бракосочетание, на котором присутствовали мои сводные сестры. Теперь я уже не задавала матери вопрос, можно ли мне избежать замужества, да и она не подбадривала меня лживыми обещаниями. Я украдкой поглядывала на своего нового мужа и надеялась, что поскольку он в два раза старше меня, то, возможно, способен будет проявить ко мне больше сочувствия, чем мой первый, более молодой муж. Опустившись у алтаря на колени, дабы получить благословение священника, я от всего сердца молила Господа сделать так, чтобы мой пожилой муж и вовсе оказался импотентом.

Для нас был устроен свадебный пир, затем нас отвели в спальню, и снова я, опустившись на колени у изножья кровати, стала просить Бога помочь мне вытерпеть эту первую брачную ночь, а моего мужа лишить и сил, и желания. Сэр Генри вернулся в спальню еще до того, как я закончила молиться, и тут же скинул с себя халат, ничуть не смущаясь, что я вижу его обнаженным.

— О чем ты молишься? — осведомился он, стоя передо мной и словно не подозревая, что меня пугает его нагота.

И я, с ужасом глядя на его широченную голую грудь и голую задницу, невольно выпалила:

— Чтобы меня пощадили! — Но тут же испуганно прижала пальцы ко рту и стала извиняться: — Ох, простите меня, простите! Я хотела сказать, что прошу Господа избавить меня от страха.

Удивительно, но он не проявил ни малейшего раздражения. И, судя по всему, ничуточки на меня не рассердился. Только беззлобно рассмеялся и улегся в постель, по-прежнему совершенно голый.

— Бедная девочка, — приговаривал он, устраиваясь поудобнее. — Бедное дитя. Со мной тебе нечего бояться. Я постараюсь не причинять тебе боли и всегда буду добр к тебе. Но ты все-таки должна научиться держать язык за зубами.

Побагровев от стыда и собственной бестактности, я тоже забралась в постель. Он нежно привлек меня к себе и, обхватив одной рукой, опустил мою голову себе на плечо, словно лежать вот так, обнявшись со мной, было для него абсолютно естественным. Никто никогда так не обнимал меня. Я застыла от страха, ощущая рядом его тело, его запах, и все ждала, что вот сейчас он грубо овладеет мной, как всегда делал Эдмунд, однако ничего подобного не происходило. Мой новый муж вообще почти не двигался, а его спокойное дыхание навело меня на мысль о том, что он, возможно, уснул. Постепенно и я немного расслабилась, стала дышать спокойнее, а потом вдруг поняла, что с удовольствием отдыхаю на этой мягкой постели под тонкими простынями. Мужчина рядом со мной был теплым и очень большим, и в его огромности, в том, как тихо он вел себя, было что-то успокаивающее. Он чем-то напоминал Артура, моего коня, тоже очень сильного, крупного и доброго. И я поняла, что Господь внял моим мольбам: мой новый муж в свои тридцать три года уже настолько стар, что лишился всей своей мужской силы, а иначе почему он лежит так спокойно и почти неподвижно, лишь слегка поглаживая мою спину? «Благодарю Тебя, Пресвятая Богородица», — повторяла я про себя, не чувствуя в этом человеке ничего мужского. Находиться с ним рядом было уютно и безопасно — в общем, почти чудесно. Он не шевелился, не издавал никаких неприятных звуков, лишь порой тихонько вздыхал. Постепенно все мои тревоги и волнения улетели прочь, и я крепко уснула в его объятиях.